— Я не люблю, когда женщины курят, но вам к лицу, — отметил Мюйр. — Гнев вам тоже к лицу. Красивой женщине все к лицу. Моя информация ошеломит вас, Томас Ребане. Но это приятное ошеломление.

— Вы уверены? — осторожно поинтересовался Томас. — Тогда ошеломляйте.

— Как вы думаете, Рита Лоо, сколько ст?оит ваш жених? В том смысле, в каком это выражение употребляют американцы?

— Сколько я ст?ою? — озадачился Томас. — Боюсь, что не так много, как мне хотелось бы.

— Вы ошибаетесь. По самым скромным оценкам вы ст?оите от тридцати до пятидесяти миллионов долларов. Возможно, и больше.

Томас раскрыл рот. Потом закрыл. Потом снова раскрыл. Потом спросил:

— Я? Миллионов долларов? Нет. Мы не сочетаемся. Мы существуем отдельно. Доллары отдельно. Я отдельно. К сожалению. Но я привык. Тридцать миллионов долларов. Таких денег не бывает. Это просто цифры. А цифры не стоят того, чтобы о них говорить. Вы сказали, что знали моего деда. Давайте поговорим о нем.

— О нем я и говорю, — объяснил Мюйр. — Вы знакомы с биографией вашего деда?

— Знаком, да, — подтвердил Томас. — Не так чтобы очень. Я читал справку о нем. Не слишком внимательно.

— Напрасно, напрасно, — укорил Мюйр. — Биография вашего деда заслуживает самого пристального внимания. О какой справке вы говорите?

— Справка как справка. — Томас пожал плечами. — Служебная записка отдела Джи-2. Она была в сценарии, который мне дал Янсен. Там еще была фотография дедули. Эдакий бравый эсэсман.

— Могу я взглянуть на эту записку?

— Почему нет? Папка со сценарием в моей сумке. Сейчас принесу.

— Она осталась в тачке Артиста, — вмешался я.

— Разве? — усомнился Томас. — Я помню, что принес папку.

— Уверен, что помнишь? — слегка надавил я.

— Помню, — подтвердил он. — Но смутно.

— Вот видишь.

С моей стороны это было не очень честно. Но не мог же я сказать, что сценарий фильма «Битва на Векше» вместе с вложенной в него информационной запиской отдела Джи-2 Главного штаба Минобороны Эстонии мы еще вчера оставили в российском посольстве, чтобы там срочно сделали перевод. Записку они перевели быстро и утром передали нам с посыльным. А в сценарии было страниц семьдесят, за одну ночь не управишься.

— Обойдемся без справки, — кивнул Мюйр. — Я и так знаю об Альфонсе Ребане почти все. Он родился в 1908 году в Таллине. Семья была зажиточная, у отца была оптовая рыботорговля...

— Тридцать миллионов долларов, — пробормотал Томас. — Кому это надо? Головная боль. И так хорошо. Мы сидим. Все хорошо. Приятная беседа.

— В 1929 году Альфонс Ребане с отличием закончил Высшую военную школу и получил чин лейтенанта, — продолжал Мюйр. — Сначала служил в штабе Канселийта, потом был назначен начальником отдела продовольственного снабжения интендантства Таллинского гарнизона...

— А пятьдесят миллионов долларов? — снова заговорил Томас. — Один миллион весит восемь килограммов. Я читал. Пятьдесят миллионов — четыреста килограммов. Деньги — это то, что можно положить в карман. И вынуть из кармана, когда хочешь что-то купить. Как можно положить в карман четыреста килограммов? Не понимаю. Извините, господин Мюйр, я вас внимательно слушаю.

— В 1939 году Альфонс Ребане становится старшим лейтенантом. Если вы меня внимательно слушаете, у вас уже должен возникнуть вопрос.

— Возник, — подтвердил Томас. — Вы сказали, что я ст?ою от тридцати до пятидесяти миллионов по скромным оценкам. А возможно, и больше. Так сказали вы. Больше — это сколько?

— Вы же не верите, что бывают такие деньги, — с усмешкой напомнил Мюйр.

— Не верю, — кивнул Томас. — Но все равно интересно.

— Сто миллионов.

— Долларов?

— Долларов.

— Вопросов больше не имею. Предлагаю выпить. — Томас взялся за бутылку.

— Тебе не хватит? — спросила Рита.

— Если ты еще раз так скажешь, я тебя уволю, — пообещал Томас. Он налил приличную дозу и выплеснул коньяк в рот. — Продолжайте, господин Мюйр. Я больше не буду вас прерывать, потому что это меня не колышет. Я не поклонник «фэнтэзи». Реальная жизнь куда богаче и увлекательней. Выпить с друзьями, проснуться утром в чужой постели, обнаружить в ней музу истории Клио в одном чулке. Вот это по мне.

— Вас тоже ничего не заинтересовало в моем рассказе об Альфонсе Ребане? — взглянул на меня Мюйр.

— Вы умеете так ставить вопросы, что в них уже есть ответ. Да, заинтересовало, — ответил я. — В двадцать девятом году он закончил Высшую военную школу, получил чин лейтенанта. И только через десять лет стал старшим лейтенантом. А должен был стать, как минимум, капитаном. Тем более в интендантстве. Карьеру там делают быстрей, чем в строевых частях. Связи.

— И все же десять лет он ходил в лейтенантах, — повторил Мюйр. — Почему? Подумайте, юноша, подумайте. Вы уже почти нашли ответ. Ключевое слово здесь: интендант-ство. Что значит быть начальником отдела продовольственного снабжения? Это — распределение армейских заказов. Правильно, связи. Но гораздо важней другое. Догадались?

— Взятки? — предположил я.

— Да, взятки от поставщиков, — подтвердил Мюйр. — Очень крупные взятки. За поставку в армию чуть-чуть прогорклого масла, рыбы и мяса с душком, прелого зерна. Я уверен, что Альфонс Ребане намеренно тормозил свое продвижение по службе, чтобы не лишиться хлебного места. К тридцать девятому году он уже был очень богатым человеком. И понимал, что в тех условиях деньги в любой момент могут превратиться в пустые бумажки. Он обращал их в собственность. Не в валюту и драгоценности — котировка эстонской кроны была ничтожной. В недвижимость. Вы, юноша, можете не знать нашей истории. Но Томас должен знать. Как-никак, он учился на историческом факультете Тартуского университета. Не обрисуете ли вы нам, друг мой, ситуацию в Эстонии накануне ее аннексии Советским Союзом? Это тысяча девятьсот тридцать девятый год.

— Тысяча девятьсот тридцать девятый? — переспросил Томас. — Нет, не обрисую. Я доучился только до тысяча двести шестого года. До феодально-католической агрессии. Могу рассказать про походы Ордена меченосцев. Но немного.

— Объясню сам, — кивнул Мюйр. — В сентябре тридцать девятого года между Эстонией и Советским Союзом был заключен пакт о взаимопомощи. Согласно этому пакту в Эстонию были введены советские войска. Сначала — всего несколько частей Красной Армии. Это уже позже, в июне 1940 года, произошла полномасштабная аннексия. Но в тридцать девятом году это был знак. Из Эстонии побежали все зажиточные люди. Они продавали свои дома и землю практически за бесценок. Альфонс Ребане их скупал. Если бы его вера в военное могущество Германии оправдалась, он стал бы одним из самых богатых людей Эстонии. После войны мы разбирали архивы таллинской мэрии. В регистрационных книгах были обнаружены записи о десятках его сделок. Если быть точным — о семидесяти шести. Альфонсу Ребане, в частности, принадлежит земля, на которой сейчас построен телецентр. Полтора десятка зданий в черте Старого города. На его земле стоит даже загородный дом президента. И еще очень много недвижимости. Я сказал: принадлежит Альфонсу Ребане? Нет, принадлежало. А сейчас все это принадлежит его наследнику. Томас Ребане, все это принадлежит вам.

— Мне. Понимаю, понимаю, — покивал Томас. — Мне не раз приходилось обувать лохов. А сейчас я сам чувствую себя лохом, которого обувают по полной программе. Только не могу понять как. Ты понимаешь? — спросил он у Риты.

— Тебя не обувают, — возразила она. — Тебя уже обули. В тот момент, когда ты согласился встретиться с господином Мюйром.

— Но ты сама сказала, что я должен с ним встретиться! — возмутился Томас. — Потому что я принадлежу всей Эстонии!

— Я не знала, что это он. И не морщи лоб. Бесполезно. Тебе все равно не разгадать его игру, поэтому давай до-слушаем.

— Браво, Рита Лоо, браво. — Мюйр засмеялся. — Ваша невеста, Томас, не только прелестна. Она еще и умна.

— А сами купчие? — спросил я. — Без них доказать право собственности трудно.

— Вообще невозможно, — поправил Мюйр. — Архив таллинского нотариата сгорел в войну.

— Да! — поддержал меня Томас. — Где сами купчие, господин Мюйр? Где они? Я все понял! Сейчас вы будете вешать мне лапшу на уши, что они где-то есть, но нужны бабки, чтобы их найти. Так вот, господин Мюйр, вы опоздали. У меня нет бабок. Меня уже обули. До вас. Поэтому давайте дернем по маленькой, и вы наконец расскажете мне про дедулю. Каким он был? Занудой? Весельчаком? Как у него было насчет этого дела? — Томас щелкнул ногтем по бутылке. — Про то, что он был взяточником, вы уже рассказали. Это, конечно, не украшает. Но ведь на его месте так поступил бы каждый, верно?

Мюйр молча поднялся из кресла и перенес с подоконника на журнальный столик серый кейс. Набрал шифр на замках, раскрыл и развернул, как бы предлагая полюбоваться его содержимым. В кейсе лежали три пухлые пачки бумаг, крест-накрест перевязанные шпагатом. На верх-них листах — герб Эстонии: три силуэта львов, один над другим, в дубовом венке. Зеленоватый фон, типографский шрифт. В тех местах, где типовой текст прерывался, — выцветшие чернильные надписи от руки. И типо-графский текст, и надписи были на эстонском.

— Что это? — спросил Томас.

— Купчие.

— Настоящие?

Об этом можно было не спрашивать. У старых бумаг есть свой запах: запах теплушек, санпропускников, тлена. Запах времени.

— Можете посмотреть, — разрешил Мюйр. — Все семьдесят шесть купчих. С описью. Альфонс Ребане был очень педантичным в делах.

Томас даже забыл выпить. Но тут же вспомнил. Потом отставил бокал, развернул ветхий лист описи и начал внимательно читать.

— Господи милосердный! Тридцать восемь гектаров в Пирите! А это? Еще двадцать два. Ну, дедуля! Он умудрился скупить полпобережья!

Томас развязал одну из пачек и стал осторожно перебирать купчие, стараясь не повредить старую гербовую бумагу. Рита Лоо молча просматривала опись. Только я оставался без дела, так как из всего написанного понимал лишь одно слово: «Eesti» — «Эстония».

— Я понял! Теперь я все понял! — вдруг радостно известил Томас, как бы выныривая из прошлого. — Знаете, почему мой дедуля был таким отважным воином? Он воевал не за фашистов. Нет! Он воевал не против коммунистов! Срать ему было на тех и других! Он воевал за свое добро! За свою собственность! Он не верил, что совет-ская власть в Эстонии навсегда. И ведь оказался прав, старый козел! Но немножечко ошибся в сроках. Всего на каких-то шестьдесят лет.

— Он не был старым козлом, — поправил Мюйр. — В тридцать девятом году ему был тридцать один год. На четыре года меньше, чем сейчас вам.

— Да? В самом деле. Тогда понятно, почему он ошибся. Молодости свойственно торопить будущее. Но все равно я начинаю его уважать.

Томас вновь занырнул в историю и тут же вынырнул, как ошпаренный.

— Вы только посмотрите! — завопил он, размахивая одной из купчих. — Это же Вяйке-Ыйсмяэ!

— Совершенно верно, — кивнул Мюйр. — Таллинские «Черемушки». Они построены на вашей земле.

— Нет, они построены при советской власти, — со вздохом напомнил Томас. — Как телецентр, как санатории на побережье. И как все остальное. В том числе и дом президента.

— Но земля принадлежит вам. Вы вправе потребовать выкупить ее. Или назначить арендную плату.

Томас бережно собрал купчие, перевязал их шпагатом, свернул опись и аккуратно уложил в кейс.

— Это бесценные бумаги, господин Мюйр. Отнесите их в исторический музей, — посоветовал он. — Их место там, в Большой Гильдии. Под стеклом на стендах.

— Да, до недавнего времени эти бумаги имели только историческую ценность, — подтвердил Мюйр. — Но после того как был принят закон о реституции, они обрели вполне реальную цену. Сейчас они стоят от тридцати до пятидесяти миллионов долларов. Но не исключено, что и сто. Это зависит от конъюнктуры. Вас это по-прежнему не колышет?

Внук национального героя Эстонии взъерошил волосы, поскреб в затылке и впал в ступор. Благоприобретенная осторожность боролась в нем с верой в удачу, в счастливую свою звезду. Но звезда была слишком яркой, а удача слишком большой. Так не бывает. Или бывает? Или не бывает? Или все же бывает?

Рита Лоо была права: его не обували, его уже давно обули. Но гораздо раньше, чем он согласился встретиться с Матти Мюйром. Он думал, что у него есть выбор. А я почему-то был уверен, что никакого выбора у него нет.

Старый паук, он же король пик и он же отставной генерал-майор КГБ господин Матти Мюйр сидел в слишком глубоком для него кресле, положив на кожаные подлокотники маленькие сухие руки, наигрывал пальцами на коже какой-то одному ему слышный марш и с интересом наблюдал, как вяло дергается в его паутине муха по имени Томас Ребане. Он не спешил. Куда ему было спешить? Он знал, что добыча от него не уйдет.

— Сколько? — спросила Рита, прерывая затянувшееся молчание.

— Это уже деловой разговор, — одобрил Мюйр. — За купчие — ну, скажем, пятьдесят тысяч долларов. Для начала, на первом этапе.

— Для начала? Это подразумевает какое-то продолжение. А на втором этапе?

— Пятьдесят процентов, госпожа Лоо.

— От чего?

— От всего. От стоимости недвижимости. От аренды за землю. От всего.

— Пятьдесят процентов?! — изумился Томас, выведенный из ступора такой наглостью. — Это же пятнадцать миллионов от тридцати! Двадцать пять от пятидесяти!

— Или пятьдесят от ста, — подтвердил Мюйр.

— Вы считаете это справедливым? — загорячился Томас. — Мой дедуля за эти бабки ночами не спал! Думал о солдатиках, которые едят гнилое мясо, и плакал! Мучился угрызениями совести! Он за них кровь проливал на фронтах Великой Отечественной войны! Хоть и с другой стороны. Вы грабите национального героя Эстонии! Это непатриотично, господин Мюйр!

— Во всем нужна мера, дорогой Томас. Чрезмерный патриотизм — это национализм.

Рита Лоо вернула разговор в деловое русло:

— Если мы заплатим вам пятьдесят тысяч долларов за купчие, с какой стати нам отдавать что-то еще?

— Да! Целую половину! — горячо поддержал Томас.

— Очень хороший вопрос, — похвалил Мюйр. — Значит ли это, что вы готовы купить у меня эти бумаги?

— Может быть, — подумав, известил Томас.

— Ты спятил! — прокомментировала Рита.

— Нет, — возразил он. — Я думаю о будущем. Что в жизни самое неприятное, кроме похмелья? Сожаления о возможностях, которые ты упустил. Я не хочу лежать ночью в постели и грызть ногти. Это негигиенично. Поэтому я не спятил.

— Господин Мюйр, у нас нет таких денег, — объяснила Рита. — Мой вопрос был чисто теоретический.

— Но я на него отвечу. Ответ такой: потому что без меня вы не получите ничего. Чтобы у вас на этот счет не оставалось сомнений...

Он вынул из бокового кармана кейса какую-то бумагу и подал Томасу, как бы приглашая его занять более активную жизненную позицию:

— Ознакомьтесь с этим документом.

Томас пробежал глазами текст и молча передал бумагу Рите. Она тоже прочитала и бросила ее на стол. Поскольку я был уже посвящен во все эти дела, то счел для себя возможным тоже ознакомиться с документом. Он играл, как я понял, роль козырного туза.

Туза пик.

Это и был туз пик.

Это была ксерокопия завещания. Бумага не гербовая, самая обычная, очень старая, с обветшавшими углами, отчетливо видными на оттиске. Прыгающий машинописный текст. Текст русский. Место и время составления завещания тщательно затушеваны черным фломастером. Сначала с завещания сняли ксерокопию, а потом затушевали текст.

"Я, гр. Ребане Альфонс, 1908 года рождения, находясь в здравом уме и ясной памяти, действуя добровольно, настоящим завещанием завещаю все принадлежащее мне имущество гр. (фамилия зачеркнута).

Настоящее завещание составлено и подписано в двух экземплярах, из которых один выдается на руки завещателю Ребане Альфонсу, а второй хранится в делах нотариуса по адресу (адрес зачеркнут).

Завещание подписано гр. Ребане Альфонсом в моем присутствии после прочтения текста вслух. Личность завещателя установлена, дееспособность проверена".

Фамилия нотариуса и все его реквизиты были тщательно вымараны. Даже на круглой гербовой печати был замазан адрес нотариальной конторы.

— Что скажете? — поинтересовался Мюйр.

— Это копия. А где подлинник? — спросил Томас.

— Вы увидите его. В моих руках. И после этого я его уничтожу. При вас. Когда получу дарственную на половину наследства вашего деда.

— Кому он все завещал?

— Не вам.

— Не мне. Это понятно. Я бы очень удивился, если бы мне. Потому что он не подозревал о моем существовании. Он умер в пятьдесят первом году. Я родился в шестьдесят четвертом году. Кому?

— А вот этого вы не узнаете никогда. И не нужно вам этого знать. Скажу только одно, чтобы вас не мучили угрызения совести. То лицо, которому ваш дед завещал свое имущество, не примет наследства. Откажется от него в пользу государства. Мы с вами, разумеется, патриоты. Но не до такой же степени, не так ли? Дарить государству сто миллионов долларов — это уже не патриотизм.

— А что? — заинтересовался Томас. — Национализм?

— Идиотизм. Я оставлю вам эту ксерокопию. Изучите. Завещание — ключ к тем самым миллионам. Подлинник, разумеется, а не ксерокопия. И он пока останется у меня.

Томас положил копию завещания перед собой и уставился на нее, как человек, который сделал второпях какую-то важную запись и теперь силится понять, что же он написал. Он даже повертел лист и так и эдак. Но ничего, похоже, не понял. Кроме одного — что запись важная. Очень важная.

Мюйр запер кейс и обернулся ко мне:

— Проводите меня, юноша. Вообще-то я всегда хожу пешком. Это полезно для здоровья. Но сегодня мне нужно кое-куда заехать. Надеюсь, Томас разрешит мне воспользоваться его автомобилем. И, если честно, я немного устал. Больше семидесяти восьми лет мне, конечно, чаще всего не дают. Но все-таки мне уже семьдесят девять.

У дверей кабинета его остановил вопрос Риты:

— Господин Мюйр, зачем вам пятьдесят миллионов долларов? Вы собираетесь жить вечно?

Мюйр остановился и с интересом взглянул на нее.

— Вы задали забавный вопрос, госпожа Лоо. Очень забавный. Зачем мне пятьдесят миллионов долларов? Право, не знаю.

Он немного подумал, затем пригладил кончиком мизинца усы и ответил:

— Впрочем, нет. Знаю. Это меня развлечет.

С тем и вышел, унося с собой всю мерзость уходящего века, из которого, как из змеиной кожи, уже выползал новый век, двадцать первый от Рождества Христова.

Но и век двадцатый был еще жив, еще смердел.

— Рита Лоо, свяжитесь с приемной господина Анвельта, президента компании «Foodline-Balt», — распорядился Томас. — Передайте Крабу, что господин Ребане желает видеть его у себя через час. И пусть не опаздывает, бляха-муха!