— Капитан, вот они!
      Я отвел глаза от экрана радара и посмотрел туда, куда указывал криво сросшийся палец Мустафы. Метрах в пятистах позади нас, в туманном мареве проступили, один за другим, силуэты трех низкобортных длинных кораблей под прямоугольным парусом.
      Рука машинально потянулась к биноклю, хотя я и без него уже знал, что это за корабли.
      — Давай зови наварха… Эй, и этого… тоже, само собой, — бросил я уже в спину боцману, метнувшемуся вниз по трапу.
      Пожав плечами, я нашарил в кармане передатчик, на ощупь нажал третью кнопку. Мустафа отличался двумя не вполне положительными качествами — во-первых, он не мог выполнять два поручения одновременно, во-вторых, не любил и боялся магов, даже не считая нужным этого скрывать. Он, конечно, не нарушит приказа, но — на всякий случай…
      Следовало все-таки поинтересоваться: кто именно пожаловал по нашу душу?
      Сквозь белый сумрак в бинокль хорошо были видны низкие просмоленные борта, ряд круглых с металлической оковкой щитов, штевни в виде оскаленных драконьих морд… На парусах — продольные красные полосы. По этому признаку я безошибочно определил национальность преследователей. Датчане… Десятки весел размеренно двигались, взбивая морскую гладь, — гребцы работали дружно, споро… Еще бы — у викингов за веслами сидят не заморенные рабы, а здоровые мужики, любой из которых шутя поднимет одной рукой наковальню и может сутки напролет грести против шторма. Три драккара — по одному на каждый наш когг. Вполне достаточно, если учесть, что на каждом — не меньше полусотни воинов. Лучших воинов в этом мире на данный момент.
      До чего скверно все вышло! Еще вчера я не стал бы тревожить почтенных начальников, а просто передал соответствующую команду на два других корабля, после чего спустился в трюм «Левиафана», открыл потайной люк и запустил тщательно упрятанный за двойным дном двигатель.
      Потом вновь поднялся бы на мостик и не без удовольствия понаблюдал, как драккары отчаянно пытаются догнать нас.
      Но увы — так бы было еще вчера. А сегодня ночью, в мертвый штиль, когда мы шли под машиной, «Симаргл», самый маленький из трех наших кораблей, в темноте столкнулся с бревном. Причем это самое бревно угораздило попасть прямиком во всасывающий сифон водомета, высадив решетку. Прежде чем на мостике сообразили, в чем дело, лопатки турбины были напрочь снесены.
      Незначительная неприятность, не более того: ведь до портала нам оставалось каких-то часа три-четыре неспешного парусного хода. Не иначе дьявол сунул нам навстречу эти три норманнские ладьи.
      Интересно, как они ухитрились так ловко выйти на нас в этом тумане? Можно подумать, что на одном из драккаров сидит какой-нибудь особо чувствительный шаман… На радаре было видно, что шли они нам на пересечку курса довольно-таки целеустремленно.
      И что теперь прикажешь делать?
      Можно было бы попробовать пугнуть викингов греческим огнем, только вот не испугаются они — им уже случалось брать на абордаж византийские огненосные дромоны. Да и не было греческого огня у нас на борту. Перед выходом с базы помощник эконома не моргнув глазом заявил, что греческий огонь закончился и вообще мы и без греческого огня не помрем. Интересно, на сторону он его продает, что ли?..
      На мостик взбежал начальник нашей флотилии, молодой человек лет тридцати с небольшим, Дмитрий Николаевич Голицын-Кахуна. За ним с каменным выражением на бледно-смуглом лице поднимался Тирусан Хао Ооргенг собственной персоной. На его шее на золотой цепочке мигал красным огоньком и тихонько попискивал пейджер; рука его лежала на расстегнутой кобуре.
      Что меня всегда поражало в подобных ему — так это их пристрастие к оружию. Они словно чувствуют себя без него нагими.
      Впрочем, это, если вдуматься, понятно — они и в самом деле должны чувствовать себя голыми и беззащитными в мире, где лишены почти всех своих способностей.
      На лице Тирусана проскальзывала тень легкого недовольства, словно мы оторвали его из-за пустяков от важнейшего дела. Впрочем, в определенном смысле так и было — в Ладоге он купил совсем юную рабыню, близкому общению с которой и посвящал почти все время нашего обратного плавания.
      Секунду-другую он вглядывался в окружающую дымку, затем скрестил руки на груди, как будто погрузился в отвлеченные размышления о смысле бытия.
      Мы ждали его решения. Маг мог попытаться затуманить мозги викингов какой-нибудь простенькой иллюзией или сделать что-нибудь с их предводителем. Правда, на таком расстоянии их было бы не просто достать, но…
      — Ну что же, — неприятно проскрипел колдун, глядя на приближающиеся корабли. — Вы не хуже меня знаете, что нужно делать в подобных случаях, капитан. Эораттану нужны рабы. — Он вдруг разразился каркающим, каким-то нелюдским хохотом, словно под человеческим обликом скрывалось некое жуткое существо.
      На мгновение у меня даже мелькнула мысль: что, если внешний облик мага — только видимость, а за ней прячется какой-нибудь чешуйчатый ящер с холодной кровью?
      Словно уловив, о чем я подумал, колдун впился в меня взглядом немигающих желтых глаз, и мне почудилось, что давно знакомые черты младшего мага третьей ступени Тирусана Ооргенга расплываются, а под ними проступают совсем иные.
      — Действуйте, почтенный, действуйте, — бросил он, явно теряя интерес к происходящему, и зашагал прочь.
      Дмитрий вытащил из кармана мобильник, нажал несколько кнопок.
      — Внимание, — произнес Дмитрий. — Флотилия три-семнадцать, как слышите меня? Приказываю: готовиться к отражению атаки. Боеприпасы: только парализующие. Ничего смертельного. Повторяю: только сонный газ.
      Капитаны должны были разобрать сказанное. Болгарину Анастасу Бояджичу с «Дельфина» сам бог велел, а Грегори Джиллмен все-таки пять лет прослужил в канадской морской пехоте, а там пусть и немного, но обучали языку потенциального противника.
      Затем он кивнул мне.
      — Ингольф и Пустошный — за мной! — скомандовал я.
      Стоявший за моей спиной наш рулевой Ингольф Сигурдсон недобро ощерился, показав кулак приближающимся драккарам — с данами у викинга были свои счеты, собственно говоря, из-за них он и оказался среди нас.
      Мы спустились в трюм, где у пятого шпангоута я присел на корточки.
      Нажал на сучок, еле заметный на потемневших досках. В палубе с легким скрипом отворился люк, и сразу проем осветился тусклым светом маленькой лампы.
      Я спрыгнул вниз, в люк, прорезанный в фальшивом днище, при этом чувствительно ударившись коленом о кожух водомета.
      Двумя поворотами ключа я открыл окованный железом рундук, хранивший наш арсенал, оттуда один за другим извлек три гранатомета и карабин. Два передал не глядя стоящим у меня за спиной, карабин перекинул через плечо. Взгляд остановился на боеприпасах, лежавших во втором отделении рундука.
      Те, черные, с красной полосой гранаты — с напалмом, серо-зеленые — фугасные, длинные, со стреловидным оперением — бронебойные, способные прожечь броню крейсера, а вот эти, с пустым гнездом активатора, — химические бинарные. Слава богу, сегодня мне нужно не это.
      Я извлек запаянные в прозрачный пластик оранжевые тупоносые цилиндрики парализующих газовых гранат, покрытые замысловатыми иероглифами, разодрал упаковку…
      Один за другим они вошли в подствольные магазины. По пять штук, хотя хватило бы и одной… ну, двух, если промахнемся. В эту минуту на двух других коггах тоже извлекали из тайников гранатометы и ружья и готовились к бою — если предстоящее можно было так назвать.
      Мы поднялись на палубу.
      Пока мы были внизу, пираты успели пройти половину расстояния, разделявшего нас. Еще несколько минут, и они окажутся на нашей палубе. Карабин я передал Мустафе — на всякий случай.
      Ингольф любовно прижимал оружие к груди, на лице его было явственно написано искреннее сожаление, что и на этот раз не придется помахать топором.
      Я взгромоздил на плечо легкую трубу из дюраля в камуфляжной окраске, приложив к глазу окуляр замысловатого, с лазерной подсветкой, прицела.
      На «Дельфине» и «Левиафане» еще полдюжины пар глаз наблюдали за викингами в оптические прицелы, на тот случай, если мы промахнемся. Но мы не промахнемся.
      В прицеле совсем близко — руку протяни — были видны довольно ухмыляющиеся бородатые хари, окруженные лохмами, развеваемыми ветром.
      Все как на подбор — здоровяки в разноцветных плащах, отороченных волчьими и медвежьими мехами, скрепленными большими золотыми фибулами, в низко надвинутых остроконечных шлемах, а кое-кто — в собольих и бобровых шапках. Могучие запястья украшали массивные золотые и серебряные обручи.
      Колоритная, надо отдать должное, картинка.
      Вместе с мечами в руках появились луки — мы вот-вот окажемся в досягаемости полета их стрел. Их предводитель, уже седой, косматый, как матерый медведь, с золотой гривной на шее, напряженно сощурившись, глядел на нас из-под руки.
      Мерцающее пятно каллиматора надвинулось на его лицо, и он вдруг нахмурился. Быть может, что-то почуял инстинктом старого бойца. Он что-то крикнул, не оборачиваясь, и рядом стали несколько лучников, уже натягивая тетивы своего оружия. Пора.
      — Приготовиться! — Голос мой слегка дрогнул. Поверьте, я отнюдь не испытывал восторга от того, что мне предстояло, хотя отлично знал, что передо мной люди, одно из любимых развлечений которых — ловить на копья подброшенных детей. Как бы то ни было, здесь их мир и их время. Мои собственные предки были не лучше… — Приготовиться!
      Краем глаза я различил, как Мустафа метнулся в сторону, — как-то он едва не лишился зрения, попав под выхлоп гранатомета.
      Преодолев судорогу, которая вдруг свела мне палец, я нажал спуск.
      Оставляя за собой дымные хвосты, три гранаты понеслись к драккарам.
      Три еле заметных облачка возникли на несколько секунд над кораблями…
      Может быть, в далеком будущем взлетят несущие всеобщую смерть межконтинентальные ракеты, запущенные потомком того, кто должен был погибнуть от руки одного из падающих сейчас на дно драккаров. Или не будет сделано великое открытие, которое изменит мир… Или не произойдет ничего, потому что совсем скоро, завтра или послезавтра, этим трем драккарам суждено было бы пойти на дно вместе со всем содержимым.
      Минут через пять мы уже подошли вплотную к драккару, чьи весла бессильно болтались в мелкой волне. С костяным стуком соприкоснулись наши борта.
      На гребных скамьях, на носовой и кормовой палубе вповалку лежали десятки тел, блестя металлом кольчуг. Они все казались мертвыми. Недвижно лежали те, кто еще несколько минут назад предвкушал легкую и обильную добычу — товары и рабов — и, быть может, прикидывал, кого из взятых в плен принесет в жертву своим богам. Совсем скоро им предстоит биться в отчаянии головой о стены тюрьмы, проклиная судьбу и этих богов, скрестивших их путь с нашим.
      Зрелище (одно из многих, обычных для нас), за которое какой-нибудь профессор-историк не пожалел бы нескольких лет жизни.
      Стоявший у леера матрос подцепил драккар багром и, натужно кряхтя, подтащил к самому борту. Вот он и еще двое спрыгнули на судно, и через несколько секунд вокруг гребной банки был обмотан канат.
      Едко несло химией, и аромат разложившегося паралика смешивался с острой вонью немытых тел. Драккар пах куда крепче, чем наши кораблики, хотя колдун, случалось, жаловался на неприятный запах.
      Рядом со мной появился младший из матросов — Гриша Алмазов — с целой связкой кандалов.
      Пара ручных браслетов, соединенных длинными цепями с ножными и такой же цепочкой, пропускаемой между ног, — с ошейником. Это хитроумное изобретение невесть какого мира не оставляет закованному в них никакой надежды на освобождение. Стоит человеку в таких кандалах не то чтобы попытаться спастись бегством, а даже просто сделать резкое движение, как ошейник сдавит ему горло, грозя смертью от удушья.
      Расхватав эти замечательные приспособления (кое-кто имел возможность испытать их действие на себе), матросы принялись паковать в них бесчувственных викингов так же спокойно и деловито, как будто перед ними были бесчувственные мешки или тюки. При этом, не стесняясь, раздевали пленников, сдирая с плеч плащи, освобождая руки от браслетов, стаскивая грубые тяжелые сапоги, засовывая за пояс и за голенища изъятые кинжалы.
      Потом, повинуясь короткой команде Мустафы, они уложили пиратов в ряд, после чего, выстроившись попарно, принялись перетаскивать пленников на наш корабль, бесцеремонно швыряя их в трюмный люк, правда, на заранее подостланную солому. Получилось в согласии с поговоркой о мерах предосторожности на случай неожиданного падения.
      Около меня очутился спрыгнувший с борта «Левиафана» Ингольф — от удара драккар даже покачнулся. Скандинав довольно ухмылялся, глядя на результаты своих трудов.
      Он присел на корточки у тела ярла (или кто он там), срезал со шнурка на его шее тяжелую золотую пластину и протянул мне:
      — Оставь себе.
      — Бери, капитан, первая доля — вожаку.
      — Тогда уж отдай наварху, — усмехнулся я.
      Буркнув под нос что-то вроде «было бы предложено», скандинав вытащил из ножен меч. Повертел так и сяк:
      — Уж меч-то должен взять.
      — Ладно, забери, потом отдашь.
      Меч, по правде сказать, мне был ни к чему — я не умел с ним обращаться. Еще абордажной саблей или кортиком как-то владею…
      Тем временем обшаривавшие драккар матросы под руководством младшего боцмана вынесли из кормовой надстройки трех женщин в разорванных лохмотьях.
      — Там еще одна, — крикнул мне Адриан. — Только она прикована и голая.
      Подобрав валявшуюся секиру, он вновь нырнул в надстройку. Послышался лязг металла о металл, хруст обшивки.
      Он вновь появился, и уже не один.
      На руках Адриан держал дородную длинноволосую блондинку. Волосы чистого платинового оттенка мели палубный настил, ноги своей длиной превосходили всякое воображение, а высокие полные груди поднимались торчком, как два холма безупречной формы.
      Было видно, что удерживать на руках это чудо природы Адриану удается не без труда.
      Послышались удивленные и одобрительные возгласы, соленые шуточки и соответствующие советы — как поступить младшему боцману. Сделав вид, что не слышит, Адриан бережно понес свою добычу на «Левиафан».
      Его проводили завистливыми взглядами, но окрик Мустафы заставил матросов вернуться к работе.
      Перекидав наконец бесчувственных пленников в трюм, мои подчиненные принялись потрошить трофейное судно.
      Выкатывали по сходням бочонки с солониной и пивом, перетаскивали на «Левиафан» мешки с мукой и сушеной рыбой. Пятеро матросов чертыхались, согнувшись под тяжестью паруса. Ничего не должно пропасть. Вот один из суетящихся на носу украдкой нагнулся и что-то поднял. Я сделал вид, что не заметил.
      Не прошло и часа, как все три корабля были очищены от всего, что представляло хоть какую-то ценность.
      Двое пробежали навстречу друг другу от носа и кормы драккара, внимательно глядя, не забыли ли чего, потом сноровисто забрались обратно на палубу «Левиафана»
      Секира в руках Ингольфа взлетела вверх. Молодецки хэкнув, он ударил в борт драккара, и тут же — еще раз. После второго удара из-под лезвия хлынула вода.
      Подтянувшись на одной руке (не выпуская из другой руки топор), он легко вскочил обратно на палубу.
      Через пять минут, развернув паруса к ветру, мы двинулись прочь от места, где, оставив после себя несколько мелких водоворотов, в глубине скрылись три ладьи викингов.
      Всего лишь краткая остановка в пути, досадная, хотя в чем-то и небезвыгодная случайность.
 
      — Что, интересно, будем делать, если ветер стихнет?
      — Как что? Возьмем «Левиафан» на буксир. Заведем трос на оба наших когга, и вперед. Узлов девять вытянем. — Высказавшись, Дмитрий Голицын вновь принялся смотреть вдаль.
      Если не знать — невозможно предположить, что этот рослый, широкоплечий молодой мужчина, с кожей светлого бронзового оттенка, длинными усами кольцом, полными губами, светло-карими глазами и орлиным носом по праву принадлежит к знаменитому княжескому роду.
      Князь Дмитрий Георгиевич Голицын-Кахуна (для друзей — просто Дмитрий, для прочих — достопочтенный наварх) происходил из мира, в котором за полтора века до моего рождения победили декабристы.
      В его реальности Россия до сих пор осталась конституционной монархией, и ее территория простирается от Босфора до Калифорнии и Гаваев. Даже Антарктида является владением Русского императорского дома.
      Сам Голицын был в своем 1984 году богатым и знатным хозяином восьми с лишним тысяч десятин на Гавайских островах, которые стали протекторатом Российской империи, насколько я помню с его слов, в тридцатые годы позапрошлого века, и в Калифорнии, а также весьма почитаемым потомком индейских вождей и полинезийских королей.
      Ну и кроме того, как и положено русскому дворянину и богачу, — любителем яхт, красивых женщин и лошадей. Еще он любил авиационный спорт, и именно эта любовь привела его на палубу хэолийкского корабля.
      Однажды, пролетая на своем гидроплане над одним из необитаемых островков Каролинского архипелага, он заметил сверху довольно странные сооружения, возле которых в коралловой лагуне стояло несколько парусных судов. Заинтересовавшись, кто бы это мог быть, он приземлился на узкий коралловый пляж и беспечно направился прямо навстречу высыпавшей из бараков публике…
      В оправдание его поступка следует сказать, что тогда ему было только двадцать три, а мир, где он родился, был куда спокойнее, нежели даже тот, из которого происхожу я. И уж подавно не мог он предполагать, что наткнулся на временную торговую стоянку выходцев из параллельного мира…
      После того как Дмитрий покинул мостик, я вновь устремил взор на затянутые туманом волны Северного моря.
      На юте нас осталось трое — я, Мустафа, бессменно стоявший за штурвалом, и его младший коллега Адриан Пустошник.
      Наш «Левиафан» условно можно назвать коггом, хотя от этих вертких, пузатых суденышек старинных немецких купцов он довольно сильно отличается.
      Прежде всего, он заметно быстрее ходит под парусами, благодаря нескольким почти незаметным, но полезным усовершенствованиям такелажа. В нем четыреста тонн водоизмещения, у него высокая и широкая корма, так же высоко приподнятый над палубой бак и две мачты. Несколько необычно выглядит толстый резной поручень ограждения капитанского мостика. Нажатиями на несколько завитушек этой резьбы он легко открывается, и глазам предстают экран радара и курсографа, электронный барометр с хитрой приставочкой, позволяющей заранее уклониться от шторма, калькулятор для штурманских расчетов и гирокомпас.
      Под нашими ногами на корме размещаются каюты капитана, двух помощников и старшего боцмана. И еще два кубрика четыре на три с половиной метра, в каждом из которых размещалось двенадцать двухъярусных коек, а посередине еще ухитрились воткнуть стол и скамьи. Поэтому в хорошую погоду команда предпочитала есть на палубе.
      У нас имеются и более комфортабельные корабли, где каюты с удобствами, а у капитана есть личная уборная с ванной, и мне доводилось ходить на них не раз. Но не сунешься же в конец десятого века от Рождества Христова на баркентине или, чего доброго, на пароходе?
      Именно из-за того, что странствуем мы по разным мирам, для нас, точнее для наших хозяев, основная единица — не корабль, а команда. Сегодня мы идем куда-нибудь в дикий мир обменивать стекляшки и зеркала на меха и жемчуг — туда можно отправляться на первом попавшемся свободном судне; если и останутся какие-то легенды, то через два-три поколения фантазия рассказчиков изменит их до неузнаваемости. Завтра, то есть через месяц, плывем в Финикию или Ассирию — тут годится какой-нибудь нав или дхоу, почти не изменившиеся за две тысячи лет. Послезавтра нас посылают в мир, уже кое-чего достигший в смысле материального прогресса, и туда мы плывем на паровой шхуне. Вообще-то, в идеале это выглядит не так: обычно на достаточно длительный срок нас закрепляют на маршрутах, где можно обойтись одним и тем же судном.
      Но в жизни бывает всякое.
      Экипаж «Левиафана», как и двух других коггов, состоит из капитана (в данном случае меня), помощника (он же механик), второго помощника (суперкарго, на котором лежит обязанность осуществлять все торговые операции и ведать приемом груза), штурмана, двух боцманов (старшего и младшего), рулевого и еще двух с лишним десятков матросов. На «Левиафане», впрочем, первого помощника нет, ибо там квартирует наварх — начальник нашей маленькой флотилии.
      Есть еще и маг. Но маг — это не член экипажа, скорее мы все, если угодно, — необходимое, но второстепенное приложение к нему.
      — Что там, интересно, поделывает наш колдун? — подумал я и обнаружил, что произнес это вслух.
      Мустафа встрепенулся:
      — Известно чего делает этот… — Лицо боцмана отражало два борющихся в его душе чувства: желание сказать о почтеннейшем Тирусане Ао Ооргенге то, что он думает, и страх перед тем, что вышеупомянутый каким-то образом узнает, что говорил о его высокой персоне ничтожный смертный.
      — А чегой-то ты так злишься, Мустафа? — лениво, как бы между прочим, бросил разглядывавший волны Пустошник. — У вас, мусульман, девку можно замуж в девять лет отдавать, а той хазаряночке уже лет двенадцать будет…
      — Так то замуж отдавать, а не блудить с ней, не мучить так, что потом полночи плачет! — процедил Мустафа, с откровенной неприязнью пожирая взглядом католическое распятие на шее Адриана. — Или, может, пророк Исса вам такое тоже разрешил?!
      Между представителями двух религий вот-вот мог разгореться нешуточный спор, возможно даже с перспективой рукоприкладства. Допустить этого я, разумеется, не мог и, в полном соответствии с пунктом 456-А Устава, пресек «неподобающий спор о вере». Сделал я это очень просто: отправил Пустошника вниз присмотреть за пленниками, хотя в этом и не было нужды — они начнут пробуждаться только через час-другой.
      На прощание он бросил в мою сторону взгляд, в котором читалось затаенное неодобрение, — Адриан полагал, что я больше симпатизирую первому боцману.
      Что делать, но это действительно так. Он кажется мне более надежным человеком.
      Если там, откуда родом Мустафа Селимович, на Руси, да и во всей Европе, утвердился ислам, то в мире Пустошного — католицизм. Оба они в свое время участвовали в религиозных войнах: первый с буддистами, второй с поклонявшимися Аллаху, — и оба, несмотря на все то, что узнали за годы пребывания на службе у Хэолики, сохранили свою веру, что бывает далеко не всегда.
      Помнится, еще в самом начале нашего знакомства я спросил у Мустафы: как случилось, что князь Владимир принял мусульманство? Пожав плечами, Мустафа ответил, что ни про какого князя Ульдемира он не знает, а истинную веру его предкам принес непобедимый халиф Омар Пловдивский. Из чего я заключил, что пути моей и его вселенных разошлись уже очень давно.
      Мустафа заметно вздрогнул, слегка изменившись в лице, и, даже не оборачиваясь, я понял — на палубе появился маг.
      — Место, — коротко сообщил он.
      Хотя, по моим прикидкам, нам оставалось идти еще как минимум полчаса, но хозяину, как говорится, виднее.
      Не дожидаясь моей команды, боцман просигналил на два других судна…
      Пофыркивая двигателями, корабли подошли вплотную друг к другу, так что нос «Симаргла» почти уперся в корму «Кракена». Вот Мустафа перебросил на «Симаргла» швартовый конец, который тут же был обмотан вокруг украшавшей его нос оскаленной волчьей головы. Затем к нам на корму с лязгом полетели цепи, и боцман вместе с Ингольфом набросили их на вбитые в палубу крючья. Во время перемещения корабли должны быть намертво соединены меж собой, в противном случае они неизбежно окажутся в разных мирах.
      Можно было начинать.
      — Завалить мачты, — отдал я команду.
      Тут же добрый десяток матросов бросились проверять тормоза на блоках, а Ингольф, поигрывая пудовой кувалдой, направился к грот-мачте, примериваясь, как половчее ударить в опоясывающий ее основание стальной бандаж.
      Если судьба когда-нибудь занесет вас на корабль, где низ мачты охвачен широким железным кольцом, нарочито грубо откованным и заржавелым, мой совет — поскорее с такого корабля убирайтесь. Наверняка это один из наших — то есть, конечно, хэоликийских — кораблей, и вы сильно рискуете никогда не вернуться домой, случись вам отправиться на нем даже в небольшое плавание. Со многими моими коллегами именно так и случилось.
      Со скрежетом и скрипом натягивающихся снастей, мачты медленно переломились и опрокинулись назад — чтобы чародею не пришлось, упаси бог, перетрудиться, открывая слишком большой портал.
      Ооргенг взглянул на часы. В отличие от абсолютного большинства своих собратьев, он предпочитал не электронные, а старомодные механические. Да не простые — на его руке был золотой «ролекс» с бриллиантовой инкрустацией.
      — Пора, — распорядился чародей.
      Он поднял обе руки вверх, так что широкие манжеты сползли, обнажив охватывающие предплечья браслеты из светло-серого материала — на вид не то из кости, не то из пластика. Но это не кость и не пластик.
      — Всем приготовиться к переходу, — отдал я ставшую уже привычной команду, — посторонним с палубы!
      Позади меня послышался топот множества тяжелых башмаков — по правилам в момент пересечения границы миров наверху оставались только маг и капитан с помощником.
      Ооргенг вытянул левую руку вперед, словно прицеливаясь из невидимого пистолета. Прямо перед нами из моря выросло мерцающее облако бледного света, похожее на сплющенное с боков яйцо. Просто и обыденно.
      Ни грома небесного и грозно звучащих заклинаний, ни зловещего шелеста, ни воющего ветра и разноцветных вспышек молний. Магия в чистом виде…
      — Малый вперед! — рявкнул я в телефон.
      Отвечая мне, под днищем завыли водометные турбины.
      В следующее мгновение наступила неправдоподобная тишина, и мы оказались в коконе из жемчужно сияющего тумана. Одновременно по всему телу Ооргенга прошла, корежа напрягшиеся мышцы, судорожная волна. Затем его резко перегнуло пополам, и содержимое его желудка полилось на палубу. Судорога вновь и вновь терзала его тело, а с губ рвался вполне человеческий стон. Я такое видел уже не единожды и всякий раз ощущал в глубине души нечто похожее на мстительное удовлетворение.
      Наш мир преподносит иногда заносчивым эораттанцам довольно-таки неприятные сюрпризы, жестоко мстя за использование чуждых ему сил.
      Его вновь вывернуло наизнанку, на этот раз желчью. Мне стало боязно — что, если он потеряет сознание и нас выбросит неизвестно куда?
      Но Тирусан Ооргенг уже распрямился, вытирая рот. Одновременно перламутровый полумрак сменился вечерним закатным небом и в уши вновь ворвался плеск волн.
      — Тяжелый переход, — глухо поделился со мною впечатлениями чародей.
      Потом без лишних слов направился к входу в кормовую надстройку.
      Я оглядел горизонт — нет ли вблизи других возвращающихся на базу судов: струна, по которой мы прибыли сюда, была одной из самых удобных и часто используемых трасс.
      Но нет, в данный момент мы были здесь одни.
      Пока два матроса торопливо убирали за Тирусаном, высыпавшие на палубу члены команды под руководством Адриана уже заводили концы на брашпиль — вернуть в прежнее положение мачты.
      Через полминуты под скрежет шестерен и глухое завывание двигателя мачты стали на место, и Ингольф вновь поднял обруч, закрепив его двумя шкворнями.
 
      Еще через восемь часов из-за горизонта начал подниматься холмистый берег. В моем мире тут находился Бостон.
      Уже через час наша флотилия вошла в бухту. Россыпь складов на берегу, суетящиеся люди, корабли у причалов.
      Над высоким частоколом из почерневших бревен, опоясывавших вершину холма, торчала, как указующий в небо перст, заклинательная башня магов.
      Позади всего этого по склону пологого холма, поросшего кривым сосняком, взбирались разнообразного вида строения. Мы были дома.
      У бревенчатого причала качалось несколько дюжин самых разнообразных судов, от баркентин до арабских дхоу и финикийских «круглых» кораблей. Тут же были пришвартованы два небольших пароходика.
      На первый взгляд база выглядела обычным приморским поселком. Жилые строения, сараи и мастерские, в беспорядке разбросанные по песчаному берегу.
      На стапелях эллинга стояло три корабля, оттуда доносился стук топоров и визг пил.
      Как мне признавался в доверительной беседе командор нашей базы, почтенный Хухотухчи, подбор подходящих кораблей — едва ли не самое трудное в его ремесле после прокладки маршрутов. Ведь корабль должен выглядеть по крайней мере не слишком чужеродно как минимум для десятка миров, да еще при этом вмещать по возможности побольше груза.
      Вначале хэоликийцы пытались строить их сами, но быстро прекратили. Верфи, на которых приходилось строить огромное множество кораблей десятков и сотен типов, съедали изрядную долю прибыли, при этом требуя множества рабочих рук. К тому же незаметная доставка судов по тысячам континуумов превращалась в почти неразрешимую задачу.
      Суда начали заказывать в ближайших окрестностях баз, на месте их только доводили до ума, устанавливая кое-какие полезные и необходимые приспособления.
      Сначала искусные плотники — действительно искусные (их поиск и ловля были для нас изрядной проблемой) — аккуратно наращивали второе дно, оставляя совсем небольшое свободное пространство, где и монтировались двигатели и тайные кладовые (именно в таком порядке и никак иначе — традиция!).
      Затем двойное дно тщательно заливали толстым слоем дегтя и смолы, после чего сверху настилали еще доски. За много столетий этот прием ни разу не подводил. Разумеется, какой-нибудь особо привередливый таможенник может приказать поднять настил, но что он там увидит? Никому в здравом уме не придет в голову отдать приказ рубить днище корабля.