Четвертое место в карете алголиан было оставлено Радхауру, но, поскольку он отправился к озерному царю, рядом с королем Этвардом, напротив хэккера Травла и совершенно седого дебаггера Юнга, уселся сэр Таулас.

— Уважаемый хэккер Травл, — обратился к алголианину Этвард, — вы впервые едете к Озеру Трех Дев?

— Нет.

— Можно поинтересоваться? — Этвард хотел расположить собеседников к дружеской беседе. — Если не хотите, то не отвечайте. Вы пытались достать меч сэра Дэбоша?

— Да, — и словно почувствовав сухость своего ответа и понимая, что хоть перед ним и не человек его веры, но союзник, к тому же король, на землях которого находятся несколько важных реликвий, к тому же названный брат и друг Наследника Алвисида, алголианин посчитал нужным объяснить:

— Все хэккеры по просьбе верховного координатора Мекора пытались поднять меч координатора Фоора.

— А сам Мекор?

— Я об этом ничего не знаю. Этвард помолчал, затем спросил:

— Скажите, хэккер Травл, а вы сильный маг?

— Как и положено священнику моего ранга. Магическая сила пятнадцати хэккеров равна магической силе верховного координатора.

— Это для того, что если все шестнадцать хэккеров объединят свои усилия, они могли бы справиться с верховным координатором? — уточнил Этвард.

— Да, такова была воля Алвисида, сына Алголова.

— Тогда… — Этвард помедлил, словно решаясь, потом спросил:

— Не могли бы вы мне объяснить, почему Экскалибурн, а теперь и меч сэра Дэбоша никто, кроме того, кого меч сочтет достойным, не может взять из воды. Это Озеро Трех Дев волшебное?

— Нет. Просто на мечи накладывается соответствующее заклинание.

— А вы сами можете наложить подобное заклинание?

— Вы просто так спрашиваете, ваше величество?

— Нет.

Алголианин задумался. Затем сказал:

— Я должен знать, что это за меч, и только потом приму решение.

— Я хочу вернуть Экскалибурн обратно в Озеро Трех Дев, — твердо сказал король Этвард. — Он сослужил свою службу, я с ним в руках защитил и объединил Британию. Пусть он покоится с миром. Я хочу, чтобы все бриттские рыцари могли видеть его, но никто и никогда не смог его взять. Вы сможете наложить такое заклинание?

— Да, такое заклинание я наложить могу, — ответил алголианин.

— Но как же вы будете без меча, государь? — удивился доселе молчавший сэр Таулас, которому была небезразлична судьба Экскалибурна. Долгие десятилетия он провел возле озера, дожидаясь, пока найдется человек, который сможет вытащить меч из-под толщи воды и снять с Тауласа заклятье, запрещающее брать ему оружие в руки.

— У меня уже есть другой меч, — повернулся король к одному из самых отважных и прославленных рыцарей Британии. — Если хотите, сэр Таулас, завтра на рассвете можете дать ему имя.

— Разрешите взглянуть на Экскалибурн, ваше величество, — попросил старый рыцарь.

Этвард чему-то усмехнулся, вынул меч из ножен и протянул его Тауласу. Тот отодвинул занавеску на дверце, чтобы было больше света, внимательно осмотрел оружие, вздохнул и протянул меч владельцу.

— Да, пусть он вечно покоится в Озере Трех Дев. Как память о победах короля Артура и ваших.

Как ни хорош был легендарный меч, но сделан он людскими руками, а все, сделанное людьми, подвластно разрушительному действию времени. В отличие, скажем, от клинка Радхаура, который колдовством сотворен из струи чистой родниковой воды…

— И еще, — вновь повернулся Этвард к алголианам. — Я хочу попросить ваш орден об услуге. Вы можете пообещать мне, что когда я умру и мой меч, который получит имя завтра на рассвете, положат в Озеро Трех Дев, вы произнесете над ним заклинание, дабы взять его мог только самый достойный?

— Я не уверен, что смогу дожить до того времени, — серьезно сказал алголианин, — поэтому такое обещание дать не могу. Но наш орден может вам это пообещать и выполнить. Думаю, он не откажет вам в этой просьбе, хотя мы стараемся не вмешиваться в дела людей, не исповедующих нашу веру.

— Как же, не вмешиваются, — не сдержался сэр Таулас. — Да о вашем невмешательстве даже сказки рассказывают.

Этвард бросил на спутника сердитый взгляд, но алголианин неожиданно улыбнулся:

— Да? Интересно было бы послушать. Дорога неблизкая, и хотелось бы скрасить ее забавным рассказом.

— Раз вы сами просите, — усмехнулся сэр Таулас, — расскажу. А потом можете обижаться и вызывать на поединок, я не уклоняюсь от подобных предложений.

— Я понял, — кивнул алголианин, — вы хотите сказать, что ни один ваш бывший противник не может упрекнуть вас в трусости, поскольку все, кто скрещивал с вами мечи или копья, мертвы.

— Именно так, — самодовольно ответил сэр Таулас.

Бесстрашный рыцарь, поклявшийся своей жизнью защищать человека, доставшего Экскалибурн из Озера Трех Дев, всегда раздражал Этварда хвастливостью и не слишком умным поведением. Но его присутствие в свите Этварда добавило королю немало популярности и придавало уверенности на первых порах. Но потом сэр Таулас все больше стал раздражать короля своей глупостью, высказываемой с непередаваемым апломбом — всякий, кто ему возражал, либо погибал в поединке, либо был ославлен Тауласом как последний трус. К тому же на поле битвы отважный рыцарь оказался не так уж ценен — он увлекался боем и совершенно не обращал внимания на товарищей, не внимая приказам. И король, чтобы не выслушивать дурацких сентенций и не терять своих рыцарей, гибнущих в поединках с Тауласом, старался отправлять его подальше под любым благовидным предлогом — с посольством, на турнир или для совершения совсем уж выдающего подвига — в другие страны, желательно как можно подальше; к шаху Балсару, например, с которым у короля Британии интересы никак не пересекались, Таулас ездил аж семь раз. Но накануне празднеств по случаю победы бриттов у Рэдвэлла, бывшего отшельника Озера Трех Дев отправить куда-либо было просто невозможно. И сейчас Этвард был вынужден сожалеть, что пригласил Тауласа, пожелавшего навестить место своего былого добровольного заточения, в карету алголиан — пусть бы ехал верхом, не мешал очень важной беседе.

— Какую бы сказку вы не рассказали, — ответил хэккер Травл Тауласу, — я не обижусь и не вызову вас на поединок, как бы вам этого не хотелось.

— Что ж, — усмехнулся в усы Таулас, — тогда слушайте. Шел алголианин, уж не знаю, в каком он был звании, дремучим лесом по своим, уж не знаю по каким, алголианским делам. Лес был поистине дремуч и трудно проходим. Наверное, где-то в Тевтонии, где мы как-то с королем Этвардом и другими рыцарями совершили несколько славных подвигов. Лишь едва приметные звериные тропы пересекали нехоженый мох и дикую траву. В один прекрасный момент солнце блеснуло сквозь ветви вековых деревьев, и перед алголианином открылась полянка. Представляете, птицы спокойно прогуливались в траве, занятые своими птичьими проблемами, не обращая на алголианина никакого внимания. А посреди поляны стоял колодец. К лесу совсем не подходящий, выложенный белым камнем, какого в этих краях сроду не наблюдалось. Не разрушенный веками и еще очень даже крепкий. Хотя мхом порос основательно, да и бадьи на уже тронутой ржавчиной цепи не было. И все вокруг — в траве, представляете? Ну кому нужен колодец в этой глуши, когда быстрый ручей журчит совсем рядом?

Алголианин подошел, посмотрел — чернота внизу, с яркого света не видать ничего. Плюнул в него ради любопытства и пошел дальше — эка невидаль, чего только в мире не бывает… Отошел алголианин на дюжину шагов и задумался — звука шлепка он не слышал. Непорядок, не любят алголиане неясностей. Почесал он в затылке и вернулся. Плюнул еще раз — прислушался. Тишина. Осмотрелся алголианин, поднял камешек с голубиное яйцо и швырнул в черноту колодца. Снова тишина. Алголианин хмыкнул и нагнулся за камешком побольше — тот был похож на морду спящего василиска. Кинул с небольшого размаха, напрягая весь свой слух — ни всплеска, ни стука… «Бездонный, что ли, колодец?»— подумал алголианин. Он уже хотел пожать плечами и идти вперед к намеченной цели, но взгляду подвернулся черный валун, пудов на полдюжины. Представляете, на полдюжины! Поправил алголианин меч, чтоб не мешал, напрягся и поднял бесполезно валявшуюся каменюку. Он с трудом сделал несколько шагов до колодца и навалил тяжесть на стенку — только труха и несколько камешков полетели вниз. Столкнул алголианин валун в колодец и прислушался. Но в ответ опять одна тишина. Что ж, еще одно чудо на пути встретил алголианин, не такое уж и ошеломляющее — мало ли, ну колодец без дна. И не такое видал в своих алголианских храмах… А птицы обнаглели совсем, смотрят, понимаете ли, пустыми глазами, сидя на безопасном отдалении, не улетают. Одна, пролетая мимо, вообще сверху нагадила на бритую голову алголианина, представляете? Он ругнулся, помянув врага ихнего Алгола, как его… на А начинается…

— Атеизма, — подсказал дебаггер Юнг.

— Вот-вот, Атеизма, — согласился сэр Таулас. — Затем отерся, хотел продолжить путь, но ноги словно к земле приросли. И силища у него недюжинная, а не оторвать — он и раз попробовал, и два, сапоги вроде к земле не приросли, а ног не поднять… Представляете, каково? А тут еще одна пичуга испражнилась ему на макушку, словно мстя за осквернение колодца. Алголианин вновь вытер голову и посмотрел на ладонь — не птичий кал, словно плевок чей-то. И тут же на голову упало что-то потяжелее пташей гадости. Осмотрелся алголианин, ничего не понял, а ног от земли по-прежнему не оторвать. Вот так и стоял, словно чучело. Следующий удар по голове был весьма ощутим — и, будь алголианин хоть малость похлипче, наверняка потерял бы сознание. Но в этот раз он заметил, что свалилось на него с чистого безоблачного неба. Это был небольшой камень странной формы, напоминающий голову дремлющего василиска. Рванулся алголианин из последних сил, всю мощь свою напрягая, но тщетно — не пускала какая-то неведомая чародейская сила, может, и действительно Атеизм его держал. Спешно сорвал алголианин с пояса шлем, нацепил, хотел и щитом закрыться, догадавшись, что будет дальше, но не успел… А неподалеку ручей счастливо щебетал свою странную размеренную песню… Вот такую вот сказку я слышал, а понравилась она вам или нет — дело уж ваше.

— Хорошая сказка, — кивнул хэккер Травл, — со смыслом. Но алголиане по одному никогда не ходят. Только если из всего отряда последний остался. Но и тогда он спешит рассказать о случившемся Приоритету, и нет ему времени забавляться со встреченными чудесами. — Алголиан выглянул в окно, солнце еще не достигло зенита, и сказал:

— Что ж, в ответ и я бы рассказал сказку о христианском рыцаре.

— Я бы с удовольствием послушал, — сказал король Этвард.

— Велик Алгол, но из своей Вселенной, где зла нет как понятия, за всем происходящим в нашем бренном мире уследить не может, — начал повествование хэккер Травл. — Ехал один доблестный христианский рыцарь, имени его память народная не сохранила, назовем его сэр…

— Сэр Джон, — подсказал сэр Таулас, заранее почувствовав подвох и предложив не рыцарское имя.

— Пусть будет по-вашему, — не стал спорить алголианин. — Ехал доблестный рыцарь сэр Джон избавить владения некоего христианского короля от невесть откуда появившихся мороков, от которых гниют реки, не родится хлеб на полях и пропадают крестьянские девки в чащобах. Был сэр Джон героем из героев, имел почетное место за столом славнейшего из владык мира, доблестного рыцаря короля… ну, скажем…

— Короля Кирсана, — вновь подсказал сэр Таулас. Имя короля Кирсана фигурировало во многих сказках, и, скорее всего, никогда в действительности такой король не правил, а если и правил, то задолго до Великой Потери Памяти.

— Хорошо, — вновь согласился алголианин. — Вызывал сэр Джон повсеместное восхищение и был окружен почти невероятной славой среди христианских рыцарей. К тому же платили за такие истинно рыцарские подвиги, как избавление от мороков, колдунов или драконов, кроме как любовью и признательностью, еще и звонкой монетой.

— Это естественно, вознаграждение должно соответствовать подвигу, — кивнул сэр Таулас.

— Сэр Джон знал, что героем стать не трудно — достаточно справиться с каким-либо полудохлым драконишкой и ты уже герой.

— Стать не трудно — трудно им быть, — возразил Таулас.

— Вот и сэр Джон придерживался такого же мнения: сколько героев уже не заявляли о себе новыми благородными подвигами, сколько сгинуло, о скольких не помнят… А он — у всех на слуху. Стены его замка украшали черепа чертовой дюжины поверженных им драконов и не счесть, сколько прочих трофеев. Потому что он — герой. Потому что он не дает связать себе руки узами Гименея — слишком много наглядных примеров у него перед глазами. Как женился рыцарь, считал сэр Джон, то все, пропал герой, домашние ласки, склоки, заботы, пузико, вырастающее как на дрожжах… О подвигах ли такому рыцарю думать? Был герой, да весь вышел.

Сэр Таулас хотел было что-то сказать, но в последний момент передумал.

— Сэр Джон был не из таких, — продолжал хэккер Травл. — Рука его крепка, глаз зорок, ум холоден и расчетлив. И все лишь потому, что не разжижает его кровь женский взгляд и думы о стройных телесах. Ему вполне хватало неприхотливых шлюх в придорожных тавернах — сделал дело, и забыл, с кем ночь провел, впереди новые подвиги. Пусть в королевстве на него косо смотрят, а придворные красавицы распускают про него невесть какие слухи, пусть. Сэр Джон не понимал, как король Кирсан не может взять в толк, что семейная жизнь — смерть для героя. «Что ж я, по-твоему, недостаточно храбр?»— спросил его однажды король, потрепав по золотистой шевелюре своего наследника. Пришлось сэру Джону склонить голову и всенародно дать священную клятву, что он, величайший герой для всех времен и народов, женится на первой же благородной красавице, которую выручит из смертельной опасности. Да только он такие просьбы, где хоть как-то может быть замешана любая красавица, отклонял без разговоров, а сам обходил подобные ситуации за версту — его, героя, на мякине не проведешь!

И опять сэр Таулас хотел было что-то сказать, и опять воздержался, что было ему отнюдь не свойственно.

— Вот ехал со своим отрядом сэр Джон, лес кончился, перед кавалькадой открылись бескрайние поля, справа огороженные, как стеной, мрачноватыми, поросшими мхом и редким кустарником горами. Дорога шла вдоль скалы. Небесное светило заканчивало свой ежедневный путь, и можно было разбивать походный лагерь на ночлег, что герой и хотел сделать. Самые нетерпеливые из оруженосцев и воинов уже спрыгнули с коней, чтобы справить свои дела. И вот тут сэр Джон заметил своим соколиным взглядом дракона. Другие и внимания бы не обратили, так трудно его было заметить. Дракон был зеленым, чешуекрылым, из породы гигантских, огнем не дышащих и для людей, если их не рассердить, в общем-то не опасных.

— Да, но такие драконы воруют скот и пугают своим видом жителей, — возразил король Этвард.

— Тот дракон лежал, наполовину высунувшись из пещеры, — продолжал алголианин. — Дальше ему было не просунуться, весь небольшой проем забила огромная туша. Может, это был туннель, по которому тупая тварь пыталась пролезть через скалы, может, он полжизни провел в пещере, растолстел до предела и застрял, может, просто морду высунул, чтобы умереть при белом свете, поскольку выглядел дракон неважно, что сэр Джон опытным взглядом определил мгновенно. Какое ему, сэру Джону, герою из героев, было дело до того, как попало сюда чудовище? Перед ним был дракон, и он точно знал, что надлежит делать.

— Дьявол вас побери! — воскликнул сэр Таулас. — Любой рыцарь знает, что ему надлежит делать, когда он видит перед собой дракона!

— Вот и сэр Джон закричал оруженосцу: «Копье!»— властно протянул за оружием руку и распорядился: «Всем оставаться на местах, справлюсь сам!»

И сэр Джон помчался навстречу своей очередной победе, очередному подвигу. Проверенное копье — в правой руке, надежный щит, защищающий даже от драконьего пламени, — за спиной, прославленный в боях меч — в ножнах, в любой миг готов вылететь, как белка из гнезда.

Сэр Таулас аж мечтательно закрыл глаза, представив себя на месте этого сказочного сэра Джона.

— Один из спутников сэра Джона, барон из западных провинций, был ему задушевным другом. Барон не был выдающимся героем, но поговорить умел, знал толк в дружеских застольях. Барон, завидя опасность, потянул было меч из ножен, но тут же вложил обратно, решив, что справятся без него. Шагом направил коня к месту схватки, чтобы все увидеть и при случае рассказать.

— Правильно, — согласился Таулас, — за этим и таскал его сэр Джон на подвиги.

— Да, — подтвердил алголианин. — Сэр Джон поил и кормил барона всласть, да дорогими подарками ублажал — за честность и талант рассказчика.

— Оставим барона. Как поступил сэр Джон?

— Дракон заметил бешено мчавшегося на него всадника, пытался втянуться в пещеру, но у него это не получилось. Тогда монстр закрыл глаза и отвернул морду — мол, я тебя не трогаю, и ты проезжай мимо по своим делам. Но не таков был сэр Джон! «Трепещешь, гад летучий?!!»— во всю мощь легких заорал он. Крепкое копье было нацелено прямо в глаз чудовищу и приближалось к цели со скоростью карающей небесной молнии. Но то ли беспомощный вид чудовища, то ли его нежелание биться обманули опытнейшего бойца — в последнее мгновение дракон вывернул могучее крыло, ударив коня по передним ногам. Вылетев из седла, словно из катапульты, герой в полете успел сгруппироваться и выхватить из ножен меч, приземлившись на обе ноги в боевой стойке.

Сэр Таулас, забыв о предполагаемом подвохе, слушал, затаив дыхание.

— Сэр Джон был разъярен первой неудачей, — продолжал алголианин, — и прокричал дракону: «Твоя уродливая черепушка послужит достойным украшением в моем холостяцком замке!!!»

— А что дракон?

— Дракон напрягся, так что земля задрожала, и неимоверным движением выдернулся из пещеры, точно невидимый гигантский штопор вырвал пробку из столетней бутылки с бесценным вином. Сэр Джон тут же перевел из-за спины щит, готовясь отразить удар сверху. Но дракон и не думал нападать, а взмыл на волю, к облакам, к тверди небосвода, рискуя разбить о нее свою тупую башку — чего ему сэр Джон искренне и пожелал.

— Вот уж поистине! — воскликнул разочарованный сэр Таулас. — Но что же было дальше?

— Барон, задушевный друг сэра Джона, уже подскакал к месту столь скоротечной и столь безрезультатной схватки. Сзади поспешали остальные, уже готовя славословия в честь героя, от которого спасаются позорным бегством самые грозные и ужасные чудовища. Сэр Джон со вздохом убрал меч в ножны. И тут из пещеры вышла… женщина. Была она заспана, немыта и растрепана, но платье на ней было из парчи с золотом, пальцы украшали кольца с драгоценными каменьями, на шее блеснуло изящное ожерелье. «О, мой герой! — воскликнула она, обращаясь к освободителю, прикрывая глаза после затхлого сумрака пещеры. — Я дочь местного короля, и мой отец с радостью выдаст меня замуж за вас, дав в приданое половину королевства…» Сэр Джон затравленно посмотрел по сторонам. Оруженосцы искренне улыбались, радуясь неожиданной и такой счастливой развязке. «Наконец-то сбудется мечта короля Кирсана — он дождался исполнения твоей священной клятвы и всласть погуляет на вашей свадьбе!»— торжественно воскликнул барон, задушевный друг сэра Джона.

— Тварь безмозглая, — процедил сэр Таулас, и неизвестно на чей счет относились его слова — к дракону, или к барону, другу сказочного сэра Джона.

— А высоко в небе парил зеленый, недосягаемый для гнева сэра Джона, дракон, — закончил свой рассказ хэккер Травл.

Сэр Таулас ничего не сказал. Он сам слыл жено-невистником. Но король Этвард знал, что старый рыцарь избегал женщин из-за шутливой угрозы Аннауры, супруги барона Ансеиса, которая в ответ на приставания сэра Тауласа пообещала, что Ансеис превратит его в жабу и Таулас не сможет держать в руках оружие. Таулас был очень напуган и поклялся никогда больше не приставать к женщинам. И сейчас, похоже, сказка алголианина задела его за живое. Хотя, если разобраться, смысл у нее был почти такой же, как и у выдумки самого сэра Тауласа — идешь по своим делам и иди. То есть следуй по жизни прямой дорогой, не отвлекаясь на пустяки.

— Как говорил сэр Катифен, — заметил король бриттов, — не мешай грибам цвести.

— Или не сгоняй щуку с яиц, — улыбнулся дебаггер Юнг, который слыхом не слыхивал о знаменитом на всю Британию певце.

Хэккер Травл почувствовал, что вполне ответил на сказку сэра Тауласа, но злорадствовать не стал, а обратился к Этварду:

— Ваше величество, может, и вы расскажите нам что-нибудь поучительное, путь еще долгий.

Этвард хотел ответить, что не знает историй, достойных уже услышанного, но тут же вспомнил покойного сэра Катифена. Тот, правда, не рассказывал сказки, а пел под арфу прекрасные баллады — старинные и собственные, многие были по существу длинными повестями. Этвард любил слушать его по вечерам, под негромкий треск огня в камине, и сэр Катифен, всегда безошибочно угадывая настроение господина, пел то грустные, печальные истории, то описывал героические подвиги и легендарные битвы, то исполнял веселые, задорные и даже скабрезные песенки.

— Хорошо, — кивнул Этвард и принялся рассказывать первую же балладу сэра Катифена, которую вспомнил:

— Так вот… в незапамятные времена, скорее всего еще до Великой Потери Памяти, жил-был на свете рыцарь по имени Мэтьюр. Он был молод, но для своих юных лет уже неоднократно прославил свое имя в битвах под знаменами великого короля…

Этвард запнулся, посмотрел на сэра Тауласа, но продолжал историю, как помнил:

— …под знаменами короля Кирсана. Так вот… Мэтьюр торопился с победоносной войны в свой замок, где его ждала прекрасная Лиллит, дочка его сюзерена барона Старфа. Собственно, война с майстрюками была еще не закончена. Произошла лишь решающая битва, в которой сэр Мэтьюр показал чудеса храбрости. Перед армией короля Кирсана были как на блюде выложены на поток и разграбление беззащитные богатейшие торговые города неприятеля. Все рыцари жили в предвкушении богатой добычи. Но барон Старф понял желание Мэтьюра покинуть победоносные войска и по-отечески благословил. У молодого рыцаря словно крылья за спиной выросли. Он не побоялся, чтобы сократить путь, избрать безлюдную дорогу среди Чертовых гор, о которых ходила дурная слава.

Этвард рассказывал довольно медленно, но его никто не торопил и не перебивал.

— Единственная дорога… Это одно название, что дорога… просто горная полузвериная тропа пролегала мимо замка, у ворот которого стоял жуткий монстр с огромным мечом. Позади монстра виднелся какой-то человек — он что-то показывал жестами и расценить их можно было только как отчаянную просьбу о помощи. Великан был ужасен и мерзок. Он стоял на замковом мосту с мечом в руках, и отвратительная отрыжка оглашала окрестности. Агрессивность намерений монстра не вызывала ни малейших сомнений. «Господин, — подал голос оруженосец Стар, служивший когда-то еще отцу Мэтьюра, — ночь скоро, лучше отступить и заночевать в горах, утро мудренее». Но Мэтьюр уже соскочил с коня… На том, котором он ехал, не было боевых доспехов, а пересаживаться на боевого скакуна он не стал… Так вот, сэр Мэтьюр обнажил меч и направился к грозному монстру, потому что не привык отступать перед неприятелем.

Этвард замолчал, вспоминая, что было дальше. Когда слушаешь сэра Катифена, слова тянутся, как кружева, одно за другим, а когда сам пытаешься пересказать, то рассказ выглядит каким-то глупым, скучным и невнятным. И Этвард, злясь на самого себя, решил отныне каждый вечер рассказывать наедине самому себе одну из баллад сэра Катифена, пока не научится рассказывать так же связно, без пауз и всяких там «так вот»…

— Продолжайте, ваше величество, мы внимательно слушаем.

— Так вот… — повернулся к алголианину Этвард и усилием воли заставил себя не смутиться, а продолжать:

— Заметив юного рыцаря, великан очень тяжело поднял над головой, держа обеими руками, огромный обоюдоострый меч. Воздух рассек сокрушительный удар. Но Мэтьюр не был полным болваном, чтобы дожидаться пока его разрубят на куски, ведь прекрасная Лиллит ждет его живым и здоровым. А удар был поистине богатырским — аж искры высеклись из придорожных камней. Рыцарь мгновенно отскочил в сторону и, пока великан разгибался, вонзил ему в грудь меч, закаленный кровью майнстрюков. Сталь проткнула проржавевшие доспехи монстра, словно кору столетнего дуба. Великан будто и не заметил этого комариного укуса. Тогда Мэтьюр вырвал из жирного тела клинок и, пытаясь не пропустить мгновения, когда великан повторит атаку, быстрым движением снес ему голову — она покатилась под гору, оставляя за собой неприятный темный след.

— И что дальше? — заинтересовался рассказом сэр Таулас.

Этвард продолжил:

— «О, герой! — вдруг произнес человек, стоявший за великаном и до того лишь отчаянно жестикулирующий. — Ты освободил меня и мой замок от страшного чудовища, которое умертвило бы меня, если б не твое чудесное появление! Прошу быть моим гостем». Желание спасенного рыцаря отблагодарить освободителя было совершенно естественным. Время было поздним. Усталое за день тяжелой дороги тело требовало отдыха. Мэтьюр с благодарностью принял приглашение хозяина горного замка. «Ты — мой друг навеки! — говорил спасенный рыцарь, проводя дорогого гостя в трапезную, где слуги уже споро накрыли стол для пира. — Я твой должник по гроб жизни! Дружбу не купишь, и получить друга — наивысшее счастье на земле! Я поднимаю этот кубок за бесстрашного сэра Мэтьюра, освободившего мой замок от чудовищного великана!» Вино на столе хозяина замка было поистине великолепным. Блюда оказались удивительно вкусными и изысканными для тех диких гор. Слуги столь искусно подливали вино и меняли закуски, что создавалось впечатление, что кубки сами наполняются, а печеная дичина и паштеты возникают на блюде из воздуха. Речи хозяина замка очаровывали. Так вот… После трудностей военного похода Мэтьюру вдруг нестерпимо захотелось отдохнуть здесь, наслаждаясь умной беседой и великолепным вином. «Я буду счастлив, если вы погостите у меня до зимы, — говорил хозяин замка. — Не часто в эти горы забредают благородные и бесстрашные рыцари, мне здесь так не достает задушевного общества». На эти слова сэр Мэтьюр честно отвечал: «Я не могу задерживаться здесь надолго. В моем замке меня ждет невеста». На что хозяин замка убежденно говорил: «Если любит, то подождет! А если не хочет ждать, то зачем такому славному рыцарю не любящая женщина, если он всегда найдет ту, которая будет ждать его с войны сколь угодно долго». Мэтьюр согласился с доводами и выпил еще чарку столь приятного, но, как оказалось утром, такого коварного вина…

— И что же дальше? — поинтересовался сэр Таулас, заметив, что рассказчик опять уставился в окно быстро мчавшейся кареты.

— Пробуждение сэра Мэтьюра не было ужасным. Расторопный слуга поставил перед Мэтьюром кадку рассола и сообщил, что хозяин уже ждет дорого гостя в трапезной. Следующий день походил на первый, как одна снежинка на другую — узор беседы был иным, но содержание тем же. Третий вечер повторил второй, а четвертый день — третий. На десятый день оруженосец сэра Мэтьюра заявил, что пора бы и честь знать, что надо отправляться в путь, где господина ждет невеста. Но разгоряченный беседой Мэтьюр запустил в брюзгу золотым кубком, раскроив ему череп. «Браво! — восхищался хозяин замка. — Истинно рыцарский поступок. Каждый должен знать свое место».

Сэр Таулас хмыкнул. Этвард подождал, не скажет ли он чего, и вновь стал рассказывать:

— С деревьев опала листва, выпал снег. Каждое утро Мэтьюру приносили рассол, а хозяин замка, не желающий расставаться с дорогим другом, уже ждал его за богато накрытым столом. Мэтьюр иногда почему-то вспоминал самого храброго героя в армии короля Кирсана герцога Вьетского — тот всегда рубил врагов в мертвецки пьяном состоянии. Когда Мэтьюр как-то спросил его, как герцог борется с похмельем, тот ответил, что просто не допускает похмелья, не выходя из состояния живительно-возбуждающего опьянения. Мэтьюр уже сам напоминал себе герцога, только движения стали замедленными, дыхание тяжелым, ноги опухали. «Завтра, — говорил он себе перед сном, — я отправлюсь дальше, в свой замок к прекрасной и любимой Лиллит». Но на утро слуга поил его неизменным рассолом, а хозяин замка ждал с кубком в руке и горячими изъявлениями дружбы на устах в трапезной.

Этвард вновь замолчал, вспоминая, но на этот раз его никто не поторопил.

— Стаял снег, и на деревьях зазеленели почки. «Завтра, — говорил себе Мэтьюр, расставаясь на ночлег с хозяином замка, — завтра я отправлюсь дальше, в свой замок к прекрасной и любимой Лиллит». Но в одно утро… Мэтьюр не знал прекрасное оно или пасмурное… Так вот… протрубили рога, и хозяин затерянного в горах замка заявил: «Мой враг приближается, чтобы захватить мой замок. Ты ведь спасешь меня, бесстрашный сэр Мэтьюр?» Слуги кое-как напялили на Мэтьюра доспехи, вложили в руки меч и вывели к воротам. Жуткая, отвратительная отрыжка вырывалась из его глотки, перед глазами все расплывалось. Сквозь пьяный туман он увидел захватчика и взмахнул мечом. Он не удивился боли в груди, он не вспомнил в это мгновение о прекрасной Лиллит, ждущей Мэтьюра в его родовом замке. Ноги подкосились, и он упал, понимая, что умирает. И услышал сквозь предсмертный шум в ушах слова гостеприимного хозяина замка: «О герой! Ты освободил меня и мой замок от страшного чудовища, которое умертвило б меня, если бы не твое чудесное появление! Прошу быть моим гостем». Но слова эти были обращены не к нему, Мэтьюру, а к его победителю.

Этвард замолчал. Молчали и все остальные, лишь Таулас проворчал:

— Так случиться может с каждым рыцарем, который женские ласки и льстивые речи предпочитает честной встрече с опасностью с оружием в руках…

Королю бриттов почему-то стало очень неуютно в этой карете. Зачем он рассказал невеселую сказку алголианам и Тауласу? Ведь сэр Катифен пел огромное множество забавных и героических историй, которые Этвард прекрасно помнил, почему же сейчас он рассказал именно эту?

— Уважаемый хэккер Травл, — неожиданно для себя обратился к алголианину король, — у меня затекли ноги. Я хочу пройтись, а потом верхом догоню вас.

— Как вам будет угодно, ваше величество.