Антон Иванович внимательно присматривался к жизни русской эмиграции во Франции. В большинстве своем она состояла из людей интеллигентных профессий, и он с уважением отметил в ряде писем к знакомым, что эмигранты безропотно, с достоинством и простотой работают в чужой и непривычной обстановке: на фабриках, заводах, в шахтах, на парижских такси. Но его раздражали бывшие политические деятели. Ничему не научившись, они продолжали ссориться между собой, сводить старые политические счеты и вместо объединения образовывали серию враждебных друг другу кружков.
      Деникину эта картина раздора была болезненно неприятна. Замкнувшись в себе и в своем писательском труде, он продолжал держаться в стороне от «эмигрантской склоки». В стороне стоял он и от Русского общевоинского союза и от великого князя Николая Николаевича.
      В 1923 году, когда в правых кругах родилась мысль о руководстве великим князем «национальным движением», Кутепов прислал Деникину письмо, спрашивая его мнения по этому поводу.
      «Я ответил: Николай Николаевич пользуется популярностью. Это - знамя, которое надо хранить на почетном месте. Но если он выступит официально, то ввиду современной международной обстановки и отсутствия крупных средств и возможностей ничего серьезного ему сделать не удастся. А годы бездеятельности набросят тень и на популярность, и на авторитет. По этому же вопросу у меня хранится переписка с митрополитом Антонием, который, невзирая на глубокое политическое расхождение, питал всегда ко мне расположение. Я не привел им тогда еще один мотив. Н. Н. в силу традиций своего рождения, воспитания, всей своей жизни мог идти только с определенным крутом сотрудников, который (я не говорю об отдельных личностях, а о круге людей и идей), на мой взгляд, был уже обречен.
      И вот «знамя» поднялось. Ринулись к нему «знаменосцы», которые, как древние жрецы, про себя не очень-то верили в своих богов, но при народе воздавали им почести и того же требовали от народа, пока это было для них выгодно…
      Через некоторое время в письме Кутепов сообщил мне, что Н. Н., относясь ко мне с большим уважением, хотел бы увидеться со мною и поговорить по многим важным вопросам. Я был поставлен в трудное положение. Разговор мог быть об общей политике и деятельности Николая Николаевича, а также об Общевоинском союзе и, в частности, о Врангеле, По первому вопросу я мог только сказать, что по совокупности обстоятельств я не верю в положительные результаты миссии, взятой на себя Николаем Николаевичем, вернее навязанной ему определенными кругами. Но помимо личной обиды Н. Н. такое заявление вносило бы сомнение в его душу, а я придерживался правила - не мешать никому, кто желает бороться за Россию… По второму вопросу ввиду деликатного своего положения в отношении Врангеля я не хотел говорить вовсе… Я уклонился от свидания, совершенно искренне объявив Кутепову мотивы. Как было передано Николаю Николаевичу, не знаю. Но сознание, что отказ от свидания мог быть воспринят им как личная обида, тяготил всегда мою совесть, тем более что к Н. Н. я относился с уважением».
      Благодаря своим личным отношениям с генералом Кутеповым Антон Иванович был в курсе его подпольной работы в России. Кутепов доверительно беседовал с ним, иногда советовался, и чем больше Деникин узнавал дела Кутепова, тем больше они внушали ему опасения. И хотя деятельность Кутепова не имела непосредственного касательства к генералу Деникину, косвенно она сыграла большую роль в его жизни.
      Деникин уважал Кутепова, прямого и храброго человека, отличного боевого офицера, но сомневался в его умении разбираться в сложных вопросах подпольной работы и политической конспирации, к которой у Кутепова не было ни подготовки, ни призвания. Он боялся, что советская тайная полиция сможет успешно использовать старый и испытанный в прошлом способ инфильтрации своими агентами подпольной организации противника.
      Однако то, что случилось, превзошло все опасения Деникина.
      ГПУ удалось не только ввести своих агентов в РОВС и со временем поставить их там на ответственные посты, но оно умудрилось создать легенду и заставить многих эмигрантов и даже иностранные разведывательные отделения (британскую, польскую, французскую «Сюртэ», финскую, разведки всех прибалтийских стран и Румынии) поверить в то, что в России существует тайная, крепко сплоченная и большая подпольная монархическая организация, члены которой с целью саботажа проникли на видные должности в советские учреждения, что эта организация готовит переворот внутри страны и желает заручиться помощью иностранных держав, представителей русской политической эмиграции, и в первую очередь помощью Русского общевоинского союза.
      Эта мифическая организация монархистов, получившая название «Треста», была изобретением главного управления ГПУ: Дзержинского, Артузова, Пилляра. Они тщательно подобрали себе агентов из бывших представителей старого правящего класса дореволюционной России. Предварительно обработав их в застенках ГПУ и запугав возможностью репрессий против семей, советская тайная полиция приобрела послушных исполнителей, которым поручила деликатные и сложные задания за границей.
      Сорок лет спустя (в середине шестидесятых годов) в советской печати появились подробные сведения об этой детально продуманной провокации.
      Задачи «Треста» сводились к следующему: перехватить каналы, по которым иностранная разведка и белые эмигранты поддерживают связь с Россией, превратить их «в своего рода окошко», чтобы оттуда наблюдать за планами своих противников, дезинформировать иностранные разведывательные отделения и, умело, маскируясь, проникнуть в лагерь эмигрантов, «подогревать в них недоверие друг к другу, возбуждать взаимные подозрения, вызвать споры». Но в первую голову заданием «Треста» было нейтрализовать боевой дух кутеповской организации, убедив ее руководителей в том, что «террор и диверсии» вредно отзовутся на подпольной организации внутри России.
      В начале 1926 года с помощью «Треста» благополучно проехался по России В. В. Шульгин, тот самый Шульгин, который вместе с Гучковым явился к последнему императору с требованием о его отречении. Сила «подпольной» организации произвела на Шульгина огромное впечатление. Он был уверен в том, что агенты «Треста» охраняли его от всевидящего ока ГПУ, и, вернувшись обратно, описал свое путешествие в книге «Три столицы», так как побывал в Киеве, Москве, Петрограде.
      Дав Шульгину разрешение печатать эту книгу, вернее сказать - посоветовав ему это сделать, ГПУ не учло одного существенного факта: книга не только создавала рекламу «всемогуществу» «Треста», она открывала глаза на то, что «Трест» есть мистификация ГПУ. И это напугало эмигрантов и разведывательные отделения иностранных держав, пользовавшиеся «каналами «Треста». Кутепов все же счел нужным делиться с его представителями кое-какими невинными, как он думал, сведениями.
      Эти сведения, с точки зрения генерала Деникина, были далеко не невинными. В неопубликованной рукописи Антона Ивановича имеется следующая запись:
      «Кутепов знакомил меня в общих чертах с ходом своей работы. По особому доверию он не остерегался называть и фамилии, но я останавливал его - в этом деле такая откровенность недопустима. И хотя я сам ограничивал свою осведомленность, тем не менее, из рассказов Александра Павловича (Кутепова) я начал выносить все более и более беспокойное чувство. И однажды я сказал ему прямо:
      «Нет у меня веры. На провокацию все похоже». На это Кутепов ответил: «Но ведь я ничем не рискую. Я «им» не говорю ничего, слушаю только, что говорят «они».
      Впоследствии оказалось, что это не совсем так… Риск был немалый - головами активных исполнителей.
      …Окончательно открыли мне глаза на большевистскую провокацию два обстоятельства: книга Шульгина «Три столицы» и эпизод с генералом Монкевицем.
      Кутепов, зная мои квартирные затруднения, посоветовал мне переснять квартиру Монкевица в Фонтенбло, где его (Кутепова) семья проводила лето. Пока шла переписка, квартира оказалась уже несвободной. Приехав в Фонтенбло, я снял другой дом. (Это было осенью 1926 года). Вскоре встретились с генералом Монкевицем, который жил там с дочкой. Все - платье их, домашний обиход, довольствие - свидетельствовало о большой бедности…
      Через несколько дней приходят к нам крайне взволнованные дети генерала Монкевица, дочь и сын, которого я до сих пор не встречал. Они дают мне прочесть записку отца, который пишет, что кончает жизнь самоубийством, запутавшись в денежных делах. А чтобы не обременять семью расходами на похороны, кончает с собой так, что труп его не найдут.
      Тогда были только огорчения и жалость. Сомнения явились потом… Дочь Монкевица просила разрешения перенести к нам его секретные дела по кутеповской организации (она знала, что я в курсе этого дела), так как новой хозяйке, к которой они только недавно переехали, денег еще не заплачено и она может арестовать вещи. Да и полиция, узнав о самоубийстве, наверное, вмешается. Я согласился. В несколько очередей принесли 5 или 6 чемоданов и свалили в нашей столовой. Жена понесла на почту мою телеграмму Кутепову о происшествии и с просьбой немедленно приехать и «взять свои вещи». Только через два дня приехал полковник Зайцев (ближайший помощник Кутепова по конспиративной работе) и в два или три приема увез бумаги. Я через него вторично пригласил Кутепова к себе для беседы.
      Дело в том, что, желая припрятать от возможного обыска французской полиции хотя бы наиболее важное, мы с женой целые сутки перебирали бумаги. Кроме общей текущей и не очень интересной переписки в делах находилась и вся переписка с «Трестом» - тайным якобы сообществом в России, возглавляемым Якушевым (имел 3 псевдонима), работавшим с Кутеповым.
      Просмотрев это, я пришел в полный ужас, до того ясна была, в глаза била большевистская провокация. Письма «оттуда» были полны несдержанной лести по отношению к Кутепову: «Вы, и только Вы спасете Россию, только Ваше имя пользуется у нас популярностью, которая растет и ширится» и т. д. Про великого князя Николая Николаевича «Трест» говорил сдержанно, даже свысока; про генерала Врангеля - иронически. Описывали, как росло неимоверно число их соучастников, ширилась деятельность «Треста»; в каком-то неназванном пункте состоялся будто тайный съезд членов в несколько сот человек, на котором Кутепов был единогласно избран не то почетным членом, не то почетным председателем… Повторно просили денег и, паче всего, осведомления.
      К сожалению, веря в истинный антибольшевизм «Треста», Кутепов посылал ему периодически осведомления об эмигрантских делах, организациях и их взаимоотношениях довольно подробно и откровенно. Между прочим, в переписке имелся срочный запрос «оттуда»: что означает приезд в Париж на марковский праздник генерала Деникина и связанные с этим чествования? И копия ответа Кутепова, что политического значения этот факт не имеет, что добровольцы приветствовали своего бывшего Главнокомандующего, и только. Вообще «Трест» проявлял большое любопытство, и, увы, оно очень неосторожно удовлетворялось… Я не могу и сейчас сказать всего, что прочел в этой жуткой переписке…» (На рукописи А. И. Деникина не имеется даты, но нет сомнения, что она была написана в самом начале тридцатых годов. -Д. Л.).
      «Обнаружился, между прочим, один факт частного характера, свидетельствующий о безграничном доверии Кутепова к «Тресту», но весьма прискорбный для нас».
      И тут Антон Иванович описал случай со своим тестем. Отец Ксении Васильевны, Василий Иванович Чиж, остался в России. Жил он в Крыму, занимал маленькую должность на железной дороге. «Никто его пока не трогал - старого и нищего человека, не знали, кто он». У Деникиных возникла мысль перевезти его во Францию, и Антон Иванович попросил Кутепова навести справки через его организацию: возможен ли и сколько будет стоить его переезд. Причем оговорил, что можно указать только пункт его жительства и возраст, отнюдь не называя его фамилии и родства с Деникиными.
      «Можно себе представить нашу скорбь, - писал генерал, - когда я прочел в кутеповском письме, адресованном «Тресту», что «Деникин просит навести справки, сколько будет стоить вывезти его тестя из Ялты»!»
      Только несколько лет спустя через родственницу, выбравшуюся из России, Деникины узнали дату смерти тестя. Касаясь этого обстоятельства, Антон Иванович писал:
      «Когда Кутепов пришел ко мне в Фонтенбло и я горько пенял ему по этому поводу, он ответил:
      – Я писал очень надежному человеку.
      Поколебать его веру в свою организацию было, по-видимому, невозможно, но на основании шульгинской книги и прочитанной мной переписки с «Трестом» я сказал ему уже не предположительно, а категорически: все сплошная провокация!
      Кутепов был смущен, но не сдавался. Он уверял меня, что у него есть «линии» и «окна», не связанные между собой и даже не знающие друг друга, и с той линией, по которой водили Шульгина, он уже все порвал».
      К тому времени стало ясно, что щупальца ГПУ проникли во все подпольные организации внутри России. Не избежали их ни монархисты, ни социалисты-революционеры.
      Опытный конспиратор Борис Савинков считал, что у него имеются «там» верные люди. Но эти «верные» люди, подвергшись пыткам в советских тюрьмах, заманили его в Россию и предали в руки ГПУ. То же случилось с известным агентом британской разведки Сиднеем Рейли, с князем Павлом Долгоруковым и со многими другими.
      Савинкова большевики решили использовать в пропагандистских целях. Суд над ним был первой ласточкой из многочисленной потом серии судебных инсценировок, где, по шаблону, обвиняемый каялся в своих политических грехах против советской власти, заявлял, что признал, наконец, мудрость и справедливость коммунистического строя. Черчилль писал, что Советскому правительству удалось растоптать гордую душу Савинкова, очернить его память и, предварительно опозорив в глазах бывших друзей, связать его имя с клеймом Иуды Искариота.
      А в неопубликованных рукописях А. И. Деникина имеется следующая заметка по этому поводу:
      «В московском трибунале, во время инсценировки суда над ним, Савинков высказывал чрезвычайно резкие суждения обо мне и о правительстве Юга России, о том, как он нас поучал, требовал. Рассказывал также, как вместе с ним возмущался нами Черчилль… У меня было поначалу желание огласить некоторые документы в опровержение его показаний, но потом раздумал: зачем вредить человеку обреченному».
      В начале мая 1925 года Савинков покончил жизнь самоубийством в московской тюрьме. Такой, по крайней мере, была официальная версия коммунистической печати.
      Трудно ожидать, чтобы конспиративным организациям эмигрантов удалось избежать инфильтрации советских агентов. Одним из первых, на кого пало подозрение, был генерал Монкевиц. В организации Кутепова он ведал сношениями с «Трестом». Тело Монкевица не нашли, и у многих, в том числе у С. П. Мельгунова, появилась мысль, а потом уверенность, что он бежал в советскую Россию. Однако никто не смог это ни доказать, ни опровергнуть.
      О других агентах пока еще не знали, но через несколько лет, при заместителе генерала Кутепова, им пришлось сыграть решающую роль в делах РОВСа.
      В апреле 1927 года сомнениям А. П. Кутепова пришел конец: главный сотрудник Якушева по делам «Треста» Опперпут (он же - Стауниц, Касаткин и человек, известный под многими другими псевдонимами) бежал из России в Финляндию и разоблачил Якушева и всю верхушку «Треста» как послушных агентов ГПУ; признался, что сам был агентом, но якобы раскаялся. Разоблачение Опперпута произвело ошеломляющее впечатление. В заграничных разведывательных отделениях, в русской эмиграции произошел невероятный переполох. Но это было только началом. Месяцем позже Опперпут с целью будто бы доказать свое искреннее раскаяние и свой подлинный антикоммунизм вернулся в Россию, чтобы совершить в Москве террористический акт. Отправился он туда с безусловно верным агентом генерала Кутепова… и оба исчезли. Некоторое время спустя советская печать сообщила о их смерти. Однако верно лишь то, что агент Кутепова действительно погиб. Что касается Опперпута, то были серьезные основания предполагать, что он остался жив и что в данном случае он снова выполнял задание ГПУ. Говорили, будто ГПУ решило окончательно дискредитировать «Трест» ввиду того, что доверие к нему за границей уже было подорвано, и попутно извлечь для себя пользу, поставив всю деятельность Кутепова под вопрос: он, мол, наивно поверил в легенду и миф…
      Но у Кутепова были свои «окна» в Россию, которые он держал в тайне от агентов «Треста»; и, чтобы реабилитировать себя, он решил идти напролом.
      Вскоре в Советском Союзе и за рубежом стало известно, что агенты Кутепова бросили бомбу в центральный клуб коммунистической партии в Ленинграде, а спустя некоторое время ими была брошена бомба в главную квартиру ГПУ в Москве на Лубянке…
      В апреле 1928 года сорока девяти лет от роду скончался в Брюсселе генерал Врангель. А. П. Кутепов заменил его на посту председателя Общевоинского союза. В январе следующего года умер во Франции великий князь Николай Николаевич. Близко стоявший к нему генерал Лукомский говорил потом Антону Ивановичу, что великий князь «испытывал горькое разочарование во взятой им на себя миссии».
      После его смерти генерал Кутепов стал главой всей военной организации русских эмигрантов. Он знал, что за ним по пятам следовали советские агенты. Но он не хотел иметь телохранителей, считая, что не имеет права расходовать на это и без того скромные средства, бывшие в его распоряжении. Тем не менее, по настоянию бывших добровольцев (образовавших «Союз галлиполийцев» в память пребывания армии в Галлиполи после конца белого движения), он согласился пользоваться услугами своих бывших соратников, а теперь парижских шоферов такси, которые, чередуясь, бесплатно возили его по Парижу и окрестностям в течение недели. По воскресным дням он решил не обременять этих людей лишней работой, и это решение привело к трагическому концу.
      Через год газеты всех стран мира (кроме Советского Союза) оповестили своих читателей, что 26 января 1930 года средь бела дня бесследно исчез в Париже генерал Кутепов.
      Ни у кого не было сомнения, что это дело рук большевиков. Французские газеты негодовали, многие требовали разрыва дипломатических отношений с Москвой.
      В воскресенье 26 января в 10.30 утра генерал Кутепов вышел из своей парижской квартиры на улице Русселэ, сказав жене, что идет в церковь Галлиполийского союза на улице Мадемуазель и вернется домой к завтраку в час дня. Домой он больше не вернулся.
      На основании свидетельских показаний, французская полиция установила с точностью все этапы похищения генерала Кутепова, вывоз его за пределы Франции и причастность к этому делу советских агентов. Но расследование длилось бесконечно долго, и, когда оно закончилось, французское правительство предпочло замять это дело и не рисковать отношениями с Советским Союзом.
      Был свидетель, видевший, как утром 26 января на углу улицы Русселэ и Удино стояли два автомобиля, рядом с ними находились двое мужчин и человек в форме французского полицейского. Около 11 часов утра на улице появился господин среднего роста с черной, аккуратно подстриженной бородой, в темном пальто и фетровой шляпе. Вдруг один из стоявших мужчин неожиданно схватил его правую руку, другой - левую, и, несмотря на сопротивление, они втолкнули его в серо-зеленую машину. На сиденье рядом с шофером вскочил полицейский, и оба автомобиля понеслись в направлении бульвара Инвалидов. По фотографии свидетель признал в господине с черной бородой генерала Кутепова. Еще один свидетель видел борьбу, происходившую в серо-зеленом автомобиле. Участие «полицейского» в этом деле успокоило обоих свидетелей. Они решили, что просто арестовали преступника. На мосту Альма, где обе машины попали в автомобильный затор, одна дама заметила, как в серо-зеленом «альфа-ромео» один из пассажиров держал над лицом другого платок; как полицейский выскочил с переднего сиденья и принялся регулировать уличное движение, чтобы скорее выбраться из образовавшейся на мосту пробки. На ее вопрос, что случилось с господином в автомобиле, полицейский ответил, мол, «несчастному» разбило ноги в автомобильной катастрофе и ему дают дышать эфиром. Оба автомобиля видели на дорогах, ведущих к побережью Нормандии. И, наконец, пара влюбленных с интересом и недоумением наблюдала из-за дюн на пустынном пляже между Кабургом и Трувилль, как около четырех часов дня подъехали туда два автомобиля, один серо-зеленый, другой-красное такси. Недалеко от берега в то время маячила моторная лодка, а вдали на якоре стоял пароход. При виде автомобилей моторная лодка быстро направилась к берегу, но вплотную к нему подойти не смогла. Тогда двое мужчин и полицейский с женщиной «в бежевом пальто» взвалили на плечи и потащили в море большой и длинный предмет, обернутый мешками, положили его на дно лодки, в которую вслед затем вскочили двое мужчин, несших таинственный груз. Моторная лодка понеслась к стоявшему на якоре пароходу. Приняв груз и двух пассажиров, пароход снялся с якоря. Пароходом этим оказалось советское судно «Спартак», накануне неожиданно покинувшее Гавр. Оба автомобиля, с псевдополицейским и с женщиной «в бежевом пальто», быстро направились обратно в Париж.
      Следствие установило, что в одном из парижских магазинов, сдающих костюмы на прокат, за некоторое время до похищения Кутепова был взят костюм полицейского. Фамилия и адрес человека, взявшего, его на прокат, оказались фиктивными.
      Владимир Бурцев, разоблачивший в свое время провокацию Азефа, энергично взялся за расследование кутеповской истории. Частным образом помимо полиции он снесся с неким Фехнером, только что бежавшим от большевиков с поста «резидента ГПУ» в Берлине и скрывавшемся в Германии. Фехнер был в курсе дела. Он сообщил Бурцеву имена четырех лиц, руководивших похищением Кутепова, из которых главными были названы два агента ГПУ, состоявшие при советском посольстве во Франции: Владимир Янович и Лев Гельфанд, имевший звание второго секретаря посольства, причем на первого из них указывали как на фактического участника похищения. Гельфанда же, как парижского «резидента ГПУ», называли главным руководителем. Оба исчезли из Парижа. Впоследствии их имена всегда связывались с похищением генерала Кутепова как в русской зарубежной печати, так и в иностранной.
      Яновичу не повезло. Как говорят, его прикончили в конце тридцатых годов во время сталинской чистки.
      Жизнь Гельфанда сложилась более удачно. Племянник известного Гельфанда-Парвуса, он снова всплыл на дипломатическом горизонте, на этот раз в советском посольстве в Риме, куда правительство Сталина назначило его послом и откуда при содействии графа Чиано (муж Эдды Муссолини был министром иностранных дел Италии) и с помощью американского посольства в Риме Гельфанду с семьей удалось тайком перебраться в Соединенные Штаты. Дабы отблагодарить американскую разведку за гостеприимство, ему, несомненно, пришлось поделиться с ней кое-какими сведениями. Вряд ли американцам пришло в голову расспросить Гельфанда о его участии в похищении генерала Кутепова. Так или иначе, сразу переменив фамилию, он благополучно занялся коммерцией. Невзирая на то, что ГПУ в то время ловко истребляло своих бывших агентов (Вальтер Кривицкий, убитый в Вашингтоне, Игнац Рейсс, убитый в Лозанне, и т. д.), Гельфанду под чужой фамилией удалось спокойно прожить много лет в Нью-Йорке, пока он не умер естественной смертью, унеся с собой в могилу тайну парижского преступления.
      О руководящей роли Советского правительства в похищении генерала Кутепова московская печать впервые сообщила в 1965 году. «Красная звезда» поместила заметку генерал-полковника авиации в запасе Н. Шиманова, который, желая реабилитировать бывшего чекиста С. В. Пузицкого, расстрелянного Сталиным, писал:
      «Он (Пузицкий) участвовал не только в поимке бандита Савинкова и в разгроме контрреволюционной монархической организации «Трест», но и блестяще провел операцию по аресту Кутепова…»
      О том, как произошел «арест» Кутепова, мы уже знаем (хотя и не знали раньше о роли в нем Пузицкого), но участь генерала осталась. тайной. Известный врач и хирург профессор И. А. Алексинский, пациентом которого был А. П. Кутепов, утверждал, «что вследствие ранений в грудь во время войны Кутепов не мог выдержать действие наркотиков», а следовательно, эфир или хлороформ, которым злоумышленники пытались его усыпить в автомобиле, могли оказаться смертельными.

      Случившееся с Кутеповым сильно задело Антона Ивановича и по другим причинам, не только личным.
      Дело в том, что помимо кутеповской существовала (как признался сам генерал Деникин) «одна интимная противобольшевистская организация», в которой среди немногих других участвовал и Деникин.
      Об этой организации Антон Иванович предпочел не распространяться. Но упоминание имени С. П. Мельгунова, как одного из участников заседаний, связывает генерала с «комитетом Мельгунова», о чем сам Мельгунов рассказывал в 1955 году в серии газетных статей, озаглавленных «Загадки в деле генерала Кутепова», Сведения, сообщенные Мельгуновым об его комитете, отличались большой осторожностью, но все же они давали представление о том, что работа его, с точки зрения Советского правительства, была далеко не невинна.
      «Я не имел никакого отношения к работе кутеповской организации в России, - писал Мельгунов. - Мои связи с Александром Павловичем ограничивались получением… информации, которая приходила к Кутепову через дипломатов одного лимитрофного государства, обязательством, принятым на себя Кутеповым, переправлять через рубеж определенное количество экземпляров «Борьбы за Россию» (антикоммунистический журнал, издававшийся в Париже С. П. Мельгуновым) и участием в комитете, созданном со специальной целью собирать деньги и распределять их среди организаций, активно участвующих в борьбе с большевизмом. В бюро этого комитета входили авторитетный для промышленников Гукасов, генералы А. И. Деникин и А.П.Кутепов, А. П. Марков (ближайший тогда сотрудник Милюкова), М. М. Федоров и я».
      Для тех, кто давал деньги на активную борьбу с большевизмом, имена Деникина и Мельгунова являлись гарантией личной честности. «Интимная организация» имела, однако, более широкие задания, чем те, о которых сообщил Мельгунов. Факт, что и Мельгунов, и Деникин проявили себя неплохими конспираторами. Если Антон Иванович и делал по этому поводу заметки в своих личных бумагах, то он предусмотрительно их изъял и уничтожил. То же произошло с архивом С. П. Мельгунова. Тем не менее, архив дает представление о весьма значительной деятельности, которая вдруг круто и внезапно оборвалась в 1930 году.
      Нет сомнения, что оборвалась она потому, что советские агенты проникли во все организации русских эмигрантов. История с Кутеповым была тому болезненным примером,
      «В 30-м году, разочаровавшись в эмигрантской политике, - писал Мельгунов - мы с женой уехали в деревню и сделались фермерами».
      То же произошло и с Антоном Ивановичем.
      Осенью 1930 года Деникины переехали на ферму Мельгуновых недалеко от Шартра. Сергей Петрович Мельгунов любезно предложил Антону Ивановичу пользоваться своей обширной исторической библиотекой, генерала это устраивало. Но, как часто бывает, одна кухня оказалась слишком тесной для двух хозяек, да и характер Сергея Петровича, человека благородного и достойного, оказался весьма сварливым и тяжелым в домашней обстановке. Одним словом, весной 1931 года, когда Деникиным представилась возможность переехать в другое место, расставание вызвало вздох облегчения у обеих сторон, не затронув, однако, взаимного друг к другу уважения.
      После похищения Кутепова люди, близкие к генералу Деникину, тревожились за его личную безопасность. Он слишком много знал:
      его участие в «интимной организации» Мельгунова не могло быть тайной для большевиков, следивших за каждым шагом Кутепова, также посещавшего заседания мельгуновского комитета. Кроме того, само имя Деникина было ненавистно советской власти. Это сильно беспокоило Н. И. Астрова, и в ответ на его вопрос Антон Иванович
      писал:
      «Что касается безопасности… то она везде под сомнением. Бог не выдаст…»
      И надежда на провидение на этот раз вполне оправдалась. Только случай уберег генерала Деникина, никогда не принимавшего мер предосторожности, от участи, постигшей Кутепова.
      Преемник А. П. Кутепова генерал Евгений Карлович Миллер, в прошлом возглавлявший белое движение на Севере России, до своего вступления на новый пост занимал должность первого товарища председателя и казначея Общевоинского союза. Он был тактичным, мягким и осторожным человеком консервативных взглядов, хорошо образованным офицером Генерального штаба. Военная служба его прошла в административно-штабной работе. Для большинства членов РОВСа, участвовавших в гражданской войне на Юге России, он был совершенно чужим человеком. Они относились к нему скептически. Миллер принял наследие Кутепова против собственного желания, из чувства долга. Его ближайшей целью было сохранить организацию, не дать ей развалиться. Приходилось действовать очень осторожно.