Под предлогом навестить отца после вчерашнего припадка Юлия с утра отправилась к нему на квартиру, намереваясь заодно поговорить об участившихся, все более неуправляемых дымковских вольностях – они грозили завершиться монументальным скандалом. К ее удивлению, дверь открыл в фартуке и с разбитым яйцом в руке сам Дымков, тотчас, без тени смущения, воротившийся на уютную кухоньку рядом... Кстати, пока говорила с отцом, ей видно было, как тот не без сноровки орудует с непривычной утварью, – почудилось, однако, что, никем не наблюдаемый, управляется слишком быстро, начисто выключая некоторые промежуточные, томительные для хозяек, моменты приготовления пищи.

В халате и с утренней газетой больной ждал своего завтрака, когда из прихожей показалась Юлия.

– А, это ты... – взглянул он поверх листа и кивнул на свободное кресло, продолжая обегать глазами ведущие заголовки. – Почему плохой вид?.. Не спала? Или успела за ночь соскучиться о своем старике?

У старика были все основания толковать по-своему несколько ранний приход дочери, после того давнего охлаждения не баловавшей отца лаской и заботой, даже вниманием. С тех пор всякий их разговор для разминки, что ли, начинался с колючего, в полушутку, препирательства.

– Не угадал. Я пришла справиться насчет давно ожидаемого мною наследства!

Дюрсо посмеялся:

– Опоздала... тот незабываемый матрос с Очакова вынул из меня почти все наличные плюс к тому кусок жизни размером с Черное море. Иногда я сам кажусь себе все равно как кости от селедки, если в большой семье. Тебе придется, милашка, потерпеть немножко.

Последовал усмешливый поединок взглядов, глаза в глаза.

– Ничего, я не тороплюсь, папа.

– Я не поручусь тебе, что сковырнусь так быстро... поэтому, может быть, разденешься?

Снимая шубку, Юлия похвалила отца за стихийную способность преодолевать горести холостяцкого одиночества: имелся в виду доброволец на кухне. Дюрсо отвечал, что вообще-то за годы упадка и лишений наладился обходиться без прислуги, но с годами стал быстро сдавать. Дымков же, постоянно нуждаясь в квалифицированном отеческом наставлении, настолько привязался к старику, что, помимо всего, в предвестье его сердечной немочи, остается ночевать у него на раскладушке.

– Ты не боишься перегружать его вдобавок и по домашнему хозяйству?.. Не сбежит? – спросила она, снизив голос и по-немецки, чтоб не понял тот, у плиты. – На твоем месте я не стала бы доводить до крайности, чтоб не рисковать в твоей большой игре.

Дюрсо усмехнулся:

– Так мы же компаньоны, но я постарше плюс к тому же все хлопоты по номеру лежат на мне. Он без меня ни ногой, а яичницу может поджарить простой ребенок... Хочешь, он сделает и тебе?

Правду сказать, торопясь застать отца пораньше, Юлия с утра ограничилась чашкой кофе, так что была бы не прочь перекусить на целый день беготни, если бы до тошноты не отвращал смежно возникший образ.

Похоже было, она колебалась.

– Нет, знаешь ли, воздержусь, пожалуй, – не без содроганья отказалась наконец.

Еще дед когда-то возил внучку смотреть балаганы на ярмарке, источники площадного цирка, откуда вышел сам, и с тех пор у Юлии на всю жизнь сохранилось детское убежденье, что у фокусников, в их среде, высшим шиком считается сготовить глазунью без огня и непременно в старой шляпе, непригодной для дальнейшей носки.

– Сомневаешься, что это съедобно? – несколько невпопад обиделся отец, – здесь употребляются только диетические и натуральные продукты. Я категорически запретил ему всякую мистику у себя на квартире.

Ее позабавила отцовская логика:

– Еще не хватало, чтобы он у тебя стряпал вовсе из ничего. Накормит досыта воздухом, и будешь икать на весь квартал, как бывало в Киеве у нас большая Марфуша... Помнишь? И вообще, кто может предсказать, какая вдруг осенит его фантазия?.. Я затем и приехала, поговорить после вчерашнего. Надо принимать какие-то меры укрощения, чтобы однажды не погореть с ним запросто, синим огоньком!

После краткого раздумья Дюрсо предложил, было, генеральный выход из положения. По его тайному знаку, ради соблюдения секретности, дочь неслышно и поплотнее подтянула на себя дверь на кухню. Оказалось, что, учитывая весеннее оживление природы и для отвода избыточных сил, лучше всего было женить чертова дикаря, – старик соглашался даже доукомплектовать коллектив Бамба на одну штатную единицу. Впрочем, дело упиралось в кое-какие, почти непреодолимые трудности, в частности, где для него найти технически подходящую Марфушу. Не из чего стало выбирать, все девки теперь разбежались кто куда, на фабрики и в самодеятельность. Но здесь надо в особенности, чтоб получилось хорошо. И пускай она его понадежней держит за кудри! К сожалению, такая простая вещь тоже не валяется...

– Какую гадость ты придумал, – слегка поморщилась Юлия.

– Найди лучше, и я скажу – да.

Внезапно получил объяснение горелый смрад, с некоторого времени сочившийся в щель у порога. Семейные прения были прерваны вторжением повара – в клубах чада и с раскаленной сковородой. Во избежание удушья рычавшее на ней кулинарное творение тотчас было отправлено назад для срочного погружения в помойное ведро.

– Вот к чему приводит, если подслушивать за дверью... – начал было Дюрсо.

Юлия дипломатично вступилась за славного в общем-то парня.

– Не брани его, отец, ты отлично обойдешься и хлебом с ветчиной. Тем более что ведь он и не собирался причинить тебе неприятность... Правда, милый Дымков? Не падайте духом, все случается с новаторами производства на первых порах. Не все питаются одним изюмом, и вам надо разбираться, годится ли ваше изделие, как говорится, для белого человека. Во всяком случае, эта провинность гораздо легче вашей выходки с усами в прошлый раз!

– Вам вчера было не смешно, Юлия?.. Не понравилось? – с высоко поднятыми бровями огорчился Дымков. – Я опять сорванец?

– Слабо сказано, дорогой мой, вы истинное, Божьей милостью, чудовище! – непонятно, в знак восхищения или порицания, бесстрастно и в самые глаза ему сказала Юлия. – Но вам никак нельзя забывать, что вы живете среди ортодоксов, а стоит ли дразнить гусиную породу?

Тот как-то по-птичьи даже взъерошился весь:

– А что, что они могут со мной поделать?.. Оштрафуют, в милицию отведут?

– Видите ли, Дымков, – многозначительно усмехнулась Юлия, – в этом печальном царстве-государстве некогда проживали самонадеянные люди, куда более неуязвимые, чем цирковой волшебник. Невольно создается впечатление, что вы недавно прибыли в нашу страну, а это может послужить вам дурной уликой. Вы даже не сообразили, что при желании в каких-нибудь три прыжка можете заслонить центральную фигуру эпохи, а там всякая историческая вероятность предусмотрена на столетие вперед. Да они просто оторвут вам башку вместе с вашим пробором, прежде чем вы пустите в ход свою магию. Вы не подозреваете, каких усилий стоит отцу уберечь вас от болезненных переживаний, но ради дальнейшей вашей сохранности позвольте нам принять некоторые дополнительные меры...

– Например? – озабоченно вскинулся весь Дымков, поочередно вглядываясь в отца с дочкой, а мимоходом в широкое окно, выходившее прямо в небо над незастроенным пустырем.

– Окончательно мы не решили пока, – издалека и с важностью приступил Дюрсо, – но если под рукой не найдется другой громоотвод, то придется просто женить вас. Скажите, на вашем личном кругозоре нет никого на примете?

– Но мне не надо, я ангел... – стал обороняться тот, хотя, как выяснилось впоследствии, не понимал существа предложенной процедуры.

Старик сочувственно кивал ему. Уже знакомый с нехитрой дымковской байкой о его чрезвычайном происхождении, он великодушно мирился с ней как с невинной артистической причудой.

– Я и без вас знаю, что ангел, – деловито заспешил он, чтобы в корне пресечь сопротивленье. – Чего вы боитесь?.. Что вас назад не пустят? Если у всех богов в древности тоже имелись дамы на земле, то это не мешало их основной работе. Плюс к тому, зачем вам торопиться назад, если и у нас неплохо... Вам, что, дует? Скажу открыто про себя, я тоже не стал бы в такое тревожное время, хотя здесь имеется свой положительный момент. За те же деньги, но вдвое экономичней и сверх того, что положено мужчине, вы получаете домашний уют, не меньше чем трехразовое горячее питание, но считаете сюда пришитые пуговицы, и шуба заблаговременно уложена в нафталин. А заведутся ангелятки, тоже неплохая вещь... будете всем гнездом летать на дачу под выходной, тоже интересная вещь! – пошутил было он, изобразив пальцами шаловливое трепетанье ребячьих крылышек вкруг пыхтящего папаши, – но вдруг все еще непрощенная стариковская горесть исказила ему лицо. – Но не в этом дело, а главное – что под старость вы имеете родительское удовлетворение от своей любимой дочки, у которой вечно такой вид, будто ей чего-то недодал!

Тотчас последовала ответная буря.

– Мне ничего не надо из твоих лохмотьев, неприятный старик, – бегло и по-немецки бросила Юлия. – Уйду немедленно и навсегда, если не перестанешь...

Оба понимали, впрочем, абсолютную безвредность угрозы: никогда еще не нуждались друг в друге как теперь. И от потенциального наблюдателя, изучающего переходную физиологию существ потусторонних, наверно, не ускользнуло бы, что уже на этом этапе Дымков, судя по растерянному поиску опоры, перестал понимать перебранку на чужом языке.

Повторная стычка с отцом объяснялась всего лишь плохим настроением Юлии; благодаря предусмотрительной родне со стороны матери, она даже в тот год, на острие века, не нуждалась ни в чем, а к слову, не слишком верила и в бедственные отцовские финансы. Но в утренней спешке и не рассчитывая встретить у него посторонних, она не отсидела положенного получаса перед зеркалом, что всем женщинам становится столь необходимым с некоторых пор. И теперь поминутно испытывала жгучее чувство женской ущербности под пристальным дымковским взглядом. На деле же тот следил за ней с обычной острой приглядкой, но, значит, в тот раз, по выяснении подозрительной нездешности его, что-то изменилось в ней самой. Минуты молчания и выпитой через силу чашки кофе оказалось достаточно для установления фамильного мира и душевного покоя.

– Я не думаю, что в сложившейся обстановке женитьба помогла бы вам, Дымков, – со всей серьезностью сказала потом Юлия, – однако на вашем месте я поискала бы другой выход. К тому же все они дурного вкуса, ваши шалости... все одно что сорить деньгами. А если некуда девать, найдите им полезное применение...

– Я и так... осуществляю благие намерения, – заученно отвечал Дымков, вспомнив Дунину формулировку. – Может быть, мне пойти в науку?

– Нет, там это совсем не годится... – Она задумалась. – Скажите, Дымков, как вы их делаете, эти свои фортеля?.. если вам позволено, конечно.

– Нет, почему же... – охотно откликнулся он и принялся отрывисто объяснять вчерашний поступок. – Мне привиделось, туча с большим огнем висит над вами, и уже никто прогнать ее не может, и мне захотелось немножко поразвлечь вас. Вот я и выразил пожелание про усы на главном портрете: пусть это будет много, по-разному и у всех... кроме вас одной, иначе вам не стало бы смешно. Понимаете теперь?

– Не совсем!.. Люди желают не меньше вашего, но у них не выходит.

– Оттого, что вам вполне хватает тела и рук, а при нашем хозяйстве только ими не управишься. Вот мы и карежим свою работу мыслью, словно рычагом... да и то в обрез! – Озабоченным простонародным движеньем он почесал в затылке. – Но последнее время и мне все чаще приходится немножко сжимать кулаки, чтобы поначалу с места сдвинуть... Все еще непонятно?

Что-то прикинув в уме, она неуверенно выкинула вперед ладони и сжала их:

– Вот и я тоже хочу, но у меня почему-то...

– Да... но вы забываете, что я-то ангел.

Сообщение прозвучало как дурного тона заявка на свою исключительность, раздражающее домогательство особых прав.

Юлия взглянула на него со строгой улыбкой:

– Впредь никогда не именуйте себя так, милейший Дымков. Не поддавайтесь... избегайте! Слово давно вышло из обихода... старомодные мужчины называли им своих красоток, главным образом за интимные услуги наедине.

– Но ведь я настоящий ангел! – с детской обидой вскричал Дымков.

Подобная неприличная настойчивость выглядела не менее досадной, чем если бы у ней, внучки самого Джузеппе Бамбалски, кто-то вытягивал фокусный шарик из носа в присутствии гогочущей публики. Однако искренность сорвавшегося восклицанья, да и прочее дымковское поведенье в целом выдавали в нем несомненного, хоть и невыясненной природы, еще не оглядевшегося на земле новичка. Тем более все ее существо противилось новости, начисто отменявшей ее привычный мир... Впрочем, она колебалась с признанием Дымкова и после того, как стала свидетельницей одного непостижимого, на прогулке в Сокольниках и среди бела дня, правду сказать, до крайности унизительного для него преображенья, потому и непритворного, что совершилось на глазах у женщины, которую к тому времени уже одарял поистине царственным вниманием своим.

Потребовалась некоторая пауза освоиться со сказанным.

– Тогда... тогда вы можете все на свете? – протянула она в замахе полунадежды. – Давайте на пробу тогда...

Глаза у нее разошлись, словно пыталась взором, в полном объеме, охватить желаемое, и значит, оно не уменьшалось там. Так и не открылось никогда, в чем состоял ее безумный помысел, так испугавший Дымкова; видимо, он успел прочесть его остатками своего дара.

– Нет, нет... – бормотал Дымков и тряс головой, тем самым лишний раз, от обратного, подтверждая свою подлинность во мнении Юлии. – Ведь я же только младший ангел...

По счастью, пришедший к нему на выручку Дюрсо приказал дочери, поверх газетного листа, чтоб не допекала парня своей бабьей блажью.

... Отныне покровительственно-ироническое отношение Юлии к Дымкову, как низшему созданью, осложнилось настороженным ожиданием каких-то угрожающих открытий, но они случались все реже. Врастание небесного пришельца в земную среду сопровождалось перестройкой всего его существа – с отмиранием кое-каких бесполезных теперь способностей, если не вредных в нынешнем обиходе. Прежде всего оно коснулось неограниченного проникновения в будущее, могущего отравить радость и вдохновенье в канун приближавшихся мировых и личных его потрясений. Улетучился и не менее мучительный дар видеть сущее насквозь, в створе всей одновременно действующей механики физических законов, причем самое восприятие окончательно сфокусировалось на тончайшей и мнимой оболочке нашего бытия. Да и своевольное могущество, недавно беспредельно удлинявшее ему руки и слишком опасное, чтобы орудовать таким рычагом в стесненных земных условиях, а временами почти нестерпимое по необходимости ежеминутно контролировать подсознательные микрожеланья, стало перемежаться паузами полной прострации, доставлявшей ему хоть кратковременный отдых; вдобавок каждое утро тренировался делать руками все, для чего раньше хватало однократного волевого импульса. Заодно, тоже путем упражнений преодолевал прежнюю разборчивость в пище и некрасивую привычку разглядывать нечто поверх собеседника, отчего последний начинал украдкой щупать свое темя... На смену приходили наиболее ходовые людские качества, порою стыдные или беспокоящие, потому что скороспелкой проходил все фазы адамова развития.

С некоторым запозданьем не по своей вине Дымков стал проявлять любознательность к различию полов, причем вел себя как нормальный юноша, воспитанный в стерильном неведении. Порою взгляд его машинально прилипал ко всяким незастегнутым пуговкам, розовым ямочкам в сочленении локтя, ко всяким округлостям в кружевце и очаровательным завиткам волос за ухом на затылке, чего не наблюдалось у старика Дюрсо, а то с чисто гусиным изумлением, как бы удлиняясь слегка, заглядывал сверху на некоторые усложненные подробности женского телосложения, без которых легко обходился сам... Пришлось бы перечесть все бесчисленные и нехитрые штучки, фантики и конфетки, какими природа понуждает род людской на безумства и тяготы размноженья. Естественно, по недостатку посторонних женщин в этом строго замкнутом кругу дымковский интерес по дамской части обратился на ближайшую. В непрестанной и невинной пока угадке скрываемых секретов он беспредметно робел, оставаясь наедине с Юлией без наступательных покамест акций, потому что в мальчишеской манере безмерно возвеличивал все не доступное ему и, поминутно пугаясь чего-то, все бежал, сломя голову бежал от западни, но только, как всегда бывает в таких случаях, в обратную сторону от спасенья. Под воздействием нарастающего, чуть ли не враждебного порою любопытства Юлия также не пресекала его неуклюжих попыток к сближению, немедленно расшифрованных древним чутьем ее праматери. Все складывалось тем более наилучшим способом, что и старик Дюрсо, своевременно подметивший их взаимное, чуть колючее влеченье, посильно содействовал их переходу к дружбе. По отсутствию контракта между компаньонами и при участившихся бунтах младшего против суровой опеки старших такой ход привязывал Дымкова к их фамилии крепче всякого юридического документа.

Для Юлии с ее высокомерным равнодушием даже к ближайшим друзьям начинавшийся роман становился скорее инструментом для исследования неких пучин преисподних, как сама же и пошутила Сорокину неделю спустя. Не отрывая глаз, с насмешливым холодком и прищурясь, следила она за неуклюжими, несмотря на молчаливое поощрение, уловками Дымкова, не шедшими, впрочем, дальше мимолетных прикосновений... И вдруг ей стало интересно с ним! Но как ни подстрекала она его, почти научно обставляя опыт, на какой-нибудь неосмотрительный поступок, чтобы тотчас жестоко и звонко наказать за него, всякий раз Дымков безгневно пропускал мимо ушей ее грешные и оскорбительные шутки. Нормальный человек вряд ли был способен на столь безоблачное воздержание, а раз не обманщик, то существо ангельской породы и должно было в чем-то отличаться от людской. Налицо была темная и, видимо, неосознанная им неполноценность, заблаговременно выяснение которой помогло бы им избегнуть катастрофы. Надо сожалеть поэтому, что вследствие очередного ремонта Юлии не удалось сводить своего протеже в музей искусств на Волхонке, куда собиралась, и подержать чуть дольше перед микеланджеловским Давидом и другими обнаженными фигурами, сбоку следя за сменой выражений в дымковском лице: малейшее удивление доказало бы правильность ее печальных догадок.

Также подвела ошибочная, от Сорокина полученная, справка о подразумеваемом предмете. Случайно встретясь в консерватории, на круговой прогулке после первого отделения, Юлия вспомнила о его репутации всезнайки, особенно по части редкостных, наиболее бесполезных сведений. Беседа состоялась в уединенном левом уголке фойе, откуда через лестничный проход виден был оставленный без присмотра Дымков – без присмотра, зато с двойной порцией мороженого.

– Вам что-нибудь известно об ангелах, Женя? – спросила она после серии обязательных слов ни о чем.

– Ваши умственные запросы растут на моих глазах, пани. Вы так взволнованы Генделем?

– Будем считать, нормальное с годами любопытство к вещам потусторонним, – колюче и не без значения усмехнулась она. – Тряхните памятью, великий эрудит!

– Вы затронули довольно обширную тему, а вопросы маленьких детей, – тоже не без умысла вставил Сорокин, – тем и трудны, что не знаешь, куда руку протянуть на полке пропылившихся фолиантов. Боюсь, не успею втиснуть что-нибудь в рамки антракта. – Он взглянул на часы, соразмеряясь со временем в своем распоряжении. – Но если вы немножко сузите содержание вопроса...

– Хорошо. Они тоже родятся и умирают?

– К сожалению, последнее время я порастерял знакомства в этой области... но из самой логики их предназначения надо предположить, что они практически вечны. А при столь продолжительной жизни вряд ли кто из них помнит ее начало.

– Значит, они и не стареют? – отчужденно спросила Юлия, видимо, представив себя рядом с тем подозрительным парнем через тридцать лет.

– Не надо огорчаться, дорогая, – поспешил Сорокин, уловив оттенок неудовольствия в ее интонации. – Полагаю, что проживающие постоянно в земной атмосфере их резиденты, например, по наличию материального тела сгорают гораздо быстрее, чем у себя в космическом вакууме. А что, срывается предприятие?

Она трагически помолчала.

– В таком случае они не нуждаются и в любви?

– Разумеется, если речь идет о продлении рода, но ведь остаются чисто лирические побужденья. Исторический материал слишком недостаточен, а литературные шедевры, вроде пушкинского, не могут служить основой для серьезных научных выводов. Вряд ли вас устроит также очень смешная теория инкубата и суккубата, обстоятельно разработанная в средневековой демонологии... Не берусь излагать вам ее технологию. Кроме того, приводимые там сведения не могут считаться объективными, как добытые инквизицией на пытальном столе. – Вдруг лицо его оживилось. – Эврика, нашел как раз что вам надо, пани! В знаменитом апокрифе Еноха...

– Кто этот Енох?

– Он был прадед Ноя и почти из первоисточника писал о доисторических временах. У него имеется прелестная новелла, слышанная от очевидца, ангела же, про своих своевольных, впоследствии падшими наименованных собратьев. Крылатые озорники спустились по горе где-то в нынешнем Ливане и учинили скороспелые браки с девицами земного происхождения. Даже народились дети...

– Ах, даже так? – подняла брови Юлия, не спуская глаз с парня по ту сторону прохода: не обращая внимания на обступивших его ротозеев, он теперь увлеченно занимался с особо причудливой зажигалкой. – И что же, хорошие от них родились дети?

– Началось неплохо, кончилось нехорошо. Получились десятиметрового роста ребята, обучившие невинный род людской ремеслам, искусствам, заодно всяким сомнительным таинствам. Наряду с прометейскими задатками они обладали завидным аппетитом, причем заодно с гадами и падалью жрали и человечину... даже не переработанную экономической кулинарией, как ныне, во всякие гурманские деликатесы, а в натуральном виде. Не поручусь за достоверность эпизода, Тертуллиан тоже считает его неправдой, хотя она и подтверждается жестокой казнью их самих, очевидно, за развращение земли, тоже наказанной общеизвестным всемирным потопом.

Заданный Юлией вопрос выдавал ее глубокое смятение:

– Всегда какие-то факты лежат в основе легенд. Вы хоть немножко верите в эту сказку?

– Абсолютно, дорогая, – с показным порывом откликнулся он, – не для мосфильмовского парткома, разумеется...

Вслед затем вполголоса и с отвлекающими хохмами на случай подслушивающего стукача Сорокин как бы расстелил перед нею свое кредо, и непонятно было, что там проистекало от искреннего убежденья, что следовало отнести за счет словесной пены и умственного щегольства. Для него якобы дедовские мифы и отвергнутые скрижали старины – те же алгебраические уравненья, выражающие локально закрепленное соотношение величин нравственных и материальных, механику тогдашнего самосознанья. Не торопясь обогащаться иногда подозрительно навязчивой новизной, он не кидает в огонь испытанной ветоши, чтобы было чем прикрыться от ледниковой стужи или гоморрского огня при каком-то уж близком, пусть временном, но неизбежном отступленье человечества, может быть, не на одну биологическую ступень. Нет, он не принадлежит к так называемым передовым мыслителям, которые, наглядевшись на смелое и, главное, безнаказанное поведение собак в алтарях, усвоили их опыт для своих прогрессивных дел... и вот уже подобно завоевателям прошлого карабкаются на античные статуи в намерении отрубить носы в ознаменование победы над ними...

– И как мы ни шумим, – продолжал он с запросом куда-то и бравадой, – мир все равно мчится в свой непроглядный, почти по Еноху – без признаков и счастья, и жизни, такой плотный мрак, что можно резать ножом. Хотя все его орбиты вычислены на тысячелетия вперед, вряд ли кого может интересовать что-либо, имеющее произойти без него. Средоточие не там, где летят и кружатся неоправданной сложности системы, ибо в конце концов божественное блаженство можно было организовать проще и дешевле, без применения материи, как от века пользовался им все тот же алгебраический ее создатель. Истинное бытие наступает лишь там, где теплится моя мысль, которая и дарует всей наблюдаемой карусели математический патент на существованье. С уходом мысли она исчезает в одной из складок большого сущего, а на смену, там, где я, возможно, выступит какая-то иная, непохожая, в соседней пазухе скрытая вероятность... Словом, верю в бесчисленное их количество где-то рядом, возле меня! – заключил он в своем обычном стиле, как всегда с Юлией шалил.

Сердитая билетерша в последний раз позвала их в зал из опустевшего фойе. Дымкову из буфета было ближе идти на места через смежный проход, и таким образом Юлия на сей раз счастливо избегла необходимости содействовать его знакомству с Сорокиным, которое состоялось лишь через полгода, зато в куда более стесненных обстоятельствах. Она просто боялась своей дружбой с подозрительным циркачом, хотя бы и в зените его славы, уронить себя во мнении иронического и просвещенного режиссера, от которого зависела ее собственная.

Одновременно были предприняты шаги выведать кое-какие тайности и у самого Дымкова, причем некоторые из попыток Юлии, с глазу на глаз и с применением веками проверенных женских вольностей, в нормальных условиях можно было бы приравнять к допросу первой степени. Следствие велось, однако, в форме шутливой анкеты о быте ангелов, ссорятся ли между собою, ходят ли в гости один к другому или общаются только в общенебесных ассамблеях, квартируют ли раздельно или в казарменных общежитиях, а для сна располагаются ли в растяжку на космических туманностях или цепляются за что-нибудь, повисая вниз головою в пустоте. И так как ангелам, посланцам в переводе, положено быть всегда наготове, при должности, то имеют ли они на зверском морозе обогреваемые караулки, вешалки для крыльев и домино на столиках от космической скуки...

Дымков безгневно улыбался, молчал и только, глаз на женщину не поднимая, все чиркал безотлучную зажигалку, оглаживая пламя как прирученного зверька. А он потому взор опускал, что, по всей очевидности, не постигал смысла совершаемых Юлией разнообразных и настойчивых вольностей, стеснялся показать ей их напрасность.

– Как видно, небесные секреты охраняются у вас построже военных земных. Может, и похвально, но я тоже не выношу плутни, оскорбительной для моего самолюбия. Но изреките же что-нибудь в утешение, ангел мой!

Он печально покачал головой:

– Живущему сутки трудно понять существующее вечно.

– В таком случае, – жестко смеялась Юлия, – вы хорошо сохранились для вашего возраста!

Тогда дознание приобретало оттенок пытливой и невинной любознательности об ангельских трудах, обязанностях и, между прочим, о собственной дымковской специальности. Кстати, выяснилось окольным путем, что там, у себя, Дымков имел косвенное отношение к ведомству времени, и его мучительница постаралась уточнить его штатную должность: хранитель кладовой, экономист-статистик по учету или же непосредственно занимается выдачей товара неродившимся пока потребителям. И так как все сущее смертно в мире, то и вынуждено стоять в очереди у распределительного дымковского окошка: звезды, одуванчики, левиафаны, петухи и улитки, тоже и мы сами, зябкие и зыбкие тени в простынях и с дырками покамест вместо лица. И если обстоит так, как она придумала, то какое оно – время, похоже ли на мелкий просеянный песок, медную проволоку или, скажем, загустевшее оливковое масло?

– Вы хотите сделать мне больно, потому что не верите в меня, а не верите от обиды, что именно я ангел.

– Но, дорогой мой, для пылания веры требуется регулярное поступление горючего, хотя бы обыкновенный керосин... а в вашем случае его нужно втрое. У вас жуткая внешность, Дымков... Втиснулся в первопопавшееся тело, хотя по вашему положению можно было поинтереснее подобрать!.. Да и то содержите в вопиющей небрежности. В самом деле, небритый, в мятом пиджаке и уж, наверно, на дурном счету у прачек... а вдобавок целый день валяетесь в ботинках где придется. Да у вас без движения скоро ноги отомрут, хотя, я так полагаю, ангелу с его крыльями ноги лишь обременительный придаток!

– Вот это правда, там у нас пешком не походишь, в один конец никакого бессмертия не хватит! – в тоне корректной и вполне равноценной шутки откликнулся Дымков, чем и вызвал у Юлии неожиданную, не без досады переоценку своих умственных возможностей.

Мелькнула было мимолетная догадка, что вся его показная простота, беспечная распущенность порою – не маска ли, обязательная для всякого лазутчика в глубоком вражеском тылу. Видимо, технология предположительной деятельности и толкнула Юлию на косвенный и довольно точный вопрос:

– О, при желании у вас нашлось бы немало о чем рассказать, но... умолкаю. И не сочтите за попытку выведать ваши служебные связи, а только... Наверно, у вас имеются интересные знакомства и в кругу дьяволов?

Свой вопрос Юлия задала незначащим, чисто бытовым тоном и к удивлению своему без промедления получила невозмутимый ответ в плане все той же полусерьезной болтовни ни о чем.

– Разве только издали пока, ведь я у вас впервые!.. Но, возможно, мне еще доведется встретиться с кое-кем из них. Есть дело к ним или захотелось взглянуть для самообразования?

Она пожала плечами:

– Особого стремления не имею.

Она прибавила вскользь насчет сомнительного удовольствия созерцать голую и вертлявую чугунного цвета шпану и получила в ответ резонное возражение, что не все же они работают в пекле: оба по различающимся причинам и в мыслях не допускали его существованья. Видимо, Юлия должным образом оценила, что в пусть недолгой словесной игре Дымков с честью продержался на уровне принятого в ее кругу легковесного, обтекаемого острословья, – во всяком случае, с той поры ее прежнее, чуть высокомерное обращение с ним вошло в рамки приблизительного равенства.