В следующий раз когда я отправилась с ним туда, его солдаты не работали: какие-то Воители из Чумо и Кас-тохи разбили лагерь прямо между сваями будущего моста на берегу Реки. Некоторые из людей Кондора очень сердились, сразу было видно: они просили моего отца разрешить им силой выгнать жителей Долины с этого места. Но он не разрешил и пошел разговаривать с этими Воителями. Я было двинулась следом, но он меня отослал и велел присмотреть за его конем, так что понятия не имею, что они там ему сказали, но вид у него, когда он вернулся, был прямо-таки свирепый, и он еще довольно долго говорил о чем-то со своими офицерами.
      В ту же ночь Воители сняли лагерь, работа на мосту пошла своим чередом и продолжалась вполне мирно еще дня два, так что отец снова согласился взять меня с собой на Пастбища. Но когда мы туда приехали, нас уже поджидали представители городов Долины. Они собрались под крайними эвкалиптами в двойном ряду этих деревьев, окружавших пастбище. Несколько человек подошли к нам и начали переговоры с моим отцом. Они сказали, что сожалеют, если несколько невоспитанных юношей вели себя здесь грубо или даже нарывались на ссору; они надеются, что впредь такого не повторится; однако, сказали они, поразмыслив хорошенько, большая часть жителей Долины пришла к выводу, что решение строить мост над Рекой было ошибкой, ибо его приняли, не посоветовавшись ни с самой Рекой, ни с людьми, что живут на ее берегах.
      Отец ответил, что людям Кондора нужен этот мост, чтобы перевозить свои припасы через Реку.
      — Есть ведь и другие мосты — в Мадидину и Унмалине, например; есть и паромы — близ Голубой Скалы и Круглого Дуба, — сказал кто-то из жителей Долины.
      — Они не выдержат тяжести наших грузов.
      — В Телине и Кастохе есть каменные мосты.
      — Слишком большой крюк придется делать.
      — Твои люди могут переправить свой груз через Реку на паромах, — сказал Солнечный Ткач из Кастохи.
      — Солдаты не должны носить грузы на собственных спинах, — сказал мой отец.
      Солнечный Ткач некоторое время обдумывал его слова, потом сказал:
      — Ну что ж, если они захотят есть, то, может быть, научатся хотя бы пищу для себя приносить на спине.
      — Мои солдаты здесь отдыхают. А для доставки пищи существуют повозки. Если наши повозки не смогут переправиться через Реку, ваши люди должны будут снабжать нас едой.
      — Обойдетесь! — сказал какой-то незнакомец из Тачас Тучас.
      Солнечный Ткач и остальные уставились на него. Воцарилось молчание.
      — Мы строили мосты во многих местах. Люди Кондора — не только храбрые воины, но и великие инженеры. Дороги и мосты вокруг Столицы Кондора — чудо нашего века.
      — Если бы в этом месте требовался мост, он бы уже непременно был здесь построен, — сказала Белый Персик из Унмалина. Отцу явно было неприятно, что женщина в присутствии его солдат заговорила с ним первой, и он промолчал. Снова повисла напряженная тишина.
      — По нашему общему мнению, — вежливо сказал Солнечный Ткач, — этот мост здесь никак не на месте.
      — Но вас связывает с Югом лишь ваша жалкая рельсовая дорога с шестью деревянными вагончиками! — сказал мой отец. — А мост откроет вам путь прямо к… — Он не договорил.
      Солнечный Ткач кивнул.
      Отец мой крепко подумал и сказал:
      — Послушайте. Моя армия здесь вовсе не для того, чтобы как-либо вредить жителям Долины. Мы с вами воевать не собираемся. — При этом он раза два растерянно оглянулся на меня, потому что все свои силы тратил на то, чтобы подыскать нужные слова. — Но вы должны понять, что народ Кондора правит всем Севером и что теперь вы живете под сенью Его крыла. Повторяю: я не вестник войны. Я пришел лишь для того, чтобы расширить и улучшить ваши дороги и построить всего один мост, хороший, широкий мост, а не такой, по которому с трудом может пройти какая-нибудь здешняя толстуха! Видите, я строю его вдали от ваших городов, где он мешать вам не будет. Но и вы не должны стоять у нас на пути. Вы должны идти с нами вместе, рука об руку.
      — Мы ведь люди оседлые, а не какие-то перекати-поле, — сказал Землекоп из Телины, спикер тамошней хейимас Синей Глины, человек всеми уважаемый, спокойный, один из лучших в Долине ораторов. — Человеку не нужны ни широкие дороги, ни мосты, чтобы перейти из одной комнаты своего родного дома в другую, верно ведь? А эта Долина и есть наш дом, здесь мы живем, здесь мы рады принять гостей, чей дом находится вдали от нашего, если они по пути заглядывают к нам.
      Отец некоторое время переваривал его ответ, потом громко и отчетливо провозгласил:
      — Я от всей души желаю быть вашим гостем. Вы знаете, что здесь и мой дом! Но я служу Великому Кондору. Я получил от него приказ. Так что это решение не мое и не ваше, не нам его и менять. Вы должны понять меня.
      Тот нахальный тип из Тачас Тучас только покрутил головой, потом ухмыльнулся и отошел в сторону, показывая, что считает бессмысленным продолжать подобный разговор. И еще двое-трое последовали его примеру; но тут вперед выступила Обсидиан из Унмалина. Она тогда была единственным человеком во всех девяти городах Долины, которого назвали именем собственного Дома. Обсидиан лучше всех исполняла Танец Луны и Танец Крови; она была не замужем, занималась любовью с женщинами; считалось, что она наделена большой властью. Она сказала:
      — Послушай меня, детка. По-моему, ты не ведаешь, что творишь. Но я думаю, ты еще сумел бы научиться кое-что понимать, если бы сперва выучился читать.
      Этого, да еще в присутствии своих солдат, мой отец вынести не смог. И хотя они по большей части не поняли, что говорила Обсидиан, но насмешку в ее голосе уловили, как и ее повелительный тон. И отец не сдержался:
      — Помолчи-ка, женщина! — рявкнул он и, глядя мимо нее на Солнечного Ткача, прибавил:
      — На этот раз я велю пока что прекратить работы на мосту, поскольку не хочу никаких раздоров. Мы сделаем только деревянный настил, чтобы переправить повозки, и снимем его, когда будем уходить отсюда. Но мы вернемся! И возможно, куда большая армия, по крайней мере тысяча человек, пройдет тогда через Долину. И дороги здесь будут расширены, а мосты построены. Не будите же гнев Кондора! Позвольте его народу… позвольте Кондору свободно летать над Долиной, подобно тому как вода протекает меж лопастями мельницы.
      Отец даже головы в мою сторону не повернул. Всего за несколько месяцев он уже почти постиг образ Воды. Ах, если б только он родился здесь, в Долине, если б он остался здесь и жил с нами! Но, как говорится, он был что вода под мостом: не удержишь.
      Обсидиан в гневе пошла прочь, и все жители Унмалина последовали за ней, осталась только Белый Персик, которая, набравшись мужества, вышла вперед и заговорила снова:
      — Но в таком случае, по-моему, жители наших городов должны помочь этим людям перевезти еду, которую мы им даем; странно ставить какие-то условия, если даришь что-то.
      — Это верно, — поддержал ее Землекоп; к нему присоединились еще несколько человек из Мадидину и один из Тачас Тучас. И Землекоп прибавил с улыбкой из «Песни Воды»:
      — Мосты падают, а Река бежит… — и протянул моему отцу свои руки ладонями вверх, снова улыбнулся и отступил назад. Те, кто стоял с ним рядом, сделали то же самое.
      — Вот и хорошо, — сказал отец. Быстро повернулся и пошел прочь.
      Я стояла, не зная, в какую же сторону пойти мне самой: то ли с отцом, то ли с жителями Синшана. Я отлично понимала, что, хоть приличия были соблюдены, обе стороны едва сдерживали гнев и ни о чем, в общем-то, так и не договорились. Слабого ведет за собой слабость, а я была всего лишь ребенком; и я последовала за своим отцом; но при этом зажмурилась — так мне казалось, что меня никто не видит.
      Строительство стали сворачивать на скорую руку. Солдаты быстро делали деревянный настил, способный выдержать их повозки, а жители Долины доставляли припасы — по несколько мешков или корзин сразу — и складывали их в сарае для сушки фруктов, куда легко можно было подъехать, чтобы перевезти продукты на тот берег. Но Воители продолжали слоняться группами вокруг, наблюдая за лагерем Кондора; а многие жители Унмалина вообще отказались давать что-либо людям Кондора или разговаривать с ними; они даже смотреть в их сторону не хотели и стали часто собираться в Обществе Воителей. Обсидиан из Дома Обсидиана, которая была родом из Унмалина, тогда стала главной выразительницей их недовольства.
      В Тачас Тучас какая-то девушка из Дома Обсидиана подружилась с одним из людей Кондора и пожелала стать его женой; но, поскольку ей было всего семнадцать и кое-какие слухи ее пугали, она попросила разрешения на брак в своей хейимас — чего в свое время не сделала моя мать Ивушка. Люди Дома Обсидиана из Тачас Тучас послали своих гонцов в Унмалин, чтобы тщательно обсудить этот вопрос, и танцовщица Обсидиан из Дома Обсидиана сказала:
      — Почему все люди у Кондора мужчины? А где же его женщины? Может, они уродины или сделаны из дерева? А может, они двуполые, как гинкго? Нет уж, пусть люди Кондора и женятся, и рожают, как там им самим нравится. А мы не допустим, чтобы дочь нашего Дома взяла себе в мужья бездомного!
      Я только слышала об этом, но так и не знаю, согласилась ли та девушка с подобным требованием или продолжала ходить на свидания со своим молодым солдатом. Но, разумеется, замуж она за него не вышла.
      Между Танцами Травы и Солнца члены Общества Воителей из Верхней и из Нижней Долины провели несколько очистительных обрядов на Старой Прямой Дороге и на берегах Реки На. Во всех городах мужчины начали вступать в Общество Воителей, пока люди Кондора оставались в Долине. Сын моего побочного деда и его родной внук тоже вступили в это Общество, поэтому вся их семья была занята тем, что ткала для них специальные одежды — особые туники и плащи с капюшонами из темной шерсти, похожие на те, что носили солдаты Кондора. В Обществе Воителей своих Клоунов не было. Когда несколько Кровавых Клоунов из Мадидину явились на один из их очистительных обрядов, Воители, вместо того чтобы вместе с ними пускать воздушных змеев или просто не обращать на них внимания, стали их толкать и прогонять. Получилась даже небольшая драка, и было немало обид.
      Вокруг этих Воителей вечно витало какое-то сексуальное напряжение, и вечно они со всеми ссорились. Некоторые женщины из Синшана, чьи мужья присоединились к Воителям, жаловались на их строгие правила насчет полового воздержания, но другие женщины только над ними посмеивались; зимой обычно столько всяких ритуальных воздержаний и постов для всех, кто хочет танцевать Танец Солнца или Танец Вселенной, что добавление еще одного особой погоды не делало, хотя, возможно, именно оно и было той последней каплей, что переполнила чашу.
      В тот год моя бабушка танцевала Танец Внутреннего Солнца, а я впервые праздновала Двадцать Один День и каждую ночь спускалась в хейимас и слушала пение впавших в транс.
      Это был странный праздник. Каждое утро в ту зиму наплывал туман, не поднимавшийся даже днем, висел у самой подошвы Горы Синшан, так что мы жили словно под низкой крышей; а по вечерам туман снова сползал в Долину, окутывая ее целиком. И в тот год больше чем когда-либо было Белых Клоунов
      — именно в тот год! Даже если некоторые из них и пришли в Синшан из других городов, все равно их было слишком много; некоторые, наверно, явились прямо из Четырех Небесных Домов, из Дома Облака или Пумы, по этому влажному белому туману, что скрывал весь окружающий мир. Дети боялись отойти от домов. Даже балконы в сумерках казались им страшными. Даже сидя в гостиной у камина, ребенок мог, взглянув нечаянно в окно, увидеть там белое лицо и уставившиеся на него глаза и услышать, как щелкают чьи-то зубы.
      Готовясь к празднику, я посадила свои саженцы в укромном местечке — в лесу, за второй грядой холмов, к северу от города и довольно далеко от дома. Мне ужасно хотелось, чтобы они стали настоящим сюрпризом для матери и бабушки. Оказалось, очень трудно заставлять себя ходить туда в одиночку и ухаживать за растениями в течение Двадцати Одного Дня; особенно потому, что я ужасно боялась Белых Клоунов. Стоило какой-нибудь птичке или белке зашуршать или пискнуть на ветке, как я уже застывала, холодея от страха. Утром, в день солнцеворота я отправилась за своими саженцами в таком густом тумане, что и в пяти шагах ничего разглядеть было невозможно. Каждое дерево в лесу казалось мне Белым Клоуном, готовым меня схватить. Вокруг царила полная тишина. Все буквально тонуло в тишине и тумане. Все было неподвижно среди этих белых холмов. Двигалась лишь я одна. Я промерзла до костей, у меня даже внутри все заледенело. Я зашла в Седьмой Дом, Дом Облака, и не знала, как мне оттуда выбраться. Но упорно шла дальше, хотя лес казался таким таинственным и незнакомым, что мне все чудилось, будто я сбилась с пути. И все-таки я добралась до своих маленьких саженцев! Я спела молитву солнцу почти не разжимая губ, потому что любой звук казался пугающим в этой неколебимой тиши, выкопала саженцы и пересадила в горшки, которые сама для них сделала; но все время я тряслась от страха, спешила и все делала неуклюже; может быть, даже корни повредила. Теперь мне нужно было отнести саженцы в Синшан. И вот ведь что странно: когда я уже шла по знакомым виноградникам на вершине холма и понимала, что дом совсем близко, я отчего-то вовсе не была рада этому. Словно какая-то часть меня предпочла бы мерзнуть, дрожать от страха и блуждать там, в горах, и остаться в Седьмом Доме, но не возвращаться в дом Высокое Крыльцо. Однако путешествие мое было закончено. Я поднялась на веранду и стуком в дверь разбудила всю нашу семью — навстречу Солнцу. Ивушке я подарила саженец конского каштана, Бесстрашной — саженец дикой розы, а отцу своему — юный дубок из Долины. Этот дуб и сейчас растет там, где мы его тогда посадили, с западной стороны дома — раскидистый, аккуратный, крепкий, с еще не слишком толстыми ветвями. Конский каштан и дикая роза погибли.
      До Танца Солнца и некоторое время после него мой отец жил с нами в доме Высокое Крыльцо и каждую ночь ночевал там, и по утрам завтракал с нами. Моя бабушка, которая в тот год танцевала и Танец Солнца, и Танец Вселенной, почти все время проводила в хейи-мас. Ивушка в тот год не танцевала совсем, а отец, разумеется, не интересовался ни танцами, ни праздниками. Тогда я еще ничего не знала о его народе и считала, что отец вообще никаких обрядов не соблюдает, никаких священных песен не поет и никому в мире не приходится родственником, разве что, может, своим солдатам, которые беспрекословно слушаются его приказов, моей матери и мне. В ту зиму он и Ивушка все свободное время проводили вместе, в нашем доме. После праздника Солнца низкие стелющиеся туманы уступили место дождям и холодной измороси со снегом, ложившимся на склоны Горы Синшан и оседавшим на волосах точно мучная пыль, а порой по утрам случались заморозки, и траву покрывал иней. У отца было несколько отличных красных шерстяных ковров, которые он привез с собой, чтобы украсить ими свою палатку; он давно уже перетащил их в наш дом, и теперь ими была украшена наша гостиная. Мне нравилось валяться на них. Они сладко пахли шалфеем и еще чем-то таким, названия чего я не знала: то был запах страны, откуда пришел мой отец — находившейся где-то далеко на северо-востоке от Синшана. У нас было много дров для камина, причем яблоневых, потому что в городе вырубили сразу два старых яблоневых сада, посадив новые. У нашего камина этими долгими вечерами царил мир и покой — как для родителей, так и для меня. Мне вспоминается мать, освещенная пламенем камина, в расцвете своей красоты, как раз на границе «возраста печали». Это было так прекрасно — все равно что смотреть на костер, горящий среди дождя.
      Но вот посланники Кондора спустились в Долину, перевалив через горный хребет, и принесли донесение командующему армией.
      В тот вечер, после ужина, отец сказал:
      — Нам придется уйти еще до вашего Танца Вселенной, Ивушка.
      — В такую погоду я никуда не пойду, — откликнулась мать.
      — Нет, — сказал он. — Лучше не надо. Наступило молчание. Зато громко говорил огонь в камине.
      — Чего — «лучше не надо»? — спросила мать.
      — Когда мы станем возвращаться домой… тогда я лучше за тобой и заеду, — пояснил он.
      — О чем это ты? — не поняла мать.
      Они снова начали все сначала, он рассказывал ей, как армия Кондора отправится воевать на побережье, а потом будет возвращаться назад и он заедет за ней, а она не желала признаваться, что давно уже обо всем догадалась. В конце концов она сказала:
      — Так это действительно правда? Ты говоришь о том, что собираешься покинуть Долину?
      — Да, — сказал он. — Но ненадолго. Мы ведем войну с жителями внутреннего побережья. Таков план Великого Кондора.
      Она не ответила.
      Он сказал:
      — Если бы я мог взять тебя с собой, то непременно взял бы, но это, конечно, было бы глупо и чересчур опасно. Если бы я мог остаться… Но нет, этого я не могу. Ты просто подожди меня здесь, хорошо?
      Мать встала и отошла от камина. Мягкий красноватый отблеск пламени больше не падал на ее лицо, теперь оно было скрыто в тени. Она сказала:
      — Если не хочешь оставаться, уходи.
      — Послушай, Ивушка, — сказал он. — Послушай же меня! Неужели это так уж нечестно — просить тебя подождать? Ведь если бы я отправлялся на охоту или с торговцами в дальнюю поездку, разве ты не подождала бы меня? Ведь жители Долины тоже порой ее покидают! И возвращаются назад — и жены в таких случаях ждут своих мужей. Я вернусь. Обещаю тебе. Я твой муж, Ивушка.
      Она некоторое время постояла там, словно на границе света и тьмы, потом обронила:
      — Когда-нибудь.
      Он не понял.
      — Когда-нибудь, лет через девять, — пояснила она. — Один разок, может, два. Ты мой муж, но ты и не мой муж. Мой дом — для тебя. Если хочешь, оставайся в нем или уходи. Выбирай.
      — Я не могу остаться, — сказал он.
      Она повторила тихо, тоненьким голосом:
      — Тебе выбирать.
      — Я командующий армией Кондора, — сказал он. — Я сам отдаю приказы, но обязан и подчиняться приказам тех, кто выше меня. В этом смысле выбора у меня нет, Ивушка.
      Тогда она совсем отошла от камина — скрылась в тени на другом конце комнаты.
      — Ты должна понять, — сказал он умоляюще.
      — Я понимаю, что ты предпочел не делать никакого выбора.
      — Ты не понимаешь! И я могу лишь просить тебя: пожалуйста, подожди меня.
      Она не ответила.
      — Я вернусь, Ивушка. Сердце мое навсегда здесь, с тобой и нашей девочкой!
      Слушая его, она молча стояла у двери, ведущей во вторую комнату. Моя постель была как раз напротив двери, и я видела их обоих и чувствовала, как разрывается надвое ее душа.
      — Ты должна подождать меня, — сказал он. Она ответила:
      — Ты уже ушел.
      И прошла во вторую комнату и закрыла за собой дверь, которую держали открытой, чтобы от камина туда шло тепло. И стояла в темноте. Я лежала, не шевелясь. Он сказал за дверью:
      — Вернись, Ивушка! — Подошел к двери и еще раз окликнул ее по имени, позвал сердито, в голосе его слышалась боль. Она не ответила. Мы обе точно застыли. Прошло довольно много времени, в той комнате было тихо. Потом мы услышали, как он резко повернулся, отошел от нашей двери, выскочил из гостиной и загрохотал по лестнице.
      Мать прилегла рядом со мной. Она ничего не сказала и лежала совершенно неподвижно; и я тоже. Мне не хотелось вспоминать сказанное ими. Я попыталась заснуть, и вскоре мне это удалось.
      Утром мать свернула красные коврики, принесенные отцом, и положила их вместе с его одеждой на перила балкона возле входной двери.
      Где-то около полудня отец пришел снова, поднялся по лестнице, даже не взглянув на ковры и развешанную на перилах одежду. Мать была дома; на него она не смотрела и не отвечала ни на одно его слово. А когда он чуть посторонился, бросилась в дверь и побежала в нашу хейимас. Отец хотел было последовать за ней, но оттуда сразу же выскочили несколько мужчин из Дома Синей Глины и удержали его, не давая войти в наше святилище. Отец был похож на помешанного, он вырывался и никого не желал слушать, но им удалось его успокоить. Девять Целых объяснил ему, что, согласно обычаям нашего народа, любой мужчина может уйти и прийти, когда ему вздумается, и любая женщина имеет право принять его назад или не принять, но дом принадлежит именно ей, и если она захлопнет перед носом мужчины дверь, то лучше ему не пытаться ее открыть. Собралась целая толпа любопытных, потому что сперва они с отцом кричали друг на друга, и многие находили это чрезвычайно смешным, тем более что нужно было объяснять такие простые вещи взрослому мужчине. Особенно над ним насмехалась Сильная, спикер Общества Крови. Когда отец сказал: «Но она ведь принадлежит мне… и это мой ребенок!», Сильная принялась ходить вокруг него с видом надутого индюка, как ходят Кровавые Клоуны, и стала кричать: «Ой, никак у моего молота месячные!» и еще кое-что похлеще. Кое-кому из жителей города было приятно, что так унижают представителя Великого Кондора. Я это сама видела, притаившись у нас на балконе.
      Отец снова вернулся в наш дом и поднялся наверх. Он в гневе пнул скатанные в трубку ковры и одежду, словно разозлившийся мальчишка. Я возилась у кухонного стола и плиты — пекла кукурузные лепешки, а он остановился в дверях. Я продолжала работать и на него не глядела. Я просто не знала, что мне делать, как себя вести, и ненавидела отца за то, что он заставляет меня испытывать такую неуверенность и чувствовать себя такой жалкой и несчастной. Я была даже немного рада, что Сильная так над ним издевалась; мне и самой хотелось посмеяться над ним, потому что он вел себя ужасно глупо.
      — Сова, — вдруг спросил он. — А ты будешь ждать меня?
      Я вовсе не собиралась плакать, однако слезы полились сами.
      — Если я останусь в живых, то обязательно вернусь — к тебе, — сказал он. Он так и не переступил порог, а я так и не подошла к нему. Я только обернулась, посмотрела на него и кивнула. В этот момент он уже надевал свой шлем Кондора, скрывавший его лицо. Потом повернулся и вышел.
      Бабушка весь день ткала; ее станок стоял во второй комнате у окна. Когда домой наконец вернулась моя мать, бабушка сказала ей:
      — Ну что ж, вот он и ушел, Ивушка. Лицо матери было бледным и каким-то измятым. Она ответила:
      — Я тоже ушла — отказалась и от него, и от этого имени. Теперь я стану называться своим первым именем.
      — Зяблик, — сказала бабушка нежно; так мать впервые произносит имя своего новорожденного. И сокрушенно покачала головой.
      Конец первой части.

ПРИМЕЧАНИЯ

УСТАВ ДОМА ЗМЕЕВИКА