Час спустя Брунетти принес ему три листа показаний, отпечатанных на принтере. Мальфатти подписал, не читая.
      – Разве вам не интересно знать, что вы подписываете? – спросил Брунетти.
      – Да какая разница? – отвечал Мальфатти. Он по-прежнему валялся на койке. – Кто этому поверит? – Он ткнул в листы ручкой, которую ему дал Брунетти.
      Поскольку Брунетти тоже посещала эта догадка, возражать он не стал.
      – Что теперь будем со мной? – спросил арестант.
      – Через несколько дней состоится слушание, и магистрат должен будет постановить, выпускать ли вас под залог или нет.
      – А вашего мнения он спросит?
      – Может быть.
      – Что вы ему скажете?
      – Что я против.
      Мальфатти покрутил ручку в пальцах и вернул ее назад Брунетти.
      – Я надеюсь, мою мать оповестят?
      – Да, я прикажу, чтобы с ней связались.
      Мальфатти с удовлетворением кивнул, повернулся на спину и закрыл глаза.
      Выйдя из камеры, Брунетти направился в покои синьорины Элеттры. Сегодня она нарядилась во что-то красное, того оттенка, какой редко увидишь за пределами Ватикана. Брунетти нашел его чересчур вызывающим. Он был не в настроении воспринимать яркие цвета. Но когда она улыбнулась, ему немного полегчало.
      – У себя? – спросил он.
      – Да. Пришел около часа назад. Говорит по телефону. Приказал ни в коем случае не беспокоить.
      Брунетти это было только на руку. Он не хотел сидеть рядом с Паттой, пока тот будет читать признания Мальфатти. Положив листки ей на стол, он сказал:
      – Передайте, пожалуйста, ему вот это, как только он закончит разговор.
      – Мальфатти? – спросила она с любопытством.
      – Да.
      – Где вас искать?
      Услышав эти слова, Брунетти вдруг понял, что он совершенно потерялся во времени и пространстве. Он понятия не имел, который час. Он посмотрел на часы. Пять. Ему это ничего не говорило. Есть не хотелось. Мучила жажда и разбитость. Когда он попытался вообразить себе реакцию Патты, жажда разыгралась сильнее.
      – Я схожу промочу горло, а потом буду у себя в кабинете.
      Он повернулся и вышел. Ему было плевать, станет она читать или не станет, ему было плевать на все. Он чувствовал только жажду, жару и шероховатость своей кожи, покрывшейся за день соленой коркой. Поднеся руку к губам, он лизнул тыльную сторону ладони и почти обрадовался горечи на языке.
      Час спустя его вызвал Патта. Когда Брунетти пришел, он увидел за столом прежнего Патту: за одну ночь он как будто помолодел на пять лет и набрал пять килограммов веса.
      – Садитесь, Брунетти, – сказал Патта, беря со стола шесть страничек признания и подбивая их в аккуратную стопку. – Я прочитал это. – Он взглянул на Брунетти и положил листы на стол. – Я ему верю.
      Брунетти изо всех сил старался сохранять внешнюю невозмутимость. Жена Патты состоит в Лиге. Сантомауро имеет большой вес в городе, и его поддержка необходима Патте, который лезет в самые верхи. Из этого вытекает, что какой бы им ни предстоял разговор, закон и справедливость не станут главным его предметом. Остается чуть-чуть подождать.
      – Но я сомневаюсь, что поверят другие, – добавил Патта, решив, вероятно, просветить Брунетти, и, видя, что тот молчит, продолжил: – Мне сегодня звонили несколько человек.
      Было бы излишним спрашивать, был ли одним из них Сантомауро, и Брунетти не спросил.
      – Помимо Awocato Сантомауро, я имел продолжительные беседы с двумя членами городского совета. Оба они друзья и политические союзники Сантомауро. – Патта откинулся на спинку кресла и положил ногу на ногу. Брунетти, поглядев вниз, увидел блестящий нос ботинка и узкую синюю полоску носка, и снова поднял глаза. – Как я уже сказал, никто не поверит этому человеку.
      – Даже если он говорит правду? – наконец подал голос Брунетти.
      – Особенно если он говорит правду. Никто в этом городе не поверит, что Сантомауро совершил все то, в чем обвиняет его этот тип.
      – Но вы же поверили, вице-квесторе.
      – Меня вряд ли стоит рассматривать в качестве свидетеля, если дело касается Сантомауро, – сообщил Патта с той же небрежностью, с какой бросил на стол протокол допроса. Брунетти удивился: он и не подозревал, что Патта способен на самокритику.
      – Интересно знать, что говорил вам Сантомауро, – сказал Брунетти, хотя догадаться было нетрудно.
      – Я уверен, что вы и без меня знаете, что он говорил. – Брунетти удивился еще больше. – Он сказал, что Мальфатти просто пытается свалить свою вину на других, что экспертиза документов банка подтвердит причастность к махинациям одного Раванелло, что нет никаких доказательств, что он, Сантомауро, замешан во всей этой истории с арендной платой и убийством Маскари.
      – Он не упоминал об остальных убийствах?
      – Креспо?
      – Да, и Марии Нарди.
      – Ни словом не обмолвился. И вообще ни о чем, что имеет отношение к банку Раванелло.
      – В день убийства Раванелло соседка видела Мальфатти, когда он спускался по лестнице.
      – Понятно. – Патта опустил ноги и облокотился о стол. Затем он положил правую ладонь поверх признаний Мальфатти и произнес: – Это бесполезно.
      Этих слов Брунетти давно от него ждал.
      – Если он вздумает повторять свои обвинения на суде, судьи не примут их всерьез. Ему выгоднее прикинуться простофилей, которого Раванелло использовал в своих целях. – Да, это был выход для Мальфатти. Не родился еще тот судья, который поверил бы, что Мальфатти сам разработал и осуществил эту аферу. А судью, который увидел бы за всем этим Сантомауро, трудно даже было вообразить.
      – То есть вы не дадите хода его признаниям? – Брунетти кивком головы указал на листы под рукой Патты.
      – Нет. Если только вы не предложите способа, как это сделать. – Тщетно Брунетти пытался уловить нотки иронии в голосе Патты.
      Брунетти только пожал плечами.
      – Он нам не по зубам. Я же его знаю. Он хитер как лис. Я уверен, что никому из тех, кто здесь замешан, его не уличить.
      – Даже мальчикам с виа Капуччина?
      Патта брезгливо скривил губы:
      – При чем здесь это? Судьи и слушать не станут. Это никого не касается. Как бы отвратительно он ни вел себя в частной жизни, это его личное дело.
      Брунетти начал в уме перебирать дополнительные возможности: если собрать всех гомосексуалистов, которые снимают квартиры у Лиги, и заставить их подтвердить, что Сантомауро пользовался их услугами, если найти того человека, который был в квартире Креспо, когда Брунетти к нему пришел, если допросить всех квартиросъемщиков по списку и узнать, не проводил ли Сантомауро с кем собеседования…
      – Нет у нас улик, Брунетти. – Патта оборвал поток его мыслей. – Все, что у нас есть, – это показания закоренелого убийцы. – Его пальцы выбили барабанную дробь на листах бумаги. – Когда читаешь, то складывается впечатление, что лишить жизни человека ему все равно что купить пачку сигарет. Никто такому не поверит, никто.
      Брунетти внезапно ощутил, что падает от усталости. Веки налились, тяжестью. Он должен был таращить глаза, чтобы они не захлопнулись. Он потер один глаз, как будто туда попала соринка, потом второй, потом закрыл оба глаза и стал тереть их одной рукой. Открыв глаза, он увидел, что Патта смотрит на него как-то странно.
      – Шли бы вы домой, Брунетти. Тут уже ничего не поделаешь.
      Брунетти поднялся, кивнул на прощание Патте и вышел из кабинета. К себе он заходить не стал, а пошел сразу домой. Дома он отключил телефон, принял горячий душ, съел килограмм персиков и лег спать.

      В ту ночь Брунетти спал крепко, не видя снов. Через двенадцать часов он проснулся свежим и бодрым, хотя и на мокрых от пота простынях. Ночью он не чувствовал, как вспотел. На кухне, когда он отправился туда вскипятить воду для кофе, лежали в вазе три оставшихся с вечера персика. За ночь на них выросла пушистая зеленая плесень. Он швырнул персики в помойное ведро под мойкой, вымыл руки, наполнил кофейник водой и поставил его на плиту.
      Мысли его беспрестанно возвращались то к Сантомауро, то к Мальфатти с его признаниями, но всякий раз он направлял их в другое русло. Он заставлял себя думать о приближающихся выходных, как он поедет в горы и увидит Паолу и детей. Странно, что Паола не позвонила вчера. Эхом недоумения отдалась в нем острая обида: ты тут хоть сдохни от жары и забот, а она там скачет по горам, как коза, и хоть бы хны. Но потом он вспомнил, что вчера сам отключил телефон, и ему стало стыдно. Как он соскучился по ней. Как он соскучился по ним. Он поедет к ним в субботу. Даже в пятницу вечером, если вечером есть поезд.
      Приободрившись от этой мысли, он отправился в квестуру. Газеты сообщали об аресте Мальфатти, везде упоминалось, что информация получена от вице-квесторе Джузеппе Патты. Патту широко цитировали, как человека, который-де «руководил операцией по задержанию» и «добился признания от Мальфатти». Последний директор Банка Вероны Раванелло, согласно газетам, был редкий мерзавец, по вине которого в банке разразился скандал. У читателя не должно было остаться сомнений, что его предшественник пал жертвой его козней, прежде чем сам Раванелло погиб от рук своего подельника, Мальфатти. Имя Сантомауро промелькнуло всего один раз, в «Коррьере делла Сера». Его, конечно, до глубины души возмутило и шокировало унижение, которому подверглись благородные цели и священные идеалы организации, оказавшей ему такую высокую честь, избрав его на пост президента.
      Брунетти позвонил Паоле и спросил – хотя ответ был известен заранее, – читала ли она газеты. Когда она спросила, что в них такого, чтобы их читать, он сказал, что дело почти завершено и что он обо всем расскажет, когда приедет в пятницу вечером. Как он и ожидал, она захотела узнать немедленно, но он сказал, что это подождет. Когда она сразу же стала говорить на другие темы, он обиделся и разозлился на нее за безучастие: разве она не помнит, что это дело едва не стоило ему жизни?
      В оставшееся до обеда время он писал отчет на пяти страницах, в котором изложил свои взгляды на признания Мальфатти. Он написал, что убежден в их правдивости, и далее представил события в хронологии и их дотошный анализ, начиная с того момента, когда был обнаружен труп Маскари, и заканчивая арестом Мальфатти. После обеда, два раза перечитав написанное, он вынужден быть признать, что вина Сантомауро по-прежнему недоказуема и, кроме его личных подозрений, предъявить ему нечего. Не было ни намека на связи Сантомауро с каким-либо из преступлений, ни тени надежды, что хоть кто-нибудь поверит, будто Сантомауро, величаво взирающий на мир с высоты своей нравственной непогрешимости, на самом деле не кто иной, как похотливый стяжатель и убийца. И все же он отстучал это все на старой пишущей машинке «Оливетти», которая стояла на столике в углу. Потом он замазал несколько опечаток, думая при этом, что пора потребовать себе в кабинет компьютер. Он увлекся этой идеей и стал уже прикидывать, где бы он разместил новый компьютер и дадут ли ему принтер или нужно будет все печатать внизу у секретарши, – если так, то лучше не надо.
      Воображаемый компьютер все еще занимал его мысли, когда в дверь постучал Вьянелло. С ним был невысокий черный от загара человек в мятом летнем костюме.
      – Комиссар, – начал Вьянелло, обращаясь к нему официальным тоном, каким всегда говорил в присутствии посторонних. – Позвольте представить вам синьора Лучано Грави.
      Брунетти шагнул навстречу, протягивая руку:
      – Приятно познакомиться, синьор Грави. Чем я могу быть вам полезен?
      Потом повел его к столу и указал на стул. Грави сначала огляделся, потом сел. Вьянелло сел на другой стул, подождал, не скажет ли чего Грави, но, видя, что тот замешкался, начал объяснять сам:
      – Комиссар, синьор Грави – владелец обувного магазина в Кьодже.
      Брунетти поглядел на человека с интересом. Обувной магазин, ага.
      Вьянелло оглянулся на Грави и сделал ему рукой знак продолжать.
      – Я только что приехал, – сказал Грави, глядя на Вьянелло. Но когда сержант повернулся к Брунетти, Грави последовал его примеру. – Две недели я был в Пулье. В августе все равно торговли никакой. Никто не хочет покупать обувь, слишком жарко. Каждый год мы с женой закрываем магазин на три недели и уезжаем куда-нибудь в отпуск.
      – И вы говорите, вы только что вернулись?
      – Я вернулся два дня назад. Но в магазин пришел только вчера. Там я и увидал эту открытку.
      – Открытку, синьор Грави?
      – Да, открытку от одной моей продавщицы. Она сейчас в Норвегии с женихом. Он, кажется, работает у вас. Джорджо Мьотти. – Брунетти кивнул: он знает Мьотти. – И вот она написала мне из Норвегии, что полиция интересуется красными туфлями. Не знаю уж, чем они там занимаются и зачем им сдались такие вещи, но она написала, что Джорджо говорит, что, мол, вы ищете покупателя пары красных женских атласных туфель большого размера.
      У Брунетти от волнения в груди дыханье сперло.
      – И вы продавали эти туфли, синьор Грави?
      – Да, какой-то мужчина купил у меня такую пару около месяца назад.
      Грави замолчал, думая, что он сильно удивил полицию, сообщив, что покупатель был мужчина.
      – Мужчина? – услужливо спросил Брунетти.
      – Да. Он сказал, что туфли нужны ему для карнавала. Но карнавал будет только в будущем году. Мне тогда показалось это странным, но я хотел сбыть туфли, потому что атлас на одном каблуке немного порвался. На левой туфле, если не ошибаюсь. Из-за этого они шли со скидкой, и он их купил. Пятьдесят девять тысяч лир, а полная цена была сто двадцать. Очень удачная покупка.
      – Очень удачная, синьор Грави, – поддакнул Брунетти. – А вы бы узнали свои туфли, если бы увидели?
      – Думаю, узнал бы. Я написал цену на подошве одной туфли. Может быть, та надпись еще цела.
      Повернувшись к Вьянелло, Брунетти сказал:
      – Сержант, принесите туфли из лаборатории. Я хочу показать их синьору Грави.
      Вьянелло, кивнув, вышел. Пока его не было, Грави развлекал Брунетти рассказами о своем отпуске, говорил, какая чистая вода в Адриатике, если забраться подальше на юг. Брунетти слушал и улыбался, когда было нужно, едва удерживаясь, чтобы прежде идентификации не попросить Грави описать человека, который купил туфли.
      Вскоре вернулся Вьянелло с пластиковым пакетом, где лежала пара туфель. Он отдал пакет Грави, но тот даже не стал вынимать их, а только перевернул подошвами вверх. Взглянув на них поближе, он улыбнулся и протянул пакет Брунетти:
      – Смотрите, вот она – цена со скидкой. Я специально написал карандашом, чтобы, если кому надо будет, стерли. Но она еще здесь. – На подошве одной туфли слабо вырисовывались карандашные каракули.
      Наконец Брунетти позволил себе задать вопрос:
      – А вы могли бы описать того покупателя, синьор Грави?
      Помолчав, Грави спросил подобострастным тоном, выражавшим крайнее почтение к работе государственных служб:
      – Комиссар, позволите ли узнать, почему вас так интересует этот человек?
      – Мы полагаем, что вы можете предоставить нам важную информацию, которая окажет существенную помощь расследованию, проводимому нами в настоящее время, – уклончиво ответил Брунетти.
      – Ах, понятно, – сказал Грави, подобно всем итальянцам, привыкший ничего не понимать в заявлениях властей. – С виду он был чуть моложе, чем вы, темные волосы, без усов. – Услышав свои собственные слова, Грави, должно быть, догадался, что это не очень-то точное описание, и добавил: – Обычный человек, ничего особенного. В костюме. Не высокий и не низкий – средний, в общем.
      – Мне бы хотелось, чтобы вы взглянули на фотографии, синьор Грави. Может быть, это поможет вам опознать его.
      Грави широко улыбнулся: ну все как по телевизору.
      – Конечно.
      Брунетти кивнул сержанту, тот вышел и быстро вернулся, неся две папки фотографий, среди которых был и снимок Мальфатти.
      Грави взял у Вьянелло одну папку и, положив ее на стол Брунетти, открыл и принялся рассматривать фотографии. Взглянув на снимок, он переворачивал его и откладывал в другую стопку. Вьянелло и Брунетти следили за ним. Фотографию Мальфатти он тоже перевернул и отложил. И так пока в лапке не осталось фотографий. Отложив последнюю, он поднял глаза и сказал:
      – Нет, здесь его нет. Даже ничего похожего.
      – Может быть, вы еще что-нибудь вспомните, синьор Грави?
      – Я же говорю вам, комиссар: мужчина в костюме. А эти все, – он указал на стопку фотографий перед ним, – все уголовные рожи. – Вьянелло и Брунетти переглянулись: среди прочих там были трое полицейских, один из них Альвизе. – А тот был одет в костюм, – еще раз повторил Грави. – Он был обычного вида, нормальный человек, как мы все. Такой, что ходит каждый день на работу в офис. И он говорил как образованный, а не как уголовник.
      Наивность Грави заставила Брунетти на секунду усомниться в том, что он итальянец. Вьянелло подал ему вторую папку с фотографиями, поменьше.
      Грави снова стал перебирать снимки. Когда очередь дошла до фотографии Раванелло, он взял ее в руки и спросил Брунетти:
      – А это банкир, которого вчера убили, Да?
      – Это не он покупал туфли, синьор Грави?
      – Нет, конечно нет. Если бы это был он, я бы сразу вам сказал. – Он снова поглядел на фотографию – студийный портрет, взятый из проспекта, где были собраны фотографии всех служащих банка. – Это не он, хотя и похож.
      – Похож, синьор Грави?
      – Ну да, такие носят костюмы с галстуками, и обувь у них всегда дорогая и начищена до блеска. Белоснежная рубашка, стильная прическа. Банкир, короче.
      На мгновение Брунетти перенесся в детство, ему снова было семь лет, и он стоял на коленях рядом с матерью у алтаря в их приходской церкви Санта-Мария-Формоза. Его мать возвела глаза к алтарю, перекрестилась и страстным шепотом, полным веры и мольбы, запричитала:
      – Мария, матерь Божия, ради Сына твоего, что принял муки за нас, недостойных грешников, только один раз сделай, как я прошу, выполни мою единственную просьбу, и я до конца дней своих не попрошу у тебя сверх той милости, что ты даруешь нам…
      Это обещание он слышал потом не единожды в разных местах, ибо, как все венецианцы, синьора Брунетти всегда возлагала надежды на влиятельных знакомых из высших сфер. В сотый раз жалея, что он неверующий, Брунетти молился про себя.
      Однако синьор Грави тоже требовал внимания.
      – К сожалению, у нас нет фотографии человека, который, возможно, и купил эти туфли, но если бы вы согласились пройти со мной туда, где он работает, чтобы взглянуть на него воочию, мы были бы вам чрезвычайно признательны.
      – То есть вы предлагаете мне поучаствовать в расследовании? – по-детски обрадовался Грави.
      – Да, если вы не против.
      – Разумеется, комиссар, я буду рад помочь вам чем только смогу.
      Брунетти встал, и Грави вскочил со стула. По дороге Брунетти объяснял, что нужно делать. Грави не задавал вопросов, молча довольствуясь отведенной ему ролью патриота, помогающего полиции раскрыть преступление.
      Когда они пришли на кампо Сан-Лука, Брунетти показал ему подъезд, где был офис Сантомауро, и велел погулять пять минут или выпить чего-нибудь в кафе «Роза Сальва», пока он сам поднимется наверх.
      Брунетти поднялся по знакомой лестнице и постучал в дверь офиса. «Avanti», – крикнула секретарша, и он вошел. Секретарша сидела за компьютером. Увидав его, она вскочила со стула, будто подброшенная в воздух пружиной.
      – Прошу прощения, синьорина. – Брунетти поднял обе руки, надеясь, что она примет сей миролюбивый жест во внимание. – Мне нужно поговорить с адвокатом Сантомауро. Я из полиции.
      Девица, казалось, не слышит. Она смотрела на него, разинув рот в виде буквы «О» – не то от страха, не то от изумления, – Брунетти так и не понял. Очень медленно ее рука протянулась к столу, и палец нажал кнопку вызова. Так она и стояла – прижавшись к стене и глядя на Брунетти дикими глазами – и давила на кнопку, пока дверь в кабинет не распахнулась и на пороге не появился Сантомауро. Вначале он увидал свою секретаршу, остолбеневшую, точно жена Лота, потом заметил у дверей Брунетти.
      Его гнев воспламенился мгновенно.
      – Что вы здесь делаете? – заорал он. – Я же звонил вице-квесторе и просил его оградить меня от ваших вторжений. Вон отсюда! Я не потерплю издевательств. Да я вас…
      Тут он замолчал, прерванный появлением еще одного посетителя – небольшого роста, в дешевом летнем костюме, – который возник из-за спины Брунетти. Сантомауро не узнал его.
      – Ну-ка, убирайтесь оба в свою полицию, – снова заорал он.
      – Вам знаком этот человек, синьор Грави? – спросил Брунетти.
      – Да, знаком.
      Сантомауро перестал орать, хотя по-прежнему ничего не понимал.
      – Кто же этот человек, синьор Грави?
      – Это тот человек, который купил в моем магазине туфли.
      Брунетти обернулся к Сантомауро, у которого, кажется, начало проясняться в памяти.
      – Какие же туфли он купил, синьор Грави?
      – Пару красных женских туфель. Сорок первого размера.

      Сантомауро сломался. Брунетти наблюдал такое не впервые, поэтому ему не составило труда понять, что происходит. Когда Сантомауро поверил, что опасность миновала, когда обвинения Мальфатти не сработали и полиция за ним не пришла, когда он расслабился – вдруг откуда ни возьмись вылезает этот Грави, будто и в самом деле с неба сваливается, и уже нет ни времени, ни сил придумать объяснение тому, зачем ему понадобились эти туфли.
      Вначале он кричал на Грави, чтобы тот выметался, но Грави настойчиво твердил, что Сантомауро и есть покупатель красных туфель, что хорошо его запомнил и узнает везде. Тогда Сантомауро вдруг боком повалился на секретаршин стол, закрывая руками грудь, будто хотел так укрыться от пристального взгляда Брунетти и от двух других недоумевающих взглядов.
      – Это он, комиссар, тот самый человек, я абсолютно уверен.
      – Ну, что скажете, Avvocato Сантомауро? – спросил Брунетти и дал знак Грави, чтобы тот пока помолчал.
      – Это все Раванелло, – пискнул Сантомауро высоким сдавленным голосом, будто вот-вот расплачется. – Это он все придумал. Квартиры, рента. Он предложил мне помочь. Я хотел отказаться, но он стал угрожать. Он знал про мальчиков. Он обещал рассказать моей жене и детям. А потом Маскари узнал про квартиры.
      – Как?
      – Я понятия не имею. Через банковские документы. Или в компьютере нашел. Раванелло сказал мне. Это была его идея – избавиться от Маскари.
      Слова Сантомауро были совершенно непостижимы для секретарши и Грави, но оба безмолвствовали, пораженные его еще более непостижимым поведением.
      – Я не хотел ничего делать, но Раванелло сказал, что у меня нет выбора, что мы должны это сделать. – Пока он говорил, его голос становился все тише. Наконец он замолчал и посмотрел на Брунетти.
      – Что вы должны были сделать, синьор Сантомауро?
      Сантомауро выпучил глаза и замотал головой, как будто приходя в себя после оплеухи. Потом он снова помотал головой, на этот раз в знак отрицания. Брунетти прекрасно знал, что это значит.
      – Вы арестованы, синьор Сантомауро, по обвинению в убийстве Леонардо Маскари.
      При этих словах Грави с секретаршей одновременно вытаращились на Сантомауро, будто впервые увидели его. Брунетти шагнул к столу, поднял трубку, набрал номер и приказал прислать троих карабинеров на кампо Сан-Лука, чтобы конвоировать задержанного в квестуру для допроса.
      На допросе, в течение двух часов, Сантомауро излагал им с Вьянелло свою историю. Он, похоже, говорил правду, описывая схему махинаций с квартирами и арендной платой, но почти наверняка врал, когда его спрашивали, кто это все задумал и разработал. У него получалось, что по всем статьям виноват Раванелло. Раванелло вовлек его в участие в предприятии, у Раванелло был готовый план действий, Раванелло притащил к ним Мальфатти. Все идеи с самого начала исходили от Раванелло: это он придумал наживаться на квартирах, убить Маскари и сбросить с моста машину Брунетти. Виноват один Раванелло, охваченный безумной жаждой наживы.
      А что же он, Сантомауро? О, да он слабый человек, которого обманом заманил в свои сети хитроумный банкир Раванелло, угрожая испортить его репутацию, разрушить семью и отнять саму жизнь. Он не участвовал в убийстве Маскари, не знал, что должно было произойти в ту роковую ночь в квартире Креспо. Когда ему напомнили о туфлях, он сначала сказал, что хотел надеть их на карнавал, но потом, когда ему объяснили, что туфли нашли вместе с телом Маскари, он сказал, что купил их по приказу Раванелло, будучи в неведении относительно его преступных замыслов.
      Да, он получал свою долю с арендной платы, но денег этих ему было не надо, он только заботился о сохранении своего доброго имени. Да, он был в квартире Креспо в ту ночь, когда погиб Маскари, но тот погиб от рук Мальфатти, а им с Раванелло ничего не оставалось, как только помочь ему избавиться от трупа. План убийства? Опять Раванелло, вместе с Мальфатти. Что же до убийства Креспо, то тут он вообще не в курсе, наверное, его прикончил какой-нибудь клиент, которого тот по легкомыслию притащил к себе домой.
      Словом, Сантомауро увлеченно лепил свой образ слабого человека, волею случая сбившегося с пути и потому охваченного страхом. Ну как можно было не посочувствовать бедняге, не пожалеть его?
      Так продолжалось все два часа. Сантомауро все настаивал на своей невиновности, утверждал, что его единственным мотивом было сохранение семьи, попытка уберечь жену и детей от позора и скандала. И по мере того, как говорил, он все более верил в правду своих слов. Брунетти прекратил допрос, потому что ему стало тошно видеть и слышать Сантомауро.
      Вечером прибыл Avvocato Сантомауро, утром его выпустили под залог, а Мальфатти, опасный рецидивист, остался в тюрьме. Сантомауро в тот же день сложил с себя полномочия президента Лиги по защите нравственности, а остальные члены правления призвали провести всестороннее расследование его проступков и провинностей. Ну и нравы же в высшем обществе, отметил Брунетти: воровство у них – проступок, а убийство – провинность.
      Днем Брунетти отправился на виа Гарибальди. Когда он позвонил в квартиру Маскари, вдова спросила, кто там, и он назвал свое имя и звание.
      В квартире было все по-прежнему. Шторы были опущены, хотя от этого, казалось, внутри скапливается жара. Синьора Маскари еще похудела и выглядела более собранной.
      – Вы очень любезны, синьора, – начал Брунетти. Когда они уселись друг против друга в гостиной. – Я пришел сообщить вам, что все подозрения с вашего мужа сняты. Он не совершал ничего противозаконного, он стал безвинной жертвой преступления.
      – Я знала об этом, комиссар. Я с самого начала знала.
      – Мне очень жаль, синьора, что у нас возникали подозрения насчет вашего мужа.
      – Вашей вины в том нет, комиссар.
      – И все-таки я должен извиниться. Но преступники, виновные в его гибели, найдены.
      – Да, я знаю. Я читала в газетах. Не думаю, что это имеет какое-то значение.
      – Они получат по заслугам, синьора. Я обещаю.
      – Боюсь, это не поможет ни мне, ни Леонардо. – Брунетти начал было возражать, но она перебила его: – Комиссар, газеты теперь могут писать что угодно, какую угодно правду, но люди все равно запомнят только ту первую историю, которая появилась, когда нашли его тело, как он был в женском платье, что он был трансвестит.
      – Но ведь все будут знать, что это неправда, синьора.
      – Такую грязь не отмоешь, комиссар. Людям нравится думать о других плохо. Чем хуже они считают других, тем лучше они кажутся сами себе. Даже через много лет, услышав имя Леонардо, все вспомнят платье, и что писали газеты, и все грязные слухи, которые о нем ходили.
      Брунетти знал, что она права.
      – Мне очень жаль, синьора.
      Больше сказать было нечего.
      Она наклонилась и дотронулась до его руки:
      – Такова человеческая природа, комиссар. Но все равно – спасибо за сочувствие. – Она отняла руку и выпрямилась. – Что-нибудь еще?
      Брунетти понял, что ему пора. Сказав, что нет, что больше ничего, он распрощался и ушел, оставив ее одну в сумрачном доме.
      Ночью над городом разразилась буря. Ветер срывал с крыш черепицу, сбрасывал с балконов горшки с геранью, валил деревья в скверах. Три часа без перерыва бушевал ливень. В водостоках бурлила вода, унося в каналы мешки с мусором. После дождя внезапно похолодало. Холод пробрался в спальни, заставляя спящих жаться друг к другу. Брунетти, который спал один, проснулся около четырех часов и достал из шкафа одеяло. Во второй раз он проснулся в десятом часу, но, решив, что в квестуру до обеда не пойдет, заставил себя уснуть еще на час. В одиннадцать он встал, приготовил кофе и принял горячий душ, впервые за несколько месяцев радуясь горячей воде. Одевшись, он вышел на балкон сушить волосы. Когда он допивал вторую чашку кофе, за спиной у него как будто щелкнул замок. Он обернулся и увидел Паолу. А вместе с нею Кьяру и Раффаэле.