Проследованное нами в семнадцати "прилогах" ясно показывает, что из тридцати пяти случаев, где имеет место любовный соблазн, - в семнадцати случаях женщины Пролога не обнаруживают никакого обольстительного коварства для совращения мужчин, а, напротив, мужчины сами увлекаются в эту сторону с чрезвычайною неразборчивостью и лёгкостью.
      Этим кончается первая категория женских лиц, за которою следуют другие, представляющие собою характеры более сложные и более интересные.
      II
      Прямыми соблазнительницами женщины Пролога являются в следующих историях:
      18) (1) Октября 7. В Александрии был славный художник, делавший необыкновенно изящные вещи из серебра и золота. Его звали Зенон (в Прологе он называется "златокузнец"). Он был потаённый христианин. По художеству его ему нигде не было равного. Самые именитые женщины роскошного города наперебой непременно хотели иметь украшения, сделанные этим искусным мастером, а Зенон не успевал исполнять всех делаемых ему заказов. Богатые щеголихи Александрии шли наперебой одна перед другой и платили очень дорого, чтобы перещеголять друг друга, но только и это не помогало. Тогда в Александрию приехала из Антиохии одна молодая красавица, необычайно своенравного и настойчивого характера. Она имела привычку ни пред чем не останавливаться для достижения своей самомалейшей цели, а цель её в Александрии была превзойти здесь своею пышностью всех александрийских женщин. Имя её было Нефорис или Нефора. Вся Антиохия знала её как самую первую красавицу, затмевавшую собою всех иных в роще Дафны. Она захотела во что бы то ни стало иметь "головную утварь на красоту своего тела" и не послала звать к себе художника, потому что знала, что Зенон откажется, а она взяла золото и драгоценные камни и сама пошла к нему и стала его "умолять" сделать для неё такое головное украшение, которое как можно более шло бы к ней и ещё сильнее возвысило "красоту её изящного тела".
      Зенон, удаляясь от шума, жил за городом в красивой местности, до которой было довольно далеко. Нефора шла сначала тенистою аллеей, по которой ей встречались рабы, несшие в паланкинах женщин, и с грохотом проезжали колесницы на конях с подстриженными гривами, потом путь становился безлюднее и тише. От аллеи начинались мелкие свёртки по тропинкам в удолья, утонувшие в рощах. У одного из этих свёртков под ветвистым деревом сидел старик и кормил своего верблюда. Нефора спросила его, где живёт Зенон златокузнец. Он ей указал на поляну, где зрели ароматные дыни, меж сирени, жасминов и роз, а сзади катился ручей и за ним в чаще кустов стоял белый домик. Вокруг было тихо - только чёрные дрозды сидели на белом карнизе и пели. Дверей не было видно. Нефора ударила три раза в стену - и перед ней раздвинулась панель и её встретил Зенон.
      Он был поражён и недоволен её посещением, но принял её в свою мастерскую. Это была большая, квадратная комната без окон, - свет проникал в неё через потолок, сквозь фиолетовую слюду, отчего все вещи казались обвитыми какою-то тонкою дымкой. По середине комнаты стоял бронзовый ибис и из его клюва струилась свежая вода; в углах помещались обширные тазы, в которых рос златоглавый мускус и напоял всю атмосферу своим запахом. Все стены были покрыты художественными произведениями искусства. Здесь были и Апис, и фараоновы кони, и шесты, и посуда.
      Застигнутый дома врасплох, "златокузнец" не мог отделаться от этой бойкой и настойчивой гостьи и стал с ней разговаривать, невольно замечая, что она чрезвычайно красива и одета к лицу, так что красота её выдаётся ещё ярче. Чернокудрая голова её была покрыта широким и тонким полосатым кефье, мягкие складки которого облегали, как воздух, её чёрно-синие кудри. Кефье перевязано было жёлтым шнуром. Её уши, руки и пальцы были украшены серьгами, кольцами и браслетами, а на шее было золотое ожерелье из множества тонких цепочек и на конце каждой из них дрожали жемчужные перлы. Ресницы её были подведены, а концы пальцев подрумянены и тонкие ногти отливали радужным перламутром. На поясе её, который обхватывал приятного серого цвета тунику с красною каймой, висело маленькое зеркальце и такой же маленький сосуд с пахучею индийскою эссенцией.
      Она села, не ожидая приглашения хозяина, погляделась в своё зеркало, прыснула на себя и перед собою духами и пригласила художника, чтоб он помог ей обсуждать: как ей можно ещё "приумножить её красоту". И когда увидала, что он растерялся, то дабы не дать ему опомниться и сразу преклонить его на свою сторону и получить от него такую изящную "утварь", какой нет ни у какой другой именитой женщины во всей Александрии, она стала прельщать его своею красотой, с намерением довести это до крайнего результата. "Тогда, - думала она, - он, как любовнице своей, сделает для меня убор всех лучше, а вреда моей чести от этого никакого не будет, ибо никто даже и не подумает, что я, будучи столь знатна и богата, согласилась бы такою ценой златокузню его купить". Подходы щеголихи были так ясны, что художник не мог их не понять, но она ещё их усилила, - она сказала ему:
      - Здесь жарко, и ты должен видеть тело моё без посторонних прикрас: серый и красный цвет оттеняют цвет моей кожи. Я должна сбросить тунику. - И она её сбросила, и в это же время вилась перед ним, переменяя причёски, а он примеривал к её лицу и голове то те, то другие снизи и пронизи и беспрестанно имел в своих объятиях её тело, покрытое одною сорочкой, которая держалась застёжкой на правом плече и шла вниз под левую руку, так что в глаза ему била прелесть её тела, и это его туманило... Художник "блазняшася на ню", а она ему "подаяше помизание очима и неподобен смех". Он опускал свои веки, чтоб её не видеть, но она, смеясь, насильно открывала их своими тонкими пальцами, - он опять её видел и душа его играла и прыгала, как молодая лань в горах или как горный поток в стремнинах Ливана. Зенон просил её удалиться. Нефора смеялась и тихо шептала: "зачем?"
      - Я хочу быть царём моей совести!
      - Э! Оставь это! Поверь, веселей быть червём, гложущим тутовый лист в роще Дафны, чем томиться в царственной скуке. Дай мне вина и лобзанье в память нагого ребёнка!
      Зенон ей подал фиал; она отпила половину, а другую половину, смеясь, влила ему во уста и держала его всё это время в своих объятиях, а потом, бросив пустой фиал, поцеловала Зенона в честь Вакха...
      Страсть, как тёмная гора, покрыла сердце Зенона.
      Случай мог быть чрезвычайно опасным для обоих, но златокузнец александрийский был тайный христианин, и это спасло обоих. В самую безумную минуту, "егда устремися уже греху, - помянуся художному мужу слово евангельское: аще соблазняет тебя рука твоя или нога - отсецы её, или око избоди е". "И он, возрев на жену, рече "мало ми отступи" (отойди немножко) и изем нож удари ся в око десное и рече: Виждь, Господи, яко сохранитель заповеди Твоя есмь, - да егда и аз востребую помощи от Тебя - Ты не удалися". Соблазнительница ужаснулась и убежала.
      Вскоре в Александрии случилось гонение на христиан. Гонитель их был человек не только жестокий, но и насмешливый, - он хотел издеваться над христианами и, призвав их епископа, сказал ему: "Не нахожу в вашей вере ничего основательного и твёрдого, да не верю, чтобы вы и сами могли верить в то, о чём рассказываете. Вот я задам вам решительное испытание: если вы его выдержите, то вы останетесь целы, и всё, что у вас есть, - ваше будет; а если не выдержите, тогда я поступлю с вами, как с обманщиками, и оберу у вас всё, что вы имеете, на государя. Испытание же вере вашей назначаю вам по вашим книгам; там написано: если кто имеет веру и скажет горе - "стронься с места и иди в воду", то будто гора непременно тронется и пойдёт. Вон, видите, там недалеко от берега Нила есть гора Адер. Она стоит там много лет, огнём земным выдвинутая ещё в начале создания земли, когда не было ни пирамид, ни сфинксов, ни праотцев наших, трудившихся над этими постройками. Выберите из себя такого истинно верующего, который мог бы сделать над Адером то, что представляется за возможное в ваших книгах; если гора Адер стронется с места и пойдёт, то я поверю, что в ваших книгах писана правда, а если вы ничего этого не сделаете, то вы тем докажете, что все вы лгуны, и тогда я поступлю с вами как с недостойными уважения обманщиками, а все ваши имущества возьму у вас на государя.
      Христиане пришли в ужас. Они знали, что их правитель жесток и пощады им от него не будет: если гора Адер не тронется со своего места и не пойдёт в Нил, тогда всем им доведётся погибнуть с позором, а всё добро, которое они собрали трудами в течение всей своей жизни, будет расхватано или поверстано в казну, а дети их останутся нищими и с осмеянною религией и без руководства родителей перейдут в веру торжествующих отцовских мучителей...
      В таком ужасном положении все христиане, жившие в соседстве горы Адера, надели на себя неподрубленные одежды печали, постились, молились и плакали, а между тем время шло и приближался уже срок, назначенный правителем. Никто, - ни один из христиан не чувствовал в себе той уверенности, чтобы сказать горе при людях: "стронься с места и иди в воду".
      Скорбь христиан сделалась известна и иноверным людям в городе, и тогда к христианскому епископу пришла тайно та самая египетская красавица, которая ранее приходила соблазнять "златокузнеца", и она сказала епископу:
      - Я узнала о вашем горе и мне вас жалко, но вы, может быть, напрасно приходите в отчаяние, ибо если только вере всё возможно, то у вас есть такой человек, который имеет настоящую веру, и его вера может выдержать всякое испытание.
      - Как! - воскликнул епископ: - неужели ты, нехристианка, уверена, что гора может сдвинуться?
      - Да, я верю в это потому, что я видела веру, которая преодолела законы естества, но меня очень удивляет, что этого-то одного человека я и не вижу между теми, которыми ты себя здесь окружаешь и с которыми советуешься!
      - Скажи же скорее, сострадательная госпожа, - кто он такой?
      - Он златокузнец, художник.
      - Неужто Зенон окривелый, который делает кумиры и утварь для женских уборов?
      - Да, это Зенон.
      - Помилуй! - воскликнул христианский епископ: - ты говоришь невозможную вещь.
      - Почему?
      - Зенон искусный художник, ни слова об этом; но он в вере нашей не крепок, он в постоянном общенье с людьми разных вер и ты имя его можешь увидеть на исподах различных кумиров, - крокодилов мерзостных, страстного ибиса и быка с чёрным пятном и коней фараона; при том Зенон часто бывает ленив: он не поспевает к общей со всеми молитве, в день недельный; когда много заказов, он одинаково трудится, будто как в будень; он живёт без жены и нимало не занят тою мыслию, чтоб учредить себе семью или удалиться в пустыню, а он охотно разговаривает с посторонними женщинами, которым он нужен, и угождает их суетности.
      - Может быть всё это правда, - отвечала гостья, - но быть может и то, что всё это не так важно, как тебе кажется.
      - Ах нет, госпожа, - что уж касается степени важности в вере, то ты поверь, что нам это ближе известно.
      - Я и не спорю, - отвечала Нефорис: - так и должно быть, чтобы вам всё было лучше известно, но услышите и то, что я знаю о вере Зенона.
      - Что же тебе стало известно?
      - Мне известно, что Зенон покорил себя воле Учителя вашего, которого все вы зовете сыном вашего Бога, и при мне показал такую силу любви к его слову, какой, может быть, никто из вас не видел.
      Епископ попросил её, чтоб она рассказала, что такое она видела, и Нефорис с полною откровенностью рассказала ему всю соблазнительную сцену, которую она устроила художнику из желания иметь от него искусный убор на голову.
      Старец всплеснул руками. Ему было известно, что златокузнец недавно окривел на один глаз, но он не знал, отчего это случилось с Зеноном. Услыхав рассказ красивой Нефоры, епископ понял всю трудность борьбы, которую одолел художник, и дал цену его поступку. Он благодарил гостью и сказал ей:
      - Верь, прекрасная госпожа, это никогда не позабудется в нашем народе, что ты пожалела о нас и не скрыла этого происшествия, которое при совершеннейшей красоте твоей для всякого должно быть удивительно, и я согласен с тобой, что Зенон доказал свою веру своим послушанием: я сейчас пошлю звать его, чтоб он сдвинул гору.
      В тот же час от епископа пошли за Зеноном послы, чтобы он немедленно явился, а антиохийская модница, рассказав свою тайну и тайну Зенона, ушла, чтобы с ним тут не встретиться. Ни епископ, ни бывшие при нём люди не уразумели настоящих намерений гостьи. Египтянка Нефора, растлившая ум свой в Антиохии на безумных пирах в роще Дафны, не знакома была с состраданием, но мстила Зенону за его равнодушие и нарочно выставляла его на самую ответственную роль, в которой он должен быть народом осмеян.
      Кривой златокузнец не скоро пришёл из своего загородного дома, а когда пришёл и епископ рассказал ему, что от него требуется, чтоб он сдвинул гору, то он этому очень удивился и отвечал:
      - Господи, боже мой! Что только я слышу! Или вы это вздумали в шутку, чтобы посмеяться надо мной!
      - Как! - отвечали ему: - да ты разве не знаешь, какое над нами случилось бедствие?
      - Скажите скорее! Я живу далеко и от молвы городской в стороне, и ничего не знаю.
      - Наш правитель велел нам для испытания веры нашей, чтобы мы сдвинули с места гору Адер.
      - О, боже великий! Кто ж это должен исполнить?
      На это все вдруг ему ответили:
      - Ты!
      Художник подумал, что он ослышался, и воскликнул:
      - Что? Я не слышу, что вы сказали?
      Но народ ещё громче вскричал в одно слово:
      - Ты, Зенон, ты сдвинешь гору!
      Зенон закрыл себе ладонями уши и стоял в молчании минуту, а когда открыл слух, - опять оглушил его тот же самый крик:
      - Ты, Зенон, сдвинешь гору!
      - Так это не в шутку на меня возложили?
      - Да, Зенон, да! Ты это сделай. Мы все тебя просим.
      Зенон покачал головой и сказал:
      - Кто научил вас задавать мне такую задачу? Неужели я во всей общине всех лучше верю, и нет человека, которого смелее можно бы выставить на такое великое дело - испытание веры.
      А епископ ему отвечал:
      - Напрасно, Зенон, ты стараешься спрятаться за своё смирение! Мы сами считали тебя в вере некрепким, но узнали одну твою тайну и теперь переменили своё мнение. Ты напрасно будешь отговариваться: ты один можешь сдвинуть гору.
      - Но объясните мне... о какой такой моей тайне вы говорите!
      - А отчего ты потерял глаз?
      - Глаз?
      - Да!
      Зенон смутился и поник головой.
      - То-то и дело, - сказал ему, ударяя его по плечу рукой, епископ: сюда приходила красивая госпожа и всё про тебя рассказала. В тебе природа повинуется Богу. Мы знаем теперь, как ты освободил себя от соблазнов, входивших в сердце твоё через глаз: ты его выколол. Не марай себя ложью, скажи нам: так это было?
      - Так, - уронил тихо Зенон.
      - Я стар, но не даром я избран в епископы: я понимаю, какое ты сильное одолел искушение. Вере твоей больше нельзя да и не должно таиться; как старший в общине нашей, я совлекаю с тебя тёмный хитон твоего смирения. Отселе ты, Зенон, должен просиять всему миру и спасти нас перед издевающимся гонителем.
      Кривой художник очень долго отказывался, но епископ не освобождал его от трудного послушания, а видя его непреклонность, сказал людям, чтобы все люди Зенона просили, и те все стали плакать, бить себя в груди и громко кричать:
      - Или ты, строя крокодилов из золота, и сам уже стал крокодил, а не человек, и не имеешь сострадания? Отчего же ты умел спасти себя одного, а теперь всё множество людей хочешь оставить в жесточайшем бедствии? Устыдись своего жестокосердия, испробуй свою веру, повели горе Адеру двинуться и идти в воду, чтобы все мы осталися целы в наших жилищах!
      Такого общего жалостного вопля художник не выдержал.
      - Братья мои, - сказал он, - не укоряйте меня в том, что я мастерством моим произвожу из камней и из золота подобия созданных в природе творений. От этого нет никакого зла и сам я не сделался через то ни камнем, ни золотом, и скорбь ваша жжёт моё сердце. Поверьте, что если бы для спасения вашего нужно вам было, чтоб я выколол себе второй глаз, то я бы это сделал сейчас же и не искал бы себе за то ни возмездья, ни славы; но повелеть горе, чтоб она двинулась с места и поверглась в Нил, я не могу, потому что я не верю, чтобы слабая вера моя на это годилась. Не себе, а всем вам, всем христианам, я боюсь сделать укор и учению Христа постыжденье, ибо не мне ту вменят неудачу, а его станут укорять безрассудно.
      А те отвечали:
      - Оставь, Зенон, оставь! И мы, и епископ, все тебе верим, что крепка твоя вера, и потому не медли, спеши прославить всеобщее упование на веру твою: помолись и повели горе идти с места!
      Кривой златокузнец воздвигнул плечами и воскликнул:
      - Всемогущий и Вечный Отец! Ты видишь скорби этих людей, которым ты дал уразуметь тебя через Иисуса, отрока твоего! Перед тобою открыта бесконечность вселенной и все глубины бездны, но ты же видишь и терзание моего сердца, которое не может сносить слёз моих братьев. Прости мне, что смею тебя умолять, - не постыди нас всех, оживившихся верою, и соверши невозможное, как возможное, ибо твоя есть сила и слава вовеки!
      Все александрийские христиане повторили эту краткую молитву кривого художника и все сразу, поднявшись, запели псалом и пошли из города в смиренье толпой к горе Адеру, а впереди их шёл, тихо молясь, их епископ.
      О движении христиан в тот же час дали знать градоправителю, у которого в ту пору было много именитых гостей, и он, и все его гости захотели поехать к горе, где надеялись видеть, как будут смешны христиане. Градоправитель, в пурпуровой с золотом тоге, ехал впереди всех в колеснице, выложенной серебром и слоновою костью, с львиными головами на гайках, где колёса были привёрнуты к оси. Вороные кони его были прямые потомки коней фараона, их чёлки и остриженные гривы покрыты золотою тяжёлою сеткой работы Зенона, поводья из золотистого жёлтого шёлка с золотой бахромою. В других колесницах так же парадно ехали гости. К ним приставали по пути прохожие на убранных ослах и дорого стоивших белых верблюдах с пушистою шерстью. Пешие люди в большом изобилии их окружали несметной толпою. Явились крестьянки с кувшинами свежей воды и с корзинами фруктов. Толпа становилась всё больше и больше, и все шутили и смеялись, ожидая, что когда гора не пойдёт, то правитель даст знак отряду следовавших за ними воинов, и они сгонят христиан к Нилу и всех их помечут с берега в воду. Появились на старых ослах и закладчики с мешками монет и с таблицами, на которых писали заклады. Никто ни секина не хотел держать за то, что гора сдвинется, но держали за то: всех ли утопит правитель, или только немногих, а других отдаст в рабство.
      Между тем христиане с епископом, не спеша, подошли к подошве горы, опять помолились и пошли обходить гору вокруг. Со смиренной молитвой они обошли "всё основанье горы", и когда возвратились на то место, откуда начали обход, то епископ сказал кривому художнику, чтоб он ещё помолился. И чуть художник преклонил колено, как над землёй послышался гул, и гора Адер колыхнулась, как шапка на сонном феллахе.
      Толпа горожан, забыв смех и заклады, шарахнулась назад и испугала коней и верблюдов; вышло смятение, колесницы одна зацепляла другую, верблюды зафыркали и подняли шеи, а ослы закричали и начали биться...
      Напрасно трубили в рожок и напрасно кричал градоправитель: "Уймитесь, безумцы! Это не больше, как грохот колёс или простой гул от волн Нила!"
      Всякий чувствовал, что земля под ним колебалась, и заметили все, как кремнистые рёбра горы впали, потом вдруг напряглись, вышли наружу и стали крошиться. Осколки острых кремней и песок сыпались вниз, и порой, как из пращи, разлетались в стороны с треском, внизу же необъятным пластом ползли оползни глины... Казалось, как будто разрушалось созданье горы, а расстояние, которое отделяло Адер от Нила, на виду у всех начало убавляться с обеих сторон, ибо вода в реке также шумела, билась на берег и затопляла пространство...
      Тут не только те, которые были на месте, но все, кто оставался в Александрии, так испугались, что потеряли всякое обладанье собой; все бросились скорее вон из своих колебавшихся домов и устремились бегом к подножию Адера. Среди них, то мешаясь в толпе, то выдвигаясь вперёд, шла в волнении Нефорис и говорила всем о своём поведении, и о стыде, и о страхе, которые испытывала она у Зенона, и этот Зенон теперь по её вине погибает. На неё смотрели как на сумасшедшую. Где спокойно стояли одни христиане со своим епископом и кривым художником, - все те, которые пришли сюда с торжеством и насмешками, метались, рыдали и, хватаясь один за другого, друг друга отталкивали, чтобы не стать тяжелей от того, что другой человек держится, и не провалиться с ним вместе в трещины, которые, к вящему ужасу, стали обозначаться под оседавшею глиной.
      Тогда прибежавшие александрийцы издали закричали христианам:
      - Бесчинные люди! вот до чего довело нас милосердие, с которым мы вас терпели! Что вам за польза делать нам зло? Для чего вы ведёте недвижную Адер-гору с её вековечного места? Для чего хотите завалить нашу реку? Нил орошает все наши поля и дынные гряды; через его мерный разлив земля всех нас кормит, а вы хотите сделать так, чтобы гора запрудила сразу всю воду и чтобы Нил выступил вдруг и началось по всем полям и по дынным грядам потопление! О проклятый народ! о жестокие люди! И вы ещё смеете уничтожать крокодилов! Нет людей хуже вас во вселенной! Вы злей гальских друидов и ваш бог - Аримана персидского злее!
      Тогда христианский епископ поднял руку и отвечал александрийцам:
      - Бог христианский простит и в вину не поставит вам то, что вы, не зная его, о нём говорите. Он есть отец всех и отец милосердия. Вы в заблуждении. Не мы, христиане, хотели, чтобы нарушен был священный покой мирозданья. Если же гору ведём, то не своею мы это делаем волей.
      - Кто же мог вам это велеть?
      - Спросите о том своего градоправителя: это он повелел нам, а мы, христиане, повинуемся власти.
      В это время проносили в носилках градоправителя, которому в суматохе переехали колесницею ноги, и он услыхал это и, тяжко стоная от мучительной боли, воскликнул:
      - О, как я наказан, и как о безумстве моём сожалею! Но довольно: я верю вам, верю, велик бог христианский, и я не хочу вперёд с ним состязаться! Если вы в самом деле не противитесь власти, то теперь я повелеваю вам: сейчас же остановите гору!
      - Господин, - отвечал ему христианский епископ, - мы власти покорны, но мы не знаем, можем ли мы исполнить второе твоё повеление. Ты ведь сам перечитал наши книги и их знаешь: там точно сказано, что можно велеть горе двинуться и идти в воду, но припомни - там ведь ничего нет о том: можно ли остановить гору, когда она уже тронулась и пошла со своего места.
      Земли же между горою и Нилом в это время всё убавлялось; ползучая глина теснила народ с одной стороны, а вода хлестала с другой, и песок в промежутке засыпал людей по колено.
      - Земля поглощает нас! - воскликнули люди. - Проклятие правителю! Смерть ему, ненавистнику! Велик бог христианский!
      Тогда правитель остановил носилки и стал просить александрийцев простить ему его дерзость, но те его не слушали, а сами упали пред христианами на колени и завопили:
      - Святая вера ваша, и все мы хотим принять эту веру. Возьмите нашего правителя; мы отдаём вам его и даже сами сейчас бросим его в Нил пред вами, только спасите нас, - пусть гора станет.
      Епископ сказал им:
      - Нет. Вы не знаете, какого мы духа. Нам нежеланна погибель ничья. Бог не хочет смерти грешных. Со смертью кончается путь к исправлению. Всякий же здесь себя обязан исправить. И правитель наш тоже жизнь имеет от Бога. Пусть живёт, пока дни его совершатся. Злое отвергши, в сердце с одною любовью воскликнем все без различия:
      - Помилуй, Владыко!
      - Помилуй! Помилуй! - прокатило в народе, и все пали лицами в землю.
      Всё стало стихать; ветер умчался, осыпи крепли, сухие камни перестали лопаться и крошиться, влажные оползни огустевали и твердели. Епископ всё тихо молился. Порядок восстановился. Гора, которая двинулась по вере художника, стала на своём месте по молитве епископа. Люди и животные как бы пробуждались от сна. Все наслаждались покоем, кони трясли головами, а верблюды лежали, поджав под себя ширококопытные лапы и жевали свою бесконечную жвачку. На деревьях показались глиноцветные голуби и заворковали. Нефорис благовествовала: она незаметно подошла тихо к Зенону и, держа его за руку, говорила:
      - О, если бы ты знал, как мне тебя жаль, и как я чту и люблю твоего бога, и как укоряю себя.
      - В чём ты себя укоряешь?
      - Око... твоё где, твоё око, бедный Зенон!
      - Оставь это. Зенон блажен, а не беден. Я счастлив, Нефора, что вижу в тебе одним оком теперь тихую мысль христианки, и ты сама мне милей, чем тогда... когда я в два глаза смотрел, как лицо твоё рдело бесстыдством порока.
      - О, замолчи!.. Я призналась во всём перед всеми...
      - Ты очень достойно поступила, Нефора.
      - Да, теперь я удаляюсь... в пустыню.
      - В пустыню!.. Помедли, на тебе есть мой долг.
      - Долг мой!.. Чем должна я тебе? - удивилась Нефора.
      - Чтобы исполнить совет моего Учителя, я отдал мой глаз; ты была в этом отчасти причинна, но когда ты не пожалела себя и обнажила перед людьми свой сокровенный грех - ты себя исправила и привлекла меня к себе. Мы теперь одного духа и можем быть подпорой друг другу... Для чего нам теперь расставаться? Нефора! Будь ты женою Зенона!
      И они сделались супругами.
      Отсюда видим, что соблазн, устроенный художнику модницей III века, не имел успеха. Египетская красавица не только не могла соблазнить нравственного человека, но ещё сама была поражена твёрдостью христианских правил, и вся эта история послужила к обращению в христианство множества людей, не признававших до тех пор ничего выше соблазнов чувственности.
      Кривой художник "сдвинул" эту гору.
      Нельзя не подивиться, как это сказание могло оставаться до сих пор незамеченным теми, которые держатся буквального понимания слов "отсеки и брось"!
      Второй случай соблазна.
      19) (2) Декабря 24. Был монах Никола, который прежде служил в войске. Когда при Никифоре царе случилась война, он не утерпел, чтобы оставаться при мирных занятиях в монастыре, и опять пошёл воевать.
      Никола был родом грек и находился в цветущей поре возраста. Он был высокий ростом, статный, сильный и красивый и с молодецкою, военною выправкой.
      Когда Никола проходил по Болгарии, на него постоянно обращали внимание женщины, а он не замечал их; но вот случилось ему раз зайти переночевать в одну болгарскую гостиницу и тут случилось с ним нечто опасное.
      Пока он ходил, вечерял и потом укладывался спать, "приметила его юная болгарыня, девица вельми младая, дочь гостинника болгарского, и пленилась его красотой". Инок же, воинственный Никола, ничего этого не подозревал; он спокойно поужинал, помолился богу и лёг спать, и как он от дороги очень устал, то сейчас же и заснул очень крепко. Но только что он разоспался "ко второй страже нощи", неожиданно почувствовал, что его кто-то тихо, но неотступно потрогивает. Монах простер руки и ощутил горячее человеческое тело и встретил молодые, тонкие руки, которые страстно сплелись с его руками, и в то же время чьи-то страстные уста во тьме стали покрывать лицо его поцелуями. А при этом все прочие люди, ночевавшие в гостинице, спали крепким сном и никто не мог бы помешать страстной сцене, но инок сам освободился от искушения.
      Никола "воспряну", отстранил от себя ласкающую его прелестницу и "вопроси её, кто еси и чего хощеши?"
      "Она же отвеща ему: дщерь есмь гостинникова, - рачением любви к тебе уязвленна и притекоша влекущися страсти ради неисцельные".
      Монах начал останавливать страстную болгарку и напомнил ей, как она ещё молода, и что ей должно стараться соблюсти свою девичью чистоту, чтобы вступить честно в брак, или сделаться инокиней, но девушка так им увлеклась, что не слушала его нравственных увещаний и советов, а обратилась к хитростям, чтобы выиграть время и опять напасть на него, не наделав шума. Она "отползла от него", улеглась потихоньку на своей постели и притворилась, как будто заснула, но "к третьей страже нощи паки припаде к нему влекущи". Тогда Никола опять заговорил с нею уже строго и притом громко. Этого девушка испугалась, чтобы другие от их переговоров не проснулись, и она "сего ради отступи мало" от Николы, но тяжело дышала и "клегцающе", как клегчат в гнёздах молодые орлицы, опять кинулась целовать Николу. Это уже переполнило "меру терпения инока". Монах Никола плюнул, сказал: "ты бес, а не девушка", - и встав ушёл ночью из гостиницы. Тем дело и кончилось.
      Следовательно, и вторая соблазнительница тоже не могла соблазнить нравственного мужчину. Теперь увидим, какой успех ждал третью, - женщину самую смелую и самую настойчивую в искусстве соблазна.
      20) (3) Декабря 27. В одной нижне-египетской пустыне жил очень воздержанный отшельник, о котором рассказывали много необычайного, и особенно хвалили его за то, что он не поддаётся никаким соблазнам. Соблазнить его считалось невозможным. Одни этому верили, а другие нет. Раз знатные люди, пировавшие с городскими гетерами, переходя от одного соблазнительного разговора к другому, заговорили об этом пустыннике, и кто-то из них - шутник и затейник - сказал одной из самых славных гетер:
      - Вот этот человек - не то, что мы, - он вас, женщин, презирает и никакая красавица его не соблазнит.
      Гетера же отвечала:
      - Это пустяки: я никогда не поверю, чтобы какой-нибудь мужчина мог устоять перед женщиной, если она хороша из себя и хочет его привлечь к своим ласкам.
      С этих слов завязался оживлённый разговор, в котором приняли участие все пировавшие вместе гетеры и угощавшие их знатные лица, и, будучи распалены вином и взаимным сближением полов, все они стали спорить: возможно или нет, чтобы мужчина, хоть и благочестивый и постник, устоял перед соблазном, который поставит ему красивая женщина, если она решится ни перед чем не останавливаться для достижения своей цели. И гетеры, и знатные богачи высказывали на этот счёт разные предположения, и спору их не предвиделось конца; но тогда одна самая красивая изо всех тут бывших гетер сказала: "Чтобы нам не толковать об этом долго без доказательств, я предлагаю вам решить спор наш опытом; положим сейчас же заклад: могу ли я соблазнить вашего отшельника или нет.