Эльфийская кровь (№3) - Пророчество Двух Лун

– Так вы попались? – Глаза Адобекка сверкнули дьявольским огнем. – Говорите! Говорите, вы, оба! Вы глупо, нелепо, как два дурака, попались в лапы Ларренса, да? Он вас застукал, когда вы подслушивали? Что вы ему наболтали? Покажите руки!

Софир машинально спрятал руки за спину, а Ингалора шагнула вперед, приблизившись почти вплотную разъяренному Адобекку.

– Зачем вам наши руки?

– Посмотреть, не вырваны ли ногти!

– Не вырваны, – сказала девушка.

– В таком случае раздевайся! – Адобекк стукнул кулаком по постели, неожиданно подняв тучу пыли.

Ингалора покраснела от гнева и, срывая с себя одежду, побросала ее всю прямо в лицо Адобекку. Он хватал на лету развевающиеся тряпки, комкал их, кидал на пол, но самое грязное – юбка и косынка с головы – все-таки попало в цель.

– Нате, любуйтесь! – сказала девушка, поворачиваясь перед Адобекком.

Старый вельможа послюнил палец, потер подозрительное пятнышко на ее плече, но оно легко сошло.

– Так тебя не пытали? – с некоторым разочарованием вопросил он.

– Нет.

– А его? – отвернувшись от Ингалоры, Адобекк воззрился на Софира.

– Он успел удрать раньше.

– В таком случае нечего было рассказывать мне о смертельных опасностях, – проворчал Адобекк, швыряя Ингалоре обратно ее вещи.

Она небрежно оделась.

– Иди сюда, – велел Адобекк и сам затянул шнурки на ее корсаже, да так ловко и любовно, что Ингалора почти простила ему предшествующую грубость.

– О затее Вейенто жениться я не знал, – сказал Адобекк. – Вероятно, он не сомневается в том, что Талиессин умрет. Что ж, полагаю, следует и впредь держать его в этом прискорбном заблуждении… Я хочу знать все. Как вам удалось бежать из герцогства, коль скоро вся свора Вейенто за вами охотилась?

* * *

– Как вы меня нашли? – спросил Гай, жуя.

Адобекк величественно отправил в рот ложку каши и проглотил со скорбным достоинством.

– Нет ничего проще. Я знал, кого искать. Капитана наемников по имени Гай. С четырьмя шрамами на лице. Если вы задержитесь в армии, то лет через пять вас будут звать Меченый. Солдафоны любят подобные героические прозвища.

– Правда? – Гай весело поднял брови. – Не замечал.

– У вас еще все впереди, мой дорогой капитан. Долгая увлекательная карьера. Двадцать, сорок, сто головорезов, с которыми вы изо дня в день разделяете невзгоды, опасности, их милые развлечения и их остроумные шутки. И так год за годом. Одни и те же дороги, по которым вы ходите взад-вперед, то и дело теряя людей в бессмысленных стычках. Две-три знакомые шлюхи, которые будут рады вашему приходу и не слишком опечалятся, когда вы уйдете. Здесь главное – продержаться достаточно долго, чтобы остаться в воспоминаниях как Гай Меченый. Ну не чудная ли жизнь?

– А мне нравится, – сказал Гай. – Вы разве не хотели бы со мной поменяться?

– Любезный мой, мне трудно найти человека, который захотел бы поменяться с вами, – заявил Адобекк.

Гай посмеялся.

– Скажите, только честно, кто рассказал вам про Гая Меченого?

– Ну вот еще. – Адобекк заставил себя съесть еще немного и со вздохом отложил ложку. – Я не стану раскрывать мои профессиональные секреты.

– Это актеры, – сказал Гай. Я угадал? Они говорили, что собирали сведения о Вейенто, и упоминали вас. Кстати, я им не поверил.

– Вы должны вернуться в столицу, ваше высочено, – хмуро проговорил Адобекк, отбросив всякие ухищрения. – Все обстоит гораздо хуже, чем мы предполагали изначально. Дело даже не в вашей матери, хотя ее мне жаль гораздо больше, чем вас или вашу погибшую подругу.

– По крайней мере, честно, – пробормотал Гай. Его улыбка угасла, шрамы на лице заболели, едва он вспомнил тот день, когда они были нанесены.

Адобекк казался старым, уставшим, нелепым в чужой одежде. Он сидел в неловкой позе, искренняя боль звучала в его приглушенном голосе.

– В королевстве нет наследника, и Вейенто всерьез готовится занять трон вашей матери. Вы допустите это?

– Как он займет ее трон, коль скоро она сама его занимает? – начал было Талиессин и замолчал.

Адобекк смотрел ему прямо в глаза.

– А если ее не станет?

– Мама? – вырвалось у Талиессина.

Адобекк не опустил глаз.

– Да, – подтвердил он с нехорошим спокойствием. – Все дети почему-то считают, будто их родители бессмертны, а ведь это не так.

– Но она – Эльсион Лакар, она будет жить очень долго, – сказал Талиессин. – Дольше, чем я, ведь я почти совершенно человек. И уж точно дольше, чем Вейенто.

– Любое живое существо может погибнуть, – сказал Адобекк. – Даже эльф.

Талиессин вскочил.

– Уходите. Немедленно уходите отсюда!

Адобекк, однако, не двинулся с места.

– Сядьте, – приказал он. – Сядьте и слушайте. Я еще не закончил.

Талиессин нехотя повиновался.

– Учтите, я могу убить вас в любую минуту, – предупредил капитан наемников.

На лице Адобекка появилось искреннее презрение.

– Очень хорошо, убивайте. Ну? Что же вы не зовете своих людей?

– Они далеко, – сказал Гай. – Придется идти за нами, а вы за это время, пожалуй, смоетесь.

– Да уж, пожалуй, смоюсь, – не стал отпираться Адобекк.

Гай хмуро улыбнулся ему.

– Я не хуже вас знаю, что уйду отсюда вместе с вами, – признался он. – Проклятье, я так мечтал прожить жизнь простого человека! А теперь вы пришли, и все пропало. Лучшая пора моей жизни закончилась. Время, когда я был свободен. Ужасно мне не повезло, правда?

– Правда, – кивнул Адобекк. Он заметно смягчился. – С этим ничего не поделаешь, Гай. Гай Меченый… Королевский конюший невольно усмехнулся, выговаривая это придуманное им самим лихое прозвище. – У вас еще будут хорошие дни. Потом. А сейчас вы просто обязаны помочь мне посадить в лужу герцога Вейенто. Слышите? Вам понравится. У меня уже есть наброски чудного плана, я расскажу вам по дороге… С прелестными мизансценами, фейерверком, попыткой самоубийства и прочими спецэффектами…

Глава четырнадцатая

ПЕРСТЕНЬ В ПЕСКАХ

Всякий раз, встречаясь с Чильбарроэсом, Элизахар испытывал странное чувство. Ему почему-то становилось неловко. Чильбарроэс спас его от смерти, помог отыскать Фейнне, увел в серые туманы, что стелются между миром людей и миром Эльсион Лакар, и показал дорогу к эльфам. Однако сам Чильбарроэс обыкновенно старался держаться в тени, ближе к туманам; он никогда далеко от приграничья не отходил. Элизахару он казался ущербным – даже по сравнению с обычными людьми, больными собственной смертью.

По другую сторону туманов, среди распахнутых в мир эльфийских дворцов и праздничных лесов, к Чильбарроэсу возвращался облик молодого короля Гиона, с белыми, как у сойки, прядями в рыжеватых волосах, зеленоглазого, с желтыми точками возле самых зрачков. Король-тень, король-воспоминание, хрупкий и неумирающий дух. По сравнению со стариком, с которым Элизахар когда-то встретился на дороге в Коммарши, Гион выглядел абсолютно бесплотным, нереальным. Элизахар с трудом воспринимал его в этом обличье.

В представлении Элизахара Чильбарроэс всегда оставался стариком. Истинное бытие Чильбарроэс обретал только в туманах. День за днем, год за годом Чильбарроэс обходил границы своего королевства. Он заглядывал в каждый сон, он неустанно выискивал возможных врагов и наиболее вероятных соратников.

Гораздо спокойнее Элизахару было с Аньяром, одним из тех эльфов, что оставались с Гионом с первого часа его развоплощения. Аньяр, во всяком случае, был тем, кем казался. Он не изменялся каждую минуту, не рассыпался на капли и не исчезал в тумане, как это проделывал Чильбарроэс. Аньяр даже не снился Элизахару, в то время как Чильбарроэс вторгался в сны бывшего наемника с абсолютной бесцеремонностью, как будто имел на это какое-то право.

Как правило, в видениях Чильбарроэс приходил к Элизахару в привычном для того образе старика; поэтому как-то раз ночью, увидев перед собой короля Гиона, Элизахар решил, что все происходит наяву.

Гион выступил из темноты и безмолвно протянул руки к Элизахару. Бывший солдат встал, приблизился к королю и остановился в нескольких шагах от него.

Гион покачал коронованной головой. Тяжелый обруч с зубцами сдавливал его волосы. Пестрые пряди топорщились из-под литого золота, как будто рвались на волю. Прежде короны всегда плавали над макушкой Гиона, как будто не решались коснуться особы короля; сегодня же знак власти был бесцеремонно нахлобучен и утвержден навечно.

Гион нетерпеливо шевельнул рукой, и Элизахар понял, что надлежит приблизиться вплотную и взять короля за руку.

Но рука Гиона оказалась призрачной, она легко прошла сквозь кисть Элизахара и повисла в воздухе.

– Где вы, мой господин? – заговорил с королем Элизахар. – Вы в другом мире. Я не могу коснуться вас.

Губы Гиона задвигались, по юному лицу пробежали синие тени, светлые глаза наполнились желтоватым светом. Элизахар разобрал беззвучно произнесенное слово.

– Дурак!

Все-таки перед ним был Чильбарроэс. Странным образом это успокоило Элизахара.

Гион отступил назад. Элизахар шагнул за ним следом и вдруг провалился в темноту. В этой темноте не было ничего: ни звезд, ни лун, ни даже смутных очертаний человеческой фигуры, находившейся поблизости. Элизахар лишь чувствовал присутствие Гиона: король по-прежнему находился где-то рядом.

«Таким был мир для Фейнне», – подумал Элизахар.

И тут, очень далеко, почти неразличимо, появилось маленькое окошко света. Все остальное по-прежнему исчезало в полной мгле, но в открывшемся прямоугольнике возникли и начали двигаться плоские силуэты.

– Что это? – прошептал Элизахар.

– Смотри. – Теперь голос Гиона был слышен отчетливо. Король действительно стоял вплотную к Элизахару.

– Я почти ничего не вижу.

– Пойдем туда, – предложил Гион.

Элизахар не успел ничего ответить. Воздух, которым он дышал, вдруг изменился, стал горячим и сухим, и следующий же вдох обжег горло.

Тысячи воспоминаний хлынули вслед за этим ощущением.

– Это пустыня, – сказал Элизахар.

– Ты воевал в этих краях, – прошептал Гион. – Теперь ты понимаешь, что происходит?

– Нет.

– Ларренс знает ситуацию в племенах кочевников лучше, чем иные кочевники… Смотри.

– Где мы?

– Смотри, – повторил Гион. – Смотри и молчи. Это сон.

У Элизахара кружилась голова. Он был одновременно и очень близко от происходящего, и невыносимо далеко; по этой примете он уверился в том, что видит сон. Чужой сон, чье-то видение, проникнуть в которое было почти невозможно.

Он повернулся к Гиону и увидел, что король улыбается.

– Я почти никогда этого не делаю, – шелестел голос Гиона. – Это сон вождя анат. У кочевников иначе устроены мысли, их видения ходят по другим тропам: мне редко удается встать у них на пути.

– Поэтому так трудно рассмотреть? – не то подумал, не то спросил вслух Элизахар. В этом сне действительно все происходило не так, как всегда, и с каждым мгновением это становилось все очевиднее.

– Можно разговаривать с другом, а можно допрашивать пленного, – отозвался Гион. – Разные способы узнавать правду.

Образы как будто проталкивались сквозь неподатливую упругую преграду, то и дело их размывало; они являлись словно бы через пелену падающей воды.

– Ты узнаешь его? – шептал Гион.

Ларренс. Грузный, с квадратной бородой. Проседь почти совсем изгнала черноту из его волос, все еще густых.

– Отец, – прошептал в ответ Элизахар. – Что он здесь делает?

– Расскажи о нем.

– Мне трудно говорить.

– Не обязательно произносить вслух слова. Просто думай, я услышу.

Мысли остановить невозможно, и они, как будто радуясь этому обстоятельству, тотчас потекли, опережая друг друга, и Элизахар едва сумел ввести в русло их беспорядочные потоки, подумав строго: «Какое значение имеет сейчас для меня отец? Это было важно давным-давно, когда я был мальчиком, а теперь мне тридцать лет».

Но он, разумеется, лукавил: Ларренс всегда занимал очень большое место в жизни Элизахара. Герцог отбрасывал огромную тень, в которой утонули и первая его жена, рано умершая, и старший сын, почти сразу забытый, и вторая его супруга, ныне здравствующая, и две дочери, о которых Ларренс вспоминал лишь в те редкие дни, что проводил в замке.

Мать Элизахара умерла родами. Ларренс был тогда в отлучке. Спустя месяц он вернулся, и ему показали сына; Ларренс, как и полагалось в подобных случаях, публично признал его своим законным отпрыском, после чего почти сразу же уехал и отсутствовал почти три года.

Второе за время жизни сына появление Ларренса в родовом замке стало первым воспоминанием Элизахара. Отец, гигантская гора человеческого мяса, гора, исторгающая рычание и хохот, красная, с жесткими волосами угольного цвета. С ним была женщина, молодая и довольно хорошенькая. Элизахару она показалась похожей на какого-то безопасного лесного зверька.

Мальчик помнил недоумение, с которым отец смотрел на него, словно пытаясь сообразить, что это такое ему показывают. А потом женщина принялась визжать. И тогда Элизахар испугался.

Он почти уверился в том, что отцова спутница – настоящий волшебный зверек, лишь отчасти наделенный обличьем молодой женщины, настолько поначалу она ему понравилась. И если бы волшебный зверек заговорил с Элизахаром человеческим голосом, мальчик бы ничуть не удивился: в сказках такие вещи случаются сплошь и рядом. Но она гневно, пронзительно завизжала. Ничего подобного не происходило ни в одной из легенд.

А женщина кричала на Ларренса, надсаживаясь и тряся маленькими крепкими кулачками:

– Вы обещали мне титул! Вы обещали, что мои дети будут наследовать! А теперь? Что теперь?

И тогда Ларренс прогудел:

– Да я забыл…

Он женился на этой женщине и привез ее к себе в замок, чтобы ее потомство от Ларренса унаследовало майорат, все, что осталось от древнего герцогства Ларра: замок и три деревни. Очень скромное наследство, небогатые земли, малое число крепостных и еще меньшее наемных работников. Но она, эта малость, давала право на знатное имя, на титул, один из старейших в королевстве.

Танет – так звали жену Ларренса. Элизахар запомнил это имя еще с того случая, с их первой встречи. Ларренс постоянно обращался к своей новой жене: «Танет, Танет»… Должно быть, в те дни он был по-настоящему увлечен ею. С Ларренсом такое случалось и позднее: он был вспыльчив и влюбчив. И, как большинство вспыльчивых и влюбчивых людей, быстро остывал.

Но мальчик Элизахар не знал об этом, а его отец не придавал особенностям своего характера большого значения. Ларренс был тем, кем он был; он считал, что имеет полное право позволить себе подобную роскошь.

И, наобещав Танет, которую в те дни боготворил, всех возможных благ, Ларренс решил избавиться от старшего сына. В самом деле! Для чего ему этот незнакомый ребенок, который смотрит из угла дикими глазами и как будто ждет удобного случая вцепиться в горло? И от Ларренса ли он был рожден? Ведь когда Элизахар появился на свет, герцога не было рядом.

Объявить сына подменышем Ларренс все же не решился. Как ни презирал он законы, публично нарушить собственное слово значило бы совершить опрометчивый поступок. Поэтому Ларренс прибег к испытанному способу: он отправил мальчика в лес с одним из слуг и наказал слуге вернуться без ребенка.

«Мне безразлично, что ты с ним сделаешь, – сказал Ларренс. – Более того, я вообще не желаю этого знать. Я в этом не участвую, ты меня понял? Можешь убить его или бросить в чаще, а можешь отдать на воспитание каким-нибудь углежогам… Вернешься – ни о чем не рассказывай».

Поэтому Ларренс ничего не знал о судьбе старшего сына.

Элизахар не умер в лесу, не потерялся в чаще и не вырос в семействе углежогов, в смутных догадках о собственном происхождении. Слуга не взял на себя ответственность за судьбу знатного ребенка и попросту отвез мальчика к родне со стороны матери. Там он передал герцогского сына с рук на руки деду. И, ничего не объясняя, поскорей отбыл.

Дед Элизахара, человек догадливый, сразу же отказался от идеи наводить справки о причине произошедшего. До него уже доходили слухи о вторичной женитьбе Ларренса; прочее, особенно немного зная нрав пылкой Танет, нетрудно было домыслить.

Элизахар, следуя примеру своего мудрого деда, никогда не расспрашивал об отце. Все, что ему было известно о Ларренсе, он выяснял походя, как бы невзначай. Так, он узнал о том, что Танет родила одну за другой двух дочерей и больше не беременела; Ларренс быстро охладел к ней и снова с головой погрузился в свои интриги с кочевниками.

Спустя еще несколько лет пришли новые слухи: сплетники положительно утверждали, что Ларренс начал брать жен в кочевых племенах. Вероятно, так оно и было; Элизахар никогда не решался это проверить.

Смерть деда развязала ему руки, тем более что новые наследники ясно дали понять Элизахару: терпеть его присутствие они не намерены.

Он и сам тяготился своим двусмысленным положением. И ушел, растворился на дорогах королевства. Недолгое время – наемный работник, на пару дней, на месяц осевший в какой-нибудь деревне, где ощущалась нужда в рабочих руках; затем, чуть дольше, – подсобный рабочий на шахтах.

Когда полугодовой контракт с горняцким поселком закончился, Элизахар окончательно убедился в том, что трудолюбие не входит в число присущих ему добродетелей. Ему не понравилось работать. Он предпочел идти дальше на север и наняться в армию.

Здесь он увидел своего отца в третий раз. Во время той кампании, когда они едва не взяли крепость Толесант, непобедимую твердыню посреди песков, Элизахар едва избежал смерти. Ларренс бросил его умирать – как поступил с большинством своих людей, когда те стали ему не нужны. В наемниках герцог никогда не испытывал нужды: потребуется – найдет для своей армии новых.

Элизахар не умер: должно быть, живучесть он унаследовал от отца. Наемник выбрался из пустыни, пересек границу королевства и снова принялся подрабатывать то здесь, то там, пускаться в сомнительные приключения и искать для себя хорошего места. И так продолжалось до тех пор, пока случай не свел его с отцом Фейнне. Став телохранителем слепой девушки, Элизахар окончательно уверился в том, что больше они с Ларренсом не встретятся. Потому что, когда в жизни Элизахара появилась Фейнне, все прежнее утратило значение.

– Зачем вы показываете мне моего отца, ваше величество? – спросил Элизахар у Гиона, резко обрывая ход своих мыслей.

– Я хочу, чтобы этот сон мы увидели вместе, – был ответ.

– Чей сон?

– Не знаю… – Гион насторожился и вдруг сделался совершенно реальным. Элизахар ощутил прикосновение руки: пальцы, покрытые мозолями – пальцы лучника, – стиснули его ладонь. – Мы оба здесь, не так ли? – прошептал король. – Мы оба стоим посреди пустыни и видим то, что видим. Твой отец. Какие-то кочевники. А там, на горизонте…

Теперь Элизахар тоже ясно различал на горизонте очертания крепости. Круглые, выступающие из широких стен башни, навесные укрепления над воротами. Знакомый силуэт. Несколько лет назад он был первым, что Элизахар видел, просыпаясь, и последним, что он видел перед тем, как закрыть глаза. Несостоявшийся приз, сокровищница союзных племен.

– Толесант, – прошептал Элизахар.

Гион быстро повернулся к нему.

– Ты уверен?

– Да. Когда-то мы пытались штурмовать эту крепость. Когда я умирал, я смотрел на нее…

– Кажется, Ларренс возмечтал взять ее без всякого штурма, одними только интригами… – Гион замолчал.

В темноте вдруг начала светиться корона; она распространяла слабый свет, не способный рассеять абсолютный мрак, в который погрузились оба соглядатая. И все же с этим светом, подумал Элизахар, немного легче на душе.

Он спросил:

– Отчего мне так тяжело, мой господин? Почему этот сон придавил меня к земле и не дает дышать?

– Вероятно, это кошмар… – Гион опять оборвал сам себя и покачал головой. Длинные желтоватые полосы протянулись сквозь ночь от зубцов его короны. – Нет, – сквозь зубы пробормотал он. – Это вообще не сон.

Элизахар вздрогнул. Гион улыбнулся. Элизахар ощутил эту улыбку так, словно от нее исходила прохлада. Король, юный и бесплотный, умел проделывать подобные вещи. Если Гион хотел быть добрым, его доброта приобретала вполне материальную форму. Она воспринималась окружающими не менее вещественно, нежели хлеб, дуновение теплого или освежающего ветра, вода в горстях или прикосновение цветов к щеке.

– Это не сон, – повторил король. – Кто-то из кочевников надышался парами дурманящего средства и теперь грезит наяву. А может быть, все, что мы сейчас видим как раз и происходит наяву.

– Но как в таком случае мы оказались посреди пустыни? – Элизахар не хотел верить услышанному. – Разве для этого не нужно войти в чужой сон? Мы поступали так много раз…

Гион тихо засмеялся.

– Я не умею распознавать грезы кочевников, – повторил он. – Для меня их мечты, их наркотический или болезненный бред и их сновидения суть одно и то же. Мы на вражеской земле, Элизахар. Здесь я почти бессилен. Просто стой и смотри.

– Что он затевает?

– Твой отец? Полагаю, хочет заключить союз с кем-то из сидящих в этой палатке. Он всегда знал, что надо делать, герцог Ларренс. Когда-нибудь это погубит его.

– Может быть, сегодня, – сказал Элизахар.

Гион быстро повернулся к нему.

– Может быть, и сегодня, – подтвердил король. – Слишком умный. Слишком многое знает. Чересчур полагается на свой опыт. Вот что может оказаться поистине губительным, не так ли?

– Не знаю, – сказал Элизахар, и Гион рассмеялся.

Ларренс что-то говорил – оттуда, где стояли наблюдатели, невозможно было разобрать ни слова; зато Элизахар вдруг начал слышать чужие мысли. Отрывистые слова на непонятном языке, затем – обрывок мысли герцога: «…у раба татуировка, как у анат…»

Элизахар хмыкнул, и Гион метнул в его сторону быстрый взгляд:

– Что?

– Когда Ларренс думает, у него голос намного выше. Разговаривает он басом, а думает почти как женщина.

– Полезное умение, – сказал Гион.

Разговор в палатке делался все более бурным. Ларренс несколько раз вставал и снова садился; затем раб с татуировкой, как у анат, подал ему питье, и кругом все умильно заулыбались и закивали бородами. Ларренс широко улыбнулся и начал пить. И по тому, как пристально следили остальные за тем, как дергается горло герцога, Элизахар наконец догадался:

– Они отравили его.

– Да, – сказал Гион.

– Вы знали, что это случится?

– Нет. Не вполне. Кто-то из кочевников постоянно видел эту сцену во сне. Может быть, он и сейчас спит и мечтает об этом? Я не знаю. Но рано или поздно это произойдет. Ты меня понимаешь?

Элизахар пожал плечами.

– Нет, мой господин.

– Это твой отец, Элизахар.

– Больше уже нет.

– Объясни, – потребовал Гион.

– Нечего объяснять, ваше величество. Он отказался от меня. Наверное, если бы речь шла об обычном человеке, можно было бы начать рассуждать о прощении или о невозможности прощения… Но мой отец необычный человек, к нему неприменимо это: «простить – не простить»… Просто он не потерпит рядом с собой никого, вот и все.

Гион прикусил губу. Кажется, впервые за все время их знакомства Элизахару удалось по-настоящему удивить короля. Но сказал Гион совсем о другом:

– Если это только сон, если некто еще только мечтает о том, чтобы совершить все, что мы увидели, ты попытаешься спасти его?

– Как? Уговорить не пить из рук того раба с татуировкой, как у анат? Уверен, это никакой не раб, – добавил Элизахар. – Но даже если я попытаюсь предупредить его, мой отец никого не станет слушать. Если он поедет на эти переговоры, он не сможет отказаться от угощения, вот и все.

Что-то звякнуло в темноте. Элизахар хотел было взглянуть туда, но Гион опередил его: стремительно наклонился и накрыл нечто лежащее на песке ладонью.

Элизахар шагнул вперед, к отцу. Ноги его сразу увязли в песке: он действительно находился в пустыне.

Ларренс захрипел и схватился за горло. Что-то булькало у него во рту, как будто там вскипала жидкость, бешеные глаза полезли из орбит.

Человек с татуировкой анат засмеялся и разбил кувшин, прочие вскочили, и пошло мельканье широких рукавов, развевающихся кушаков, синих и черных покрывал, а посреди всего лежал, запрокинув голову, герцог Ларренс и непрестанно хрипел.

Элизахар сделал еще несколько шагов и вдруг рухнул в пустоту.

* * *

Когда Элизахар открыл глаза, он увидел свет. Ласковый, спокойный свет, уверенно наполняющий собою землю. Элизахар повернул голову. Стебли травы. Высоченные, почти как деревья. Он лежал в траве, под синими эльфийскими небесами, и река шумела на перекате совсем близко.

Элизахар сел, тряхнул головой. От волос еще пахло песком, пустыней.

– Он проснулся! – крикнула Фейнне. Она говорила откуда-то сверху.

Запрокинув лицо, Элизахар увидел ее сидящей на нижней ветке дерева. Рядом с ней удобно устроился, подобрав под себя ноги, Аньяр, друг и названный брат Гиона. Должно быть, они сидели здесь давно и наблюдали за спящим.

– Вы дурно поступаете, госпожа Фейнне, – строго произнес Элизахар. – Человек во сне бывает непригляден.

– Любовники всегда спят вместе и не заботятся о том, как они выглядят, – отозвалась Фейнне, а Аньяр одобрительно свистнул.

– Когда люди спят вместе, они, по крайней мере, выступают на равных, – возразил Элизахар. – А вы бессовестно подсматривали за мной.

– Очень увлекательно, – сказала Фейнне. – Между прочим, вы во сне храпите.

– Вы тоже, – сказал Элизахар. – Что, не знали? Храпите-храпите. Тихонько так, как мышь. Тоненько – у-ухрр, у-ух-рр…

Фейнне спрыгнула с дерева, так что он едва успел подхватить ее. Вместе они повалились обратно в траву.

– Где вы были? – спросила Фейнне, отряхивая песок с его волос.

– В пустыне.

– Это Чильбарроэс, да? – Она нахмурилась. – Я беспокоилась.

– Это был король Гион, – ответил Элизахар. – Он видел странный сон.

– Расскажите, – попросила она.

Аньяр незаметно приблизился и теперь стоял рядом, за плечом у Элизахара.

– Нечего рассказывать. Сон о смерти Ларренса. Впервые за все эти годы я видел отца так близко.

Элизахар задумался, привлек Фейнне к себе.

– Король спросил, не хочу ли я спасти Ларренса, коль скоро мне стало известно, каким именно образом он умрет.

Фейнне долго не отвечала: она явно была смущена. Наконец, когда молчание начало затягиваться, она осторожно проговорила первое, что пришло ей в голову:

– Вряд ли вы или кто-либо еще может решать судьбу Ларренса…

– Это невозможно, – подал голос Аньяр.

Элизахар обернулся и поднялся на ноги, впустив Фейнне; девушка осталась сидеть на траве.

– Я не заметил, как вы подошли. Я думал, вы все еще на дереве.

– О, я подслушивал, – живо откликнулся Аньяр. – Если бы вы знали, что я поблизости, то никогда не высказались бы так откровенно.

– Я ничего особенного не сказал.

– То, что показывал вам Гион нынче в пустыне, – это не мечта и не сон о будущем, – сказал Аньяр. – Это случилось позавчера. Вы видели воспоминание. Будь иначе, картина была бы более смазанной…

Элизахар опустил голову. И встретил взгляд Фейнне. Его поразила тревога в ее глазах.

– Что?.. – вскрикнул он, стремительно опускаясь рядом с ней на колени. – Что, родная?

– Мы должны вернуться, – сказала она.

– Зачем? Зачем мы должны возвращаться? Я знаю целую кучу доводов против такого решения. – Он взял ее руку и осторожно загнул к ладони мизинчик. – Во-первых, ваше зрение…

Она грустно пошевелила мизинчиком.

– Мое зрение… почти не имеет значения. Ларренс мертв, а это значит, что майорат переходит к одной из дочерей герцога. Точнее, перейдет, если не объявится старший сын, законный наследник.

Он настойчиво прижал второй палец Фейнне, безымянный.

– Дороже всех майоратов, всех титулов… – начал Элизахар.

– Нет. – Она вырвалась. – Вы не слушаете! Это дороже моего благополучия… Может быть, даже дороже нашей любви! Я позову короля… Не хотите слушать меня, послушайте его.

– Я не понимаю, при чем здесь король! Это мое дело. Мое и ваше. Король Гион не властен надо мной и уж тем более не властен он над вами.

Элизахар покраснел. Никогда прежде они с Фейнне не разговаривали в таком тоне. Она почти кричала на него, и он готов был взорваться.

– Король Гион не будет мне приказывать, – повторил Элизахар уже мягче. – Короля Гиона не существует. Он тень. Не ему распоряжаться моей жизнью.

– Вы ошибаетесь, – сказала Фейнне и заплакала. – Вы принадлежите Гиону. Вы принадлежите ему с той самой минуты, как Чильбарроэс нашел вас на границе королевства и спас от смерти. В любое мгновение он может войти в ваш сон и забрать вас в собственные видения. Вы часть его бытия, один из тех якорей, что удерживают его в нашем мире и не дают рассыпаться в прах.

Элизахар подавленно молчал.

Слезы текли по лицу Фейнне, и Элизахар вдруг подумал о том, что прежде никогда не видел ее плачущей. Мысль о том, что Фейнне впервые плачет – и плачет из-за него, – была невыносима. И вовсе не разумные доводы, которые она приводила, а эти слезы заставили его дать мысленную клятву подчиниться.

– Вы его собственность, – заключила она и улыбнулась.

– Госпожа Фейнне права, – вмешался Аньяр. – Чильбарроэс определил вашу судьбу, и, следовательно, вы не можете отказать ему в повиновении. Король Гион, даже став тенью, имеет полное право распоряжаться своей собственностью. В том числе и вашей жизнью. Сейчас вы обязаны вернуться к людям. Майорат ваших предков не должен стать частью владений Вейенто. А это непременно произойдет, если вы не объявитесь дома и не вмешаетесь в события.