Благоухало мускусом, миндалем, розовым маслом и прочими пряностями. В пестрой сутолоке базара, среди тесных шелковых, седельных, красильных и ковровых рядов, движущихся стопок горячих лепешек и узкогорлых кувшинов, мелькали халаты особого покроя, узорчатые тюбетейки, кисейные чалмы, шальвары и ишаки c длинными ушами. Гончарники колотили палочками по своим горшочкам, рождая звонкую дробь. Бойко шла торговля чищеными орехами и изюмом, чарджоускими дынями и рахат-лукумом, нугой и кунжутом, абрикосами и персиками, ватными одеялами и войлочными колпаками, пестрыми халатами и тюбетейками, висящими на гвоздях под базарным куполом.

Справа, за домиками из сырцового кирпича c плоскими мазаными крышами и крытыми террасами, виднелись смеющиеся сады, одетые в яркий шелк. Неоформившаяся жара простиралась над садами. От нее распускались интенсивно красными цветками аргуваны. Стоял пронзительный аромат пряной амбры, странно соединявшийся c запахом цветущих яблонь. Сладко разило пробуждающейся от ночной прохлады влажной землей. Гудели пчелы, собирая дань c нежно-малиновых цветков. Затаенно журчала и смеялась тяжелая, словно ртуть, вода в арыках.

Под садами картинно возвышалась мечеть Хазрет-Хызр c айванами по осям двора, монументальными порталами на главном фасаде и древней узорной кирпичной кладкой в основании. Рядом поблескивал прямоугольный водоем для питьевой воды – хауз, укрепленный каменной облицовкой, окаймленный деревьями и ступенчатой набережной. В нем отражалось все великолепие Хазрет-Хызра. Именно здесь старательные гиды из газгандского общества пролетарского туризма устраивали плановые тематические экскурсии. Сначала туристов долго водили по многостолпным молитвенным залам, затем тыкали пальцем в полукруглую молитвенную нишу, ритмично поясняя: «Вот, товарищи, перед вами так называемый михраб. Он находится в стене, обращенной к Мекке», потом их заставляли подниматься по кирпичным ступенькам на круглую галерею, превращенную в смотровую площадку c перископом и подзорной трубой. Отсюда можно было панорамно обозревать местность. Пролетарские гиды, по-ленински протягивая руки и методично разъясняя, показывали туристам городище «Афрасиаб», сводчато-купольные архитектурные ансамбли Шахи-Зинда, мавзолей Рухабад, остатки моста-вододелителя через Зеравшан, эмирский дворец c бойницами и зубчатым верхом, памятник комсомольцам-красногвардейцам, монумент «Свобода», колонну Марксизма и другие изыски восточного колорита.

«Что-то сегодня на душе кошки скребутся», – c внезапным раздражением подумал полулысый человек и, спешно миновав базарную площадь, дымную чайхану над арыком и карагачи c огромными гнездами аистов, вышел на улицу Улугбека.

Здесь высился круглоствольный минарет Мирхараб, украшенный глазурованной керамикой и узорной изразцовой шапкой. До революции c этого самого Мирхараба призывали мусульман-суннитов на молитву и сбрасывали вниз преступников. Но Газганд давно уже не жил по законам шариата: по утрам вместо завываний муэдзинов грохотали марши духового оркестра местного Дома культуры, шейхов и других подобных им баев сослали на колымские кулички, а Коран и проповеди пророка Мухаммада заменили красноречивыми пролетарскими лозунгами.

Улица Улугбека была теперь асфальтоносной и по-европейски обустроена во всю длину. Рядом c трубой минарета величественно громоздилось построенное пару месяцев назад блочное здание Научно-исследовательского Ирригационного института имени Саади. Выразительность здания усиливал широковещательный плакат:

УДАРИМ ПО ЗАСУХЕ И

АРХАИЧЕСКОЙ ИРРИГАЦИИ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ АГРОТЕХНИКОЙ И ДОСРОЧНЫМ ВЫПОЛНЕНИЕМ

ПЕРВОГО ПЯТИЛЕТНЕГО ПЛАНА!

Фасад института, ударяющего по тому-то и тому-то и тем-то тем-то, оживлялся богатой игрой светотени и всем своим видом выдавал архитектурный стиль, присущий конструктивистам.

В конце улицы Улугбека возвышалась каменная колонна Марксизма. Колонна, по замыслу городских властей, должна была потворствовать идейно-политическому воспитанию местного населения. В этом причудливо-монументальном сооружении узнавался творческий почерк московского скульптора-станковиста товарища Чернышева-Ласточкина: ствол колонны был украшен скульптурными многофигурными сценами битв красных молодцов c басмачами и увенчан грудным бюстом бородатого, как Аксакал, Карла Маркса.

Через пять минут полулысый человек приблизился к железнодорожному вокзалу, вошел внутрь, пересек зал ожидания и занял очередь в камеру хранения ручного багажа. Простояв около десяти минут и небрежно сунув багажному смотрителю квитанцию и десятикопеечную монету, он получил деревяный чемодан, оклеенный искусственной фиброй. Еще через несколько минут этот гражданин появился в залитой известью, прокуренной, зловонной станционной уборной, уединился в одной из кабинок и открыл чемодан. Ласковым взглядом окинул он содержимое. Кабинка наполнилась мягким светом засверкавших под пшеничными бровями глаз. Гулко забилось сердце, зарумянились и без того красные щеки, пухлые губы растянулись в сладострастной улыбке южноафриканских дельцов, одержимых алмазной горячкой. Чемодан был до краев забит аккуратно сложенными пачками различных купюр на общую сумму копейка в копейку девять миллионов рублей. Вдоволь насладившись осмотром, владелец чемодана почувствовал полное удовольствие. В целях конспирации он дернул бачковую держку и спустил воду в унитаз, после чего быстро вышел из туалета и, повторно заняв очередь, сдал свои миллионы в камеру хранения.

– Надо же так упариться! – выдохнул миллионер, выйдя на вокзальную площадь. – Да и до десяточки одного миллиончика не хватает! Мелочь, но неприятно – хоть зубы на полку клади. А вообще, получается, что я только в этом ватерклозете калиф, и то на час!

Дотронувшись рукой до влажного лба, он вдруг почувствовал, что его глаза вылезают из орбит, а натренированное пудовыми гирями тело чрезмерно напряжено.

На вокзальной площади раскинулась живописная клумба, усыпанная багряными тюльпанами, изящными нарциссами и причудливыми цветочками, испускавшими благоуханье камфоры.

Гражданин сомкнул веки, потянул носом утренний воздух и замер.

Насладившись воздушными ваннами, пропитанными клумбовым ароматом, обладатель девяти миллионов ощутил в себе приятную свежесть и прилив энергии.

Пробормотав в аглийские усики: «Ну вот я и завладел своим телом!», он на всех парусах кинулся к автобусной остановке.

Подошел автобус номер два. Пропихнувшись в дверь и отдав кондуктору заранее приготовленную монетку, полулысый миллионер пристроился у окна. Второй номер обдал вокзальную площадь кучевым дымом, похожим на цветную капусту, тронулся c остановки, пробежал пятьсот метров по улице Улугбека, свернул на проспект Баби-Ханыма и, тормознув на остановке «Трест», выплюнул из своего тропического салона пассажира-миллионера.

Серое двухэтажное здание акционерного общества «Газгандский Пятьдесят первый трест» было сооружено сравнительно недавно и представляло собой одно из чудес строительной техники: аккуратный железобетонный куб. Внутри куба помещался небольшой вестибюль c лестницей на второй этаж и павильон-сторожка, на фасаде которого была прикреплена дощечка: «Предъявляй пропуск в развернутом виде, не ожидая требования».

Миллионер в парусиновых туфлях размеренным шагом служащего вошел в здание треста и не предъявил пропуска. Прочитал на доске объявлений:

Товарищи!

Сегодня в 17.00 состоится общее собрание служащих треста. На повестке дня стоит доклад «О неделе гражданской войны 1919 года». Докладчик П.C.Колбаскин.

Явка обязательна.

поднялся на второй этаж, открыл обитую дерматином дверь c табличкой «Бухгалтерия» и проник в маленькое светлое помещение, единственным украшением которого являлся плакат c надписью:

ПОМНИ, ТОВАРИЩ,

БУХГАЛТЕР – ПРОФЕССИЯ ТВОРЧЕСКАЯ!

До начала занятий оставалось еще двадцать минут, но за своими конторскими столиками уже сидели три «творческих работника»: главный бухгалтер Валерий Никифорович Губителев-Мамочкин, его помощник Зильберштейн и счетовод второго разряда Борис Николаевич Котеночкин. Только что явившийся на службу Александр Иванович Корейко занимал в тресте должность счетовода первого разряда. Шнырнув глазами по помещению, Александр Иванович бросил сослуживцам легкое «Здрасьте, тащщи» и занял свое привычное место у окна. Перочинным ножом он методично очистил желтую ядреную репку, порезал ее и начал пережевывать ломтик за ломтиком c аппетитным хрустом. Перед счетоводом лежали еще два холодных яйца всмятку и краюшка хлеба. Участь этих продуктов была предрешена.

Пока тихий, скромный счетовод первого разряда занят жизненно важным делом, мы разъясним, что завтракать вот так, по-монашески, товарища Корейко приучила гражданская война. Да, он участвовал в гражданской войне. Постольку, поскольку она приносила ему прибыль. Красная армия боролась за счастье трудящихся масс, а Александр Иванович ловил рыбу в мутной воде и дорыбачился до того, что стал советским подпольным миллионером.

1931 год застал подпольного миллионера сорокалетним коммунистом. В партию его затащила мохнатая лапа – служащий Внешторга Оконников Аркадий Борисович, c которым Корейко был на паях, прокручивая ссудные деньги московской лжеартели «Реванш». Партбилет помог Александру Ивановичу устроиться на работу в газгандский Пятьдесят первый трест и ежемесячно сжирал десять процентов от семидесятипятирублевого оклада. Членские взносы конторщик-миллионер платил регулярно и имел на службе имидж трудолюбивого, исполнительного и перегруженного работой человека. На заседания ячейки Александр Иванович прибывал раньше всех, никогда не выступал, но смотрел на ораторов преданными глазами, если их речь совпадала c директивами управляющего трестом Дотехпоровича.

Но никто из сослуживцев Корейко и вообразить себе не мог, что Александр Иванович не простой советский служащий, а человек c натурой скрытной, жадной, что он ненавидит советскую власть, что он подвижник, сознательно изнуряющий себя финансовыми веригами, что он дока по части коммерческих тайн. Никто, кроме великого комбинатора, не знал, что этот индивид c железопартийным лицом обладает купеческой жилкой и девятимиллионным капиталом. И хотя стены учрежденческого коридора постоянно дрожали от слухов, об Александре Ивановиче даже самые ярые трестовские сплетники никогда не злословили.

Ровно в восемь часов раздался звонок, оповестивший служащих Пятьдесят первого, что пора приступать к занятиям. Завертелись арифмометры, защелкали костяшки счет, прессы приступили к копированию деловых писем, пишущие машинки и прочая канцелярская утварь пришли в движение.

Рабочий день грянул.

Александр Иванович смахнул со стола крошки и c громадным жаром принялся за работу.

– Товарищи, – тявкнул главбух Губителев-Мамочкин. – Отчет на носу. И РКК тоже. Так что хватит ушами хлопать. Мух ловить тоже. Пора к ответственной работе приступать.

– А что делать со снабженцами? – занимательно поинтересовался товарищ Котеночкин. – От них до сих пор никаких отношений не поступало.

– Надо крутиться, Борис Николаевич, – ответствовал главбух. – Дотехпорович мне так и сказал: «Не сдадите отчет к шестому, лишу прогрессивки всю бухгалтерию».

– Я, конечно, дико извиняюсь, но думаю так: начальство на нас страху нагоняет, – картаво проверещал Зильберштейн. – Нас РКК в прошлом квартале прочищала, теперь, а это я уж точно говорю, Пятьдесят вторым займутся...

– Вы слышали новость, товарищи? – устремляя свой взгляд на главбуха, заверещал Котеночкин. – Делопроизводителя общей канцелярии Сорок четвертого треста в финансово-счетный отдел перевели. Заведующим назначили... А личность его так себе и доверия не внушает, только то и делает, что выдвиженца из себя корчит. А сам в прошлый вторник на базаре пластинками торговал...

– И такое бывает, – проговорил Зильберштейн и, утвердив свои локти на столе, начал что-то считать на осиновых счетах.

– Так-то оно так, – Котеночкин сдвинул на лоб очки, – но не забывать о работе... Как же со снабженцами быть? Валерий Никифорович?

– Надо крутиться! – повторил уже как указание Губителев-Мамочкин. – Кру-ти-ться! И потом... Товарищ Котеночкин, я вам давно говорил! Разберитесь, наконец, c уплатой подозрительной задолженности кооперативу «Бришстрой»!

– Александр Иванович, – учтиво пропел Зильберштейн, отрываясь от счет. – Сколько будет двести тридцать четыре на тридцать восемь?

Александр Иванович даже не наморщил лоб.

– Восемь тысяч восемьсот девяносто...

Но договорить он не успел. Дверь отворилась и впустила в бухгалтерию «вестника несчастий» – хорохористого секретаря Сидорова.

– Товарищ Корейко, к управляющему, – мигал от удовольствия секретарь. – Товарищ Губителев-Мамочкин, товарищ Дотехпорович просил перевести товарища Цариковского в высший разряд тарифной сетки! Приказ о переводе он передаст позднее. Какая там у нас вилка окладов в высшем?

– А вам зачем?

– Товарищ Анастас Васильевич просил уточнить...

– От ста двадцати до ста тридцати.

– Ладаньки, пойду доложу... Товарищ Корейко, поторопитесь, вас ждут.

– Тэк-c! – недовольно произнес Корейко, c громом отдвинул стул и направился к выходу.

Ничего хорошего Александр Иванович не ждал, но не дано ему было узнать, что его недовольное «тэк-c» напрямую связано c одним примечательным эпизодом из жизни управляющего Пятьдесят первым трестом товарища Дотехпоровича.

В субботу днем, когда базарная площадь гудела от затопившей ее из конца в конец многоцветной толпы так волнующе и маняще, что не посетить базар было бы непростительной глупостью, Анастас Васильевич осматривал полки c книгами «Газгандского книготорга». Наткнувшись на роман московского писателя Головко «Бурьян», он вдруг вспомнил, что жена просила купить головку для примуса. Сладко зевнув, Анастас Васильевич вышел из «книготорга» и качаясь поплыл на базарную площадь. У входа на базар его внимание привлек бородатый старичок c лицом, подобным вялой дыне.

Вялая дыня, сложив руки трубой, кричала:

– Определяю способности по телодвижениям! По почерку! По выражению глаз!

Анастас Васильевич подошел к старику и встал перед ним в третью позицию.

– Это правда? – полюбопытствовал он насмешливым голосом.

– Истиная правда, – радостно улыбаясь, ответил старик, всем нутром почувствовав богатого клиента.

– И по почерку можете?

– А то!

– И по глазам?

– А как же!

– И по телодвижениям можете?

– Могу. Вот, к примеру, вы. Ваши скрещенные руки означают плохое ко мне отношение, а поигрывание большими пальцами и покачивание тела явно выражают чувство превосходства.

– Изумительно! – c веселым удивлением воскликнул Анастас Васильевич. – Просто и необыкновенно! – Тут он дико оглянулся и деловито уточнил: – Значит, и по почерку можете?

– Могу! Конечно, могу! – сиял старичок.

Дотехпорович вынул из своего портфеля листок бумаги и написал на нем: «Госплан – в срок!».

Специалист по чужим способностям внимательно проследил за рукой клиента, взял листок, проникновенно понюхал его, затем расширил зрачки и упер взгляд в написанное. Ухмыльнувшись, графолог многозначительно поднял брови и изрек:

– Я нисколько не сомневаюсь, что вы работаете в одном из трестов нашего города. А год назад работали в управлении недвижимым имуществом в Бухаре. Знаете свою работу до тонкостей. По вашему грифонажному почерку (то есть вы пишете скорописью) я заключаю, что вы наблюдательны и глубокомысленны. Однако очень беспокойны и нервны. Одновременно быстры и активны.

Ясно, что слова эти произвели на работника треста сильное впечатление и уже можно было брать быка за рога.

– Взгляните сами: ваша буква "Г" похожа на виселицу, остальные же буквочки – грифонажные. Этот факт позволяет заключить то, что вы чрезвычайно быстры и активны, то есть я хотел сказать, что у вас есть интуиция. C вас рупь!

– Изумительно! Вам цены, товарищ, нет!

– Цена – рупь.

Дотехпорович вынул из бумажника два рубля и протянул их бесценному графологу.

– Вы то мне, дорогой товарищ, и нужны!

Он извлек из портфеля список сотрудников Пятьдесят первого треста.

– Вот вам списочек. В нем – факсимильчики. Мне нужны характеристики.

Старик молча взял листок и сосредоточенно пересчитал служащих.

– Всего тридцать пять человеко-почерков. C вас тридцать пять...

– О деньгах не волнуйтесь. Я получу характеристики, вы – требуемую сумму. Когда мне придти?

– Завтра утром, впрочем, почему? Сегодня вечером, в семь часиков...

– Вот и чудненько.

...Поздно вечером у себя дома Анастас Васильевич внимательно изучал тридцатипятилистный труд базарного эксперта. По характеристикам выходило, что одиннадцать служащих треста – хорошие работяги, тринадцать – скрытые упрямцы, десять – упорны в жажде интеллектуальных достижений. Один «человеко-почерк», Александр Иванович Корейко, получил триумфальный отзыв. В характеристике Корейко было написано: "Внутренняя природа этого выдающегося человека удивительна и многообразна. Такие люди ставят перед собой единственную цель: быть на вершине славы. Для исполнения задуманного они ведут себя странно: кажутся слабыми, недалекими умом. Первая буква его фамилии "К" – кудревата, остальные – нет, значит, достигнув своей цели, такой человек становится деспотически властным. Именно такие люди годны руководить самыми крупными учреждениями республики..."

Неизвестно вызревала ли в душе тихого счетовода мечта стать «деспотически властным руководителем», но роковые обстоятельства привели потенциального вождя на пурпурную ковровую дорожку в кабинет управляющего.

В кабинете стоял привычный запах эвакопункта и большой стол, за которым восседал Анастас Васильевич – c нехитрым морщинистым лицом и усами, хитроумно завинченными в штопор. Синие коверкотовые брюки плотно облегали начальственные бедра и расширялись в области колен. В брюки по-идиотски была вправлена графитная сорочка c пристежным воротником. Сорочку украшал черный галстук, пробитый посредине злой желтой полоской.

Управляющий нехотя оторвался от своих дел, всем своим видом выказывая, что предстоящая беседа его нисколько не волнует. Он встал c высокого кожаного кресла и пронзительно чмокнул.

– Я, товарищ Корейко, коротенько, – начал подготовленное заявление Анастас Васильевич. – Чем вы занимаетесь в нашем тресте?

– Да вот, сейчас заактировал недоделки...

– Заактировали? Замечательно! Вы в нашем тресте занимаетесь черт знает чем: тянете службу только для того, чтоб вас не уволили. Это очень подозрительно и странно. Вы не счетовод, а барьер, ставший преградой на пути всей нашей работы. Руководствуясь гражанской совестью и защитой хозяйственных интересов бережливости, вам инкриминируется безответственность, нечуткое отношение к своим товарищам по работе, а кроме того, вы не деятельны и не участвуете в культработе.

Александр Иванович стоял будто оплеванный и отчаянно хрустел пальцами.

– Как?.. Я участвовал, – горько возразил он.

– Не участвовали. Секретарь месткома мне доложил.

– Участвовал.

– Ну хватит, товарищ, мне на мозги капать! Я понял ваши инвективные слова. И понял, товарищ Корейко, очень хорошо. Дальше можете не продолжать. В свете активной борьбы c недостаточной посещаемостью общих собраний, на которых вы, кстати, тоже постоянно отсутствуете, а также на основании вышеизложенного, я объявляю вам строгий выговор...

– Выговор? За что? Да вы смеетесь надо мной.

– Да, выговор, дорогой мой Александр Иванович. А кроме выговора, мы вас увольняем.

Корейко вздрогнул. Кислое выражение разлилось по его лицу.

– Как увольняете? Это невозможно! – опомнился Александр Иванович. – Без уважительной причины?

– C выговором! C вы-го-во-ром! Вы индифферентная личность, товарищ Корейко. Вам абсолютно на все наплевать.

– Я коммунист.

– И я тоже.

– И без РКК?

– Без РКК и выходного пособия, – добивал своего врага председатель. – Приказ уже подписан. Я даже заявления об увольнении от вас не потребую. Выплевывайтесь на все четыре стороны. В нашей членской массе вы чуждый элемент.

– Да как же это возможно? Я буду жаловаться. Да я в городской профсовет... – не сдавался робкий счетовод. – Я напишу докладную записку на имя самого...

– Пишите! Ваше право! – торжествовал председатель.

– И почему вы разговариваете со мной таким тоном? – пробарабанил Корейко голосом, напоминающим отдаленные раскаты грома. – Что случилось вдруг?

– Скажите спасибо, что я избегаю ненормативной лексики.

В этот момент в голове счетовода родилась ясная мысль, могущая повлиять на его судьбу в желательном направлении, но под стойким взглядом управляющего она развалилась и, мелькнув хвостом, исчезла без следа; на свет выплыл гнев:

– Товарищ Дотехпорович, вы превратили наш трест в учреждение, высасывающее кровь из его служащих!!!

Все нижеследующее «дело» Дотехпорович проговорил весьма раздраженным гоолосом:

– Я не намерен дискутировать. Воленс-неволенс, а я вас уволенс. И все. Сколько можно измываться над трестом? Сколько можно мне капать на мозги? Товарищ, вы пришли к очень занятому человеку. Скоро начинается та часть рабочего дня, которую я посвящаю изучению трудов Маркса. И вы это знаете. Кто вам дал право тут бучу поднимать? Я лишаю вас слова и больше не задерживаю.

«Бюрократ паршивый. Чинуша c акцизным рылом!» – подумал Корейко и, хлопнув дверью, быстро вышел из кабинета.

– Представляете, товарищи, сократили. Ни за что! – не веря в подлинность произошедшего увольнения, воскликнул он, войдя в бухгалтерию.

– Отмежевываетесь, значит? Ай-ай-ай! – блестя глазами, фальшиво запричитал главбух Губителев-Мамочкин.

– Я ж не по своей воле.

– А может вас за половое влечение? – хихикнул Котеночкин. А, Александр Иванович?

– Или за голый техницизм? – добавил Зильберштейн.

– А может, за упадничество и за шулятиковщину? – рассудил главбух.

– Да что вы, товарищи! – Корейко постарался проявить на лице и в голосе побольше строгости. – Я же партийный.

Но на него не обращали никакого внимания.

– За беспробудное пьянство? – предполагал Котеночкин.

– Я не пью! – оправдывался Корейко. – И не курю тоже. Понимаете?

– За смазывание важнейших вопросов в области техпропаганды! – обвинял Зильберштейн.

– А может, у него порок пятого клапана или того хуже – водяной рак желудка? – дедуктивно предположил Губителев-Мамочкин, глядя на Котеночкина.

– Да какой там у него рак! – отозвался Котеночкин. – А если, и правда, ни за что? Тогда что же у нас за трест! Только план да баланс копейка в копейку. А о человеке совершенно не думают.

– Вы, товарищ Котеночкин, говорите, но знайте меру! – заволновался главбух Любителев-Мамочкин. – А что, Александр Иванович, и даже РКК не назначили?

– Дотехпорович своим приказом снял. На доске уже вывесели, – c горечью сообщил Корейко. – Выплевывайтесь, говорит, на все четыре стороны!

– Если так дело пойдет, то и нас всех выплюнут! Без всяких там общих собраний и РКК, – резюмировал Губителев-Мамочкин.

– А помните, вы на десять минут опоздали? – одновременно и кашляя, и сморкаясь, прогнусавил Котеночкин.

– Точно, Александр Иванович, в прошлый понедельник, – подтвердил Зильберштейн.

– Да, что вы, товарищи... – замотал головой Корейко.

– Правильно. Его просто-напросто выперли за десятиминутное опоздание, – разъяснил Котеночкин, еще продолжая сморкаться.

– И я так думаю. За опоздание выперли. Представляете, украсть у государства десять минут рабочего времени! – подытожил Губителев-Мамочкин. – Это ведь все равно что в буржуазное болото сползти! Не иначе, как в буржуазное!

Корейко сострил такую гримасу, словно собирался возложить на Дотехпоровича и всю бухгалтерию жестяной могильный венок c муаровыми лентами.

Некоторое время он сидел, тупо глядя в бумаги, затем брезгливо посмотрел на всех, как кот, которому негодный мальчишка сует в нос дымящуюся папиросу, распрямил плечи и, открыв папку, сам не зная для чего, провел в контокоррентной книге красивую фиолетовую черту.

К концу рабочего дня эксконторщик оформил расчет, подписал обходной лист и, успев получить провизионку, вышел из здания треста. Солнце поймало его стриженный затылок и маячило на нем, пока Александр Иванович не добрался до рабочего общежития. В своей комнате его развезло от усталости, он лег на кровать и сразу заснул мучительным сном.