Вот очутилась на двойном кургане...
      Блаженная минута!.. Закипел
      Мой Александр, склонившись к деве спящей.
      Он поцелуй на грудь напечатлел
      И стан ее обвил рукой дрожащей.
      В самозабвенье пылком он не смел
      Дохнуть... Он думал: "Тирза дорогая!
      И жизнию и чувствами играя,
      Как ты, я чужд общественных связей,
      Как ты, один с свободою моей,
      Не знаю в людях ни врага, ни друга,
      Живу, чтоб жить как ты, моя подруга!
      83
      Судьба вчера свела случайно нас,
      Случайно завтра разведет навечно,
      Не все ль равно, что год, что день, что час
      Лишь только б я провел его беспечно?.."
      И не сводил он ярких черных глаз
      С своей жидовки и не знал, казалось,
      Что резвое созданье притворялось.
      Меж тем почла за нужное она
      Проснуться и была удивлена,
      Как надлежало'... (Страх и удивленье
      Для женщин в важных случаях спасенье.)
      И, прежде потерев глаза рукой,
      Она спросила: "Кто вы?"-"Я, твой Caша. >
      "Неужто?.. Видишь, баловник какой!
      Ступай, давно там ждет тебя Параша!..
      Нет, надо разбудить меня... Постой,
      Я отомщу". И за руку схватила
      Его проворно и... и укусила,
      Хоть это был скорее поцелуй.
      Да, мерзкий критик, что ты ни толкуй,
      А есть уста, которые украдкой
      Кусать умеют сладко, очень сладко!..
      89
      Когда бы Тирзу видел Соломон,
      То, верно б, свой престол украсил ею,
      У ног ее и царство, и закон,
      И славу позабыл бы... Но не смею
      Вас уверять, затем, что не рожден
      Владыкой,, и не знаю, в низкой доле,
      Как люди ценят вещи на престоле;
      Но знаю только то, что Сашка мой
      За целый мир не отдал бы порой
      Ее улыбку, щечки, брови, глазки,
      Достойные любой восточной сказки.
      40
      "Откуда ты?" - "Не спрашивай, мой друг!
      Я был на бале!" - "Бал! а что такое?"
      "Невежда! это - говор, шум и стук,
      Толпа глупцов, веселье городское,
      Наружный блеск, обманчивый недуг;
      Кружатся девы, чванятся нарядом,
      Притворствуют и голосом и взглядом.
      399
      Кто ловит душу, кто пять тысяч душ...
      Все так невинны, но я им не муж.
      И как ни уважаю добродетель,
      А здесь мне лучше, в том луна свидетель".
      Каким-то новым чувством смущена,
      Его слова еврейка поглощала.
      Сначала показалась ей смешна
      Жизнь городских красавиц, но... сначала.
      Потом пришло ей в мысль, что и она
      Могла б кружиться ловко пред толпою,
      Терзать мужчин надменной красотою,
      В высокие смотреться зеркала
      И уязвлять, но не желая зла,
      Соперниц гордой жалостью, и в свете
      Блистать, и ездить четверней в карете.
      12
      Она прижалась к юноше. Листок
      Так жмется к ветке, бурю ожидая.
      Стучало сердце в ней, как молоток,
      Уста полураскрытые, пылая,
      Шептали что-то. С головы до ног
      Она горела. Груди молодые
      Как персики являлись наливные
      Из-под сорочки... Сашкина рука
      По ним бродила медленно, слегка...
      Но... есть во мне к стыдливости вниманье
      И целый час я пропущу в молчанье.
      Все было тихо в доме. Облака
      Нескромный месяц дымкою одели,
      И только раздавались изредка
      Сверчка ночного жалобные трели;
      400
      И мышь в тени родного уголка
      Скреблась в обои старые прилежно.
      Моя чета, раскинувшись небрежно,
      Покоилась, не думая о том,
      Что небеса грозили близким днем,
      Что ночь... Вы на веку своем едва ли
      Таких ночей десяток насчитали...
      Но Тирза вдруг молчанье прервала
      И молвила: "Послушай, прочь все шутки
      Какая мысль мне странная пришла:
      Что если б ты, откинув предрассудки
      (Она его тут крепко обняла),
      Что если б ты, мой милый, мой бесценны
      Хотел меня утешить совершенно,
      То завтра или даже в день иной
      Меня в театр повез бы ты с собой.
      Известно мне, все для тебя возможно,
      А отказать в безделице безбожно",
      "Пожалуй!" - отвечал ей Саша.
      Он Из слов ее расслушал половину,
      Его клонил к подушке сладкий сон,
      Как птица клонит слабую тростину.
      Блажен, кто может спать! Я был рожден
      С бессонницей. В теченье долгой ночи,
      Бывало, беспокойно бродят очи
      И жжет подушка влажное чело.
      Душа грустит о том, что уж прошло,
      Блуждая в мире вымысла без пищи,
      Как лазарони или русский нищий...
      И жадный червь ее грызет, грызет,
      Я думаю, тот самый, что когда-то
      Терзал Саула; но порой и гот
      401
      Имел отраду: арфы звук крылатый,
      Как ангела таинственный полет,
      В нем воскрешал и слезы и надежды;
      И опускались пламенные вежды,
      С гармонией сливалася мечта,
      И злобный дух бежал, как от креста.
      Но этих звуков нет уж в поднебесной,
      Они исчезли с арфою чудесной...
      И все исчезнет. Верить я готов,
      Что наш безлучный мир-лишь прах могильный
      Другого, - горсть земли, в борьбе веков
      Случайно уцелевшая, рукою сильной
      Заброшенная в вечный круг миров.
      Светилы ей двоюродные братья,
      Хоть носят шлейфы огненного платья,
      И по сродству имеют в добрый час
      Влиянье благотворное на нас...
      А дай сойтись, так заварится каша,
      В кулачки, и... прощай планета наша.
      И пусть они блестят до той поры,
      Как ангелов вечерние лампады.
      Придет конец воздушной их игры,
      Печальная разгадка сей шарады...
      Любил я с колокольни иль с горы,
      Когда земля молчит и небо чисто,
      Теряться взором в их цепи огнистой,
      И мнится, что меж ними и землей
      Есть путь, давно измеренный душой,
      И мнится, будто на главу поэта
      Стремятся вместе все лучи их света"
      Итак, герой наш спит, приятный сон,
      Покойна ночь, а вы, читатель милый,
      Пожалуйте, - иначе принужден
      402
      Я буду удержать вас силой...
      Роман, вперед!.. Не идет? Ну, так он
      Пойдет назад. Герой наш спит покуда,
      Хочу я рассказать, кто он, откуда,
      Кто мать его была, и кто отец,
      Как он на свет родился, наконец
      Как он попал в позорную обитель,
      Кто был его лакей и кто учитель.
      60
      Его отец - симбирский дворянин,
      Иван Ильич N.. муж дородный,
      Богатого отца любимый сын.
      Был сам богат; имел он ум природный
      И, что ума полезней, важный чин;
      С четырнадцати лет служил и с миром
      Уволен был в отставку бригадиром;
      А бригадир блаженных тех времен
      Был человек и, следственно, умен.
      Иван Ильич наш слыл по крайней мере
      Любезником в своей симбирской сфере,
      Он был врагом писателей и книг,
      В делах судебных почерпнул познанья.
      Спал очень долго, ел за четверых;
      Ни на кого не обращал вниманья
      И не носил приличия вериг.
      Однако же пред знатью горделивой
      Умел он гнуться скромно и учтиво.
      Но в этот век учтивости закон
      Для исполненья требовал поклон;
      А кланяться закону иль вельможе
      Считалося тогда одно и то же,
      Он старших уважал, зато и сам
      Почтительность вознаграждал улыбкой,
      И, ревностный хотя угодник дам,
      403
      Женился, по словам его, ошибкой.
      В чем он ошибся, не могу я вам
      Открыть, а знаю только (не соврать бы),
      Что был он грустен на другой день свадьба
      И что печаль его была одна
      Из тех, какими жизнь мужей полна.
      По мне они большие эгоисты
      Все жен винят, как будто сами чисты.
      Благодари меня, о женский пол!
      Я - Демосфен твой: за твою свободу
      Я рад шуметь; я непомерно зол
      На всю, на всю рогатую породу!
      Кто власть им дал?..Восстаньте, - час прише..
      Я поднимаю знамя возмущенья.
      Ура! Сюда все девы! Прочь терпенье!
      Конец всему есть! Беззаботно, явно
      Идите вслед за Марьей Николавной!
      Понять меня, я знаю, вам легко,
      Ведь в ваших жилах - кровь, не молоко,
      И вы краснеть умеете уж кстати
      От взоров и намеков нашей братьи.
      н
      Иван Ильич стерег жену свою
      По старому обычаю. Без лести
      Сказать, он вел себя, как я люблю,
      По правилам тогдашней старой чести.
      Проказница ж жена (не утаю)
      Читать любила жалкие романы
      Или смотреть на светлый шар Дианы,
      В беседке темной сидя до утра.
      А месяц и романы до добра
      Не доведут, - от них мечты родятся...
      А искушенью только бы добраться!
      404
      65
      Она была прелакомый кусок
      И многих дум и взоров стала целью.
      Как быть: пчела садится на цветок,
      А не на камень; чувствам и веселью
      Казенных не назначено дорог.
      На брачном ложе Марья Николавна
      Была, как надо, ласкова, исправна.
      Но, говорят (хоть, может быть, и лгуг)"
      Что долг супруги - только лишний труд.
      Мужья у жен подобных (не в обиду
      Будь сказано), как вывеска, для виду.
      Иван Ильич имел в Симбирске дом
      На самой на горе, против собора.
      При мне давно никто уж не жил в нем,
      И он дряхлел, заброшен без надзора,
      Как инвалид, с георгьевским крестом.
      Но некогда, с кудрявыми главами,
      Вдоль стен колонны высились рядами.,
      Прозрачною решеткой окружен,
      Как клетка, между них висел балкон,
      И над дверьми стеклянными в порядке
      Виднелися гардин прозрачных складки.
      Внутри все было пышно; на столах
      Пестрели разноцветные клеенки,
      И люстры отражались в зеркалах,
      Как звезды в луже; моськи и болонки
      Встречали шумно каждого в дверях,
      Одна другой несноснее, а дале
      Зеленый попугай, порхая в зале,
      Кричал бесстыдно: "Кто пришел?..
      Дурак!" А гость с улыбкой думал:
      "Как не так!" И, ласково хозяйкой принимаем,
      Чрез пять минут мирился с попугаем.
      405
      68
      Из окон был прекрасный вид кругом:
      Налево, то есть к западу, рядами
      Блистали кровли, трубы и потом
      Меж ними церковь с круглыми главами,
      И кое-где в тени - отрада днем
      Уютный сад, обсаженный рябиной,
      С беседкою, цветами и малиной,
      Как детская игрушка, если вам
      Угодно, или как меж знатных дам
      Румяная крестьянка - дочь природы,
      Испуганная блеском гордой моды,
      69
      Под глинистой утесистой горой,
      Унизанной лачужками, направо,
      Катилася широкой пеленой
      Родная Волга, ровно, величаво...
      У пристани двойною чередой
      Плоты и барки, как табун, теснились,
      И флюгера на длинных мачтах бились
      Жужжа на ветре, и скрипел канат
      Натянутый; и, серой мглой объят,
      Виднелся дальний берег, и белели
      Вкруг острова края песчаной мели.
      60
      Нестройный говор грубых голосов
      Между судов перебегал порою;
      Смех, песни, брань, протяжный крик пловцов
      Все в гул один сливалось над водою.
      И Марья Николавна, хоть суров
      Казался ветр и день был на закате,
      Накинув шаль или капот на вате,
      С французской книжкой, часто, сев к окну,
      403
      Следила взором сизую волну,
      Прибрежных струй приливы и отливы,
      Их мерный бег, их золотые гривы.
      Два года жил Иван Ильич с женой,
      И все не тесны были ей корсеты.
      Ее ль сложенье было в том виной,
      Или его немолодые леты?..
      Не мне в делах семейных быть судьей!
      Иван Ильич иметь желал бы сына
      Законного: хоть правом дворянина
      Он пользовался часто, но детей,
      Вне брака прижитых, злодей,
      Раскидывал по свету, где случится,
      Страшась с своей деревней породниться.
      62
      Какая сладость в мысли: я отец!
      И в той же мысли сколько муки тайной
      Оставить в мире след и, наконец,
      Исчезнуть! Быть злодеем, и случайно,
      Злодеем потому, что жизнь - венец
      Терновый, тяжкий, - так по крайней мере
      Должны мы рассуждать по нашей вере...
      К чему, куда ведет нас жизнь, о том
      Не с нашим бедным толковать умом;
      Но исключая два-три дня да детство,
      Она бесспорно скверное наследство.
      Бывало, этой думой удручен,
      Я прежде много плакал, и слезами
      Я жег бумагу. Детский глупый сон
      Прошел давно, как туча над степями;
      Но пылкий дух мой не был освежен,
      407
      В нем родилися бури, как в пустыне,
      Но скоро улеглись они, и ныне
      Осталось сердцу, вместо слез, бурь тех,
      Один лишь отзыв - звучный, горький смех.
      Там, где весной белел поток игривый,
      Лежат кремни - и блещут, но не живы!
      Прилично б было мне молчать о том,
      Но я привык идти против приличий
      И, говоря всеобщим языком,
      Не жду похвал. Поэт породы птичей,
      Любовник роз, над розовым кустом
      Урчит и свищет меж листов душистых.
      Об чем? Какая цель тех звуков чистых?
      Прошу хоть раз спросить у соловья.
      Он вам ответит песнью... Так и я
      Пишу, что мыслю, мыслю, что придется,
      И потому мой стих так плавно льется,
      68
      Прошло два года. Третий год
      Обрадовал супругов безнадежных:
      Желанный сын, любви взаимной плод,
      Предмет забот мучительных и нежных
      У них родился. В доме весь народ
      Был восхищен, и три дня были пьяны
      Все на подбор, от кучера до няни.
      А между тем печально у ворот
      Всю ночь собаки выли напролет,
      И, что страшнее этого, ребенок
      Весь в волосах был, точно медвежонок,
      Старухи говорили: это знак,
      Который много счастья обещает.
      И про меня сказали точно так,
      А правда ль это вышло? - небо знает!
      408
      К тому ж полночный вой собак
      И страшный шум на чердаке высоком -
      Приметы злые; но не быв пророком,
      Я только покачаю головой.
      Гамлет сказал: "Есть тайны под луной
      И для премудрых", - как же мне, поэту,
      Не верить можно тайнам и Гамлету?..
      Младенец рос милее с каждым днем:
      Живые, глазки, белые ручонки
      И русый волос, вьющийся кольцом, -
      Пленяли всех знакомых; уж пеленк"
      Рубашечкой сменилися на нем;
      И, первые проказы начиная,
      Уж он дразнил собак и попугая...
      Года неслись, а Саша рос, и в пять
      Добро и зло он начал понимать;
      Но, верно, по врожденному влеченью,
      Имел большую склонность к разрушенью,,
      68
      Он рос... Отец его бранил и сек
      Затем, что сам был с детства часто сечен,
      А слава богу вышел человек:
      Не стыд семьи, не туп, не изувечен.
      Понятья были низки в старый век...
      Но Саша с гордой был рожден душою
      И желчного сложенья, - пред судьбою,
      Перед бичом язвительной молвы
      Он не склонял и после головы.
      Умел он помнить, кто его обидел,
      И потому отца возненавидел.
      69
      Великий грех!.. Но чем теплее кровь,
      Тем раньше зреют в сердце беспокойном
      Все чувства - злоба, гордость и любовь,
      409
      Как дерева под небом юга знойным.
      Шалун мой хмурил маленькую бровь,
      Встречаясь с нежным папенькой; от взгляда
      Он вздрагивал, как будто б капля яда
      Лилась по жилам. Это, может быть,
      Смешно, - что ж делать! - он не мог любить,
      Как любят все гостиные собачки
      За лакомства, побои и подачки.
      Он был дитя, когда в тесовый гроб
      Его родную с пеньем уложили.
      Он помнил, что над нею черный поп
      Читал большую книгу, что кадили,
      И прочее... и что, закрыв весь лоб
      Большим платком, отец стоял в молчанье.
      И что когда последнее лобзанье
      Ему велели матери отдать,
      То стал он громко плакать и кричать,
      И что отец, немного с ним поспоря,
      Велел его посечь... (конечно, с горя).
      Он не имел ни брата, ни сестры,
      И тайных мук его никто не ведал.
      До времени отвыкнув от игры,
      Он жадному сомненью сердце предал
      И, презрев детства милые дары,
      Он начал думать, строить мир воздушный
      И в нем терялся мыслию послушной.
      Таков средь океана островок:
      Пусть хоть прекрасен, свеж, но одинок;
      Ладьи к нему с гостями не пристанут,
      Цветы на нем от зноя все увянут...
      72
      Он был рожден под гибельной звездой,
      С желаньями безбрежными, как вечность.
      Они так часто спорили с душой
      И отравили лучших дней беспечность.
      410
      Они летали над его главой,
      Как царская корона; но без власти
      Венец казался бременем, и страсти,
      Впервые пробудись, живым огнем
      Прожгли алтарь свой, не найдя кругом
      Достойной жертвы, - ив пустыне света
      На дружний зов не встретил он ответа,
      О, если б мог он, как бесплотный дух,
      В вечерний час сливаться с облаками,
      Склонять к волнам кипучим жадный слух,
      И долго упиваться их речами,
      И обнимать их перси, как супруг!
      В глуши степей дышать со всей природой
      Одним дыханьем, жить ее свободой!
      О, если б мог он, в молнию одет,
      Одним ударом весь разрушить свет!..
      (Но, к счастию для вас, читатель милый,
      Он не был одарен подобной силой.)
      71
      Я не берусь вполне, как психолог,
      Характер Саши выставить наружу
      И вскрыть его, как с труфлями пирог.
      Скорей судей молчаньем я принужу
      К решению... Пусть суд их будет строг!
      Пусть журналист всеведущий хлопочет,
      Зачем тот плачет, а другой хохочет!..,
      Пусть скажет он, что бесом одержим
      Был Саша, - я и тут согласен с ним,
      Хотя, божусь, приятель мой, повеса,
      Взбесил бы иногда любого беса.
      Его учитель чистый был француз,
      Marquis de Tess * Педант полузабавный,
      Имел он длинный нос и тонкий вкус
      *Маркиз де Тесе (франц.). 411
      И потому брал деньги преисправно.
      Покорный раб губернских дам и муз,
      Он сочинял сонеты, хоть порою
      По часу бился с рифмою одною;
      Но каламбуров полный лексикон,
      Как талисман, носил в карманах он
      И, быв уверен в дамской благодати,
      Не размышлял, что кстати, что некстати.,
      Его отец богатый был маркиз,
      Но жертвой стал народного волненья:
      На фонаре однажды он повис,
      Как было в моде, вместо украшенья.
      Приятель наш, парижский Адонис,
      Оставив прах родителя судьбине,
      Не поклонился гордой гильотине:
      Он молча проклял вольность и народ,
      И натощак отправился в поход,
      И, наконец, едва живой от муки,
      Пришел в Россию поощрять науки.
      И Саша мой любил его рассказ
      Про сборища народные, про шумный
      Напор страстей и про последний час
      Венчанного страдальца... Над безумной
      Парижскою толпою много раз
      Носилося его воображенье:
      Там слышал он святых голов паденье,
      Меж тем как нищих буйный миллион
      Кричал, смеясь: "Да здравствует закон!"
      И, в недостатке хлеба или злата,
      Просил одной лишь крови у Марата.
      !8
      Там видел он высокий эшафот;
      Прелестная на звучные ступени
      Всходила женщина... Следы забот,
      412
      Следы живых, но тайных угрызений
      Виднелись на лице ее. Народ Рукоплескал...
      Вот кудри золотые
      Посыпались на плечи молодые;
      Вот голова, носившая венец,
      Склонилася на плаху... О, творец!
      Одумайтесь! Еще момент, злодеи!..
      И голова оторвана от шеи...
      та
      И кровь с тех пор рекою потекла,
      И загремела жадная секира...
      И ты, поэт, высокого чела
      Не уберег! Твоя живая лира
      Напрасно по вселенной разнесла
      Все, все, что ты считал своей душою,
      Слова, мечты с надеждой и тоскою...
      Напрасно!.. Ты прошел кровавый путь,
      Не отомстив, и творческую грудь
      Ни стих язвительный, ни смех холодный
      Не посетил - и ты погиб бесплодно...
      80
      И Франция упала за тобой
      К ногам убийц бездушных и ничтожных.
      Никто не смел возвысить голос свой;
      Из мрака мыслей гибельных и ложных
      Никто не вышел с твердою душой,
      Меж тем как втайне взор Наполеона
      Уж зрел ступени будущего трона...
      Я в этом тоне мог бы продолжать,
      Но истина - не в моде, а писать
      О том, что было двести раз в газетах,
      Смешно, тем боле об таких предметах.
      81
      К тому же я совсем не моралист,
      Ни блага в зле, ни зла в добре не вижу,
      Я палачу не дам похвальный лист,
      Но клеветой героя не унижу,
      Ни плеск восторга, ни насмешки свист
      Не созданы для мертвых. Царь иль воин,
      Хоть он отличья иногда достоин,
      Но, верно, нам за тяжкий мавзолей
      Не благодарен в комнатке своей
      И, длинным одам внемля поневоле,
      Зевая вспоминает о престоле.
      82
      Я прикажу, кончая дни мои,
      Отнесть свой труп в пустыню, и высокий
      Курган над ним насыпать, и - любви
      Символ ненарушимый - одинокий
      Поставить крест: быть может, издали,
      Когда туман протянется в долине
      Иль свод небес взбунтуется, к вершине
      Гостеприимной нищий пешеход,
      Его заметив, медленно придет,
      И, отряхнувши посох, безнадежней
      Вздохнет о жизни будущей и прежней
      83
      И проклянет, склонясь на крест святой,
      Людей и небо, время и природу,
      И проклянет грозы бессильный вой
      И пылких мыслей тщетную свободу...
      Но нет, к чему мне слушать плач людской.-1
      На что мне черный крест, курган, гробница?
      Пусть отдадут меня стихиям! Птица,
      И зверь, огонь, и ветер, и земля
      Разделят прах мой, и душа моя
      С душой вселенной, как эфир с эфиром,
      Сольется и развеется над миром!..
      Пускай от сердца, полного тоской
      И желчью тайных тщетных сожалений
      Подобно чаше, ядом налитой,
      Следов не остается... Без волнений
      414
      Я выпил яд по капле, ни одной
      Не уронил; но люди не видали
      В лице моем ни страха, ни печали
      И говорили хладно: он привык.
      И с той поры я облил свой язык
      Тем самым ядом и по праву мести
      Стал унижать толпу под видом лести..,
      85
      Но кончим этот скучный эпизод
      И обратимся к нашему герою.
      До этих пор он не имел забот
      Житейских и невинною душою
      Искал страстей, как пищи. Длинный год
      Провел он средь тетрадей, книг, историй,
      Грамматик, географий и теорий
      Всех философий мира. Пять систем
      Имел маркиз, а на вопрос: зачем?
      Он отвечал вам гордо и свободно:
      "Monsieur, c'est mon affair" * -так мне угодно!.
      86
      Но Саша не внимал его словам,
      Рассеянно в тетради над строками
      Его рука чертила здесь и там
      Какой-то женский профиль, и очами,
      Горящими подобно двум звездам,
      Он долго на него взирал, и нежно
      Вздыхал и хоронил его прилежно
      Между листов, как тайный милый клад,
      Залог надежд и будущих наград,
      Как прячут иногда сухую травку,
      Перо, записку, ленту иль булавку...
      87
      Но кто ж она? Что пользы ей вскружить
      Неопытную голову, впервые
      Сердечный мир дыханьем возмутить
      * Сударь, это мое дело (франц.)., 41.5
      И взволновать надежды огневые?
      К чему?.. Он слишком молод, чтоб любить,
      Со всем искусством древнего Фоблаза.
      Его любовь, как снег вершин Кавказа,
      Чиста, - тепла, как небо южных стран..,
      Ему ль платить обманом за обман?..
      Но кто ж она? Не модная вертушка,
      А просто дочь буфетчика, Маврушка..,
      88
      И Саша был четырнадцати лет.
      Он привыкал (скажу вам под секретом,
      Хоть важности большой во всем том нет)
      Толкаться меж служанок. Часто летом,
      Когда луна бросала томный свет
      На тихий сад, на свод густых акации,
      И с шепотом толпа домашних граций
      В аллее кралась,-легкою стопой
      Он догонял их; и, шутя, порой
      Его невинность (вы поймете сами)
      Они дразнили дерзкими перстами.
      89
      Но между них он отличал одну:
      В ней было все, что увлекает душу,
      Волнует мысли и мешает сну.
      Но я, друзья, покой ваш не нарушу
      И на портрет накину пелену.
      Ее любил мой Саша той любовью,
      Которая по жилам с юной кровью
      Течет огнем, клокочет и кипит.
      Боролись в нем желание и стыд;
      Он долго думал, как в любви открыться,-
      Но надобно ж на что-нибудь решиться.
      И мудрено ль? Четырнадцати лет
      Я сам страдал от каждой женской рожи
      И простодушно уверял весь свет,
      Что друг на дружку все они похожи.
      416
      Волнующихся персей нежный цвет
      И алых уст горячее дыханье
      Во мне рождали чудные желанья;
      Я трепетал, когда моя рука
      Атласных плеч касалася слегка,
      Но лишь в мечтах я видел без покрова
      Все, что для вас, конечно, уж не ново..,,
      Он потерял и сон и аппетит,
      Молчал весь день и бредил в ночь, бывало,
      По коридору бродит и грустит,
      И ждет, чтоб платье мимо прожужжало,
      Чтоб ясный взор мелькнул... Суровый вид
      Приняв, он иногда улыбкой хладной
      Ответствовал на взор ее отрадный...
      Любовь же неизбежна, как судьба,
      А с сердцем страх невыгодна борьба!
      Итак, мой Саша кончил с ним возиться
      И положил с Маврушей объясниться.
      92
      Случилось это летом, в знойный день.
      По мостовой широкими клубами
      Вилася пыль. От труб высоких тень
      Ложилася на крышах полосами,
      И пар с камней струился. Сон и лень
      Вполне Симбирском овладели; даже
      Катилась Волга медленней и глаже.
      В саду, в беседке темной и сырой,
      Лежал полураздетый наш герой
      И размышлял о тайне съединенья
      Двух душ - предмет достойный размышленья.,
      Вдруг слышит он направо, за кустом
      Сирени, шорох платья и дыханье
      Волнующейся груди, и потом
      Чуть внятный звук, похожий на лобзанье..
      Как Саше быть? Забилось сердце в нем,
      Запрыгало... Без дальних опасений
      Он сквозь кусты пустился легче тени.
      Трещат и гнутся ветви под рукой.
      И вдруг пред ним, с Маврушкой молодой
      Обнявшися в тени цветущей вишни,
      Иван Ильич... (Прости ему всевышний!)
      81
      Увы! покоясь на траве густой,
      Проказник старый обнимал бесстыдно
      Упругий стан под юбкою простой
      И не жалел ни ножки миловидной,
      Ни круглых персей, дышащих весной!
      И долго, долго бился, но напрасно!
      Огня и сил лишен уж был несчастный.
      Он встал, вздохнул (нельзя же не вздохнуть)
      Поправил брюки и пустился в путь,,
      Оставив тут обманутую деву,
      Как Ариадну, преданную гневу.
      И есть за что, не спорю... Между тем
      Что делал Саша? С неподвижным взглядом,,
      Как белый мрамор холоден и нем,
      Как Аббадона грозный, новым адом
      Испуганный, но помнящий эдем,
      С поникшею стоял он головою,
      И на челе, наморщенном тоскою,
      Качались тени трепетных ветвей...
      Но вдруг удар проснувшихся страстей
      Перевернул неопытную душу,
      И он упал как с неба па Маврушу"
      Упал! (Прости невинность!) Как змея,
      Маврушу крепко обнял он руками,
      То холодея, то как жар горя,
      Неистово впился в нее устами
      И-обезумел... Небо и земля
      Слились в туман. Мавруша простонала
      И улыбнулась; как волна, вставала
      И упадала грудь, и томный взор,
      Как над рекой безлучный метеор,
      Блуждал вокруг без цели, без предмета,
      Боясь всего: людей, дерев, а больше -- света.
      97
      Теперь, друзья, скажите напрямик,
      Кого винить?.. По мне всего прекрасней
      Сложить весь грех на черта, - он привык
      К напраслине; к тому же безопасней
      Рога и когти, чем иной язык...
      Итак, заметим мы, что дух незримый,
      Но гордый, мрачный, злой, неотразимый
      Ни ладаном, ни бранью, ни крестом,
      Играл судьбою Саши, как мячом,
      И, следуя пустейшему капризу,
      Кидал его то вкось, то вверх, то книзу.
      98
      Два месяца прошло. Во тьме ночной,
      На цыпочках по лестнице ступая,
      В чепце, платок накинув шерстяной,
      Являлась к Саше дева молодая;
      Задув лампаду, трепетной рукой
      Держась за спинку шаткую кровати,
      Она искала жарких там объятий.
      Потом, на мягкий пух привлечена,
      Под одеяло пряталась она;
      Тяжелый вздох из груди вырывался,
      И в жарких поцелуях он сливался.
      S3
      Казалось, рок забыл о них. Но раз
      (Не помню я, в который день недели),
      Уж пролетел давно свиданья час,
      419
      А Саша все один был на постели.
      Он сел к окну в раздумье. Тихо гас
      На бледном своде месяц серебристый,
      И неподвижно бахромой волнистой
      Вокруг его висели облака.