При этом он говорил чистую правду.

— Зачем же явился ты сюда, в тайную обитель последователей Пророчицы, если не для злых козней?! — воскликнул дедок. — Зачем сломал святые изображения?!

— Я не… — начал было археолог, чувствуя себя почему-то так, как если бы внезапно угодил на какой-то идиотский спектакль.

— Молчать!! — взвился другой старикан, менее древний, но зато, пожалуй, самый противный на вид. — Молчать, нечестивец!!

Он замахнулся на Даню резным посохом, но закашлялся и сел прямо на пол, схватившись за грудь.

Его налитые кровью мутные глаза с ненавистью смотрели на пленника.

— Успокойся, брат, — елейным голоском остановил его третий. — Не забывай, заблудшая душа еще может быть спасена для Пророчицы и дела ее…

— Но грешное тело должно быть наказано в любом случае, — назидательно и веско изрек четвертый и последний из старых перечников — тощий, с совой на плече и, как та сова, крючконосый и лупоглазый.

Последнее наблюдение не прибавило Даниилу оптимизма. Впрочем, его, этого оптимизма, и без того было весьма мало.

— Это уж как водится, брат Инквизитор, — подтвердил первый старец.

— Итак, ответствуй, заблудшее дитя, свалившееся с небес, сожалеешь ли, что уничтожил древние изображения?

«Это он, наверное, о том фанерном чучеле, на которое я так неудачно приземлился, спускаясь с сосны», — догадался Горовой и энергично закивал головой, мол, сожалею.

— Раскаиваешься ли ты в грехах своих и в том, что предки твои отринули святые истины? Готов ли ты отречься от заблуждений и уверовать в пришествие на Землю Хариуса Поттера?

И тут, наконец, Даня понял, куда он попал — и несмотря на весь трагизм ситуации, невольно расхохотался.

Роулианцы!

Старая и почти забытая конфессия, запрещенная в числе других тоталитарных сект еще пресловутым «Эдиктом о веротерпимости» от семьдесят седьмого года, наряду с национал-коммунистами, анархо-либералами, сибирскими друидами, истинно русским белым Буду и тому подобной дребеденью.

Все думали, что роулианцы давно исчезли, а они вот где окопались. В большой заповедной зоне.

— Глумишься над священным именем!!! — заверещал самый противный старикашка, кинувшись на Даниила с посохом наперевес.

Палка, причем довольно-таки увесистая, врезалась в столб рядом с головой археолога и вскользь задела одного из амбалов, приволокших парня на судилище и, по всей видимости, бывших у дедов чем-то вроде личной гвардии. Тот пискнул нечто похожее на «Премного благодарен, ваша святость». Дед, изрыгая проклятия, сверзился на пол, посох с грохотом покатился по выщербленным доскам.

А Данька все хохотал, просто не в силах остановиться.

Конечно, это была истерика, вызванная усталостью и всем прочим. Но ведь ему и в самом деле было смешно.

Великий пророк Хариус Поттер!

Пророчица!!

Священная сова!!!

Когда парень отдышался, то веселости поубавилось. По лицам древних хмырей и их подручных он понял, что его ждут крупные неприятности. Так и случилось.

Отойдя в дальний угол, старцы принялись хмуро совещаться полушепотом. Поднявшийся с пола носитель дубинки, зло шипя, так и брызгал слюной, крючконосый сурово вертел головой, как его сова, а главный дед разводил руками, глядя на Даню и как бы говоря: я сделал все, что мог, и не виновен в твоей судьбе.

Но вот старцы пришли к решению и чинно уселись в кресла. Заговорил тот, кого назвали Инквизитором.

— Именем Совета Харр-Басской обители! Грешник, отринувший истину Пророчицы, и похули… хули… хули…

Он поперхнулся, сова на его плече завозилась и подозрительно уставилась на Даниила. Так, как если бы он был большой и вкусной мышью.

— Короче, — наконец справился с собой Инквизитор, свирепо глядя на не сумевшего сдержать усмешки археолога. — Готовься к смерти. Примешь ты муки мученические и пытки, а после, дабы искупить вину свою, будешь скормлен священным совам — слугам господина нашего!

После оглашения приговора на голову Дане был водружен пыльный мешок, и грубые лапы конвоиров повлекли его в неизвестность.

Измученные, совершенно потерявшие всякую надежду сталкеры наткнулись на эту крошечную прогалину, когда были готовы упасть и умереть.

Дорога сквозь тайгу отняла последние силы. Они уже и сами не помнили, сколько времени блуждали по этим непролазным дебрям. Последние запасы провизии кончились еще вчера. И хуже всего, сталкеры очень плохо представляли, что им теперь делать.

В тот день, когда Карлуша своим дурным любопытством погубил себя и чуть не отправил на тот свет несколько сотен ни в чем не повинных пассажиров, удача раз и навсегда отвернулась от поисковиков.

Во время бегства по реке, идя на малой высоте, они угробили экраноплан. Сидевший за штурвалом Сержант не справился с управлением и распорол брюхо машины о прибрежную скалу.

Сталкеры едва выпрыгнули сами и вытащили рюкзак с едой. Все остальное, включая добычу, которую они успели перетащить на суденышко до катастрофы, пошло ко дну. (Единственное, что осталось, — драгоценный царский конверт, спрятанный за пазухой у Мухи.)

Потом, как лоси, неслись через тайгу напролом, не разбирая дороги.

Когда, отдышавшись, обнаружили, что вместе с экранопланом пропал и спутниковый компас, было уже поздно. Они совершенно не представляли, в какую сторону двигаться да и вообще, как теперь выбираться из этой чертовой Эвенкии на своих двоих? Дня через три после катастрофы сталкеры вышли к какому-то селу (а может, стойбищу: кто их тут разберет?).

Неразлучные Тотоша и Кокоша вызвались отправиться вперед на разведку.

Спустя пару часов прямо над головами предусмотрительно не зажигавших огонь сталкеров проплыл низколетящий глайдер с эмблемой Эвенкийской природоохранной службы. У него под брюхом в здоровенной сетке беспомощно болтались накрепко спутанные приятели.

Наверняка их приняли за браконьеров, решивших поохотиться в здешних девственных лесах на мамонтов или еще какую редкую живность, так что не меньше шести месяцев на женьшеневых плантациях или сборе кедровых орехов им обеспечено. Впрочем, неизвестно кому повезло больше. По крайней мере, теперь Тотоша с Кокошей обеспечены крышей над головой и трехразовым горячим питанием; а кроме того, федеральные власти иногда выкупали проштрафившихся туристов у здешнего шаманского начальства.

А вот оставшимся троим предстоит долгий и тяжелый путь с неизвестным результатом.

Первой плач услышала Муха. Вначале она предположила, что это пустил слезу кто-то из ее совершенно потерявших присутствие духа спутников и выругала про себя окончательно испортившееся племя современных мужиков.

Однако тут же смягчилась, рассудив, что в данной ситуации впасть в отчаяние имел право не только мужчина, но даже и такая эмансипированная амазонка, какой не без основания считала себя Муха.

Она решила подбодрить товарища, а для начала взглянуть, кто же это раскис?

И замерла.

Барбос с Сержантом недоумевающе таращились на нее, и на их лицах вовсе не было слез.

— Так это не ты плачешь?? — в один голос осведомились оба.

— Нет вроде бы… — озадаченно помотала головой девушка.

Да так и похолодела. А потом побледнели ее товарищи.

Уже давно среди охотников, туристов и иного бродячего народа, путешествующего по всяким диким местам, ходили рассказы о Лесном Плакальщике.

Из уст в уста у костров, когда становится темно и за кругом света, отбрасываемым живым огнем, сгущается первобытная ночь, передавались эти жуткие истории о том, что иногда вот в таких глухих дебрях путники слышат вдруг чей-то жалобный плач и устремляются на помощь неизвестному бедолаге. И больше никогда не появляются.

Плач не умолкал, а с каждой минутой становился даже сильнее.

Все трое переглянулись. Будь у них побольше сил, сломя голову ринулись бы прочь, как лоси. Но сейчас они разве что с трудом смогли бы пройти сотню шагов…

Оставалось лишь два выхода: или сидеть и покорно ждать своей участи, или идти навстречу неведомой опасности.

Первым выбор сделал Сержант, бесшумно поднявшись и со зловещей ухмылкой передернув затвор «дракона».

Рядом с ним встал Барбос, в одной руке которого оказался топор, а в другой нож, коим он собирался открыть консервы.

А несколько секунд спустя к ним присоединилась и Муха, отчаянно припоминавшая приемы всех видов единоборств, которые ей довелось изучать.

И все трое осторожно двинулись туда, откуда доносились жалобные всхлипывания.

Поначалу капитан Кириешко проклинал свое самомнение и дурацкое желание сократить путь, толкнувшее его попереть прямиком через треклятое болото. Понадеялся на опыт юности, которую провел в Карелии, дурень!

Потом только матерился про себя. А дальше и на это сил не осталось.

Но тогда, в начале пути, он был бодр и весел, предвкушая скорый отдых в поселке оленеводов.

Увы, он не понял, что удача отвернулась от него капитально и, кажется, навсегда.

Прошло не более получаса полета, как ни с того ни с сего глайдер вдруг начал терять высоту, а цифры на индикаторах тяги устремились к нулю.

Несколько секунд Кириешко не понимал, что происходит, пытаясь выровнять машину.

Слишком поздно он догадался, в чем дело, и посадка получилась довольно жесткой. Сам капитан не пострадал — мгновенно надувшиеся спасательные мешки уберегли его от ушибов и переломов. Но машина повредилась весьма ощутимо, а главное — сотрясение вывело из строя аппаратуру связи, и без того старую.

Вскрыв двигатель, Кириешко полностью подтвердил свои подозрения: ровно пополам треснула гравицапа[1] — сердце любого глайдера.

Поломка крайне редкая и фатальная — восстановить расколотый кристалл абсолютно невозможно.

В довершение всего разбился его драгоценный ноутбук, через который можно было бы выйти в Глобалнет и связаться хотя бы с центральным офисом родной конторы.

Потом он с нецензурной бранью рылся в багажном отсеке, выкидывая вон разнообразное барахло — от примуса и палатки до завалявшегося за кожухом маневровой турбины пожелтевшего похабного комикса. Передатчика или, на худой конец, мобильной трубки, там, естественно, не было.

Посидев с полчаса в кабине, обреченно созерцая погасшие приборы, Владилен Авессаломович слегка успокоился. Особо бояться ему как будто было нечего. Завтра, максимум послезавтра его начнут искать и быстро найдут — маршрут полета примерно известен.

Но тогда уж определенно ему поставят в вину если и не пропажу Горового (и его собачки), то самовольное оставление наблюдаемых. Чего доброго, еще решат, что он проявил трусость и постарался как можно быстрее покинуть место аварии лайнера.

К счастью, уже падая, Кириешко успел разглядеть в северном направлении речушку, а возле нее — какую-то мелкую деревеньку.

Он прикинул, что до полудня уж точно доберется до нее, вызовет какой-никакой транспорт и вернется к месту падения самолета. А там уже, глядишь, и опамятовавшийся объект вернется, и все будет в порядке.

… То, что обнаруженная им тропинка, которая должна была привести к цели, постепенно сузилась, а потом вообще исчезла среди могучих пихт и кедров, его сперва не насторожило.

Владилен Авессаломович по-прежнему брел в заданном направлении, вдыхая свежий аромат смолы и багульника, слушая, как перекликаются птицы в кронах векового (и в самом деле, век с небольшим всего) леса. По ветвям прыгали белки, барабанили дятлы, дорогу пересекла непуганая кабарга (он впервые увидел ее живьем)…

Затем птицы, как по команде, смолкли, и наступила тишина…

Кириешко замер, прислушиваясь… И вдруг словно прозрел — вокруг него стоял глухой, страшный лес, в сравнении с которым человек, будь он хоть капитаном самого МГОП, всего лишь букашка.

Он даже сдвинул на грудь лазерный карабин, чтобы в случае чего был под рукой.

Время от времени тревожно озираясь, Владилен Авессаломович двинулся дальше, чертыхаясь, что вроде бы давно уже пора прийти на место…

Казалось, будто все вокруг вымерло. Лишь хрустнет кое-где сухая ветка — то ли от ветра, то ли потревоженная чьей-то ногой, да прошелестят крылья птицы, невидимой в гуще ветвей.

Однажды в просвете кедровых лап мелькнул перепончатокрылый рогатый силуэт, заставивший Кириешко вздрогнуть, оживив на миг все темные предания, которые он когда-нибудь слышал за свою жизнь. (А слышал он их весьма немало.)

Тут же выматерился вполголоса, вспомнив про обитающих тут рукокрылых.

А река все не показывалась. Даже маленького ручейка для смеху не попалось ему по дороге.

Между тем идти с каждым часом становилось труднее, ноги подкашивались от усталости, в ушах все громче отдавались удары пульса.

И чаше напоминал о себе пустой желудок. Сейчас Кириешко с удовольствием полакомился бы даже мясом той самой летучей мыши, что так его напугала.

Мрачные мысли все больше овладевали капитаном.

Один, в тайге, без еды и без компаса…

В свое время он, конечно, прошел в училище стандартный курс выживания, но так то когда было?

Почти все время службы Владилен Авессаломович занимался кабинетной работой, с бумажками да файлами. Обязательные же часы по спецподготовке нередко игнорировал, ссылаясь на занятость.

Вновь хлопанье крыльев, на этот раз за спиной. Причем как будто не похожее на птичье. И летучие мыши, если память не изменяет, крыльями не хлопают.

Капитан резко обернулся, краем глаза успев уловить в ветвях некое движение… Точно между ветвей проскользнул кто-то… Кто-то слишком крупный для летучей мыши, даже самой здоровенной. Может, филин?

Вскоре он окончательно укрепился в мысли, что заблудился.

На некоторое время Владилен Авессаломович сделал привал, усевшись на рухнувший кедр, и мысленно представил себе карту суверенной Эвенкии. Но ничего путного из этого не вышло. Какой прок знать, что ты находишься где-то в квадрате двести на сто кэмэ, именуемом аборигенами урочищем Харр-Басс?

Что с того, что, по оперативным данным, где-то здесь находится и тайный скит древней тоталитарной секты роулианцев? Еще неизвестно, что лучше: заблудиться в дикой чаще или попасть в кровожадные лапы фанатиков.

Вспомнив данные, вычитанные им в дневнике одного из коллег, разрабатывавших это гнездо изуверов, Владилен Авессаломович содрогнулся. Оперативник сообщал, что своих жертв роулианцы живьем скармливают священным совам.

Мамочки! А не одно ли из этих жутких созданий гналось за ним давеча?!

Тем не менее окончательно присутствие духа бравый безопасник не потерял.

Малость передохнув, двинулся в путь, надеясь, что вот-вот деревья расступятся и он выйдет к реке. Все равно к какой. Лазерный карабин позволит легко срубить три-четыре дерева, за пару часов сделает какой-никакой плот, а дальше вода сама понесет его до человеческого жилья.

Когда на его пути оказалось болото, он вздохнул почти облегченно, по крайней мере, летучие мыши, пусть и очень крупные, в нем точно не водятся.

Вспомнив юношеские походы, Владилен Авессаломович бодро выломал длинную крепкую палку, привычно забросил карабин за спину и прыгнул на первую кочку.

Твердь под ногами заходила ходуном, заколебалась, словно желе, и осела так, что капитан обнаружил себя посередине большой воронки.

Кириешко на секунду растерялся, переступил с ноги на ногу и немедля начал вязнуть.

Болото довольно забулькало, затем зашипело, выпустив несколько вонючих пузырей.

Опомнившись, он швырнул перед собой шест, встал на него и, подавшись вперед, ухватился изо всех сил за осоку на краю болота. Порезав руки, Владилен Авессаломович все же выбрался на твердую почву и, тяжело дыша, весь перемазанный грязью, задумался: что делать дальше?

Как ни пугала его эта трясина, возвращаться назад ему не хотелось еще больше. Так он рисковал окончательно потерять направление и заблудиться (как будто он уже не заблудился!).

Передохнув, капитан вновь приступил к штурму болота.

Он шагал, не останавливаясь, перебираясь с кочки на кочку, которые под тяжестью его тела оседали и колебались. От этого у него перехватывало дыхание и дрожали ноги.

Один раз Владилен Авессаломович промахнулся и вместо кочки угодил ногой в ржавую неприметную лужицу, в которую провалился по колено.

Кириешко потерял равновесие и, что называется, «ударил в грязь лицом».

Попытался вскочить, но руки не нашли опоры и провалились по самые плечи в трясину. Его спасла лишь палка, удачно легшая поперек живота. Используя ее, он кое-как поднялся и потащился дальше, уже не думая ни о направлении, ни о цели пути.

У него уже подкашивались ноги, а в глазах плавали синие и красные круги, когда, наконец, удалось выбраться на твердую землю.

Владилен Авессаломович просто упал на мох, повторяя про себя: жив, жив, жив!

Так он и лежал, пока к нему не вернулись силы.

Когда Кириешко встал и увидел, куда попал, то не смог сдержать стон отчаяния.

Перед ним сплошной угрюмой стеной стояли ели и пихты, чьи лапы спускались к самой земле, переплетаясь меж собой так, что невозможно было пробраться не то что человеку, но, пожалуй, и кошке.

Капитан затравленно огляделся. Позади болото, впереди непроходимый лес…

Кое-как успокоившись, Владилен Авессаломович двинулся вдоль стены деревьев (он прежде и не думал, что «стена деревьев» — это не просто слова).

Вскоре он нашел место, где можно было подлезть под самые нижние ветви и проползти.

Встав на четвереньки, Кириешко пополз вперед, совсем не задумываясь, как выглядит в столь негероической позе.

Спустя минуту он убедился: его расчеты на то, что такие густые заросли скоро кончатся, оказались тщетными.

Со всех сторон его окружили густо-зеленые сумерки, в которых трудно было различить окружающий мир. Сюда не проникал ни единый солнечный луч, все тонуло в призрачном глухом мареве и мертвой неподвижной тишине.

Капитан потерял ощущение и времени, и пространства, тупо полз неизвестно куда, изо всех сил подавляя желание повернуть обратно (тем более что это было бы очень непросто в этих зарослях).

Один раз он наткнулся на череп какого-то крупного зверя. Он был незнакомых очертаний, с длинными острыми зубами, не похожими ни на что, виденное им прежде.

Сердце уколол страх, и Владилен Авессаломович торопливо прополз мимо, убеждая себя, что это всего лишь медведь или крупный волк…

Когда наконец стало возможно подняться с карачек, он от всей души возблагодарил Бога, которого прежде поминал обычно лишь всуе.

Хотя вокруг была прежняя зеленая полумгла, двигаться стало легче. Правда, по-прежнему неизвестно куда?

Он перебирался через гнилые стволы мертвых деревьев, все чаще останавливаясь.

Однажды Владилен Авессаломович заметил несколько сложенных в грубое подобие алтаря валунов, заросших мхом и при этом светящихся тусклым и холодным светом зеленовато-синего оттенка. Он убеждал себя, что это свечение наверняка вызвано какими-нибудь бактериями вроде тех, что заставляют светиться гнилушки, но холодок первобытного ужаса бежал по его спине, вынуждая ускорить шаги, чтобы побыстрее покинуть это недоброе место.

Час шел за часом.

И вот Кириешко почувствовал, что уже недалек тот миг, когда он рухнет и больше уже не поднимется.

И пройдет совсем немного времени, и его бренные останки исчезнут под слоем мха и опавшей листвы.

Владилен Авессаломович вспомнил странный череп в зарослях. Точно так же будет лежать и его собственный.

И никто никогда не узнает, что случилось с капитаном госбезопасности Кириешко. Он так и останется «пропавшим без вести при исполнении очередного задания».

И уже через несколько месяцев его начнут забывать…

И никто не пожалеет о нем…

Капитан был одинок, с женой развелся больше десятка лет назад, новой семьей так и не обзавелся.

Сейчас, в преддверии неизбежного и недалекого конца, Кириешко вдруг впервые за свои тридцать пять лет осознал, как, в сущности, бессмысленно прожил жизнь.

Полтора десятка лет занимался совершенно бестолковым делом, исправно получая чины и немаленькое (ох, весьма немаленькое!) жалованье.

За что? За то, что составлял липовые, полные многозначительных намеков на невесть что отчеты о борьбе с происками духов и призраков?

За то, что годами разрабатывал темы, не стоящие и выеденного яйца динозавра?

Вот сейчас жизнь подарила ему воистину великое чудо — он воочию столкнулся с путешествиями во времени. И что же?

Думал, как выдвинуться на этом деле и получить большую звездочку на погоны!

Суета, суета сует, как выразился в древности один премудрый царь, разочарованно подводя итоги своего долгого и славного правления.

И Кириешко зарыдал.

— Эй! — вдруг донеслось до него из темноты. — Ответствуй, кто еси? Не есть ли ты слуга гнусного Вольдерморта?..

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.