Глава двадцать третья

РЫЖИЙ, С КРАШЕНЫМИ ВОЛОСАМИ

Радихена, заледенев от страха, смотрел, как отворяется дверь камеры…

Пленник потерял счет времени с тех пор, как Адобекк перестал приходить к нему, а светлячок, которого подарил узнику вельможа, утратил всякую надежду приманить к себе самочку и погас.

В какой-то из дней к Радихене явился новый стражник; при нем имелась горящая лампа. Этот новый стражник, ни слова не говоря, схватил пленника за руку и, всунув его запястье в железное кольцо, приковал к стене на очень короткую цепь. Затем он поставил корзину с припасами и кувшин с водой – так, чтобы пленник легко мог дотянуться, – и ушел вместе с лампой.

Радихена попробовал лечь на свое кусачее шерстяное одеяло. Теперь ему придется спать с задранной рукой. Неудобно, но можно привыкнуть.

Он не знал, чем были вызваны эти перемены. Стул, оставленный Адобекком, по-прежнему находился посреди камеры. Радихена боялся даже притрагиваться к нему. Этот предмет виделся ему чем-то вроде амулета, залога будущего освобождения.

Книга, давно прочитанная, лежала на стуле: Радихена не решался положить ее рядом с собой. Теперь она была недоступна – он не смог бы дотянуться до нее, даже если бы и захотел.

Адобекк больше не приходил. Время остановилось. Но внутри этого остановившегося времени существовал и медленно изменялся человек по имени Радихена. И главное, что претерпело в нем перемену, было зародившееся желание жить дальше.

Поэтому он так испугался, когда дверь камеры отворилась и на пороге появился странный силуэт. Тонкий, со стремительными движениями хищного зверька – ласки, к примеру.

Не стражник, что очевидно. Не господин Адобекк. Некто незнакомый.

Он скользнул в камеру и закрыл за собой дверь. Он не принес с собой света – потому что хорошо видел в темноте. Гораздо лучше, чем Радихена. Пленник услышал, как тот смеется сквозь зубы.

– Наконец-то я нашел тебя! – произнес тихий голос. – Ты узнаешь меня? Помнишь? «Я – твоя смерть».

Радихена с трудом встал. Он хотел, чтобы его прикованная рука не слишком бросалась в глаза. Впрочем, если посетитель действительно тот, о ком сейчас подумал Радихена, то он успел уже разглядеть цепи и понять, что узник для него совершенно безопасен.

– Ты ведь вспомнил меня, верно? – настаивал посетитель.

– Талиессин…

– Твоя смерть, – сказал Талиессин. – Роли поменялись.

– Я прикован, – сказал Радихена.

– Видел, – буркнул Талиессин. – Меня это не остановит. Наоборот. Будет легче.

Радихена молчал.

Талиессин уселся на стул, взял в руки книгу, полистал. Повернулся в сторону узника.

– Забавные у тебя здесь вещи, – заметил он. – Ты что, действительно прочел эту книжку?

– Да.

– Понравилось?

– Да, – сказал Радихена.

– Ты открываешься для меня с новой стороны!

Талиессин гибко поднялся со стула. По тому, как он двигался, Радихена понял, что у него в руке нож.

– Я не буду королем, – сказал Талиессин, посмеиваясь. – Я буду регентом. Ты, конечно, еще не слышал новость? Король не может пролить кровь, регент – может. Но даже регент не решится казнить сразу нескольких преступников по двум различным обвинениям… Одна казнь – это просто казнь; две казни сразу – это уже избиение. Кому охота прослыть кровавым монстром? Так что кому-то придется тайно умереть в тюрьме. И, думаю, лучше пусть это будет тот, о ком давно забыли. А ты как считаешь?

Радихена не отвечал.

Талиессин стоял так близко, что пленник чувствовал тепло его дыхания. Неожиданно Талиессин спросил:

– Почему тебя приковали?

– Не знаю.

– Не знаешь? – В голосе Талиессина прозвучало удивление. – Не знаешь? Ты не пытался бежать, не нападал на стражников? И все-таки в один чудесный день тебя просто приковали и все?

– Именно, – сказал Радихена.

Талиессин опустил нож, пощекотал лезвием свободную руку Радихены.

– Чувствуешь? Острый.

– Делайте то, зачем пришли, – сказал Радихена. – Я устал вас слушать.

– По-моему, у тебя появилось чувство собственного достоинства… Вероятно, это от чтения книг.

Дверь снова приоткрылась. Талиессин увидел свою жертву в полоске тусклого света: прижавшийся к стене бледный человек с растрепанными серыми волосами.

Принц быстро повернулся к вошедшему.

– Кажется, мне пытаются помешать.

– Это мой пленник, – проговорил Адобекк, входя в камеру.

Королевский конюший сильно сдал за последнее время: он начал сутулиться, лицо у него обвисло мятыми складками, особенно слева, а кроме того, он заметно приволакивал левую ногу.

– А, мой стул еще на месте! – заметил старый царедворец, бесцеремонно усаживаясь. – Здесь очень темно, не находите? Я не взял факела. Как вы полагаете, ваше высочество, могу я оставить дверь приоткрытой? В этих переходах никого нет.

Талиессин подошел к нему и несколько секунд всматривался в измятое болезнью лицо Адобекка. Потом присел рядом на корточки, как будто общался с ребенком, взял его руки в свои.

– Это ваш пленник? – переспросил принц. – Почему?

– Потому что некогда он принадлежал мне, – сказал Адобекк.

– В каком смысле – «принадлежал»? – не понял принц.

– В самом прямом. Был моим крепостным человеком… Вас устраивает такое объяснение?

– Не вполне, но пусть будет такое. Лучше, чем никакого, – сказал Талиессин.

– Я следил за вами, – сообщил Адобекк.

Талиессин хмыкнул:

– А я-то воображал, будто вы – старая развалина!

– Я и есть старая развалина, – возразил Адобекк, – но это не значит, что я ни на что больше не гожусь. Когда Вейенто отбыл с герцогиней, всей своей свитой и бородавчатой карлицей, которая все время высовывалась из повозки, хотя ей велели сидеть тихо, я понял, что вы начали разбираться с пленниками. Вполне понятное желание, за которое никто вас не осуждает.

– Между прочим, Вейенто сам захотел взять с собой гномку, – заметил принц, поднимаясь на ноги и посматривая на Радихену. – Я ему предлагал освободить любого из троих, по собственному усмотрению. Довольно странное решение принял наш герцог, вы не находите? Взять уродину вместо красотки.

– Отнюдь. Напротив, было бы весьма смешно, если бы он выбрал Аббану, – заметил старый вельможа.

– Да, это было бы жутко смешно, – задумчиво повторил принц. – Чрезвычайно смешно… Впрочем, я отдал бы ему даже эту змею Аббану. Я ведь обещал уважить его выбор. Нельзя же нарушать обещание, данное близкому родственнику, не так ли?

– И бедному Вейенто пришлось бы избавляться от нее по пути в герцогство, – заключил королевский конюший. – Он не хуже вас знает, как опасно держать при себе подобную особу. В следующий раз она подслушает супружескую ссору и решит облагодетельствовать своего герцога, избавив его от жены… А это вызовет неизбежные осложнения с герцогом Ларра, поскольку герцог Ларра, как бы он ни относился к мачехе, обязан будет вступиться за сестру…

– Вы знаете, господин Адобекк, – произнес принц, – я с удовольствием побеседовал бы с вами о герцоге Ларра… Но не сейчас. Вы немного уклонились от темы.

– Да? – Адобекк отчетливо зашамкал губами. Так отчетливо, что Талиессину подумалось: уж не притворяется ли он?

– А о чем я говорил? – осведомился Адобекк в конце концов.

– О том, что следили за мной.

– А! Ну да, разумеется. Разумеется, я за вами следил. После отъезда герцога – особенно. Потому что в вашем поведении, мой господин, я заметил признаки решимости во что бы то ни стало отыскать моего пленника и разделаться с ним. Тайно, как и предполагалось в самом начале.

Он покашлял и вдруг хихикнул, как будто готовясь сообщить нечто забавное.

– Я приказал приковать его к стене и убрать охрану от двери, – продолжал Адобекк. – Это должно было затруднить ему бегство, а вам – поиски.

– Но я его нашел, – заметил Талиессин.

– Это уже не имеет значения, поскольку я нашел вас обоих, – резонно возразил Адобекк.

– К делу, – потребовал принц.

– К какому делу? – удивился Адобекк. – Он по-прежнему мой, и я совершенно не хочу, чтобы вы его убивали. Более того, я сейчас прикажу, чтобы его расковали…

– Ключ был здесь, у входа, – сказал Талиессин. И вынул из своего кошеля небольшой ключик. – Снимайте с него цепи сами, если вам охота.

– Охота, охота… – проворчал Адобекк. И, поманив Талиессина пальцем, шепнул ему в ухо: – Вы думаете, что вы один любили Эйле?

Талиессин сильно вздрогнул всем телом и быстро вышел из камеры.

Адобекк встал, подобрал упавший на пол ключ, приблизился к пленнику. Кряхтя, начал возиться с замком.

– Поедешь со мной, – сказал он наконец. – Я оставляю столицу. Времена переменились, моя служба закончена.

Цепь упала. Радихена схватился за освобожденную руку, принялся сильно растирать запястье. Адобекк медленно заковылял к выходу. На пороге он обернулся:

– Не забудь забрать отсюда стул, деревенщина. Я не хочу, чтобы мои вещи валялись по казематам. Это может меня скомпрометировать. Тебе знакомо такое слово?

Эмери споткнулся о человека, спавшего прямо на пороге кухни. Дядина стряпуха Домнола величественно крошила овощи для салата. Все ее поведение демонстрировало полное равнодушие к странному явлению в ее царстве.

– Что это? – вопросил Эмери.

Стряпуха чуть повернула голову и одарила Эмери кислой улыбкой.

– Вы о чем, молодой господин?

– Об этом странном предмете.

– Понятия не имею, – заявила Домнола, снова отворачиваясь к своей работе. – Ваш дядя сказал, что это существо может находиться в доме и делать все, что ему заблагорассудится, за исключением краж и убийства. Самоубийство оговорено не было, – добавила она мрачно.

– Не вижу, как подобная забывчивость может нам помочь, – заметил Эмери. – Кто он?

– Грязный бродяга, – отрезала стряпуха. – Ваш дядя притащил его в дом – да простится мне подобный тон в разговоре о моем добром господине! – и объявил, что я обязана его кормить и не должна гонять.

Она вдруг всхлипнула. Эмери удивился: обычно суровая Домнола была весьма скупа на проявления чувств.

– Господин Адобекк уезжает, – пояснила она. – Уезжает из столицы. Говорит, мол, времена переменились. Желает на покой.

– Рано или поздно такое должно было случиться, – сказал Эмери. Однако он был ошеломлен услышанным.

Меньше всего он ожидал от дяди подобной выходки. Оставить двор? Прекратить интриговать? Отказаться от великолепных дворцовых праздников? Конечно, сейчас тяжелое время, столица погружена в траур – да и положение наследника с каждым днем становится все более двусмысленным. Но рано или поздно беспокойство уляжется, и в столице вновь начнутся фейерверки, торжества, любовные приключения и изящные забавы. Эмери не мог поверить в то, что дядя Адобекк способен добровольно отказаться от всего этого.

– Уезжает в имение, – повторила стряпуха. – Нас оставляет. Меня и Фоллона. Чтобы мы служили вам.

– Ясно, – сказал Эмери. – Мы с братом жуткие люди. Есть о чем проливать слезы. Можете горевать и дальше, добрая хозяйка. Вас ждет ужасная участь.

Домнола поморгала, осознавая услышанное. Потом махнула рукой, словно отказываясь от всякой борьбы:

– Вы понимаете, что я имею в виду, молодой господин, и вам не пронять меня злыми шуточками… Мне нашего хозяина жаль, вот и все. А это чудище он с собой забирает.

Она с досадой плюнула в сторону спящего.

Эмери наклонился, рассматривая незнакомца, а после вскрикнул:

– Не тот ли это рыжий, с крашеными волосами? Где его дядя отыскал и почему привел к себе в дом?

Рыжий, с крашеными волосами, спал и даже не пошевелился: впервые за долгое время он смог уснуть спокойно, не чувствуя сквозь забытье боли в прикованной руке.

А Эмери выпрямился, покачал головой:

– Что еще затевает Адобекк?

– Не нашего с вами ума это дело, – заговорщически произнесла стряпуха. И, оставив овощи, сняла с полки кусок ветчины. – Возьмите, отнесите брату. Я для вас обоих приготовила. Несите же, пока господин Адобекк не вернулся и не забрал для своего урода.

– Спасибо тебе, Домнола, – поблагодарил Эмери. – Хоть для того, чтоб дядиному уроду не досталось, – назло съем!

С ветчиной под мышкой он начал подниматься по лестнице.

Ренье уже поправлялся: затягивалась рана, полученная на турнире, и, к удивлению молодого человека, уже не так саднило сердце при воспоминании об эльфийской королеве.

– Может быть, я бессердечный? – говорил Ренье брату, испытывая нечто вроде раскаяния. – Почему я до сих пор могу есть, пить, даже о женщинах думать опять начал?

– Потому что ты живой, – отвечал Эмери. – Потому что она для тебя стала чудесным воспоминанием. Как Эйле.

– Смерть Эйле изменила Талиессина почти до неузнаваемости, – возразил Ренье. – А ее смерть меня как будто почти и не задела…

– А тебе бы предпочтительнее прозябать остаток дней твоих с незаживающей раной в душе? – осведомился Эмери.

Ренье пожал плечами.

– Мне кажется, так было бы правильнее… – Вот и все, что он тогда сказал.

Появление брата с куском ветчины под мышкой вызвало некоторое оживление в комнате больного. Эмери приготовил закуски, разлил по стаканам вино и, дождавшись, пока Ренье набьет рот, сказал:

– Домнола утверждает, будто дядя намерен оставить столицу.

Ренье продолжал жевать.

– Вся прислуга и дом, очевидно, переходят к нам.

Никакой реакции.

– А на пороге кухни спит без задних ног тот самый рыжий, с крашеными волосами, который убил Эйле…

– Знаю, – с набитым ртом сказал Ренье.

– Откуда?

– Адобекк рассказывал.

– Что он тебе рассказывал?

– Что этот рыжий – его зовут Радихена, кстати, – может быть ему полезен. По-моему, дядя просто пожалел его. Удивительный он, наш дядя Адобекк! – продолжал Ренье задумчиво. – Когда я просил его разыскать и привезти в столицу возлюбленного Эйле, он устроил мне выволочку. Запретил даже упоминать о «пошлых любовных историях поселян» – как-то так он выразился. А сам, жалкий лицемер, принимает участие в судьбе этого парня – и хоть бы бровью повел…

– Вероятно, это потому, что Радихена может быть ему полезен, – сказал Эмери.

– Ты сам в это не веришь, – возразил брат. – Чем ему может быть полезен человек, по горло запутавшийся в чужих интригах? И для чего нашему дяде мог бы пригодиться Радихена? Дабы с его помощью публично обвинить Вейенто в организации покушения? Нет, Эмери, дядя просто увидел в нем нечто вроде возможного ученика. Адобекк, разумеется, будет это отрицать, но я-то уверен! Судя по тем крохам, которые обронила наша хищная птица, Радихена совершенно сломлен своим преступлением. Он рассматривает дядю как своего благодетеля. Следовательно, дядя может вить из него любые веревки. Чем он и займется – в замке бабушки Ронуэн, на покое.

– По-моему, мой младший брат стал циником, – задумчиво произнес Эмери, отбирая у него ветчину и мелко обкусывая ломоть с краю.

Ренье только отмахнулся.

– Ничего подобного. Кстати, почему мы пьем эту кислятину? Вылей в окно, пожалуйста. Только проследи, чтобы внизу непременно кто-нибудь шел.

Он пошарил у себя под кроватью и вытащил запечатанный узкогорлый сосуд.

– Подарок от того славного господина, которому я поддался на турнире, – пояснил Ренье. – С гигантским письмом. «…нимало не имел в намерениях Вас увечить, в чем заверяю… И подкрепляю сим дивным сосудом…» Точнее, сосудами. Я один уже выпил, пока ты занимался дворцовыми интригами и переживал за дядю Адобекка…

– У нас появился еще один друг, – заметил Эмери.

– Хоть какая-то польза от моего ранения… – Ренье вздохнул и поморщился: ему все еще было больно. – Что во дворце? Рассказывай. Умирающему интересно.

– Вейенто с супругой отбыли. Увезли с собой госпожу Даланн.

– Превосходно! – Ренье хлопнул в ладоши.

– Даже странно, что она оказалась такой злодейкой, – продолжал Эмери. – На занятиях у нее было интересно.

– Да брось ты, скука! Теоретическая эстетика… Разве можно красоту разложить по полочкам? Это все равно, что взять красивую женщину, разрезать ее на кусочки и изучать: чего же в ней такого красивого? Кишки вроде бы сизые, в желудке что-то не до конца переваренное…

– Замолчи, – попросил Эмери.

– Ладно, умолкаю. Расскажи про Аббану с Гальеном. Еще один сюрприз. Вот уж никогда бы не подумал, что они способны на подобные дела…

– Я виделся с Талиессином, – помолчав, сказал Эмери. – Точнее, я навещал Уиду. Она действительно выходит замуж. Завтра об этом будет объявлено официально.

– Она довольна?

– Не вполне…

– Почему? – насторожился Ренье.

– Потому что Талиессин ее не любит.

– Зачем же он женится?

– Она чистокровная эльфийка и к тому же беременна от него.

– Опять слухи?

– Не слухи. Я виделся с ними обоими. Я ведь только что тебе сказал! – Эмери вдруг рассердился. – По-моему, ты меня совершенно не слушаешь.

Ренье устроился удобнее на подушках.

– Да ладно тебе злиться, – миролюбиво произнес он. – Я желаю знать всю сплетню, в подробностях.

– Хорошо, вот тебе подробности… – Эмери смягчился. – Я навещал Уиду во дворце. На той половине дворца, которая принадлежала дофину. Собственно, она до сих пор ему принадлежит. Как и весь остальной дворец. Уида находилась в саду.

– Что делала?

– Просто валялась в траве, как она любит.

…Смотрела на высокие стебли и на белые цветки шиповника на фоне далекого неба, а потом вдруг увидела над собой лицо своего друга Эмери и лениво улыбнулась.

– Ложись рядом. – Она вытянула руку, приглашая его устраиваться под боком.

Эмери растянулся на траве. Уида оказалась совсем близко. От ее кожи пахло горячей травой. Ни от одной женщины на свете так не пахло.

– Нравится? – спросила она, дразня его.

– Ты нарочно это делаешь? Смотри, я ведь могу влюбиться!

– Не можешь, у меня нет музыки…

Она засмеялась, и Эмери вдруг почувствовал, что она счастлива.

– Что случилось, Уида?

– Почему ты всегда боишься, Эмери? – Она схватила пальцами пучок травы, принялась теребить. – Почему ты считаешь, что любая перемена может быть только к худшему?

– А разве это не так?

– Нет.

– Что случилось? – повторил он свой вопрос.

– У меня будет ребенок… Мне казалось, об этом знает уже целый свет.

– Целый свет минус один глупый Эмери.

– Стало быть, теперь уже плюс один глупый Эмери… – Она глубоко вздохнула. – Когда эльфийская женщина понесет, мир преображается… Разве ты не видишь?

Эмери приподнялся, огляделся вокруг. Потом снова улегся и решительно помотал головой.