Майор не сразу понял, что это изображение нижней части торса покойного Монго, расчеркнутое карандашом.

– Обрати внимание – кинжалы воткнуты идеальным крестом. Вряд ли это делалось с помощью линейки и циркуля, – хитро прищурился Эраст. – Так что у этого человека твердая рука и верный глаз. Имей это в виду, когда будешь его брать. Ну и на закуску – о кинжалах. Вот тут, пожалуй, самое странное.

То, что это испанские стилеты, пусть даже и ручной ковки, – это само собой. Но на них не чье-то клеймо, а, между прочим, самого Эльсано. Знаешь, что это значит?

Майор лишь помотал головой.

– Это шестнадцатый век, не что-нибудь! И не подделка – мы нашли эти вещи в каталоге.

– И сколько это стоит? – не сдержался Савельев.

– Точно сказать не могу, но сумма определенно четырехзначная. И не в рублях, само собой. За каждый! Зацепок на них нет, сразу предупреждаю – ни на аукционах эти вещи в последние годы не появлялись, проверили уже по Интернету, ни в списках похищенных ценностей не числятся. Есть, правда, одна мелочь. «Перышки» определенно побывали в Карибском море. Рукояти из американского дерева и отделаны черепашьим панцирем – причем все доподлинно старое: фактура, трещины, ну и все такое. И обтянуты они акульей шкурой: чтобы не скользили в руке, лучше и не придумаешь. Так что, видимо, этими ножами какой-нибудь капитан Флинт резал своих жертв. Ну вот пока и все…

Распрощавшись с Эрастом Георгиевичем, майор вернулся к себе.

Еще какое-то время Вадим изучал протоколы допроса Варвары и этой… жрицы-стриптизерши, потом заварил чай, но насладиться ароматным «Северным львом» не успел.

В кабинет вошла молодая яркая женщина, чуть наклонила голову в приветствии.

– Здравствуйте! Я – Лидия Ровнина. Мне назначено на двенадцать к следователю Савельеву. Ох, простите. Это, я полагаю, вы… Мне можно сесть? – осведомилась она.

– Да, конечно, – чуть смутился по непонятной причине Савельев. Но тут же уточнил: – Вообще-то без разрешения входить в мой кабинет не положено…

– Извините, – пожала плечами Ровнина. – Я никогда раньше не бывала в милиции, кроме как получала паспорт.

Пока гостья расписывалась «за дачу заведомо ложных показаний», майор внимательно изучал свидетельницу.

Если при всех несомненных достоинствах вещуньи Алены красавицей ее назвать было нельзя, то сидевшая перед ним молодая женщина как раз была красива. Леди Ровена – она же Лидия Ровнина. В отличие от своей коллеги и… хм, сестры по мужу, как уже выяснил Савельев, происходила из почтенной профессорской семьи, пусть и не из Москвы или Питера, а из провинциального Оренбурга.

В фирме Монго вела частично финансовые вопросы и некоторые проекты – ну, помимо магических консультаций и ясновидения. Но именно частично – несмотря на свое более чем среднее образование, чародей лучше иных выпускников МГУ и даже Гарварда понимал, что в бизнесе не надо класть все яйца в одну корзину.

Но, черт возьми, покойный и в самом деле любил разнообразие – Лидия была полной противоположностью Жрице Змея, или как ее там.

Стройная худощавая черноглазая шатенка, с безупречными тонкими чертами лица и изящной фигурой, наводящей на мысли о восточных танцовщицах и полумраке сераля.

Дорогой черный костюм в искорку, черная блузка с неглубоким узким декольте, блеск светлых камней в ушах и на пальцах.

Да, и впрямь леди Залов Ночи!

– Вы, видимо, хотите задать вопрос: знаю ли я что-нибудь, что может пролить свет на это несчастье, – первой начала она разговор, видя, что майор собрался вести допрос. – Вынуждена вас разочаровать. Не имею ни малейшего представления, за что его могли убить.

Савельев уже приготовился бросить сакраментальное «Вопросы здесь задаю я», но тут вдруг отметил, насколько равнодушно она говорила о покойном. Видимо, компьютер, стоявший в ее очаровательной головке, уже списал мертвого шефа как нечто, не имеющее никакого значения. И совершенно по-другому увидел сыщик и костюм в три его зарплаты, и ключи на брелке с надписью «Хонда», которые она рассеянно вертела на указательном пальце правой руки, и внешнюю неброскость дорогих крупных камней…

Девка явно знала себе цену, и стоила дорого, что не упускала случая продемонстрировать.

Вадим Сергеевич слегка разозлился.

– А это никак не может быть связано с этой вашей школой? – буркнул он (вопрос-то, между прочим, довольно скользкий – всякое ведь всплыть может). – Вы ведь ее курировали?

Но Лидию оказалось не так-то просто пронять.

– Что в ней особенного? – пожала она плечами. – Таких школ не одна только в Москве. И курировала я ее исключительно с финансовой точки зрения. – Тонкие губы тронула многозначительная улыбка. – Ею занимался лично Георгий Юрьевич…

«Ну стерва!» – не без уважения подумал майор.

Как успел разнюхать неутомимый Хасикян, при ложе Серебряного Змея существовало нечто вроде кружка юного мага. Причем вел его действительно сам Монго, отдавая предпочтение юным симпатичным девушкам, в том числе и не достигшим совершеннолетия, набирая из них ассистенток.

Первоначально Савельев даже подумал – нет ли тут ключей к разгадке убийства?

В конец концов, оскорбленные родительские чувства толкали на преступления и куда более жестокие, особенно в ситуации, когда на правосудие надежды мало, а оскорбитель богат и влиятелен.

Может, все же тряхнув эту Ровену насчет школы поосновательнее?

Нет, пожалуй, зацепок тут нет. Ни одного скандала и даже намека на него в связи с этой школой не зафиксировано. Вероятно, Монго если и таскал девчонок в постель, так выбирал тех учениц, кто сам не прочь был там оказаться. Не как у порядочных людей, но что поделаешь, если нет криминала?

Савельев оборвал себя.

У «порядочных людей»! Тоже еще, дед старый, моралист в погонах, сам, можно подумать, за практикантками молоденькими не ухлестывал, «порядочный людь»?!

– Может быть, все дело в «Книге Семизвездья»? – Голос Ровниной вывел его из размышлений о морали.

– Что? Средиземья? – не понял Савельев.

– Семизвездья, – ехидно улыбнулась Лидия. – Это редкая древняя книга, написанная Брюсом. И уточнила: – Не Брюсом Ли и не Брюсом Уиллисом… – Теперь издевка стала откровенной.

«Интеллигенция, мать ее!» – выругался Вадим про себя.

– Я, представьте себе, знаю, кто такой Яков Виллем Брюс, – бросил он. – По истории в школе у меня все же были «пятерки», и книги я иногда читаю. Как там бишь у Александра Сергеевича: «И Шереметев благородный, и Брюс, и Боур, и Репнин…»

Скосив глаза, с удовлетворением заметил, что свидетельница была, что называется, сражена наповал. Таки удалось ему пробить ее деланую невозмутимость. Ну не мытьем, так катаньем.

– Так что насчет Семизвездья?

– Видите ли, майор, – откинулась Лидия в кресле. – Признаться, не уверена, но Георгий искал эту книгу последние несколько месяцев. Я не знаю подробностей… Собственно, и узнала-то об этом случайно. Когда он мне это рассказал, то был слегка навеселе и… как бы это сказать… размяк, как бывает с мужчинами в постели. – Она мило, но многозначительно улыбнулась. – И при этом добавил, что дело может быть опасным. Вот, больше ничего сказать не могу. У меня железное правило – не влезать в дела, которые меня не касаются.

Немного помедлив, леди Ровена неожиданно добавила:

– Впрочем, возможно, Варвара Озерская могла бы вам рассказать что-либо?

– Откуда вы знаете Варвару Озерскую?! – встрепенулся Савельев.

– Ну, – на губах Лидии вновь возникла самодовольная усмешка, – вы, может статься, этого не знаете («Да где уж тебе?!» – читалось ее глазах.), но среди журналистской братии она, пожалуй, единственная, кто пишет о магии и магах всерьез. Я свободна?

– Да, пока, – выделил последнее слово Вадим. – И если вам потребуется куда-то уехать из города, обязательно нас предупредите.

– Тогда всего доброго.

«Упечь бы тебя, стервочка, на сорок восемь часов до выяснения личности! – раздраженно подумал он. – Жаль, что не те времена!»

Ну ладно, может, общение с Варварой будет более приятным.

Какой там у нее адрес?

Или не присылать повестку, а вызвать по телефону?

А то и самому наведаться по месту проживания?..

Глава 6

ОПИСАНИЕ УТРЕННЕЙ ЗАРИ

В-ская губерния, зима 1758 г.

Уже зари багряной путь
Открылся дремлющим зеницам.
Зефир прохладной начал дуть…

Новая ода слагалась споро да ладно. Прохор одобрительно покряхтывал у себя в клетке, отбивая в такт особенно звучным слогам клювом о прутья.

О! утра преблаженный час,
Дороже нам златого века.
В тебе натуры сладкой глас
Зовет к работе человека.
Приход твой всяку тварь живит…

Чем дальше от столицы, тем вольнее дышала грудь. И даже рука не тянулась к стакану. Ежели что и пил, так только чай да кофе. И не потому, что в кармане было пусто. Как раз наоборот. Чувствовал себя настоящим Крезом. Пять целковых от Тауберта, десять от Шувалова да еще тридцать Прохорова пенсиона – почитай, его годовое жалованье копииста.

Сначала не хотел брать с собой таковые-то деньжищи. Подумал, что лучше бы отложить немного да отдать верному человеку на сохранение. А то поиздержится в дороге, вернется в Петербург и опять, что ли, класть зубы на полку или идти побираться по друзьям-приятелям-знакомцам? Но потом рассудил, припомнив невнятные намеки его сиятельства, что в В-де все наличные средства могут пригодиться.

Что-то подсказывало, что поездка будет трудненькой.

Ну насчет старинных летописей сомнений не было. Вез с собой письма, адресованные В-скому архиепископу Варсонофию и подписанные лично президентом Академии Разумовским. Граф настоятельно просил владыку споспешествовать в благородном деле во славу отечественной науки. Все рукописи надлежало изъять под расписку гарантией безусловного возврата оных, по истечении в них нужды, законному владельцу. Святые отцы хоть и прижимисты, но против воли младшего брата любимца государыни открыто восстать не посмеют.

А вот что до прочего…

Легко ль сказать: присмотрись. А к чему? Что это за слухи такие, что заинтересовали Тайную канцелярию?

Попробовал разведать еще в Северной Пальмире, но по всем статьям получил афронт. Никто ничего не ведал.

Или предпочитали держать язык на привязи?

Немудрено. По столице прокатилась волна арестов, связанных с делом Бестужева. Канцлер упорно не хотел сознаваться в каких-либо винах. Твердил, что чист перед императрицей как Божия слеза. Елизавета Петровна отчего-то бывшему канцлеру не верила, и Шувалов рыл носом землю в поисках улик.

До В-ды оставался еще день пути.

Дорога лежала через знаменитые В-ские леса.

Откинув полог кибитки (благо день выдался теплый, не задувало, да и вообще в воздухе уже явственно пахло весной), Иван любовался великостью природы российской.

Выросши на брегах Финского залива, он привык к несколько иному пейзажу: песок, да сосны, да безбрежность голубовато-серого летом и стального весной и осенью моря. Здесь же было совсем не то.

Кряжистые дубы-великаны грозились узловатыми ветвями. И без листьев они впечатляли, а каково-то посмотреть, когда приоденутся зеленым убором. Небось у тоненьких соседок-березок сердце замирает в сладкой истоме при взгляде на мужественных властителей леса. Эвон, и сейчас ластятся, так и норовя прильнуть к широким грудям дубов. Вот же неуемное женское естество.

Прохор тоже исподтишка наблюдал за натурой. Внезапно нахохлился, закряхтел.

В чем дело?

Ага, рыжую хитрюгу высмотрел. Пушистый лисий хвост мелькнул вымпелом и скрылся за ближайшей осиной. Чай, вышла на мышиную охоту кумушка. А тут люди, как назло, помешали. Ну извини, Патрикеевна, не хотели, так уж вышло.

– Может, перекусим? – вопросил он ворона.

Пернатый оживился.

– Пер-рекусим! Пер-рекусим!

Из съестной коробки Иван извлек ломоть вареной говядины, краюху хлеба, кус сыру и флягу с квасом. От хлеба и мяса носатый питомец категорически отказался, а вот сыр прямо-таки выхватил из рук хозяина и тут же принялся склевывать.

– Сыр-р сыр-рок отобр-рали у сор-рок!

– Ну барин, и бедовая же у тебя птаха! – захихикал на облучке ямщик. – Точно человек, все понимает!

– Это еще что! – загордился похвалой птахе парень. – Он еще и загадки загадывать мастер.

– Загадки? – не поверил мужичок. – Быть такого не могет!

Прохор от возмущения чуть не подавился лакомством. Прочистил горло и загрохотал:

В дыр-ру когда влагаюсь,
Кр-репок живу и тут.
Когда же вынимаюсь,
Бываю вял меж р-рук.
Но свер-рх еще того спускает мой конец
Тут белой с себя сок…

Умолк, давая ямщику возможность отгадать. Тот чуть с облучка не слетел от лихости стишка. Потом почесал рукой затылок и боязливо начал мямлить:

– Так оно это… то самое… причинное…

– Пр-росольный огур-рец! – закончил ворон, пока человек не осрамил уста неприличным словом.

– Огурец? – опешил детина. – А ведь верно, подходит! Матушки-светы, просольный огурец! Xa-xa-xa! O-xo-xo!

Кибитку затрясло, заметало из стороны в сторону.

– Эй! – прикрикнул на весельчака Барков. – Ты за дорогой-то приглядывай!

– Не боись, барин! Я здешние места как свои пять пальцев зна…

Хрясь! Бум!

И уже кибитка лежит на боку, а все трое ездоков, барахтаясь в снегу, что есть мочи матерятся.

– Растудыть тебя через коромысло! Никак обломались?

– Дык, барин, оно, конечно…

– И что теперь, пехом до самой В-ды топать прикажешь?!

– Ой, да отчего ж пехом? Зараз вмиг все починим.

Поэт уныло глядел на ледовое побоище.

Куда там мигом. Кибитка угодила в какую-то старую охотничью яму, выкопанную, вероятно, на кабана, а то и на медведя. Полозья саней сломались, сам короб потерял всяческую форму. Ехать дальше на этой развалине представлялось делом весьма и весьма сомнительным.

И точно. Когда с грехом пополам вытащили кибитку на дорогу, бравый кормчий только развел руками, а потом по извечной русской привычке полез скрести затылок.

– Ну?.. – грозой надвинулся на него Ваня.

– Дык… На все воля Божия.

– Не я ль тебя, ротозей, предупреждал?! – сплюнул пассажир. – Говори лучше, как из этой беды выбираться станем?

Ямщик пожал плечами.

– Эк сказали – беда. Вот ежели б, положим, мы с вами шею в оной ямище сломали, тогда б точно беда. А так. Отсюда верстах, почитай, в двух постоялый двор моего кума находится. Терентия Силыча. Его здесь всяк знает. Доберемся еще засветло, вы переночуете, а я сани поправлю. Завтра с утречка и снова в путь-дороженьку. О полудни в самой В-де и будем.

– Ну гляди у меня, коль соврешь! – погрозил господин Академии Российской копиист. – Знаю я эти наши русские версты. Хоть бы к ночи успеть.

Подхватил на руки клетку с все еще матерящимся Прохором и побрел рядом с жалкими останками кибитки в направлении, указанном нерадивым возницей.

Заведение Терентия Силыча мало походило на постоялый двор. Скорее на захудалый трактир.

Большая изба о полутора этажах. Рядом хозяйственные постройки: сарай да конюшня. Что показалось Ивану странным, так это то, что здесь было много собак. Целая свора. И все как одна рыжие, огромные и злые.

Зачем они тут, подумал путник, вроде как охранять особенно и нечего?

Ямщик повел лошадей в конюшню, а они с Прохором вошли в дом.

Внутреннее его убранство резко контрастировало с наружным видом здания. Поэт словно бы попал из русского леса да куда-нибудь на сказочный Восток. Кругом мягкие цветастые ковры: на полу, стенах, невысоких лавках, более похожих на лежанки. Такие же невысокие столы на резных ножках были покрыты чистыми шелковыми скатертями. Стены украшены большими тарелками-щитами с выгравированной на металле затейливой арабской вязью, кривыми саблями, перекрещенными короткими копьями.

Не иначе как владелец побывал на турецкой или персидской войне и приволок оттуда все это домой в качестве трофеев.

Откуда-то, словно из-под земли, выпорхнули две бойкие девицы и захлопотали, засуетились вокруг Ивана. Он даже чуток опешил. А еще разочаровался. По окружающей обстановке им бы непременно надобно было вырядиться в восточном же духе. В какие-нибудь полупрозрачные шаровары и расшитые бисером кофты-лифы. Эти же щеголяли в обычных крестьянских рубахах до пят, правда, чистых да в лаптях. Волосы по обычаю заплетены в толстые косы, перевитые у одной голубою, а у второй алою лентой.

Увивались вокруг поэта так, будто он был едва ли не самим в-ским губернатором, а то и кем повыше. Может из-за того, что Иван оказался чуть ли не единственным посетителем? Ну еще в дальнем полутемном углу сидела спиной к дверям какая-то молодая дама. Наверное, тоже недавно приехала. Потому как была еще в верхнем платье. И как ей не жарко в таковой-то парилке?

Барков поспешил снять свою шинель, небрежно сбросив ее в услужливо подставленные девичьи руки. Девы провели его к столу и принялись с любопытством глядеть, как парень освободил из пелен клетку и поставил ее рядом с собой на лавку.

Прохор завертел головой, присматриваясь да принюхиваясь. Что-то ему явно не пришлось по нутру. Ворон нахохлился и каркнул:

– Кутерь-рьма! Пр-родай жизнь не задар-рма!

Девушки, как и все, кто первый раз сталкивался с ученой птицей, оторопели. И даже дама из угла обернулась посмотреть, что оно за диво дивное.

Господин копиист отметил, что собою она очень даже недурна. Брюнетка с большими глазами. Как раз в его вкусе. Но получше рассмотреть не успел. Уж слишком быстро та снова склонилась над своею тарелкой.

– Чего кушать будете? – Грубый мужской голос оторвал его от наблюдений за брюнеточкой.

У Иванова стола переминался с ноги на ногу коренастый мужик в русской одежде. Домотканая рубаха, подпоясанная широким кушаком, темно-зеленые штаны, сафьяновые сапоги с загнутыми кверху носками. Рожа его не вызвала у Баркова ни симпатии, ни доверия. Не оттого ль, что детина был огненно-рыжим? Волосы расчесаны на прямой пробор, россыпь веснушек под серыми, бегающими глазами, усы и борода, разделенная на две части. Наверное, здешний хозяин. Не похоже что-то, чтоб он принимал участие в военных походах.

– Халву и шербет! – вызывающе молвил поэт.

– Шер-рбет! – подтвердил Прохор, которому понравилось звучное слово.

Рыжий чуть заметно скривил уголок рта, поклонился и хлопнул в ладоши. Девушки метнулись к дверям.

– Эй-эй-эй! – спохватился молодой человек. – Я же пошутил!

Мужик в зеленых штанах снова хлопнул. Девахи застыли на месте.

– Ну а, положим, я испросил бы седло молодого барашка в гранатовом соусе? – глумливо осведомился господин копиист. – И к нему бутылку кипрского вина?

– Кипр-рского!.. – потребовал ворон.

– Один момент, – пожал плечами бородач и приготовил длани.

– Стой! Стой! – уже почти испугался Ваня. «Джинн, не иначе!» – припомнились читанные недавно сказки «Тысячи и одной ночи».

– Ты вот чего… Подай мне поросенка с хреном… Малый шкалик зелена вина и солений всяких. Грибочков там, огурчиков…

– Эт мы мигом, – осклабился рыжий и щелкнул пальцами.

Молодой человек в оба глаза уставился на стол, ожидая, что по знаку мужика там сразу и явится испрошенное. Нет, не появилось. Пока девчонки не приволокли с кухни.

– Гр-рибы, огур-рцы? – заволновался Прохор. – Др-рянь!

Ох, что ж это он о попутчике запамятовал.

– Сыру бы, а?

– Сыр-ру! – тотчас же подтвердил ворон. – И чер-рвяков!

– Да где ж они тебе червяков найдут? – урезонил питомца поэт. – Зима, все черви в земле спят.

– Ниче, – успокоил гостя хозяин. – Акулька с Агафьей нароют. Слышали? Сыру и червяков для разумной птахи!

Юниц как ветром сдуло.

«Хм, двое из ларца. А у этого Гаруна аль Рашида апельсинов с ананасами нет? Вот бы к брюнетке с ними подкатиться…»

Принялся закусывать. Поросенок был выше всяческих похвал. Сочный, с поджаристой корочкой. А вот водка отдавала каким-то странным привкусом. Мятно-сладким. На чем таком ее настаивали? И уж больно крепка. Сразу в голову ударило.

Нет, не будем коней гнать. У него еще целая ночь впереди.

Отставил в сторону штоф и приналег на мясо с соленьями.

Агафья с Акулькой принесли два блюдца. Одно с нарезанным сыром, а на втором шевелились жирные, красные земляные черви. Надо же, нарыли-таки.

– Можно нам угостить птичку-то? – плавно окая спросила та, что с красной лентой.

– Отчего ж, извольте, – милостиво дозволил Ваня.

Девушки поставили клетку с Прохором на стол и принялись хлопотать вокруг многомудрой птицы. При этом взгляд поэта отчего-то все время натыкался то на их округлые, тяжелые груди, так и норовившие прорвать тонкую сорочку, то на крепкие ягодицы, то на сноровистые руки… А еще ноздри щекотал острый запах молодых здоровых женских тел.

Святые угодники. Что это с ним? Или давно не наведывался в веселый дом? Да, пожалуй, что и давненько. За этой Несторовой летописью обо всем на свете забудешь. И еще это зелено вино. Да пряное мясо с грибами…

Не убраться ль от греха подальше наверх, почивать?

Однако язык, как сам не свой, уже спрашивал:

– Не угоститесь ли и вы со мной винцом?

Молодки засмущались, стали косо поглядывать на хлопотавшего у стола брюнетки хозяина.

– Уж больно оно забористое для нас, – жеманно ответствовала дева с голубой лентой. – Вот наливочки сладкой…

– Так за чем дело стало? Несите!

Глазом не успел моргнуть, как на столе появилась наливка. А к ней конфеты, засахаренные орешки и шанежки.

Рыжебородый куда-то подевался. Акулька с Агафьей заметно осмелели. Сели по обе руки Ивана и принялись угощаться, не забывая и парня потчевать. Рюмка, другая…

– Ну-ка, Проша, давай загадку! Только, чур, не про огурец!

– Чур-р, не огу-рец, – проглотил очередного червяка ворон.

Я р-рос, я выр-рос
И на свет вылез,
Но только я не весь внар-ружу оголился,
Немного лишь с конца и кожи залупился.
Когда ж совсем готов, тогда от молодиц,
А паче от девиц…
Любим живу от всех.
Я есмь…

Занялся сыром, не досказав.

Пьяненькие девушки мелко захихикали. Одна из них словно невзначай положила руку на бедро молодого человека. По Ивану вмиг прошел пламень.

– Ор-рех! – закусив, поведал разгадку Прохор.

Агафья с Акулькой засмеялись во весь голос. Груди-мячики ходуном заходили под рубахами.

Мимо их стола, презрительно фыркнув, проплыла брюнетка. Снова объявившийся бородач присветил ей шандалом, когда она стала подниматься по лестнице, ведущей наверх, в комнаты.

– Акулька! – крикнул хозяин. – Проводи гостью дорогую!

Голубая лента метнулась на зов. Алая, разомлев, оказалась на Ивановом плече. Глубокий вздох-всхлип. Щеку парня обдало жарким дыханием.

– Дер-ржимся, воздер-ржимся и не ленимся! – пророкотал наставление преподобного Сергия Радонежского пернатый. – Воздер-ржимся!

– Пора и мне на боковую, – отстранился от Агафьиных губ поэт. – Завтра рано вставать.

Девушка накуксилась, будто у нее отобрали любимую вещицу. Но спорить не стала. Взяла со стола свечу и поманила за собой. Подхватив под мышку клетку с суровым блюстителем нравственности, господин копиист пошел за своей «путеводной звездою».

Постель манила свежестью и чистотой. Простыни были тонкие, обшитые кружевами. Иван вспомнил, что В-ская губерния славилась этим искусством.

Раздевшись до одних исподних штанов, парень обмылся над тазом, поливая сам себе из медного, тоже изрезанного арабскими письменами кувшина. Прохладная вода чуть освежила голову. Однако жар и томленье полностью не убрались, а лишь притаились где-то в животе.

С молодецким уханьем прыгнул на кровать и утонул в мягком болоте перины. Поворочался туда-сюда, устраиваясь поудобнее. Пожелал спокойной ночи Прохору. Тот, видимо, осерчав, не изволил ответить. Ну и ладно.

Но брюнетка-то какова! Брезгует веселой компанией.

И эти глаза…

Голову на отсечение, что уже видел их. Не в сладком ли сне?

– Пр-ришли тати, быти р-рати!

О чем это он?

На всякий случай проверил, на месте ли оружие. Шпага и коробка с пистолетами притаились под кроватью.

В комнату прошмыгнули две белые тени. Девичья рука на ходу прихлопнула назойливый огонек свечи. Бух! Бух!

И сразу жар с двух боков. Жадные губы впились ему в рот. Еще одни принялись обцеловывать грудь, плечи и живот. Быстрые пальцы вмиг расправились с его исподним.

Иван зарычал молодым бешеным зверем. Его руки стали тискать, мять, щипать и оглаживать. Темная волна поднялась из живота, застила глаза, накрыла с головою.

Воздуху! Воздуху! Жарко!!

Везде струи млечны текут,
С стремленьем в бездну изливаясь.
Во все суставы сладость льют,
По чувствам быстро разделяясь.
Восторгом тихим всяк объят.
На побежденных темной взгляд
Еще собранье звать дерзает,
Опять вступает в ярый бой
И паки сладкий ток млечной
Во всех жар жилах прохлаждает…

– Извините, что беспокою вас в столь неурочный час! – неожиданно громом прогремел откуда-то с небес язвительный грудной голос – Однако не лучше ль будет, сударь, на том и закончить? Если вам, разумеется, дорога собственная голова!

Вспыхнул огонек свечи.

Ух! ОНА! Брюнета!!

Инстинктивно прикрылся одеялом. Неистовыми сиренами завыли Акулька с Агафьей. Он чуть не стал с ними Улиссом. Кышнул на глупых. Те не прекратили выть.

За их ором чуть было не прозевал громкий тяжелый топот на лестнице.

Брюнетка быстро огляделась по сторонам, заприметила большой дубовый ларь и, ухватившись за него, попробовала сдвинуть с места. Да где ей одной управиться! Лишь чуток сдвинула с места.

– Что же вы лежите столбом? Помогайте!

Поэт всхлипнул.

– Да не стану я смотреть на вашу наготу! – крикнула дама и топнула ножкой. – Было бы на что!.. Быстрее же!

Сильно смущаясь, метнулся к ларю, по пути подцепив штаны.

– Сюда, подпирайте дверь! – скомандовала нечаянная гостья.

Еле успели. Доски тут же начали сотрясаться от гулких и настойчивых ударов.

– Я сразу заподозрила неладное, едва увидела, что двери не запираются изнутри, – перешла на шепот брюнетка. – У вас есть оружие?

Он уже успел втиснуться в свои брюки, по-прежнему оставаясь с голой грудью.

– Да, конечно… – повернулся к кровати.

И оторопел.

Его шпагой и пистолетами завладели жаркие девахи. Э-э, да ведь и они заодно с теми, что сейчас выбивают дверь.

– Не дурите! – прикрикнул, намереваясь взять своих недавних амантш на испуг.

Не проняло. Акулька выставила перед собой шпагу неумело тыча поэту в грудь.

– Не подхода, курвий сын! – шипела злой змеей.

Агафья пыталась открыть подаренный Шуваловым ларец.

– Как же он тут?..

В воздухе просвистело что-то тяжелое.

Медный кувшин ударил Акульку в висок. Та охнула, выпустила шпагу из рук, и пластом упала на кровать. Из рассеченной головы прямо на белые кружевные простыни полилась тонкая струйка крови.

– Тятька-а! – истошно завопила вторая юница. – Они Акульку уби-или-и!!

Грохот на мгновение умолк. А затем в дверь заколотили с еще большим неистовством. Теперь в дело пошли топоры. Еще немного, и доски не выдержат.

Не раздумывая, Иван повторил подвиг новоявленной Юдифи, обрушив на голову второй сестры таз. Предварительно окатив ее грязной водой. Агафья свалилась крест-накрест с Акулькой.

– Вы к чему больше привычны? – поинтересовалась Юдифь (или как там ее?). – К шпаге или пистолетам?

– Вообще-то я больше по другой части, – натягивая жилет и камзол, ответствовал Барков.

– Я вижу, – презрительно покосилась в сторону кровати.

– Поэт я! – отрезал молодой человек. – А вообще-то шпага сподручнее.

– Ладно, – согласилась брюнетка. – Тогда я возьму пистолеты.

Оружие пришлось ей точь-в-точь по руке. Как будто было ее частью.

– Приготовились! – скомандовала. – Сейчас! Их, по-моему, человек пять или шесть будет.

– Их – это кого? – не понял копиист.

– Вы что, до сих пор не уразумели, куда попали?

– Пр-ритон! – обозвался доселе помалкивавший Прохор. – Р-разбойники!

– Вот! Ваша птица и то смекалистее будет!

Разбойничий притон?! А ведь верно. Все сходится. То-то он примечал, что дорога, по которой они ехали сюда, не больно наезжена. Словно ею подолгу никто не пользуется. И эти рыжие злые псы. Такие, если верить народным байкам, охраняют клады татей от посторонних глаз. А еще отсутствие постояльцев…

– Вы-то сами как здесь оказались?

– Не ваше дело! – зло закусила губу Брюнета (про себя он уже стал звать ее именно так). – Итак, сейчас!..

Дверь разлетелась в щепы, и на пороге возник рыжебородый с секирой в руках. Плечом к плечу с ним стоял давешний ямщик, стискивая кистень. За ними толпились еще человека два-три.

Рыжий сверкнул очами в сторону кровати и дико взревел:

– Ну херов сын, сейчас будет тебе халва с шербетом!

Взмах секиры. Иван увернулся. Лезвие вонзилось в спинку кровати и там намертво застряло. Не сумев его вытащить, тать выхватил из-за пояса длинный узкий нож и кинулся на жертву.

Раздался выстрел. Бородач на мгновение закляк, но потом продолжил свое наступление. Зато повалился на пол с пробитой головой ямщик. Кистень покатился по полу и очутился под ногами воинственной амазонки. Она наступила на него, а пока взяла другой пистолет.

– Что, сука?! – теснил юношу разбойник. – Пришел твой смертный час?! Думал, посмеешься над моими дочками, поблудишь и дальше поедешь? Нет, сударик, за все платить надобно!

Господин копиист молча отбивал его неумелые, но яростные выпады, а сам посматривал искоса на Брюнету. Как она там?

Вторым выстрелом девушка отправила к праотцам одноглазого детину с кривой турецкой саблей. Его место занял еще один парнище, вытянувший перед собой короткую пику. Дама осталась безоружной. Перезаряжать пистолеты не было времени. Тогда амазонка схватилась за трофейный кистень, который был тяжеловат для ее нежных ручек.

Пора кончать комедию, решил Иван. Расклад как раз тот, что нужно. Против них оставались три татя. Как раз такие ситуации они и отрабатывали на занятиях с прапорщиком Галлом.

Вжик, вжик! – запела поэтова шпага.

Вот так-то лучше, Рыжий. Ложись-ка рядом с дочками.

Ловко перебросил оружие в левую руку, а правой отстранил и толкнул себе за спину Брюнету. Отдохни малость, милая. Дай неумехе поиграть в горелки.

Ох, никак этот прохвост решил пику метнуть? Отвел назад. Нет, просто решил поработать ею, словно штыком.