Борясь с «пиратством» и оберегая «собственность», индустрия контента развязала настоящую войну. Лоббизм вкупе с многочисленными официальными кампаниями теперь втянул в эту войну и правительство. Ущерб от этой войны, как и от любой другой, будет и прямым, и косвенным. Как и во всякой войне запретов, пострадают от нее, в основном, простые американцы.

До сих пор я стремился описать последствия такой войны, в частности, ее пагубное влияние на «свободную культуру». Эти последствия я намерен обсудить подробнее. Оправдана ли эта война? На мой взгляд, нет. С какой стати на сей раз закон впервые должен защищать старое от нового – как раз, когда мощь собственности под названием «интеллектуальная» достигла своего исторического пика? Однако «здравый смысл» видит ситуацию иначе. Здравый смысл по-прежнему на стороне Косби и индустрии контента. До сих пор звучат требования полного контроля во имя собственности, довлеет некритическое отторжение «пиратства».

Если эта война затянется, последствий будет хоть отбавляй. Я хочу обрисовать три – те, что, по-видимому, недооценивают. Насчет третьего, по крайней мере, я уверен вполне, насчет двух других – не настолько. Первые два защищают современные RCA, только вот не находится Говарда Армстронга, дожидающегося своего часа, чтобы вступить в борьбу с сегодняшними монополистами от культуры.

В последующие десять лет мы станем свидетелями взрывного развития цифровых технологий, которые дадут практически каждому возможность создавать и распространять контент. Безусловно, с незапамятных времен человечество занималось именно созданием и распространением контента. Так мы учимся и общаемся. Однако создание и распространение при посредстве цифровых технологий отличаются принципиально. Качество и уровень совершенно другие. Можно послать письмо по электронной почте, рассказав кому-нибудь о шутке, которую вы увидели на канале «Comedy Central», а можно послать видеоклип. Можно написать эссе о несостоятельности аргументов политика, который вам совершенно не импонирует, а можно снять небольшой фильм, представляющий другую точку зрения. Можно написать стихотворение для выражения своих нежных чувств, а можно скомпилировать сборник песен любимых исполнителей и выложить его в Сеть для всеобщего доступа. Это цифровое «создание и распространение» в чем-то развивает то, что всегда было неотъемлемой составляющей нашей культуры, а отчасти представляет собой нечто совершенно новое. Оно продолжает в духе «Кодака», но, вдобавок, раздвигает границы технологий, подобных «кодаковским». Технология цифрового «создания и распространения» сулит миру необычайное разнообразие в творчестве, которым легко везде будет делиться. А так как данная креативность прилагается к демократии, она даст широкому кругу граждан возможность использовать технологию для самовыражения, критики и внесения собственного вклада в общую культуру.

Технология, таким образом, подарила нам шанс делать с нашей культурой нечто такое, что прежде было доступно лишь отдельным личностям в пределах мелких изолированных групп. Представьте себе, как в небольшом городке пожилой мужчина рассказывает историю собравшимся соседям. А теперь подумайте: аудитория таких рассказчиков выросла до всемирного масштаба.

Однако, все это возможно, только если такая деятельность считается законной. При нынешнем режиме правового контроля это не так. Забудьте на миг о файлообмене. Вспомните о своих излюбленных сайтах в Сети. О вебстраницах, на которых составляются краткие описания разных телешоу прошлых лет, сайтах с каталогом мультфильмов, начинающимся с 1960-х годов, страницах со смикшированным изображением и звуком, высмеивающих политиков или отдельные способы предпринимательства, о страницах, где собираются газетные статьи на самые разнообразные научные и культурные темы. По всему интернету рассеяно множество творческих работ. Но по действующим законам вся эта деятельность незаконна. Данная презумпция все сильнее будет остужать творческий пыл, покуда будут множиться примеры чрезмерных наказаний за неявные правонарушения. Невозможно четко уяснить, что позволено, а что – нет; наказания для преступивших черту при этом ошеломляюще суровы. Четверым студентам, которым RIAA грозила судом (Джесси Джордан из третьей главы – один из этой четверки) за создание поисковиков, способствующих копированию песен, предъявили иск на 98 миллиардов долларов. В то же время, WorldCom, обманувший вкладчиков на одиннадцать миллиардов, что, в свою очередь, привело к потере инвесторами в рыночной капитализации свыше 200 миллиардов долларов, отделался штрафом всего в 750 миллионов[193]. По закону, который сейчас рассматривает Конгресс, нерадивый доктор, ампутировавший пациенту здоровую ногу, понесет наказание в виде выплаты до 250 тысяч долларов за боль и страдания несчастного человека[194]. Кто в здравом уме свыкнется с нелепостью мира, в котором максимальный штраф за загрузку пары песен из интернета больше наказания за безалаберность врача, зарезавшего пациента на операционном столе? Последствия такой неопределенности в законе вкупе с чрезмерно жестокими наказаниями приведут к тому, что немалая часть творческой деятельности либо никогда не осуществится, либо ни за что не осуществится гласно.

В чем заключается их «нелегальность»? В микшировании окружающей нас культуры с целью выражения критического отношения или переосмысления.

Отчасти причина этого страха незаконности кроется в изменении законодательства. Я описывал его в десятой главе. Но еще больше в том виновата все большая легкость в отслеживании нарушений. Как обнаружили в 2002 году пользователи файлообменных сетей, правообладателям не составляет труда через суд потребовать от интернет-провайдеров раскрыть личные данные тех, кто владеет нелегальным контентом. Это подобно тому, как если бы ваш кассетный плеер передавал список песен, которые вы слушаете конфиденциально у себя дома, а кто угодно мог бы на эту передачу настроиться из каких-то собственных побуждений. Никогда в нашей истории художнику не приходилось волноваться о том, что его труд, возможно, посягает еще на чью-то работу. А вот современный художник, использующий средства Photoshop и обменивающийся контентом в Сети, вынужден постоянно беспокоиться на этот счет. Изображения есть повсюду, но свободно использовать в творчестве можно только те, которые куплены у Corbis или еще у какого-нибудь банка изображений. Механизм цензуры срабатывает в момент приобретения. Рынок карандашей свободен, заботиться о его влиянии на творчество не приходится. Однако в области репродукций искусства рынок полностью зарегулирован и монополизирован, и право культивировать и трансформировать их уже далеко не столь свободно. Юристы редко обращают на это внимание, потому что они, как правило, далеки от реальности. Как я уже писал в седьмой главе, в ответ на историю с документалистом Джоном Эльзе адвокаты твердили мне, что такое использование является добросовестным, а значит, я не прав, утверждая, что закон его регулирует.

Но ведь добросовестное использование в Америке просто означает право нанять адвоката для защиты своего права творить. При этом адвокаты предпочитают не вспоминать о том, что наша система удивительно плохо действует, когда дело доходит до защиты права на добросовестное использование, – практически в любом контексте, но здесь особенно. Слишком дорого обходится, слишком долог процесс, а результат зачастую имеет мало общего со справделивостью изначального требования. Судебная система, может быть, и сносна для очень богатых. Для всех прочих – это препона в традиции, гордо зиждущейся на господстве закона.

Судьи и адвокаты могут убеждать себя, будто добросовестное использование обеспечивает достаточно «воздуха» между законодательным регулированием и допускаемой законом доступностью. Однако вопрос в том, насколько досягаемой стала наша правовая система, чтобы кто-то действительно в это верил. Истинные законы, регулирующие творческую деятельность, – это рамки правил, налагаемых издателями на писателей, кинопрокатчиками на кинематографистов и газетами на журналистов. И правила эти имеют мало общего с «законом», в котором судьям так спокойно дышится.

Ибо в мире, где угрожают штрафом в 150000 долларов за одно намеренное нарушение копирайта, где требуются десятки тысяч долларов только для защиты в суде от обвинений в нарушении копирайта (причем деньги эти никогда не вернутся к ложно обвиненному ответчику – ни цента из потраченного на защиту своей свободы слова!), – в таком мире удивительно широко трактуемые нормы под вывеской «копирайта» душат волеизъявление и творчество. В таком мире люди должны быть нарочито слепы, чтобы верить, что они принадлежат к свободной культуре.

Как сказал мне Джед Горовиц, бизнесмен из Video Pipeline: «Мы теряем творческие возможности повсюду. Людей принуждают отказываться от самовыражения. Идеи не высказываются. И хотя многое, возможно, по-прежнему создается, оно все равно не расходится. Даже если сделать что-то…, вам не позволят ничего распространять в мейнстримных СМИ, покуда вы не получите короткую записку от адвоката со словами: «Вопрос улажен». Вам даже на трансляцию по общественному радио не получить такого разрешения. Вот где они все контролируют».

История в последней части была вопиюще левацкой – творчество задавлено, художникам затыкают рты и так далее, и тому подобное. Может быть, вас это не трогает. Возможно, вы считаете, что всякого странного творчества полным-полно, хватает и выразительной критики в отношении, казалось бы, всего. И если вы думаете так, то можете полагать, будто в этой истории мало что должно вас беспокоить. Однако в данной истории есть аспект ни в коем случае не левацкий. По сути дела, этот аспект мог быть описан самым что ни на есть экстремистским рыночным идеологом. И если вы относите себя к числу таковых (пускай некоего особого сорта, раз уж продвинулись в такой книге до этой страницы), тогда этот аспект можно разглядеть, просто подставив словосочетание «свободный рынок» в любом месте, где я говорил о «свободной культуре». Суть та же, хоть интересы, воздействующие на культуру, более фундаментальны.