Это, конечно, была большая честь для старика, и он сказал, что приедет. Сара воспользовалась этой поездкой, чтобы взять с него твердое обещание, что он сходит к врачу и даст себя хорошенько обследовать. Они отправились в Хайфу дней на пять раньше, Барак действительно лег в больницу на обследование и оставался там до кануна Дня Независимости.
      - А что сказали врачи? - спросила Сара. Барак рассмеялся.
      Плохое пищеварение и старость. Они мне дали какие-то таблетки.
      Сара хотела знать подробности.
      - Да брось ты это, - ответил он. - Мы ведь праздновать День Независимости приехали.
      Народ прямо валом валил в Хайфу в этот день. На собственных и на попутных машинах, на самолетах, поездом. Город прямо кишел людьми. В номере гостиницы, где остановился Барак, отбою не было от посетителей, желавших засвидетельствовать ему свое почтение.
      Вечером молодежные группы открыли торжества красочным парадом с факелами. Они продефилировали перед утопающим в зелени зданием Муниципалитета на Гар-Га-кармель, а после обычных речей на горе был устроен фейерверк.
      Десятки тысяч людей толпились вдоль всей улицы Герцля. Громкоговорители передавали музыку, и на каждом шагу люди входили в круг и плясали хору. Музыка, яркие краски и топот ног - все сливалось в одно. Барак и Сара тоже вступили в круг и танцевали под гром рукоплесканий.
      Затем они отправились в Политехнический институг, чтобы в качестве почетных гостей принять участие в вечере, устроенном "Братством огня" бойцами Пальмаха, созданным еще в дни арабского террора. Они разложили гигантский костер, вокруг которого плясали и иемениты, и друзы; они зажарили барана на вертеле, варили кофе по-арабски и хором пели восточные песни и библейские псалмы. По всему институтскому городку юноши и девушки спали в объятиях друг друга. "Братство огня" пело и плясало до рассвета.
      Под утро Сара и Барак вернулись в гостиницу, чтобы немного отдохнуть, но и на рассвете гулянье продолжалось на всех улицах. Несколько часов спустя они проехали в открытой машине по широкому бульвару, на котором должен был состояться парад, и под бурные аплодисменты прошли на свое место на трибуне, рядом с президентом страны.
      Неся перед собой знамена, как древние колена, Новый Израиль шествовал мимо Барака: иемениты, теперь уже гордые и смелые бойцы, рослые парни и девушки сабры, летчики, выходцы из Южной Африки и Америки, и солдаты, вернувшиеся на родину со всех концов земного шара. Проходили отборные части десантников в красных беретах, пограничники в зеленой форме. Грохотали танки и в небе проносились самолеты. Сердце Барака забилось сильнее, когда раздался новый взрыв аплодисментов, и бородатые, закаленные "Звери Негева" отдавали честь отцу своего командира.
      После парада произносились речи, устраивались приемы и прочие торжества. Когда два дня спустя Барак стал собираться в обратный путь с Сарой, народ все еще плясал на улицах.
      Не успели они переступить порог своего дома в Яд-Эле, как с Бараком случился продолжительный приступ сильнейшего кашля, словно он его изо всех сил сдерживал в дни торжества и только теперь дал ему вырваться на волю. Он в изнеможении опустился в свое большое кресло, а Сара помчалась за лекарством.
      - Я же говорила, что тебе нельзя так волноваться, - с укором сказала она. - Тебе давно уже пора считаться со своими годами.
      Барак видел в мыслях загорелых крепких парней, маршировавших на параде: Армия Израиля..., - прошептал он.
      - Я тебе сейчас принесу чаю, - сказала Сара, погладив его по волосам.
      Барак схватил ее за руку и посадил к себе на колени. Она прижалась головой к его плечу и вопросительно посмотрела ему в глаза. Он отвел взгляд.
      - Ну, теперь, когда торжества позади, - сказала она, - давай выкладывай что тебе там сказали врачи?
      - Да, ты права, мне никогда не удавалось обмануть тебя, - ответил он.
      - Я приму все спокойно, обещаю тебе.
      - В таком случае вот: мне пора, - сказал Барак. - В сущности, я это и без врачей знал.
      Сара вскрикнула, но тут же прикусила губу. Барак медленно кивнул.
      - Ты уж постарайся, вызови Ари и Иорданну.
      - Рак?
      - Да.
      - И сколько тебе осталось?
      - Несколько месяцев... несколько чудесных месяцев.
      Трудно было представить себе Барака иначе, как гиганта. Однако в последующие недели он сильно состарился. Он сильно похудел и его огромная фигура сгорбилась. Его мучили страшные боли, но он мужественно переносил их и наотрез отказывался лечь в больницу,
      Его кровать придвинули к окну, чтобы он мог целыми днями смотреть на свои поля и дальше вверх до самой ливанской границы. Ари застал его у окна, когда он горестно смотрел на то место, где когда-то стояла деревня Абу-Йеша.
      - Шалом, аба, - сказал Ари, обнимая отца. - Как видишь, я не замешкался.
      - Шалом, Ари. Дай-ка я на тебя посмотрю, сын. Давно уже я тебя не видел... больше двух лет. Я думал, ты тоже приедешь на парад со своими ребятами.
      - Египтяне снова стали нападать на Ницану. Пришлось дать сдачу.
      Барак внимательно оглядел сына. Он сильно загорел в Негеве и вид у него был мужественный, как у льва.
      - Негев пошел тебе на пользу, - сказал Барак.
      - Что за чепуху мне тут сказала има?
      - Не надо меня подбадривать, Ари. Я достаточно пожил на своем веку, чтобы принять смерть достойно.
      Ари налил себе коньяку, закурил сигарету, а Барак не спускал с него глаз. В глазах старика показались слезы.
      - Я был бы вполне счастлив последнее время, если бы не ты и Иордана. Если б я только мог умереть со спокойной совестью и знать, что вы оба счастливы!
      Ари отпил глоток коньяка и отвел взгляд в сторону. Барак взял сына за руку.
      - Поговаривают, что ты смог бы стать когда-нибудь начальником штаба израильской армии, если только ты согласишься оставить свою пустыню.
      - В Негеве куча дел, отец. Кто-то же должен ими заниматься. Египтяне создают банды федаюнов и убийц, они то и дело просачиваются через границу и нападают на наши населенные пункты.
      - Да, но сам-то ты не счастлив, Ари.
      - Счастлив? Ну, ты меня достаточно знаешь, отец. Я не из тех, кто бурно выражает свои восторги. Я ведь не новый иммигрант.
      - Но почему ты ушел от нас и за два года ни разу не показал носа?
      - Да, это я зря. И очень сожалею об этом.
      - Знаешь, Ари? В эти последние два года у меня впервые в жизни был досуг для размышлений. Это чудесное чувство - сознавать, что ты можешь сесть и спокойно предаться размышлениям. А в эти две недели у меня времени было еще того больше. Я много думал. И пришел к выводу, что не таким уж я был хорошим отцом. Я виноват перед тобой и Иорданой.
      - Да брось ты, отец... Я даже слушать не стану такую ерунду. Что это ты вдруг в сентиментальность ударился!
      - Нет, я правду говорю. Теперь я вижу все гораздо яснее. Ты и Иордана, и я... нет, слишком мало я уделял вам времени ...и Саре тоже. Ари, когда у человека семья, так нельзя.
      - Отец, перестань... Ни у кого на свете не было столько родительской любви и понимания, сколько было у меня. Впрочем, всем родителям кажется, что они могли сделать для своих детей больше.
      Барак покачал головой.
      - Нет, у тебя совсем не было детства. Тебе еще двенадцати лет не было, а ты уже работал наравне со всеми на болоте. С тех пор как я вложил тебе в руки кнут, ты прекрасно обходился без меня.
      - Я не хочу и слушать этого, отец. Мы живем в этой стране ради завтрашнего дня. Другой жизни у нас быть не могло, и этой жизнью я продолжаю жить и поныне. Брось казнить самого себя. Мы жили так, как жили, по той простой причине, что у нас выбора не было.
      - То же самое я говорю себе, Ари, тоже. Разве мы могли иначе? - говорю я себе. Снова гетто? Концлагеря? Душегубки и печи? Нет, все, что угодно, только не это. Мы не зря жили. И все-таки эта наша свобода... слишком дорогой ценой куплена. Мы настолько дорожим ею, что вот вырастили поколение еврейских Тарзанов, которое могло бы отстоять ее. Ничего мы вам дать не могли, кроме жизни, запятнанной кровью, да и оставим мы вас, стоящих спиной к морю.
      - Для Израиля никакая цена не слишком дорога, - ответил Ари.
      - Нет, дорога, когда я вижу горе в глазах моего сына.
      - Да разве ты отнял Давида у Иорданы? Такова жизнь. Такова цена, которую приходится платить за то, что мы родились евреями. Разве не лучше отдать жизнь за свою страну, чем умереть так, как умер твой отец от рук быдла в гетто?
      - Да, это так, но в горе моего сына виноват я сам, Ари. - Барак облизнул губы и с усилием глотнул. - Иордана крепко сдружилась с Китти Фрэмонт.
      Ари заморгал, услышав ее имя.
      - К ней тут относятся прямо как к святой. Каждый раз, когда она приезжает в Хулу, она приходит к нам. Зря ты с ней перестал встречаться.
      - Отец... я...
      - Ты думаешь, я не вижу, как она сохнет по тебе? И так, что ли, мужчина выражает свои чувства, прячась в пустыне? Да, да, Ари. Давай уж поговорим обо всем, коли начали. Ты просто сбежал и спрятался. Сознайся! Сознайся мне и сознайся самому себе.
      Ари встал с края кровати и отошел в сторону.
      - Что это за упрямство такое засело тебе в душу и не дает подойти к этой женщине и сказать ей, что ты не можешь без нее?
      Взгляд отца жег ему спину. Он медленно обернулся, опустив глаза.
      - Она мне как-то сказала, что мне придется приползти к ней на коленях.
      - Так ползи!
      - Не могу я ползать, отец! Я даже не знаю, как это делается. Разве ты не видишь, отец? ... Я никогда не стану тем мужчиной, какой ей нужен.
      Барак горестно вздохнул.
      - Вот тут-то как раз я дал с тобой маху, Ари. Возьми меня. Да я бы тысячи раз пополз к твоей матери все снова и снова. Я бы пополз к ней, потому что просто жить без нее не мог. Да простит мне господь, Ари, за то, что я тоже внес свою лепту в создание поколения мужчин и женщин, которые отказываются понять, что такое слезы и самоунижение.
      - Она и это мне как-то сказала, - прошептал Ари.
      - Ты путаешь нежность со слабостью, слезы с бесчестьем. Ты заставил себя поверить, что зависимость от кого бы то ни было равносильна поражению. Ты настолько ослеп, что даже выражать свои чувства не можешь.
      - Выше головы не прыгнешь, - ответил Ари.
      - Мне жаль тебя, Ари. Мне жаль и тебя, и самого себя.
      Назавтра Ари понес своего отца в машину, и они поехали в Тель-Хай, в то самое место, где Барак и его брат Акива пересекли Палестинскую границу более чем полвека назад.
      Здесь, в Тель-Хае, были похоронены "Стражи", первые вооруженные евреи, защищавшие еврейские населенные пункты от нападений бедуинов еще в начале века. Барак вспомнил, что, будучи и сам "Стражем", он впервые встретил Сару в Рош-Пине.
      Могилы были расположены в два ряда, а десяток с лишним свободных мест предназначались для "Стражей", которые были еще в живых. Останки Акивы были перевезены с Мыса-Элиягу на это почетное кладбище, а участок рядом предназначался для Барака.
      Ари понес своего отца мимо могил вверх к тому месту, где стоял огромный каменный лев со взором, обращенным вниз на долину, словно царь, охраняющий страну. На цоколе памятника были высечены слова: "Нет выше счастья, чем отдать жизнь за родину".
      Барак смотрел вниз. По всей долине были разбросаны населенные пункты. Строился город с населением в несколько тысяч человек. Отец и сын провели весь день в Тель-Хае, а вечером они смотрели, как всюду вспыхивает свет, окружая долину словно крепостной стеной. В центре стояло их село Яд-Эль - Рука Господа. Далеко внизу возник Гонен, новое село отважных юношей, живших в палатках в двух шагах от сирийской границы. Над Гоненом тоже вспыхнул электрический свет.
      - Хорошо, когда есть родина, за которую можно отдать жизнь,- сказал Барак.
      Ари понес отца обратно вниз.
      Два дня спустя Барак Бен Канаан тихо скончался во сне и был похоронен в Тель-Хае рядом с Акивой.
      Глава 4
      На последнем этапе Войны за Независимость Дов Ландау вступил в ряды Израильской армии и принял участие в операции "Десяти казней" против Египта. Он проявил незаурядное мужество при штурме Сувейдана и получил звание офицера. Он прослужил несколько месяцев в пустыне в рядах "Зверей Негева" полковника Бен Канаана. Ари, видя выдающиеся способности этого парня, послал его в распоряжение генштаба.
      Армия направила Дова в Хайфский политехнический институт, где он поступил на специальный курс, связанный с важными оросительными проектами по освоению Негева. У него обнаружились блестящие научные данные.
      Дов совершенно преодолел свою прежнюю злобу. Теперь это был добродушный и жизнерадостный молодой человек, принимающий к сердцу несчастья других. Он был по-прежнему строен, черты лица - тонкие; словом, Дов превратился в красивого молодого человека. Он и Карен очень любили друг друга.
      Молодые люди жили в постоянной разлуке, неуверенности и, конечно, в вечном напряжении. Страна бурлила, и они тоже с головой ушли в работу; у каждого было свое особое и весьма важное дело. Впрочем, это было не ново в Израиле: то же было и у Ари с Дафной, и у Давида с Иорданой. Каждая новая встреча только разжигала их чувства и усугубляла их муки. Дов, хоть и боготворил Карен, все же оказался сильнее ее.
      Когда ему исполнилось двадцать пять, Дов был уже капитаном инженерных войск и одним из самых многообещающих специалистов в своей области. Все свое время он проводил за занятиями в Хайфском Технионе и в Институте имени Вейцмана в Реховоте.
      Карен покинула Ган-Дафну после Войны за Независимость и тоже вступила в армию. Там она снова поступила на курсы медсестер. У нее был богатый опыт еще с того времени, когда она работала с Китти, и она легко закончила курсы. Ей было очень по душе ходить за больными.
      Она мечтала о том, что когда-нибудь она, как и Китти, посвятит себя уходу за детьми. Ее направили на работу в госпиталь, расположенный в Саронской долине. Это было очень удобно, так как она могла ездить изредка в Иерусалим, когда туда приезжала Китти, и частенько бывать и в Хайфе, чтобы повидаться с Довом.
      Карен Ханзен Клемент превратилась из миловидной девушки в ослепительную женщину. Она была воплощением женского совершенства и сохранила ту мягкость и ласковость, которая была свойственна ей еще в юности.
      В глубине души Китти мечтала изредка о том, что Карен поедет с ней в Америку, но она понимала, что это несбыточная мечта. В более трезвые минуты она знала, что она больше не нужна Карен. Она сделала свое дело как для девушки, так и для Израиля. Карен была теперь неотъемлемой частью Израиля, и оторвать ее от страны не было уже никакой возможности. Китти знала также, что и ей самой Карен теперь не так уж нужна. Когда-то ей казалось, что она не переживет разлуки с девушкой. Однако годы самоотверженной работы с "ее детьми" заполнили пустоту в сердце Китти.
      Китти не только знала теперь, что она может расстаться с Карен, но она все чаще и чаще надеялась даже на то, что где-нибудь, когда-нибудь она снова обретет и личное счастье.
      Нет, не из-за Карен и самой себя Китти боялась уехать из Израиля. Если же она все-таки тревожилась, то единственно из-за самого Израиля.
      Арабы сидели у границ Израиля, зализывая раны, и дожидаясь того дня, когда они снова смогут обрушиться на молодое государство и уничтожить его во "втором раунде", как они не переставали бахвалиться.
      Вместо плугов арабские лидеры давали своим людям в руки винтовки. Тех немногих, которые понимали передовую роль Израиля и желали заключить с ним мир, тут же убивали. Арабская печать, радио, вожди и проповедники в мечетях по-прежнему извергали кровожадные призывы.
      Арабские массы, из которых произвол вождей выжал уже почти все соки, должны были пойти на новые жертвы, чтобы покрыть расходы в сотни миллионов долларов на вооружение.
      Проблему беженцев нарочно усложнили до такой степени, что решить ее уже почти не было возможности.
      Насер, бывший капитан египетской армии, попавший в окружение в Фалудже во время Войны за Независимость, разжигал арабский мир не меньше, чем Гитлер в свое время германский.
      Египет закрыл Суэцкий канал перед израильскими судами и судами других стран, следующими курсом в израильские порты. Это было наглое нарушение международных соглашений.
      Была объявлена блокада Акабского залива, чтобы не дать евреям открыть порт в Эйлате.
      Арабский легион в Иордании нагло нарушал достигнутое соглашение о том, что евреи будут иметь свободный доступ к своей величайшей святыне. Западной стене Соломонова храма, расположенной в Старом Иерусалиме.
      Все арабские государства отказывались признавать Израиль; все арабские страны клялись уничтожить Израиль.
      Затем они прибегли к самому коварному средству. Арабы, главным образом египтяне в секторе Газы, стали создавать банды "ф е д а ю н о в", обучая их диверсиям и убийству. Эти банды пересекали границу ночью, убивали из-за угла, поджигали поля, выводили из строя водопроводы, сея всюду смерть и разрушение. В эти банды мобилизовали несчастных палестинских беженцев, обманутых кровожадными демагогами.
      Изнемогая под тяжестью множества других проблем, Израиль не мог упустить ни на минуту из виду и военную опасность: - Когда Гитлер говорил, что он намеревается уничтожить всех евреев, мир ему не верил, - говорили в Израиле. Теперь то же самое говорят арабы, и мы им верим.
      Воинская обязанность распространялась в Израиле на девушек, так же, как и на парней. Их рано начинали обучать обращению с оружием. Все мужчины в возрасте до 45 лет участвовали ежегодно в течение месяца в военных учениях. Израиль стал самой действенной и относительно многочисленной народной милицией в мире.
      Пресловутые "федаюны" продолжали совершать одно зверство за другим. Они дошли даже до того, что подвергли бомбардировке детские учреждения ряда селений, расположенных недалеко от границы.
      Все это привело к тому, что у Израиля ничего другою не оставалось, как возмездие. Израильская армия поклялась уничтожать десять террористов за каждого убитого израильтянина. Увы, это был единственный язык, понятный арабам, и одно только возмездие могло остановить их.
      Одним из оборонных мероприятий Израиля было создание "НАХАЛ". "НАХАЛ" это были военизированные поселения, построенные на местности, имеющей стратегическое значение. Много юношей и девушек вступили в армию группами, и группами же они проходили военное обучение. Потом они отправлялись на границу, где создавали одновременно хозяйства и оборонительные пункты. Эта живая стена, состоящая из израильских парней и девушек, и была частичным ответом на террористические действия "федаюнов". Поселения молодых людей, которым не было еще и двадцать лет, были расположены в двух шагах от границы; жить приходилось что называется в пасти зверя.
      Условия на границе были трудные. Молодой солдат-земледелец получал что-то около тридцати долларов в год. Их окружали - с одной стороны, смерть, а с другой - бесплодная земля. И тем не менее - еще одно чудо этого народа! израильская молодежь добровольно отправлялась в эти пограничные селения на всю жизнь.
      Они отправлялись туда скромно, без всякого героизма. Совершенно так же, как Иордана и Ари, и Давид, и Иоаб, и Зеев... это была их работа.
      Они жили, нисколько не думая о личной выгоде, а только об Израиле и о завтрашнем дне.
      Самой опасной границей была та, что тянулась вдоль сектора Газы, узкой полосы, вонзившейся как палец в израильскую территорию после войны. Древняя Газа, врата которой обрушил когда-то библейский Самсон, воздвигла теперь новые ворота - ворота лагерей для палестинских беженцев. Эти несчастные люди болтались без дела и жили на подаяния ООН. А египетская администрация накачивала в них дикую ненависть к Израилю. Газа была главной базой и учебным полигоном банд "федаюнов", создаваемых египетскими властями.
      Вот сюда-то, меньше чем за десять километров от логова врага, и пришел отряд, состоявший из двадцати одного юноши и шестнадцати девушек, чтобы построить поселок "Нахал".
      Поселок назвали "Нахал Мидбар" - "Ручейком пустыни".
      Среди шестнадцати девушек была и медсестра Карен Ханзен Клемент.
      Дов закончил Институт имени Вейцмана и получил направление на ирригационное строительство в Хулской долине. Перед тем, как поехать на новое место назначения, он, испросив пятидневный отпуск, поехал в Нахал Мидбар, чтобы повидаться с Карен. Они уже шесть недель не видели друг друга, с того самого дня, когда она выехала со своим отрядом.
      Дову пришлось потратить целый день, чтобы добраться до этой отдаленной точки Негева. Узкая проселочная тропа отделялась от главного шоссе, ведущего вдоль полосы Газы, и на пятом километре был расположен поселок.
      Нахал Мидбар состоял в основном из палаток. Из строений был только барак, служивший столовой, склад оружия и две сторожевые вышки. Прокладка водопровода и установка резервуара были уже почти закончены. Эти убогие строения торчали одиноко и тоскливо посреди обдуваемой ветром и палимой солнцем пустыни, словно на краю земли. Это и впрямь был край света. На горизонте маячили мрачные очертания Газы. Окопы и колючая проволока защищали поселок от неприятеля.
      Были уже вспаханы первые дунамы земли. Дов остановился у ворот поселка и посмотрел вокруг Нахал Мидбар производил мрачное впечатление. И вдруг поселок преобразился в самый роскошный сад на земном шаре, потому что из палатки вышла Карен и бросилась ему навстречу.
      - Дов, Дов! - кричала она, мчась вниз по голому коричневому холму, и бросилась в его распростертые объятия. Они крепко прижались друг к другу, у обоих сильно заколотилось сердце от волнения и радости.
      Держась за руки, Карен и Дов подошли к резервуару. Он помыл свое разгоряченное потное лицо и напился. Затем Карен повела его от поселка к тропинке, которая вела на ту сторону холма к развалинам времен Набатеев. Это был самый передовой наблюдательный пункт, почти у самого пограничного столба, и излюбленное место встреч парней и девушек.
      Карен подала знак часовому, что она сама будет нести охрану, тот понимающе кивнул и оставил их одних. Они шли посреди развалин, пока не добрались до руин древнего храма. Здесь они остановились, и вскоре часовой исчез из виду. Карен осмотрела местность по ту сторону колючей проволоки. Все было спокойно.
      - О, Дов, наконец-то!
      - Мне казалось, что я не доживу, - ответил он.
      Они целовались снова и снова, не обращая внимания на палящее полуденное солнце и вообще ничего на свете не замечая, кроме друг друга. Дов повел ее в угол, и они сели рядом на землю. Так они долго сидели, обнимаясь, целуясь; Карен с закрытыми глазами прямо стонала от счастья.
      Затем он отстранился и смотрел на нее с любовью.
      - А у меня новости, да какие! - сказал он. Она открыла глаза.
      - Что может быть лучше, чем вот это мгновение?
      - Ты сядь и послушай, - скомандовал он, шутя.
      - А что такое, Дов?
      - Ты ведь знаешь, что мне дали направление в долину Хулы?
      - Конечно знаю.
      - Ну, так вот. Вчера меня вызвали в штаб и сказали, что я останусь там только до конца лета. Потом они направят меня на учебу в Америку. В Технологический институт в Массачусетс.
      Карен заморгала глазами.
      - В Америку? На учебу?
      - Да, на два года. Мне прямо не терпелось рассказать тебе об этом.
      Она заставила себя улыбнуться.
      - Да ведь это же прекрасно, Дов! Я прямо горжусь тобой. Значит, месяцев через шесть, через семь ты уезжаешь?
      - Я еще не дал своего окончательного согласия, - сказал он. - Мне хотелось сначала переговорить обо всем с тобой.
      - Ну, два года - это не навечно, - ответила Карен. - Что ж, к тому времени, когда ты вернешься, мы успеем полностью построить кибуц. У нас будет две тысячи дунамов посевной площади, будет библиотека, детские учреждения и полно детей.
      - Ты подожди минутку..., - перебил Дов. - Без тебя я ни в Америку, и вообще никуда не поеду. Мы пойдем и прямо сейчас поженимся. Конечно, нам нелегко будет в Америке. Стипендию я получу не очень большую. Придется мне подыскать себе работу после занятий, но ты тоже сможешь одновременно и учиться, и работать. Как-нибудь проживем.
      Карен сидела и молчала. Она смотрела на очертания Газы, на сторожевые вышки, на окопы.
      - Я не могу покинуть Нахал Мидбар, - тихо сказала она. - Мы ведь только приехали. Ребята работают по двадцать часов в сутки.
      - Карен... придется тебе взять отпуск.
      - Нет, не могу, Дов. Если я уйду, ребятам будет еще труднее.
      - А уйти придется. Ведь я же без тебя не поеду. Разве ты не понимаешь, какое это большое дело! Когда я вернусь года через два, я буду крупным специалистом в области водного хозяйства. Это же будет чудесно. Мы будем жить в Нахал Мидбаре, а я буду работать в пустыне. Мою зарплату будет получать кибуц. Да ведь и для Израиля это во много раз важнее: я тогда смогу принести гораздо большую пользу.
      Она поднялась и повернулась к нему спиной.
      - Для тебя это действительно лучше. Очень важно, чтобы ты поехал в Америку. А для меня важно - остаться здесь.
      Дов побледнел, и у него опустились плечи.
      - Я думал, ты будешь счастлива...
      Она резко обернулась.
      - Ты хорошо знаешь, Дов, что тебе надо ехать, и ты так же хорошо знаешь, что мне надо остаться.
      - Нет, черт возьми! Я не могу прожить без тебя целых два года! Какие там два года! Я и двух дней не вы несу. - Он схватил ее в объятия и принялся страстно целовать ее. Она целовала его тоже, и оба в забытьи клялись друг другу в любви. Их лица были мокры от пота и слез, а их руки бессознательно тянули друг друга вниз на землю.
      - Да-да! - кричала Карен. - Сейчас!
      Дов вскочил на ноги, дрожа всем телом. Он сжал кулаки и крикнул:
      - Нет, этого не будет! Давай лучше покончим с этим.
      Стало тихо. Слышался только тихий плач Карен. Дов опустился перед ней на колени.
      - Пожалуйста, не плачь, Карен.
      - О, Дов, что же нам делать? Я прямо не живу, когда тебя нет. И вот ты приезжаешь, и снова все у нас кончается тем же. Когда ты уедешь, я буду прямо больна, так я тебя хочу.
      - А мне, ты думаешь, легче? - ответил он. - Во всем виноват я. Нельзя себя так распускать. Пока мы с тобой не поженимся, ничего не будет.
      Он протянул руку и помог ей встать.
      - Не смотри на меня так, Карен. Я никогда не сделаю ничего такого, чего тебе пришлось бы стыдиться.
      - Я тебя люблю, Дов. Я не стыжусь и не боюсь признаться, что хочу быть с тобой.
      - А я не стану этого делать, - ответил он. Они постояли молча, глаза их пылали любовью, и не меньше пылали их тела.
      - Ладно, давай вернемся в кибуц, - сказала Карен наконец с горечью в голосе.
      Китти объездила Израиль вдоль и поперек и была знакома с самыми жуткими условиями в новых поселках. Когда она отправилась в Нахал Мидбар, она знала, что ничего хорошего она там не увидит. Но как она ни готовила себя к худшему, у нее сжалось сердце, когда она увидела Нахал Мидбар, эту адскую печь, расположенную в непосредственной близости к ордам свирепых арабов.
      Карен повела Китти всюду, показывая ей с неприкрытой гордостью все, что удалось сделать за три месяца. Построили еще несколько дощатых бараков, вспахали еще несколько дунамов, но все равно поселок производил жуткое впечатление. Нельзя было избавиться от мысли, что на этом месте молодые парни и девушки работают до изнеможения днем и несут охрану ночью.
      - Через пару лет, - сказала Карен, - тут везде будут деревья и цветы, если только мы получим достаточно воды.
      Они спаслись от беспощадного солнца в палатку, где размещалась санчасть Карен, и напились воды. Китти выглянула из палатки: всюду колючая проволока и окопы. Далеко в поле одни работали на солнцепеке, а другие шли за ними с винтовками в руках, неся охрану. В одной руке меч, а в другой плуг. Точно так же когда-то восстанавливались стены Иерусалима. Китти посмотрела на Карен. Девушка была так молода и мила. Несколько лет на этом месте, и она состарится раньше времени.
      - Ты действительно собираешься домой? Я просто не могу поверить, - сказала Карен.
      - Я попросилась в отпуск на год. Я ужасно соскучилась по дому. А теперь, когда и ты уехала... почему бы не пожить некоторое время в свое удовольствие? Может быть, я и вернусь в Израиль, я еще твердо не решила.
      - А когда ты уезжаешь ?
      - После Пасхи.
      - Так скоро? Это будет ужасно, когда ты уедешь, Китти.
      - Ты теперь взрослая женщина, Карен. У тебя целая жизнь впереди.
      - Я не представляю себе жизнь без тебя.
      - О, мы будем переписываться. Мы всегда останемся друзьями. Кто знает, может быть, прожив четыре года на этом вулкане, мне будет скучно жить где-нибудь в другом месте.
      - Ты обязательно должна вернуться, Китти. Китти улыбнулась.
      - Время покажет. А как твой Дов? Я слышала он уже кончил институт.
      Карен не стала говорить Китти, что Дова собираются направить в Америку, потому что она знала, что Китти примет сторону Дова.
      - Ему дали направление в долину Хулы. Они там строят большой проект, прокладывают каналы, дренажи, чтобы всю воду спустить в Тивериадское озеро, а землю освоить для сельского хозяйства.
      - Дов стал теперь очень важной шишкой. Мне о нем рассказали удивительные вещи. Он сможет ли приехать сюда на Пасху?
      - Боюсь, что нет.
      Китти щелкнула пальцами.
      - Послушай, у меня идея! Иордана пригласила меня на Пасху в Яд-Эль, и я обещала, что приеду. Дов работает там рядом. Почему бы тебе тоже не приехать в Яд-Эль?
      - Я должна провести Пасху в своем кибуце.
      - Проведешь в своем кибуце еще не одну Пасху. А какой это был бы подарок мне на прощание! Карен улыбнулась:
      - Я приеду.
      - Чудно! Ну, теперь расскажи - как он, твой кавалер?
      - Он хороший, ... мне кажется, - глухо пробормотала Карен.
      - Вы что же - никак поссорились?
      - Да нет, разве он станет со мной ссориться! Ох, Китти, он другой раз такой благовоспитанный, что хоть на стенку лезь!