Сесиль Брэдшоу смял "Доклад Хэвн-Херста". Он положил его в большую пепельницу, поднес к нему зажженную спичку и не отрывал от него взгляда, пока доклад не сгорел.
      - Возблагодарим Всемогущего, что у нас хватает мужества отвечать за свои прегрешения, - прошептал он.
      Палестинский вопрос был отдан на рассмотрение Организации Объединенных Наций.
      Глава 7
      Была уже поздняя весна 1947-го года, Ари совершенно исчез из жизни Китти Фрэмонт. После экскурсии на гору Табор она его больше не видела и не имела о нем никаких известий. Если он что-нибудь и передавал через Иордану, та ничего ей не сообщала. Обе женщины почти не разговаривали друг с другом. Китти пыталась быть терпимой, но Иордана не шла на сближение.
      Вопрос о Палестинском мандате был передан на рассмотрение ООН. Аппарат Объединенных Наций как раз создавал специальный комитет из представителей малых и нейтральных государств, который должен был изучить проблему и представить свои рекомендации Генеральной Ассамблее. Национальный Совет и Всемирная сионистская организация дали согласие на посредничество ООН. С другой стороны, арабы прибегали к угрозам, бойкотам, шантажу и прочему нажиму, чтобы только не допустить беспристрастного решения Палестинской проблемы.
      В Ган-Дафне военное обучение в рамках Гадны шло вовсю. Молодежная деревня была превращена в крупный склад оружия. Дети чистили доставляемые винтовки, а затем переправляли их на грузовиках селения в населенные пункты Хулы и в подразделения Палмаха. Карен частенько отправляли на такие задания по переправке оружия. Она, как и остальные дети села, отправлялись на эти задания беспрекословно. У Китти прямо сердце замирало каждый раз, но приходилось помалкивать.
      Карен упорно, хоть и тщетно, продолжала поиски отца. Надежда, казавшаяся в лагере Ля Сиотат столь реальной, сильно поблекла.
      Девушка поддерживала регулярную связь с Ханзенами. Карен писала каждую неделю, и каждую неделю приходило письмо, а то и посылочка, из Копенгагена. Мета и Ааге Ханзен уже оставили всякую надежду заполучить ее назад. Если даже Карен не найдет отца, в ее письмах было нечто новое, явно указывавшее на то, что она для них навсегда потеряна. Еврейство Карен и ее связь с Палестиной стали почти совершившимся фактом. Единственное исключение была Китти Фрэмонт.
      Дов Ландау по-прежнему вел себя странно и противоречиво. Бывало, он вырвется из своего уединения, и в эти минуты его дружба с Карен становилась еще более глубокой. Но тут же Дов, словно испугавшись собственной отваги и белого света, забирался обратно в свою скорлупу. В те минуты, когда он бывал в состоянии трезво расценивать свое поведение, Дов ненавидел самого себя за те огорчения, которые он доставлял Карен.
      Но тут же он проникался жалостью к самому себе и одновременно ненавидел и любил девушку. Он чувствовал, что не должен слишком влиять на Карен, но, с другой стороны, он не мог решиться оборвать свою единственную связь со внешним миром. Когда он снова погружался в свою озлобленность, он, бывало, часами сидел и смотрел на синий номер, наколотый на его руке. Затем он с остервенением бросался на книги и чертежи и не замечал ничего вокруг. Но всякий раз Карен удавалось вытащить его снова на поверхность. Как бы он ни злобствовал, перед ней он был бессилен.
      За время, проведенное в Ган-Дафне, Китти Фрэмонт стала прямо-таки незаменимой в селе. Доктор Либерман опирался на нее все больше и больше. То обстоятельство, что все относились к ней как к хоть и сочувствующему, но все-таки постороннему лицу, позволяло ей частенько оказывать то особое и благотворное влияние, которое свойственно только людям "со стороны". Дружба с доктором Либерманом радовала ее бесконечно. Она совершенно вошла в жизнь Ган-Дафны и прямо творила чудеса с травмированными детьми. Но какой-то невидимый барьер все-таки оставался. Она сознавала, что она сама отчасти причина тому, но она этого хотела.
      С Брусом Сатерлэндом Китти чувствовала себя гораздо свободней, чем с жителями Ган-Дафны. Тут она была в своей стихии и с возрастающим нетерпением ждала тех выходных дней, когда отправлялась с Карен к нему в гости. В его обществе она еще яснее чувствовала разницу между собой и евреями.
      Харриэт Зальцман дважды приезжала в Ган-Дафну. Оба раза старушка умоляла Китти принять на себя руководство новым центром Молодежной Алии в районе Тель-Авива. Китти обладала незаурядными организаторскими способностями, и все у нее шло как по маслу. Это и ее богатый профессиональный опыт были очень нужны в других местах, где дела шли не так гладко, как в Ган-Дафне. Харриэт Зальцман понимала, что именно то обстоятельство, что Китти - человек со стороны, окажет в высшей степени благотворное влияние на Молодежное селение.
      Китти отклонила предложение. Она хорошо устроилась в Ган-Дафне, а главное, Карен чувствовала себя там совершенно как дома. У нее не было честолюбивых стремлений и она вовсе не собиралась делать карьеру в рамках Алият Ганоар.
      Главным же было то, что она не хотела занимать должности, где ей пришлось бы нести ответственность за военное обучение и нелегальную переправку оружия. Это сделало бы ее соучастником.
      А Китти хотела оставаться нейтральной. Ее деятельность должна оставаться и впредь чисто профессиональной, а отнюдь не политической.
      К Карен Клемент Китти Фрэмонт относилась как старшая сестра, заменяющая родителей. Китти сознательно стремилась к тому, чтобы Карен не могла обходиться без нее. Память о Ханзенах блекла все больше, а поиски отца пока никаких результатов не дали. Таким образом, оставался один Дов. Но Дов ничего не давал взамен. Китти всячески поощряла зависимость девушки от нее. Она хотела, чтобы девушка не просто нуждалась в ней, но нуждалась до такой степени, чтобы это чувство зависимости могло одолеть ее тайного противника силу "Эрец Исраэль".
      Так проходили недели, а с ними - и праздники. Первым, на исходе зимы, наступил праздник деревьев "Ту-Бишват". По этому случаю евреи, фанатики разведения лесов, сажают по всей стране сотни тысяч новых деревьев.
      К концу марта наступил день павших героев. Иордана Бен Канаан повела отряды Гадны в Тель-Хай, у самой границы, где Барак и Акива перешли из Ливана в Палестину. Теперь это была священная земля. Бойцы Палмаха и молодые бойцы Гадны собрались у могилы Трумпельдора, чтобы воздать честь героям нового времени.
      Затем наступил славный праздник Пурим. По всей Ган-Дафне носились ряженые, село утопало в гирляндах, венках и ярких украшениях и всюду царила атмосфера настоящего карнавала. Была прочитана вслух книга Эсфири, где рассказывается, как царица Эсфирь спасла от гибели евреев, обитавших тогда в персидском царстве. И как Аман амалекитянин замыслил истребить евреев, но Эсфирь разоблачила его и спасла народ свой. Могила Эсфири находилась тут же на границе, у Форт-Эстер, где и проводилась часть празднеств. Рассказ о Пурим звучал совершенно реально для детей Ган-Дафны, так как почти все они были жертвами более позднего Амана, которого звали Адольфом Гитлером.
      Затем праздновали исход из Египта, еврейский праздник Пасхи.
      Праздник Лаг-Баомер падает на полнолуние, ровно на тридцатый день по окончании Пасхи. В этот день отмечается второе восстание евреев против римлян. Воздается честь великим учителям, похороненным в Тивериаде, в Сафеде и в Мероне. Тут находятся могилы Моисея Маймонида, бессмертного философа и врача, и ряда других великих учителей: рабби Хии, рабби Элиезера, рабби Кагана, а также великого революционера, рабби Акивы. Тут же в Тивериаде находится также могила рабби Меира Чудотворца. Празднества начинаются в Тивериаде, затем переносятся в Сафед, а из Сафеда благочестивые евреи выходят толпами в Мерон, где похоронены рабби Иоханан Гасандлар, - Сапожник, - а также Гилел и Шамай. В Мероне сохранилась часть древней синагоги с дверью, в которую должен будет пройти Мессия, когда он явится.
      Однако из всех чтимых в Лаг Баомер учителей наибольшие почести воздавались рабби Шимону Бар-Иохаи, Бар-Иохаи восстал против римских эдиктов, запретивших иудаизм. Он сбежал в селение Пекиин и жил там в пещере. Господь дал ему в пищу рожковое дерево и родник - для питья. Так он прожил в пещере семнадцать лет. Только раз в год он отправлялся на один день в Мерон, чтобы обучать своих учеников Торе, запрещенной римлянами.
      И мусульмане, и христиане признают, что они обязаны своими религиями этим еврейским учителям, которые, скрываясь, уберегли иудаизм. Без иудаизма и святой Торы ни христианства, ни ислама не было бы, так как обе эти религии уходят своими корнями в Тору, и именно из принципов иудаизма почерпнули они жизнь и живую душу.
      Скрываясь в пещере, Бар Иохаи написал книгу "Зогар" - "Сияние", - где излагаются основы мистического учения Кабалы. Хассиды и члены восточных общин стекались со всех уголков Палестины в Тивериаду и Сафед, откуда отправлялись в Мерон, чтобы провести несколько суток в молитве, чтобы петь, плясать и воспевать рабби Симона Бар Иохаи.
      В мае дожди прекратились, долина Хулы и горы Сирии и Ливана покрылись сочной зеленью, низины густо заросли полевыми цветами, по всей Галилее пышно расцвели красные, и белые, и оранжевые ранние розы, а Ган-Дафна стала готовиться к очередному празднику. Наступил праздник Шавуот, праздник уборки первых плодов нового урожая.
      Все праздники, так или иначе связанные с обработкой земли, были особенно близки сердцу палестинских евреев. В Ган-Дафне стало традицией, что на Шавуот в детское поселение съезжались делегации со всей долины Хулы, чтобы принять участие в празднествах.
      И снова селение принарядилось словно для карнавала, когда мошавники приехали на грузовых машинах из Яд-Эля. Приехала и Сара Бен Канаан.
      Приезжали из пограничного кибуца Кфар-Гилади, расположенного на самой границе с Ливаном; из Айелет Га-шахар и из Эйн-Ора. Приезжали из кибуца Дан на сирийской границе, и из кибуца Манара, расположенного на самой вершине.
      Доктор Либерман был разочарован тем, что из Абу-Йеши прибыла делегация, не составлявшая по численности и половины против прошлых лет, и что Taxa не приехал вовсе. Он сказал об этом Харриэт Зальцман и Китти. Причины были ясны всем; это были весьма досадные причины.
      Китти старалась встречать каждую машину. Она надеялась, что Ари Бен Канаан приедет тоже, и ей так и не удалось скрыть своего разочарования, когда он так и не приехал. Иордана, с язвительной ухмылкой на лице, внимательно следила за Китти.
      Из Форт-Эстер пришло несколько английских солдат. Они принадлежали к "друзьям", которые всегда предупреждали селение, когда ожидалась облава.
      Целый день не прекращалось веселье. Шли спортивные соревнования, гости знакомились с разукрашенными классными комнатами и учебными мастерскими; на лужайке в центре селения танцевали Хору, а столы, расставленные под открытым небом, прямо ломились от угощений.
      Когда стало темнеть, все направились в летний театр, сцена которого была встроена в выемку на одном из склонов. Вокруг театра росли хвойные деревья. Вскоре театр был забит до отказа, и сотни гостей расположились на лужайке вокруг. Внезапно на соснах всюду вспыхнули гирлянды разноцветных лампочек.
      Оркестр Ган-Дафны исполнил "Гатикву" - "Надежду", - затем доктор Либерман произнес короткую приветственную речь и открыл праздничный парад. Он вернулся на свое место, где рядом сидели Китти, Сатерлэнд и Харриэт Зальцман.
      Возглавила парад Карен. У Китти сжалось сердце, когда она увидела девушку верхом на белом коне, с огромным знаменем в руках, где на белом фоне красовался синий Маген-Давид. На ней были синие брюки, вышитая крестьянская блузка, на ногах - сандалии. Волосы были заплетены косичками, спускавшимися на ее маленькую девичью грудь.
      Китти вцепилась в подлокотники кресла. Карен выглядела как олицетворение еврейского духа!
      Неужели я ее теряю? Неужели теряю? Знамя развевалось на ветру, лошадь на мгновение закапризничала, но Карен живо справилась с ней.
      Она ушла от меня, как ушла и от Ханзенов, - подумала Китти.
      Харриэт Зальцман посмотрела на Китти, и та опустила глаза.
      Карен отъехала в тень, а за ней на освещенный прожекторами пятачок потянулись пятеро тракторов Ган-Дафны, начищенных до блеска. Каждый трактор тащил за собой прицеп, нагруженный фруктами, овощами и снопами, взращенными на полях селения.
      За тракторами пошли джипы, грузовики и пикапы, утопающие в цветах. Продефилировали грузовики, набитые детьми в крестьянской одежде с вилами, граблями, серпами и прочими крестьянскими орудиями в руках.
      Затем наступила очередь скота. Во главе шли коровы, нарядно разукрашенные лентами и цветами, лоснящиеся лошади с заплетенными гривами и хвостами. За ними последовали овцы и козы, а под конец дети весело провели и пронесли своих собак, кошек, обезьянку, морских свинок и детские личики прямо светились любовью.
      Затем другие дети пронесли одежду, пошитую из полотна, которое они сами соткали из льна, собственноручно ими взращенного; они носили газеты, которые они сами выпускали; плакаты, корзины, керамику и прочие художественные изделия, изготовленные собственными руками. Завершили парад спортивные команды.
      Когда парад подошел к концу, публика наградила участников бурными аплодисментами.
      К доктору Либерману подошла его секретарша и что-то шепнула ему на ухо.
      _ Извините, пожалуйста, - сказал он, - но меня срочно вызывают к телефону.
      - Только не задерживайся, - бросила ему вдогонку Харриэт Зальцман.
      Свет внезапно потух, и летний театр погрузился на мгновение в темноту. Тут же прожекторы осветили сцену. Поднялся занавес, а барабан и флейта из тростника исполнили какую-то древнюю мелодию. Дети начали разыгрывать в лицах историю Руфи. Спектакль был задуман как пантомима на фоне грустной мелодии, исполняемой двумя инструментами.
      Костюмы маленьких артистов были подлинными. Их танцы в точности повторяли медленные и томные телодвижения времен Руфи и Ноэми. Затем на сцене появились танцоры, которые исполнили дикие и старинные пляски, вроде тех, которые Китти пришлось видеть на горе Табор.
      Как сильно волнует этих детей воскрешение давно минувших событий их прошлого, - подумала Китти. С каким воодушевлением стремятся они восстановить славу Израиля!
      И вот на сцену вышла Карен, и в публике воцарилось глубокое молчание. Карен исполняла роль Руфи. Ее телодвижения рассказывали простую и прекрасную историю девушки-моавитянки и ее свекрови-еврейки на их пути в Бейт-Лехем - Дом Хлеба.
      Историю про любовь и про единого Бога, которая ежегодно рассказывалась в праздник Шавуот с незапамятных времен Маккавеев.
      Руфь была чужая в еврейской стране. Но от Руфи вел свое происхождение царь Давид.
      Китти не отрывала глаз от Карен, когда Карен-Руфь сказала Ноэми, что она последует за ней в страну евреев.
      "Куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом и твой Бог моим Богом".
      Китти пала духом, как никогда раньше. Разве могла она разубедить Карен? Она, Китти Фрэмонт, была чужая. Она всегда останется чужой. Иностранкой среди евреев Она не могла сказать так, как сказала Руфь: "Народ твой будет моим народом". Значило ли это, что она потеряет Карен?
      Секретарша доктора Либермана дотронулась до плеча Китти.
      - Доктор Либерман просит вас сейчас же в свой кабинет, - шепнула она.
      Китти извинилась и незаметно ушла. Она поднималась по тропе, затем обернулась и еще раз посмотрела сверху на театр, где дети исполняли как раз танец жнецов, а Карен прикорнула у ног "Вооза". Она повернулась и направилась в селение.
      Было темно, и ей приходилось ступать осторожно, чтобы не споткнуться об пенек. Китти зажгла фонарик. Она пересекла центральную лужайку и прошла мимо статуи Дафны. Сзади продолжали звучать барабан и плачущая флейта. Освещая себе путь фонариком, Китти торопливо направилась к зданию администрации.
      Она открыла дверь, ведущую в кабинет доктора Либермана.
      - Боже мой! - воскликнула она, напуганная его видом. - Что произошло? У вас такой вид, словно...
      Нашли отца Карен, - прошептал он.
      Глава 8
      На следующее утро Брус Сатерлэнд повез Китти и Карен в Тель-Авив. Китти воспользовалась предлогом, что ей нужно сделать несколько срочных покупок; заодно она покажет девушке город. Они приехали незадолго до обеда и поселились в гостинице Гат Римон, расположенной на улице Гаяркон прямо на набережной. После обеда Сатерлэнд распрощался с ними и ушел. В полдень магазины закрыты, так что Китти и Карен побродили немного по песчаному пляжу тут же у гостиницы, а заодно искупались.
      В три часа Китти вызвала такси. Они поехали в Яффу, где, как сказал ей один из сотрудников, можно купить по дешевке прекрасные арабские и персидские изделия из бронзы и меди. Китти хотела купить кое-что для своего коттеджа. Такси завез их в узкую, людную улицу, расположенную в самом центре "блошиного базара" Яффы. Ряд лавок поместился прямо в бойницах древней крепостной стены времен крестоносцев. Они остановились у одной из дыр, у входа в которую сидел грузный мужчина в красной феске, опущенной на глаза, и дремал. Китти и Карен принялись рассматривать лавку. Это было крошечное помещение размером меньше двух метров на два, сплошь увешанное утварью, урнами, подносами, подсвечниками, тазами и чем угодно. Пол не подметали уже по меньшей мере десять лет.
      Толстый араб почувствовал, что явились покупатели, и тут же проснулся. Галантным жестом он пригласил дам в лавку. Он сбросил с двух ящиков какой-то медный товар, предложил женщинам сесть, а сам выбежал и послал старшего сына за кофе для почетных гостей.
      Вскоре кофе был подан. Китти и Карен вежливо отпили глоточек и обменялись любезными улыбками с хозяином. Сын, олицетворение тупости, остановился у порога и глазел. У входа собрались человек шесть любопытных и тоже глазели. Попытки вступить в беседу оказались тщетными. Язык пытались заменить восклицаниями, жестами, телодвижениями, хотя Карен свободно говорила по-датски, по-французски, по-немецки, по-английски и на иврите, а Китти кроме английского, знала еще испанский и немного разговаривала по-гречески. Зато араб ничего не знал, кроме своего арабского. Он снова услал своего сына на этот раз за переводчиком блошиного базара, и через несколько минут тот действительно явился. Язык переводчика только отдаленно напоминал английский, но он не жалел усилий, и торг начался.
      Китти и Карен покрутились по лавке, сдувая пыль с инкрустированных изделий, покрытых вековым слоем грязи, лучше всего другого свидетельствующим о их подлинности. Порывшись с типично женской основательностью минут сорок в лавке, Китти и Карен успели осмотреть и ощупать все, что там было. Они отобрали пару ваз, три изящных арабских кофейника с удлиненным горлом, и огромный персидский поднос, сплошь покрытый ручной гравировкой, изображающей, по-видимому, какую-то длинную легенду. Китти спросила о цене, но поставила условие, чтобы все это было должным образом очищено, начищено и доставлено в гостиницу. Кучка зевак у входа подошла еще ближе, а хозяин и переводчик оживленно заговорили между собой.
      Наконец переводчик повернулся к покупательницам и, вздыхая, сказал:
      - Мистер Аким, его сердце совсем разбито. Расстаться эти сокровища. Поднос, он клянется Аллахом, ему триста лет.
      - А сколько надо заплатить, чтобы снова склеить разбитое сердце мистера Акима? - спросила Китти.
      - Только для вас, для вашей дочки, такой прекрасной, мистер Аким делает специально скидку. Берете все, тогда шестнадцать фунт стерлинг.
      - Это даром, - шепнула Китти своей спутнице.
      - Но Китти, ты не можешь заплатить ему, не торгуясь! - возмутилась Карен. - Ты ему испортишь все настроение, если не поторгуешься.
      - Надо немедленно взять и смыться, - ответила Китти шепотом. - За один этот таз в Штатах пришлось бы заплатить триста, а то и четыреста долларов.
      - Китти, пожалуйста! - взмолилась Карен. Она решительно выступила вперед, и улыбка мгновенно сошла с лица Акима.
      - Девять фунтов и ни гроша больше, - твердо заявила она. Переводчик передал это контрпредложение мистеру Акиму. Мистер Аким был оскорблен до глубины души. Он начал божиться и плакаться.
      Он не может, не имеет права; у него семья. Снова подвело его доброе сердце; только из-за него он назвал такую небольшую цену. Вещи, отобранные дамами, настоящие антикварные ценности. Дамы это прекрасно знают. Он клянется своей честью, честью своего отца, бородой пророка. Тринадцать фунтов.
      - Двенадцать, но окончательно.
      Аким чуть не зарыдал. Это себе же в убыток, но что может делать: он всего навсего нищий араб.
      - Двенадцать с половиной.
      - По рукам.
      Когда сделка состоялась, снова пошли улыбки: в самой лавке и у дверей. Стороны долго трясли друг другу руки, Аким цветисто благословлял Китти и Карен, а также их потомство до седьмого колена; затем Китти оставила Акиму адрес гостиницы и велела доставить тщательно очищенные покупки в гостиницу, где с ним и рассчитаются. Протянув на чай переводчику и тупице-сыну, Китти и Карен вышли из лавки.
      Они шатались по блошиному базару и не переставали изумляться, как это можно втиснуть столько товара в эти крошечные лавчонки, а заодно - столько грязи всюду. Когда они дошли до угла, мужчина с внешностью сабры подошел к Карен, пошептался с ней на иврите и тут же скрылся.
      - Чего ему надо было?
      - Он по одежде определил, что я еврейка. Хотел знать, англичанка ли ты. Я ему сказала, кто ты такая, и тогда он посоветовал нам немедленно вернуться в Тель-Авив. Тут заваривается какая-то каша.
      Китти окинула взглядом улицу, но мужчины и след простыл.
      - Наверно, Маккавей, - сказала Карен.
      - Давай уйдем отсюда.
      Только когда они покинули Яффу, Китти снова успокоилась. Они подъехали к углу улицы Алленби и бульвара имени Ротшильда. Вдоль улицы Алленби шли ряды новеньких магазинов, а бульвар имени Ротшильда, нарядный и широкий, был застроен ультрасовременными трехэтажными жилыми домами и утопал в зелени. Он составлял разительный контраст блошиному рынку в Яффе. Машины и автобусы шли сплошным потоком, а пешеходы торопились, как всюду торопятся в крупных городах.
      - Прямо дух захватывает, - сказала Карен. - Я ужасно рада, что поехала с тобой. Трудно даже представить, что все, кого ты здесь видишь: шофера, официанты и продавцы, - евреи. Они построили настоящий большой город... еврейский город. Ты вряд ли понимаешь, что это значит... город, в котором все принадлежит евреям.
      Слова Карен раздражали Китти.
      - У нас живет в Америке много выдающихся евреев, Карен, и они очень счастливы и в полном смысле слова американцы.
      - Да, но это все-таки не то, что еврейское государство. Знать, что где бы ты ни находился, что бы ты ни делал, есть на свете уголок, где ты нужен, и который принадлежит лично тебе.
      Китти порылась в сумке и достала оттуда клочок бумажки.
      - Вот адрес. Где бы это могло быть? Карен посмотрела на бумажку.
      - Да через два квартала. Когда ты наконец научишься читать на иврите?
      - Боюсь, никогда, - ответила Китти, затем быстро добавила: - Я чуть не вывихнула себе челюсть вчера, когда пыталась сказать несколько слов.
      Они нашли адрес. Это был магазин готовой одежды.
      - Что ты собираешься купить? - спросила Карен.
      Я собираюсь купить тебе приличный гардероб.
      Это подарок от Сатерлэнда и от меня.
      Карен остановилась как вкопанная.
      - Я не могу, - сказала она.
      - Но почему, дорогая?
      - А чем эта одежда плоха?
      - Она хороша для Ган-Дафны... - сказала Китти.
      - Никакой другой одежды мне не надо, - упорствовала Карен.
      Она частенько ведет себя точь в точь как Иордана, - подумала Китти.
      - Карен, не забывай, что ты молодая девушка. Никаких принципов ты не предашь, если наденешь иногда более приличное платье.
      - А я горжусь тем, что...
      - Да ладно тебе! - решительно оборвала ее Китти.
      Ты с каждым днем становишься все более похожей на сабру. Когда ты куда-нибудь едешь со мной, тебе нужно одеться так, чтобы мы с Сатерлэндом могли немножко гордиться тобой.
      Китти начинала сердиться и в ее голосе слышалась твердая непреклонность. Карен прикусила язык и пошла на попятную. Она краем глаз покосилась на разодетые манекены в витрине.
      - Это нечестно по отношению к остальным девочкам, - сделала она последнее усилие.
      - Мы спрячем эти платья под винтовками, если это доставит тебе удовольствие.
      Несколько минут спустя она уже вертелась перед зеркалом как истая женщина и была ужасно рада, что Китти проявила такую настойчивость. Было так приятно чувствовать на себе эти вещи и смотреть на себя в зеркало! Когда еще она носила такие нарядные вещи? В Дании, пожалуй... но это было так давно! Китти была в не меньшем восторге, видя как Карен превращается у нее на глазах из крестьяночки в изящную девушку. Затем они обошли всю улицу Алленби, заходили в магазины, покупали то одно, то другое, и наконец, нагруженные свертками добрались до площади Мограби, где начиналась улица Бен Иегуды. Усталые они присели к столику ближайшего кафе тут же на тротуаре. Карен жадно ела мороженое и не сводила широко открытых глаз с улицы и с прохожих.
      Она сунула в рот волную ложечку мороженого и сказала:
      - Это самый прекрасный день, сколько я себя помню. Как жаль, что с нами нет Дова и Ари.
      Какая она прелесть, - подумала Китти. Она так добра, что думает только о других.
      Карен погрузилась в размышления, выковыривая из стакана остатки мороженого.
      - Я частенько думаю, что нам с тобой досталась пара кислых лимонов.
      - Нам с тобой?
      - Ну, как же... ты и Ари, я и Дов.
      - Я не знаю, откуда ты взяла, что между мной и мистером Бен Канааном есть что-нибудь, но если ты так думаешь, то ты глубоко ошибаешься.
      - Ха-ха-ха, - ответила Карен. - Не от этого ли ты вывихивала себе шею вчера, осматривая каждый грузовик? Кого же ты там высматривала, если не Ари Бен Канаана?
      - Гм, - пробормотала Китти, отпив глоток кофе, чтобы скрыть смущение.
      Карен вытерла губы и пожала плечами.
      - Да хоть кого спроси, все знают, что ты к нему неравнодушна.
      Китти строго посмотрела на Карен.
      - Уж больно ты умна...
      - Ты только попробуй отрицать. Я тогда возьму и заору об этом во весь голос на иврите. Китти вскинула руки.
      - Сдаюсь. Может быть, ты поймешь когда-нибудь, что мужчина может нравиться женщине, которой перевалило за тридцать, но что это все-таки решительно ничего не значит. Ари мне нравится, я не стану отрицать, но все-таки я должна разочаровать твое романтическое воображение: ничего серьезного между нами нет.
      Карен смотрела на Китти, и ее взгляд ясно говорил, что она не верит ни единому ее слову. Девушка вздохнула, придвинулась поближе, взяла Китти за руку, словно собиралась поделиться с ней бог весть какой тайной, и с девичьей искренностью серьезно сказала.
      Ты очень нужна Ари, я это знаю точно.
      Китти похлопала Карен по руке и поправила выбившийся у нее на голове локон.
      - Хотела бы я быть снова шестнадцатилетней девочкой, и чтобы все представлялось мне таким простым и незапутанным. Нет, Карен, Ари Бен Канаан принадлежит к той категории суперменов, которым никто не нужен и которые полагаются исключительно на свои собственные силы. Ари Бен Канаан не нуждается ни в ком с того самого дня, когда отец всунул ему в руки воловий кнут. Его кровь состоит из малюсеньких частиц стали и льда, а сердце у него - просто насос, как вон тот двигатель у автобуса. Из-за этого ему неведомы простейшие человеческие чувства.
      Она замолчала и ее взгляд неподвижно смотрел куда-то поверх головы Карен.
      - Но все-таки ты его любишь.
      - Да, - вздохнула Китти, - я его люблю, и то, что ты сказала, - правда. Нам с тобой досталась пара кислых лимонов. Ну, а теперь вернемся в гостиницу. Я хочу, чтобы ты успела переодеться и нарядиться как принцесса. У нас с Брусом есть сюрприз для тебя. И прическу сделаем тебе.
      Когда Сатерлэнд явился на ужин, Карен действительно выглядела как принцесса. Сюрприз заключался в том, что они все отправились в национальный театр "Габима" на "Лебединое озеро". Играл оркестр Палестинской филармонии.
      В продолжение всего балета Карен сидела, нагнувшись вперед, на краешке стула и не сводила глаз с прима-балерины, плывущей по сцене. Божественная красота этого балета произвела на девушку потрясающее впечатление.
      Господи, как же все это прекрасно! - думала Карен. Она уже почти забыла, что на свете существуют такие вещи, как балет. Какое это счастье, что у нее есть Китти Фрэмонт. Сцена утопала в синем свете, оркестр бурно исполнил финал, где Зигфрид побеждает злого фон Ротбарта, а на сцене лебеди превратились в женщин. По лицу девушки текли слезы радости.
      Китти следила больше за Карен, чем за балетом. Она чувствовала, что разбудила в сердце девушки что-то такое, что дремало там под спудом. Может быть Карен начинала понимать, что на свете, к которому принадлежала когда-то и она сама, есть вещи не менее важные, чем зеленые поля Галилеи. Китти снова приняла решение держать это чувство всегда живым в душе Карен. Как бы евреи ни завладели ею, а было все-таки и что-то такое, на что их власть никогда полностью не распространится.
      Завтра Карен увидится со своим отцом, и ее жизнь примет новое направление. Нет, Китти все-таки добилась кое-чего за этот день,
      Они вернулись в гостиницу поздно. Карен была вне себя от счастья. Она рывком открыла входную дверь, и, танцуя, прошла по вестибюлю. Английские офицеры изумленно подняли брови. Китти услала ее наверх и велела приготовиться ко сну, а сама она подошла с Сатерлэндом к стойке бара, чтобы выпить еще по одной рюмке на сон грядущий.
      - Вы ей уже сказали про отца?
      - Нет еще.
      - Хотите, я пойду с вами?
      - Нет, я лучше... сама.
      - Конечно, конечно.
      - Только потом мне бы хотелось, чтобы вы были здесь.
      - Буду здесь.
      Китти встала и поцеловала Сатерлэнда в щеку.
      - Спокойной ночи, Брус.
      Карен все еще танцевала в номере, когда вошла Китти.