Но, дорогой многоуважаемый читатель!
Автор этих заметок СОВЕРШЕННЕЙШИМ образом не собирается выступать с критикой современных нравов.
Цель этих заметок иная.
И она в том, чтобы отметить необычайную прозорливость Владимира Вольфовича Жириновского, который намедни закатил матерное выступление по всем каналам нашего Ти-Ви. И результат такого выступления будет совсем не тот, какой ему прочат комментаторы из умных аналитических программ.
Владимир Вольфович однажды уже удивил и поразил нашу демократическую общественность, когда восемь лет тому назад его партия В ПРЯМОМ ЭФИРЕ ночи выборов – победила в большинстве российских регионов, оставив далеко позади самые, казалось бы демократически – вожделенные партии.
И теперь, делая разухабисто – пьяное матерное выступление услужливо показанное по ТНТ и НТВ – умный Жириновский бьет не на рейтинг от МАРГИНАЛОВ, а именно на рейтинг от… ИН-ТЕЛ-ЛИ-ГЕН-ЦИИ…
Ведь на самом то деле – именно интеллигенция подспудно, подсознательно и хочет такого матерного оттяга, де ты – Буш – объевшийся груш – ни хрена не получишь от России, и в Ираке тебя ждет полная жопа огурцов! И пьяная выходка Владимира Вольфовича – это куда как более тонкий и еще более умный ход, чем книжка про омовение русских сапог в Индийском океане. Ведь та самая интеллигенточка, которая распевает про то, как МАМА, я повара люблю – повар делает котлеты – хреном режет венегреты – мама я повора люблю – та же самая интеллигенточка, что подпевает передаче "В нашу гавань заходили корабли" – она же сердцем и проголосует за лихого матерщинника Жириновского, а не за этих с кислыми рожами!
Так что, в самую точку Вольфович попал – в самую десятку!
Я за то люблю Ивана – что головушка кудрява!
И российская интеллигенция подсознательно ПОТЯНЕТСЯ к реально родному, а не приписываемому ей авторами дутых архетипов.
Так что, с удачным ПИ-АРОМ, вас, Владимир Вольфович!
Больше мата в эфире – больше интеллигентов за вас проголосуют на осенних выборах.
Спроси Женьку, почему он поддался на то, чтобы стать любовником Славы?
Женька бы теперь ответил – а с ним интересно…
Со Славой было всегда интересно.
Он вещал, как твоё телевидение, канал "Культура".
– Вот в Филармонии мужчина спрашивает соседа, извините, не вы сказали, е.. твою м..ть? Сосед в возмущении отвечает, мол что вы, нет, не говорил! Тогда мужчина другого соседа спрашивает, не вы ли сказали е… твою м..ть? Тот в свою очередь, да вы что, как можно, да никогда! Тогда мужчина вздохнул недоуменно и сказал, – наверное, музыка навеяла…
Парадоксальный ум Славы просто завораживал. Его остроумие будоражило. И не одного Женечку, но и всех, кто бывал на вечеринках в гостеприимной холостяцкой берлоге доцента Вячеслава Аркадьевича Машкова. Со Славой они познакомились на Новый год. Про Славу и старшекурсники рассказывали, что он такой вот чудак – любит молодежь, любит приглашать группы, где ведет семинары к себе домой, устраивая бедным студентам обжорные пиры с деликатесами и дорогими напитками.
И конечно же говорили, что Вячеслав Аркадьевич не совсем традиционен в выборе… в смысле… в смысле, что он – педераст.
Женьке было все равно. А может, и не все равно.
Ему было интересно.
Ум.
Его будоражил Славин ум.
– Вот и еще один год пролетел, Женечка,
И какие мотивы навевает нам декабрьская метелица?
Про то, что история в общем не любит и не терпит пустых пророчеств.
Ведь еще живо и вопреки усилиям наших вождей из бывшего КГБ не совсем еще вымерло то поколение, которое ежедневно на протяжении десятилетий по единственному тогда радиоканалу слушало непреходящий – и вечный супер-хит партийной поп-топ десятки перманентно-горячих хитов про то, как "день за днем идут года, зори новых поколений, но никто и никогда не забудет имя Ленин…".
Так вот – забыли уже. Хоть и пророчили нам, что НИКТО И НИКОГДА. И день за днем снова идут года, и теперь уже не один канал на кухонной радиоточке вещает, а целый набор – шуба-дуба, упс-вау, а я все летала, а я все мечтала-ла-ла, упс-гоп-ца-ца, владимирский централ-ветер северный… И новое поколение уже незаметно подросло, то которое не ассоциирует своего счастливого детства с именем любимого дедушки Ленина.
Так что, не обещай Жека, деве юной любови вечной на земле, не строй тысячелетних рейхов и не клянись, что никто и никогда кого- то там не забудет, пусть даже и вечно живого.
Вечного вообще ничего нет.
Вечны только Кобзон и Алла Пугачева, которые и при Леониде Ильиче, и при Юрии Владимировиче, и при Константине Устиновиче, и при Михал Сергеиче, и при Борисе Николаевиче, и при… вобщем еще не одного президента переживут – вот увидишь!
А вообще, следует отметить некоторые наметившиеся тенденции:
Так в газетах и ТВ перестали уже вспоминать недавно еще популярные цитатки, ставшие у неких журналистов не просто набором штампов, а неким гоном публицистической фанеры…
Это такие еще недавно звонко-устойчивые словосочетания как:
Намбер уан – На переправе коней не меняют Набер ту – Горе родившимся в эпоху перемен Намбер труа – Хочется не то конституции не то севрюжины с хреном…
И о чем же говорят такие лексические самоограничения? Ведь среднестатистической полуобразованной журналюге только дай подсесть на звонкой цитате, он ее будет тереть покуда не сотрет, как хиппи старый левис…
А такая лексическая диета говорит о том, что по мнению журналистов, мы значитца:
Переправу – проскочили
Перемены закончились (и начался застой) Конституция (жизнь по-закону), равно как и севрюжина – стали достоянием очень узкого круга людей.
Ну, про коней на переправе – можно еще поизголяться, что мол последнего коня в пальто мы сменили тоже как раз под Новый год… Если конкретный Новый год и аллегорическая переправа вообще как то соотносятся и коррелируют.
А про перемены и застой…
Вот возвращаясь к изначальной теме относительно вечно-живого вождя, грешившего тем, что любил пролетариат сейчас такой половой ориентацией трудно кого удивить, Ленин рабочих любил, а Борис Моисеев – франко-испанских шансонье, Так вот, семидесятилетнее вдалбливание на уровне этакого зомбирования поколению вуду – когда на каждом брандмауэре писали, что Ленин жив – подсознательно перекочевало в контркультуру ранней горбачевской перестройки, когда юные бунтари в косухах, стали сами писать на заборе то же самое, только… про Витю Цоя… Это к тому, что второй из этих вечно живых, будучи ярым противником того застойного болота в котором росло и загнивало поколение танцевавших под Смоков, Аббу и Бони-Эм, призывал к ПЕ-РЕ-МЕ-НАМ. И не дождавшись, трагически, как и положено истинному герою – погиб.
Потом, как мы все помним, были и переправы с конями в пальто, и времена перемен, в которые по несчетно цитируемому Конфуцию – не дай Бог никому!
А потом и Конституцию приняли (и не одну, включая Башкирскую, Татарскую и Ямало-Ненецкую), и севрюжины с хреном похавали…
И с чем теперь сидим?
В преддверье Нового 2006 -го?
А если следовать логике, что переправу проскочили и коня в пальто поменяли – то значит въехали в период стабилизации. Или, как в годы моей пионерской юности это называли – эпоху построения РАЗВИТОГО изма. Только раньше это был изм иной общественно экономической формации. Но смысл застоя от этого не меняется.
При Брежневе боролись с целым набором измов, привлекая к этому родные органы (без которых, ну просто – никуда), и при новом – рыночном способе регулирования экономики, тоже борются с измом – и тоже при помощи тех же любимых органов.
Только тогда – в эпоху построения развитого изма – боролись с империализьмом и милитаризьмом, а теперь. Переехав переправу и сменив одного коня в пальто на другого – борются с медждународным терроризьмом…
Вобщем, налицо все симптомы застоя и стагнации, однако.
На заборе скоро следует ожидать появления новых фигурантов относительно ВЕЧНОЙ ЖИЗНИ, а нам – татарам, как выяснилось, все равно в какое время жить – что застоя, что перемен – не один ли хрен!
Что пулемет – что водка!
Цой – жив.
Ленин – в мавзолее.
Кутузов в треуголочке.
Чапаев в бурке.
Петька – в дурке.
А мы…
И, разумеется – долой международный терроризм!
А потом напились, нюхнули кокса…
И…
И Женька стал любовником Вячеслава Аркадьевича. …
И нельзя сказать, что у Женьки не получалось с девчонками.
Да нет, все получалось.
Когда он устроился в клуб диск-жокеем, девчонок вообще образовался избыток – некуда было складывать.
Их бар работал до часу ночи.
В пол-первого бармен, который вообще был здесь полным хозяином и платил Женьке зарплату, в пол-первого, бармен включал верхний свет и из своего бара показывал Женьке знак – руки крестом, дескать, давай, выключай свою музыку, пора выручку считать и закрываться.
Так вот, когда Женька гасил свои стробоскопы и выключал усилители, подле высокого диск-жокейского его насеста уже стояли две, три девчушки, и самая бойкая обычно лезла прямо наверх, задавая до смешного прямолинейный вопрос: где будем? У тебя, или ко мне в общагу пойдем?
Два раза Женька лечил гонорею.
А один раз страшно перепугался, думал, что залетел по полной программе.
Про одну девчонку, с которой он оттрахался на заднем сиденье приятельской машины местные ребята завсегдатаи их клуба сказали, что у нее сифилис.
Женька в ужасе помчался в платную анонимную поликлинику.
Рассказал все доктору, тот выслушал и сказал, что в крови сифилис обнаружится только через три или четыре недели, а пока надо ждать и наблюдаться.
– Но я не могу ждать, – буквально заорал взбудораженный Женька.
– Тогда, если хотите, мы можем поколоть вас антибиотиками до проявления заболевания, – с дежурным равнодушием сказал доктор.
Пятьсот долларов на курс антибиотиков Женька занимал у тёти Лиды.
Соврал ей, что в карты проигрался чеченцам в общежитии. Что если не отдаст – те его зарежут.
Тетка денег дала, но тут же отзвонилась в Краснокаменск папаше. …
ГЛАВА 4
Когда Летягин был счастлив?
Наверное – никогда.
Потому что счастье, это состояние абсолютной, эссенцированной, и рафинированной радости, не омрачаемое никакими горькими мыслями. И прежде всего мыслями о том, что если тебе хорошо, то это не на долго.
Поэтому, по мнению Летягина, счастливыми бывали только недальновидные и даже глупые люди, не способные понять, что завтра наступит завтра. И в этом завтра уже могут и деньги кончиться, и девушка уйти, и здоровье иссякнуть.
Одна из знакомых Летягина, которая тоже пожила-пожила с ним в его крохотной квартирке на Сиреневой Тишани, да и ушла, так вот она, эта девушка сказала на прощанье, что Летягин просто не умеет жить и наслаждаться моментом.
Наверное, она была права.
Летягин и сам понимал, что он просто не умеет.
Просто не умеет быть счастливым.
Вечно он думает о том, что хорошее, происходящее с ним непременно должно кончиться.
И лежа рядом с красивой девушкой, близости которой он добивался долгие недели непростых ухаживаний, он уже с густью думал о том, что недели через две она уйдет от него. И покупая себе новую машину, на которую копил целых два года, отказывая себе в многочисленных приятных мелочах, Летягин уже думал о том, что через два года по блестящим сейчас бокам этого автомобиля уже пойдут царапины, вмятины и пятна ржавчины. А потом и вовсе она сломается где-нибудь на половине пути от Краснокаменска к даче его родителей и ему придется сидеть и куковать на ночном шоссе, опасаясь проезжих бандитов…
Так что, со счастьем у Летягина были сложности.
Но зато он точно мог сказать, что бывали в его жизни моменты, когда ему было весело.
Например, когда в последние советские годочки прежней страны, ему удалось на две недели съездить на всесоюзный семинар журналистов, проводившийся в Ульяновске.
Поселили их в гостинице Венец, что стояла на высоченном берегу Волги неподалеку от Ленинского мемориала.
И погода была прекрасная – ранняя осень, теплынь, даже купаться было можно… Но главное, познакомился Летягин на этом семинаре с интереснейшими ребятами. Тоже как и он – редакторами районных и городских газет. Тогда, в эти незабываемые две недели Летягин вдруг понял, что именно общения с умными людьми не доставало ему все годы, что он проработал в Краснокаменске.. Ведь умные шутки новых его друзей вызывали здесь на семинаре гораздо больший восторг, чем глупый смех его коллег по "Вечерке" над тупыми анекдотами о чукчах, Василии Ивановиче и мужьях, не вовремя возвращающихся из командировки.
А сперва ведь Летягин был не доволен, что его поселили в номер-тройку.
А потом, через две недели и уезжать не хотел.
Одним из новых его знакомых был редактор небольшого литературного журнала из Питера – Саша Баринов. Саше было сорок три, он закончил восточный факультет ЛГУ и долгое время работал военным переводчиком. Даже в Афгане немного послужил.
Потом работал ведущим редактором отдела переводной литературы в крупном издательстве, а потом – Родина поставила Сашу на должность редактора журнала.
Саша любил выпить и выпив, любил лениться. Лежать кверху пузом на койке и рассуждать о литературе. Всеми своими повадками Саша Баринов оправдывал свою фамилию, был вальяжен, и даже величав в своих движениях и речи.
Другим их соседом был доктор Владимиров из Рязани. Владимиров по образованию был врачом психотерапевтом, но уже несколько лет не работал по специальности, а служил редактором местной газеты, куда выдвинулся из простых внештатных корреспондентов. Юра Владимиров тоже любил выпить и тоже любил поговорить "за литературу".
Остроумный Баринов даже окрестил эти их водочные посиделки – процедурами снятия стрессов по методу доктора Владимирова. …
Венец был гостиницей интуристовской. Партийное московское начальство всерьез полагало, что иностранцы всего мира будут валом валить сюда в Ульяновск, совершая паломничество на родину величайшего из людей.
Но вот надежды партийных идеологов не совсем оправдались и приходилось теперь для выполнения гостиницею плана по обслуживанию паломников, устраивать здесь всякого рода семинары. Но буфет в Венце был все же интуристовским. И после их Краснокаменского дефицита Летягин здесь совсем по детски радовался тому, что на свои советские командировочные он мог купить здесь и виски, и текилу, и ром, и джин. И еще – черта в ступе. Глаза разбегались от неожиданного изобилия, какое обнаруживалось в баре ресторана гостиницы Венец.
– Мужики, а как в Европах это виски пьют, – спросил Летягин, демонстрируя Баринову с Владимировым две бутылки "Джонни Вокера", которые всего за двадцать рублей он только что приобрел внизу.
Баринов, до этого кверху пузом лежавший на своей кровати, сразу оживился.
Он встал, взял из рук Летягина одну из бутылок, ловким и резким движением свинтил металлическую пробку и вдруг опрокинув бутыль себе в рот, сделал два крупных глотка сопровождавшиеся громкими бульками.
– Вот так вот и пьют там в Европах, – резонерски подытожил Баринов, и уже обращаясь к Владимирову, весело крикнул, – а ну вставай, доктор хренов, сейчас психотерапию нам с Летягиным делать будешь по своему методу… …
Тогда они много говорили о литературе…
Баринов умел заставить слушать себя.
И темы, и темы были такими непривычно смелыми для Летягина.
Да.
Именно тогда он, пожалуй, и был единожды в своей жизни счастлив.
Потому как общаясь с этими замечательными ребятами, с Бариновым и с Владимировым, Летягин не задумывался над тем, что будет завтра. И что будет через две недели. …
Баринов раскраснелся от выпитого виски.
Казалось, что золотисто-оранжевый цвет напитка окрасил его щеки и придал его глазам специфический блеск.
– Мы на втором курсе университета проделали шутку с ребятами из провинции, – увлеченно рассказывал он, – год то был далёкий- давний из брежневских застойных, это теперь, при Горбачеве все Мастера с Маргаритой читают, а тогда это было чтиво весьма элитарного свойства, так вот… Выделили мы из Мастера знаменитый "роман в романе" в чистом так сказать виде, то есть все то, что там написано про Ерушалайм, и про Ешуа с Пилатом… Так сказать, роман Мастера в его чистом отделенном от Массолита и Маргариты виде. Ну и дали этот шедевр студентам из общаги с напутствием, де это…. полный писец, андеграунд и тушите свет…
Баринов делал многозначительную паузу…
– Ну… Почитали наши провинциалы, а хоть и провинциалы, а факультет то филологический, мозги то какие-то все же у ребят есть…Ну! И сказать нечего…Пожимали плечиками – де…. а хрен его знает, что тут такого гениального…
Владимиров наоборот, от выпитого становился бледен.
Казалось, алкоголь его не берет совсем.
– Весь этот успех Мастера с Маргаритой это плод дефицита на религиозную литературу, – сказал доктор, – вышел он в журнале в момент, когда не было Евангелия в продаже, год то был 1967 что ли? А потребность в информации про Христа у народа, у интеллигенции – была. Вот и хавали роман, как эрзац-заменитель Евангелия. А потом уже по инерции и популярность Мастера и Маргариты развилась.
Баринов хмыкнул, – а как вам мысль о том, что жена Булгакова сама многое при редактировании понавставляла?
Владимиров тоже хмыкнул, – я как врач могу железно утверждать, что ни один мужчина не догадается написать про крем, который удаляет морщины и омолаживает кожу, – сказал он, – это чисто бабское, это якак врач психотерапевт вам наверняка сказать могу.
Баринов кивнул, – и еще, и еще у него психологическая туфта в романе присутствует, вот врубись, ну не туфта, что Мастер якобы был на пике своего творчества именно тогда,, когда у него все было тип-топ в личной жизни?
Владимиров выпил не закусывая, почмокал влажными от виски губами и молча согласился.
А вообще, по выводу Баринова выходило свое главное литературное произведение Михаил Афанасьевич задумал как роман – месть, как этакое несмываемое клеймо, которым хотел наградить своих обидчиков – критиков латунских и иже с ними, как вечно простирающееся за пределы жизни своих недругов проклятие, выраженное литературным языком и растиражированное в миллионах экземпляров. Задача правда выполнялась лишь при условии высокого мастерства написания. Но в этом автор, надо полагать, не сомневался совершенно. Ведь у Булгакова был еще один роман – месть, даже более проявляющийся в своей функциональной предназначенности, это Театральный роман. И что касается оценки этого произведения Бариновым, то он относил его к жанру памфлета, а не исторического романа про Станиславского с Немировичем-Данченко.
"Беда" же Мастера и Маргариты, – говорил Баринов, – в том, что роман по мере работы над ним перерос задуманный автором замысел -отомстить реальным врагам Булгакова, скрытых в романе под вымышленными именами, но обязательно скрытых не глубоко, что бы узнаваемость была не очень затруднительной для читателя. Тогда и месть работала.
Летягин соглашался с Бариновым. Он тоже помнил прекрасную французскую комедию "Великолепный" с большим успехом прогремевшую в середине семидесятых… Главный герой там в исполнении Бельмондо, будучи тоже писателем, наделял персонажей своих романов чертами людей из своего круга и распоряжался их судьбами руководствуясь личными симпатиями и антипатиями.
– Говоря о литературной мести, невозможно обойти вниманием Владимира Войновича , – благодушно басил Баринов со своей койки, когда они уже гасили в комнате свет, – если в его повести "Шапка" нехороших людей из писательского союза еще надо как то угадывать, то в "Иванькиаде" плохой человек уже выведен просто под своей собственной фамилией. У Войновича роман – месть уже напоминает газетный фельетон. Но автор не боится балансировать на краю жанра. И литературные достоинства делают вечной любую функциональную поделку.
Наутро перед семинаром похмелялись пивом.
И снова говорили о Булгакове.
– Итак, мы задумали и мы пишем роман-месть, – картинно отставляя руку с оттопыренными пальцами, говорил Баринов, – здесь перед фантазией автора ставится задача, какое средство выбрать для ее осуществления? В любом случае, без чуда авторской фантазии в таком деле обойтись трудно. Это только энергичному и практичному Войновичу удалось в реальной жизни отсудить у недруга квартиру и уж только потом об этом написать… Другим же, не практичным писателям в мести приходится прибегать исключительно к вымыслу. Александр Дюма, воспев идею святой мести в романе "Граф Монтекристо", вложил в руки своего героя сильнейшее оружие всех времен – большие деньги. Однако в советской Москве булгаковских времен, деньги уже не имели той силы. И Михаил Афанасьевич в качестве инструмента для наказания всех бездарей, невежд и проходимцев, выбирает нечистую силу.
И это странно. Не с точки зрения сюжета, здесь как раз все безукоризненно.
Странно это с точки зрения философской. Выбор Булгаковым темных сил в качестве вершителя правосудия непонятен. Будучи сыном священника, Михаил Афанасьевич не мог не знать, что черту совершенно безразличны души уже загубленные. Не станет черт тратить время на то что бы болезнью печени наказывать жадного мздоимца или телепортировать в Крым пьяницу – администратора. Их душонки уже "записаны" за чертом и никуда от него не денутся. И не станет он палить из маузера в своих союзников -чекистских оперов, которые разрушали храмы и подвергали пыткам священников.
Вступая в религиозный спор с председателем Массолита, черт не стал бы тратить силы на доказательство заблуждений своего виз-а-ви, так как неверие есть страшный грех и чего ради, удерживать от греха и возвращать к вере? Если же оправдывать поведение черта в Москве только его желанием пошалить и "оттянуться" , то такое легкомыслие сил тьмы уместно бы было для оперетки, но не для сурьезного романа. А Мастер и Маргарита задумывался именно таковым. Чего стоит только претензия на неканоническое Евангелие, где автор впадая в грех гордыни, ставит себя рядом с Матфеем и Лукой.
Если вспомнить полотера из "А я иду шагаю по Москве", то Булгакова можно упрекнуть словами, сказанными актером Басовым, – нет правды характеров…
Не придет черт в нынешние "Манхэттен" или "Голливуд найтс", что бы бросить там в воздух пачки долларов. Души сидящей там публики уже давно и так за ним записаны… ….
Пили они тогда по многу.
И проставлялся не один Летягин.
Дважды в ресторан приглашал доктор Владимиров, критик Баринов тоже пару раз притаскивал из буфета сетку чешского пива Пилзенский Праздрой и водку Столичная в экспортном варианте…
Поэтому что ли, от усиления воздействия умных речей алкоголем, многое из услышанного тогда на семинаре, отложилось у Летягина в мозгу, и по приезде в Краснокаменск, Летягин разродился статьей, которую тиснул в один из ближайших номеров.
На дворе пальмою расцветали перестройка и гласность. Писать казалось можно было про все.
Он и теперь порою доставал из архива подшивку Вечерки за тот самый год, и перечитывал…
Смешно.
Он Баринову в Питер и Владимирову в Рязань послал по экземпляру той газеты с его статьей.
Владимиров ответил, что де статья хорошая, хотя вся списана со слов Баринова.
А сам Баринов – Барин и не удосужился. Не отписался.
Вот она эта статья…
Летягин снова принялся перечитывать, вспоминая и как пили виски с Бариновым и Владимировым в гостинице Венец, и как он был восторженно счастлив тогда, полагая себя равным – мудрому, как ему тогда казалось Баринову и его просвещенному товарищу – доктору Владимирову.
"Булгаков в шестидесятые стал объектом самого массового читательского спроса.
Вроде того, кем является сегодня для миллионов читающих россиян писательница Маринина. Появление его "Мастера и Маргариты" в одном из популярных литературных журналов стало тогда абсолютной литературной сенсацией. Сенсацией затянувшейся во времени, возведшей писателя на пьедестал той славы, о которой он, садясь за работу, надо полагать даже и не мечтал. Вернее сказать, на которую не рассчитывал, так как двигало его рукою совсем не тщеславие…
Мысли, которые хочется высказать по поводу знаменитого булгаковского романа, относятся скорее к теме общественного сознания, к теме веры и ее эрзац – заменителей, а не к литературоведению вообще и исследованию творческого наследия Михал Афанасьевича в частности…
В начале восьмидесятых на прилавках питерских (тогда еще ленинградских) книжных магазинов появилась тоненькая брошюрка филолога Глинской, посвященная раскрытию истинных имен, зашифрованных Михаилом Булгаковым в "Мастере и Маргарите" и "Театральном романе". В своем исследовании Глинская не случайно объединила два этих произведения. Как только рука ученого начинает открывать истинные фамилии писателей, критиков, общественных и театральных деятелей, скрытых автором под масками своих персонажей, жанр этих романов проявляется с четкостью хорошей не засвеченной фотографии в кюветке со свежеразведенным реактивом. Это памфлет. Это сатира. Это литературная месть и прямым обидчикам (критик Латунский), и всем неприятным автору противным личностям, что олицетворяли глубоко ненавидимую им систему (председатели, заседатели, чиновники, совслужащие, администраторы, управдомы и милиционеры).
В семидесятые с огромным успехом в кинотеатрах страны шел французский фильм "Великолепный".
Там главный герой- писатель, в исполнении Бельмондо, постоянно переписывал свой роман, ставя своих обидчиков из своей реальной жизни в выдуманные гибельные ситуации своего литературного произведения…Таким образом он как это сейчас принято говорить – оттягивался. Психоаналитикам известен такой способ разгрузки – изложи на бумаге суть нанесенной тебе обиды- и получишь облегчение. Радость мести (так и просится английская поговорка "how sweet is revenge") хорошо передана в глобальном (как по объему, как и по популярности) романе Дюма "Граф Монтекристо".
Булгаков сделал что то подобное. Однако на нашей "благодарной" почве брошенное автором зерно дало вдруг совсем неожиданные всходы. Роман – месть перерос свою задачу. Сын священника Михаил Афанасьевич Булгаков и предположить не мог, что голод на информацию христиански не просвещенного читателя, сделает его "Мастера" хитом сезона по причине того, что "роман в романе" будет читаться советской публикой как неканоническое Евангелие…Что в условиях христианской неграмотности, слабый, смешной и нелепый "внутренний роман" Мастера по мотивам Евангелия, будет иметь такую притягательную силу, что выдвинет автора "романа внешнего" в разряд хрестоматийных классиков…Сын священника Михаил Афанасьевич Булгаков превосходно давал себе отчет в том, что рядом с евангелистами Марком, Лукою, Иоанном и Матфеем – его "мастер" выглядит жалким подмастерьем.
Подносчиком пепси- колы при маэстро рок-звезде, если угодно…Однако не мог он предполагать, что дефицит на церковную литературу сыграет с его романом такую злую шутку.
Однако не эту мысль хотелось вывести в этих заметках в качестве главной.
"Мне отмщение и аз воздам!" Так говорил Господь, и сын священника Михаил Афанасьевич Булгаков прекрасно помнил об этом. "Мстить буду я – а вы должны прощать…Оставьте месть мне, не губите свои души…" Однако, сын священника не только "не простил" своих обидчиков, не только впал во грех мести, но и поручил ее исполнение симпатично выписанному им Дьяволу.
Тот, кому не жалко времени, и у кого есть на работе ксерокс, пусть попробует выделить "роман в романе" в отдельное произведение. И для контроля пусть даст почитать "рукопись Мастера" в чистом так сказать виде, своему сыну или дочери, еще не знакомившимся с произведением Михаила Афанасьевича…Результат будет, надо полагать в пользу критика Латунского. И Булгаков это прекрасно понимал…Публика вот, жаль только не поняла! У Достоевского, как должно быть помнит просвещенный читатель, тоже был "роман в романе" -"Легенда о Великом инквизиторе". Так вот кабы такое произведение родилось из под пера Мастера, проживавшего в маленькой полу-подвальной московской квартирке, не попал бы он в сумасшедший дом, а питался бы в ресторане Массолита и отдыхал бы на даче Литфонда в Переделкино. Как и положено классикам.
Однако, слава Богу, времена меняются. И теперь уже без боязни неприятных объяснений на партбюро, можно посещать церковь…И теперь уже Евангелие можно запросто купить в каждом храме у свешницы…И читать, коли есть время и охота…Нету пока только одного – восстановленной традиции христианского воспитания детей.
Что бы не приключилось с ними такой же истории, как с папами и мамами – инженерами и инженерками, что вместо пищи истинной готовы были жадно глотать любой эрзац…
И что вместе с любимым автором соблазнились сладким ядом мести. "Мне отмщение – и аз воздам".
"И да избави нас от лукавого". Последнее относится к тому что "симпатяга" сатана, хоть и палит из маузера в неприятных нам милиционеров. Хоть и переносит без штанов из одного города в другой несимпатичного нам чиновника. Хоть и награждает раком печени взяточника… Но остается при этом врагом человеческим, и не пристало христианам искать у него защиты, хоть и пребывая в горькой обиде.
Предвидя раздражение, какое заметки эти вызовут у некоторых читателей, так как будут сочтены за воинствующую моралистику и навязчивую сентенциозность, оговорюсь, – не писал бы этого кабы не сталкивался ежедневно с примерами вопиющего христианского невежества именно у людей себя христианами почитающих.
Тысячи тысяч бывших комсомолочек и комсомольцев с началом перестройки пришли в церковь и по своей доброй воле исправили родительское упущение (которому есть оправдание, и страх был, и церкви были закрыты) – крестились… Однако исправить другое, получить то христианское образование и воспитание что в былые времена "автоматом" давали в школе на уроках "закона божьего", не так то просто. Вот и ходит в церковь вроде и крещеный народ. Вроде и самый в мире образованный, а долг свой почитающий лишь в мистическом действии "свечку к празднику поставить". А соблазнить необразованную душу просто. Как ребенка обмануть. Вот и вещают для них по коммерческим телеканалам все выходные напролет американские проповедники.
