Глава восемнадцатая

ВОЗВЫШЕНИЕ РЕНЬЕ

Ренье недоумевал: для чего за ним прислали из королевского дворца? Письмо лежало на столе в маленькой комнатке, которую занимал младший из братьев. Узкий листок, связанный шелковой ниткой. Ренье так и не смог допытаться у слуг, кто и как доставил его в дом Адобекка. Оно вдруг появилось – и все.

Несколько стремительно выписанных слов. Ренье хотят видеть в личных апартаментах королевы.

Со вздохом он стал собираться. Вытащил из сундука шелковую рубаху, красивую тунику с прорезями.

Талиессин, заслышав возню, заглянул к нему в комнату.

Ренье замер с ворохом тряпок в руках. Он до сих пор не привык к новому лицу принца, к его шрамам, к его глазам взрослого человека.

– Мне надоел твой дядя, Эмери, – объявил Талиессин.

– Мое имя Ренье, ваше высочество, и вы об этом знаете, – возразил Ренье.

Теперь, когда Талиессин, тайком привезенный в столицу и водворенный в доме Адобекка, видел обоих братьев вместе, хранить от принца их тайну больше не имело смысла. Но Талиессин упрямо продолжал называть своего бывшего придворного старым именем – отчасти по привычке, отчасти же из желания отомстить за то, что ему так долго морочили голову.

– Буду я еще разбираться, кто из вас кто, – фыркнул Талиессин. – Куда проще пользоваться одним именем на двоих.

Ренье не стал указывать наследнику на то обстоятельство, что вопреки этому утверждению он никогда не путал братьев. С настоящим Эмери Талиессин держался вежливо и отчужденно, с Ренье – фамильярно и иногда агрессивно.

– Твой дядя держит меня здесь как заложника, – сказал Талиессин. – И он мне надоел, слышишь? Так ему и передай.

– Ведь вы его почти не видите, ваше высочество, – сказал Ренье. – Как он мог вам надоесть?

– Он не единственный, кто ухитряется раздражать меня, оставаясь невидимым, – сообщил принц. – Есть и другие… Я не могу выходить в город, не могу даже приближаться к окнам. Моя мать – и та ничего не знает о моем возвращении.

Ренье молчал, поглядывая на Талиессина поверх горы рубах и штанов, вынутых из сундука.

– Ты собираешься во дворец? – спросил Талиессин.

– А что, это так заметно? – Ренье улыбнулся.

Талиессин не ответил. Прошелся по комнате. Остановился, резко повернулся к Ренье.

– Расскажешь мне, что там происходит, хорошо?

– Хорошо.

Талиессин опустился на крышку сундука, подпер подбородок кулаками. Признался с обезоруживающей простотой:

– Когда я давал Адобекку согласие на его авантюру, я не предполагал, что это затянется так надолго.

– У нас связаны руки, – сказал Ренье, начиная одеваться. – Мы ничего не можем предпринять, пока Вейенто не прибудет в столицу для своего бракосочетания. Одно хорошо: он уже в пути.

Талиессин кивнул и отвернулся, думая о своем. Он жил в доме Адобекка скрытно и действительно не выходил на улицу. Адобекк старался скрасить его вынужденное заточение, как мог: носил ему книги, покупал хорошее вино, просил Эмери, чтобы тот побольше музицировал, а Ренье и без всяких просьб старательно развлекал принца разговорами.

– Жизнь на воле испортила меня, – признался Талиессин как-то раз в беседе с Ренье. – Меня душат эти стены. Когда я вырвусь наконец на свободу, уеду в охотничий домик Гиона – то есть моего доброго кузена Вейенто, конечно, – и буду спать на голой земле. И пусть на меня гадят пролетающие в небе куропатки!

Единственным из обитателей Адобеккова дома, кто избегал общения с Талиессином, была Уида. Он догадывался о том, что женщина, которую для него разыскали – эльфийская невеста, – находится где-то поблизости. Но сам Талиессин никогда о ней не спрашивал, а она не попадалась ему на глаза.

Уида ожидала прибытия свадебного кортежа из Вейенто не меньше, чем сам Талиессин. Ей тоже не терпелось покончить с этим невыносимым положением: находиться под одной крышей с человеком, которого она любила и желала всей душой, и старательно уклоняться от любой, даже случайной встречи с ним. Она не спрашивала о принце – ни Адобекка, ни Эмери; только с каждым днем становилась все более грустной.

– Не исключено, что я мог бы заставить его полюбить Уиду, просто играя на клавикордах, – как-то раз поделился с братом Эмери. – Знаю, мысль покажется тебе невероятной, даже кощунственной, но это не так уж странно или скверно, как может показаться на первый взгляд. Если бы я только слышал музыку Уиды…

– Он женится на ней, – сказал Ренье. – Без всякой музыки. Династический брак. Дядя Адобекк говорит: браки по расчету – самые счастливые.

Эмери рассердился:

– Мы говорим о чувствах девушки!

– Лучше нам не обсуждать это, – примирительно заметил Ренье, и Эмери вынужден был согласиться.

После того как Адобекк привез с собой некоего молодого человека, закутанного в плащ с капюшоном, весьма нелюдимого, со скверным характером, и спрятал в глубине своего дома, оба брата стали избегать появления во дворце.

Да и сам Адобекк не ходил дальше королевских конюшен, где в его обязанности входило надзирать за работой конюхов и утверждать покупки новых лошадей.

Адобекк считал, что отсиживаться дома – не блажь, а необходимость.

– Королева слишком проницательна, – сказал он. Разговор на эту тему заходил только один раз, и больше Адобекк к этой теме не возвращался. – Никто из нас не сумеет солгать ей с достаточной убедительностью.

И вот теперь от нее пришла записка, и Ренье, наиболее уязвимый из всех троих, облачался для похода во дворец.

– Дядя не знает, – предупредил он принца. – Пожалуйста, не говорите ему. Иначе он прибежит меня выручать, наговорит лишнего…

– Сам не наговори лишнего, – оборвал Талиессин. – Моя мать – очень проницательная женщина. А если она будет знать, что я жив и нахожусь поблизости, она помолодеет, начнет сиять… и выдаст меня. И тогда очаровательный замысел господина Адобекка провалится псу под хвост. Лично мне бы этого не хотелось.

– Да, – сказал Ренье.

Он затянул узорный пояс, повертелся перед зеркалом и ушел. Талиессин даже не обернулся, чтобы посмотреть ему вслед. Он продолжал сидеть на сундуке, зарывшись лицом в ладони.

В личных апартаментах королевы Ренье побывал за всю жизнь только один раз – когда дядя Адобекк привез в столицу обоих племянников и представил их ее величеству. Интимная гостиная ее величества располагалась на первом этаже дворца. Почти весь первый этаж представлял собой сквозную анфиладу комнат. Здесь невозможно было никакое уединение: сквозь зальчики, где придворные дамы переодевались или занимались рукоделием, постоянно двигался людской поток: солдаты направлялись в кордегардию или расходились по постам, служанки спешили с подносами, лакеи разносили одежду, пажи шмыгали с записками.

Однако личные апартаменты ее величества находились в стороне от этой суеты и были надежно отгорожены от прочих комнат большой тяжелой дверью.

Ренье поспешно миновал десятки богато убранных залов. Некоторые дамы провожали его глазами. Красивый юноша, со вкусом одетый и явно готовый к любви! Жаль, что немного прихрамывает; впрочем, этот недостаток только прибавлял ему обаяния: во-первых, хромой не убежит, а во-вторых, его, бедняжку, сладко будет пожалеть…

Но, увы, Ренье даже не смотрел в их сторону. Он был не на шутку взволнован. Королева о чем-то подозревает… Разумеется, она не станет обвинять своего верного Адобекка в предательстве, в сговоре против нее в пользу ее сына – это было бы смешно… Но что она знает? О чем догадывается? И что у нее на уме?

Он коснулся дверной ручки, и, как и в первый раз, королева сама распахнула дверь: она стояла прямо на пороге, прислушиваясь к малейшим звукам.

Ренье замер, глядя на свою повелительницу.

Высокая, стройная, с короной медных волос, сегодня королева предстала перед Ренье в неожиданном обличье: на ней было полупрозрачное серое одеяние, бесформенное, падающее складками до самого пола. Ее руки оставались открытыми, и, когда она шагнула назад, отступая от порога и позволяя гостю войти, Ренье увидел кончик ее босой ступни.

В противоположность этой интимной одежде волосы ее были убраны в тугую прическу и подняты на затылок.

– Входи скорей, – быстро проговорила она и, протянув руку так, чтобы коснуться его, заперла за ним дверь. – Идем.

Она повернулась и почти побежала в комнату. Ренье устремился за ней. Он боялся лишний раз дохнуть и решительно не знал, чего ожидать от ее величества. Женщина, эльфийка, королева. Ренье достаточно насмотрелся на Уиду, чтобы понимать, насколько опасно может быть для мужчины подобное сочетание.

Она остановилась. Ренье огляделся по сторонам. Он помнил эту комнату. Помнил эти маленькие мраморные фонтанчики на стенах, эти тонконогие столики со светильниками, вазочками, разбросанным рукоделием.

Несколько диванчиков выглядели так, словно намекали: «Мы ужасно неудобные диванчики, мы холодные, потому что обиты шелком, мы скользкие – по этой же причине, а кроме того, у нас горбатые спинки, так что не вздумайте на нас садиться».

Ренье внял этому предупреждению и остался на ногах.

Свет, падающий из больших окон, заливал фигуру королевы. Она казалась немолодой, уставшей. Очертания ее лица смазались, расплылись, глаза казались большими и не такими дикими, как у Талиессина. Просто утомленная невзгодами, ласковая женщина.

Жар бросился Ренье в голову. Под полупрозрачными одеждами она была обнаженной. Ее тело сияло и в отличие от лица было совершенным: четкие линии, идеальные формы.

Неожиданно он понял, чего она добивается. Он покачал головой.

– Где мой сын? – спросила королева, наступая на него.

Серый шелк одежд колыхнулся, на Ренье повеяло едва уловимым ароматом ее кожи.

– Я не понимаю, о чем вы говорите, ваше…

Она положила ладонь ему на губы.

– Тише. Не надо лгать. Я знаю Адобекка. Он отправился за Талиессином. Он не вернулся бы один, без него. Где мой сын?

– Ваше ве… – пробормотал Ренье. Он касался губами ее пальцев. Неожиданно она просунула указательный палец ему между губами, и он машинально стиснул его.

– Ты ведь лжешь, мальчик? – сказала королева.

– Да, – сдался Ренье.

Она не выпустила его, напротив: подошла вплотную и провела кончиками пальцев по его шее. Задела ямку между ключицами и, когда он содрогнулся всем телом, засмеялась.

– Я знаю, чего хочет Адобекк, – сказала она. Я знаю, чего он добивается. Когда приедет Вейенто, моего милого кузена будет ожидать здесь большое разочарование. Ведь Талиессин жив. Он жив и находится где-то здесь. Не так ли? Все задумано отменно. Все, кроме одного: у меня должен быть убитый вид. Мать, оплакивающая сына. Насколько я знаю, Вейенто уверен в том, что мой мальчик мертв. Он до сих пор еще не знает правды, и это очень умно придумано! Но у меня не может быть убитого вида, Ренье.

– Разве ваше величество не может притвориться? – пролепетал Ренье, чувствуя, как у него подкашиваются ноги.

– Я Эльсион Лакар, я не могу притворяться, когда речь идет о жизни, смерти или любви! – резко ответила она. – Мой кузен сразу поймет, что я его обманываю. Нет, мне нужна по-настоящему хорошая причина выглядеть счастливой.

Она притянула к себе молодого человека, ладонью отвела волосы с его лба.

– Ты бываешь удивительно похож на своего дядю, – сказала она, улыбаясь. – Ты ведь бастард, Ренье, ты должен знать толк в любви. Это у тебя с рождения.

И, видя, что он боится поверить происходящему, тихо засмеялась.

– Мы не обязаны встречаться с тобой часто. Может быть, достаточно будет и одного раза. И мне, и тебе. После этого жизнь пойдет немного по-другому… а это именно то, чего я сейчас добиваюсь.

Ренье сразу понял, что любовь королевы изменила его. Женщины, с которыми он случайно сталкивался на обратном пути к дому, бледнели; Эмери, встретив сумасшедший взгляд брата, постучал себя пальцем по виску; Адобекк подозрительно нахмурился, а Уида прямо объявила ему:

– От тебя пахнет эльфийкой.

Только с Уидой он решился поговорить об этом. Отчасти потому, что она оказалась прямолинейнее всех, отчасти – из-за того, что сама была Эльсион Лакар и, наверное, могла кое-что объяснить.

Они устроились ночью на кухне, вдвоем, и подъедали оставшийся с вечера пирог с яблоками. Великолепно пренебрегая ножами, они отколупывали от пирога кусочки, иногда сталкивались пальцами и сердито ворчали друг на друга.

Горела единственная свеча. Было темно и таинственно – наилучшая обстановка для откровений.

Уида сказала:

– Ты был в ее постели. Да? Я сразу уловила этот запах. – Она помотала головой. – Нет, это не запах, это скорее звук… Как будто к каждому из волосков на твоей голове привязали по крохотному колокольчику и весь ты звенишь… А что ты чувствуешь?

– Как будто поцеловал вечность.

Он отправил за щеку большой кусок сладкого пирога и надолго залепил себе рот.

Уида последовательно скорчила несколько выразительных гримас.

– Не слишком лестно для женщины. «Вечность»! Никогда ей этого не говори.

– Я хочу сказать, – Ренье наконец совладал с куском и тотчас принялся добывать себе новый, – это как будто прикоснуться к собственному бессмертию. Вечность все-таки больше похожа на пропасть, а бессмертие – на небо.

– Небо – это тоже пропасть, только вверх ногами, сказала Уида. – Учти, у тебя теперь появится целый сонм врагов. Особенно таких, о существовании которых ты даже не подозревал.

– Ты ведь лошадница, Уида? Не учи меня придворной жизни, – сказал Ренье. – А кроме того, я всегда могу прикинуться собственным братом.

– Теперь уже нет, – сказала Уида, облизывая пальцы. – Любовь для эльфийки – естественное состояние, но мужчина, особенно если он чистокровный человек, от этого просто дуреет.

– Можно подумать, ты не дуреешь, – огрызнулся Ренье.

– Я – другое дело. – Она печально посмотрела на огонек свечи. – Моя любовь безответна, безнадежна… И Талиессин – не чистокровный человек. Это хуже всего. Я могу соблазнить его, как и любого другого, но нужно мне все-таки не это… А что она тебе сказала?

– В каком смысле? – Ренье с подозрением воззрился на Уиду. – Если ты думаешь, что я открою тебе все наши дворцовые тайны…

– Нет, о любви, – перебила она.

– О любви? Ничего. – Он немного растерялся. – Мы об этом вообще не говорили. Она должна выглядеть счастливой, когда сюда прибудет герцог, вот и все.

– Берегись, Ренье, – сказала Уида. – Берегись. Она не любит тебя. Ей просто понадобился любовник – ненадолго. Любовник напоказ. Чтобы выглядеть счастливой. Ах, Ренье, ты можешь из-за этого погибнуть!

– В конце концов, я дворянин, – сказал Ренье, приканчивая последний кусок пирога. – Если для успешного завершения интриги я должен погибнуть – значит, такова моя судьба, а королева пусть поступает по своему усмотрению. Я слишком люблю ее для того, чтобы обсуждать.

– Да? – сказала Уида. – А что ты только что делал?

– Я ел, – сердито ответил Ренье. – Можешь написать эти слова на моей могиле. Потом, когда сонм врагов меня все-таки убьет.

– Отъелся, – задумчиво произнесла Уида. – Ужасная эпитафия для дворянина.

– Отлюбился, отбегался, отмахался мечом… – продолжил Ренье. – В конце концов, какой смысл жалеть о каком-то Ренье, которого, быть может, и вовсе не было на свете!

– Ну нет, – неожиданно возразила Уида, – очень даже был! И до сих пор есть, а уж о том, чтобы это положение вещей оставалось неизменным, – об этом мы с Эмери, пожалуй, позаботимся.

Глава девятнадцатая

СВАДЕБНЫЕ ТОРЖЕСТВА

Герцог Вейенто въезжал в столицу под рокот барабанов, гнусавое завывание труб, под визг флейт и громовое курлыканье арф. Впереди двигались всадники, десять человек, по двое в ряд. Их белоснежные кони были накрыты красными попонами, золотые кисти мели мостовую. Всадники не глядели ни налево, ни направо, их лица казались высеченными из камня и для пущего сходства со статуями были выбелены мелом.

За ними медленно двигалась низкая повозка, на которой находилась узорная деревянная беседочка. Крыша беседки была убрана высокими перьями, которые весело колыхались на ветру. Такие же перья украшали и сбрую лошадей, тянувших повозку.

Внутри беседки стояли мужчина и женщина в облегающих трико; волосы женщины были распущены и схвачены тонким золотым обручем, а на бедрах ее развевалась юбка из белой полупрозрачной ткани. Эти двое долженствовали изображать любовь, которую испытывают друг к другу жених и невеста.

Далее шагал оркестр: музыканты в длинных, до самой земли, синих бархатных туниках. Следом двигалась еще одна повозка, которая везла бочки с вином; на одной из бочек восседал пьяный карлик в пестром наряде.

Несколько закрытых телег были нагружены приданым невесты. В толпе поговаривали, что приданое своей будущей жене герцог покупал самолично на одной из ярмарок по дороге в столицу. Имелись даже очевидцы того, как это происходило; впрочем, никто из них не рискнул бы повторить свою сплетню герцогу прямо в глаза.

Сразу же вслед за приданым в столицу вступили Вейенто и Ибор. Разумеется, общее внимание было приковано к избраннице герцога, о которой уже достоверно было известно, что она законная дочь герцога Ларренса и к тому же девственница.

Зевак ожидало большое разочарование. Сумели рассмотреть только высокий рост и крепкое, добротное сложение невесты. Кое-кто увидел ее руки, белые, сильные, уверенно держащие разукрашенные бахромой и колокольчиками поводья. Но лицо Ибор оставалось закрытым, как требовал того обычай: знатная девственница, вступая в брак, прячет лицо до самого дня свадьбы.

Вейенто ехал бок о бок с ней. Общий глас объявил, что герцог «сильно сдал и выглядит уставшим». Впрочем, нашлись и такие, кто держался прямо противоположного мнения и счел герцога «истинным владыкой, который один только достоин царствовать».

Шествие замыкал отряд воинов из гарнизона замка Вейенто. Процессия получилась нарядная и внушительная, как раз то, что надо для того, чтобы произвести впечатление и вызвать достаточный интерес.

Вейенто потихоньку оглядывался по сторонам. Он не пренебрегал и городской окраиной, полагая, что здесь скопились весьма полезные для него люди. Наверняка найдутся и скупщики краденого, и беглые, и просто смутьяны. Всем им надо бы понравиться. Очень хорошо стать для них надеждой, воплощением сбывшейся мечты.