Глава 21

— Сэнди Вудроу, — с игривой суровостью заявила Глория, встав перед ним в новом воздушном платье, уперев руки в бока. — Пора тебе поднять флаг!

Она проснулась раньше его и уже расчесала волосы к тому времени, как он побрился. Отправила детей в школу с водителем, потом приготовила яичницу с беконом, которую Сэнди не разрешали, но иной раз девушка имеет право побаловать своего мужчину. О чем и сообщила голосом школьного директора, имитируя его мимику, но ее муж ничего этого не заметил, просматривая, как обычно, найробийские газеты.

— Флаг поднимут в понедельник, дорогая, — рассеянно ответил Вудроу, нарезая бекон. — Милдред осведомлялся в отделе протокола. Траур по Тессе длится дольше, чем по принцу крови.

— Я говорю не об этом флаге, глупыш, — Глория собрала газеты и переложила их на столик для закусок под своими акварелями. — Тебе удобно? Со стула не свалишься? Тогда слушай. Я говорю о том, чтобы устроить классную вечеринку и поднять всем настроение, в том числе и тебе. Уже пора, Сэнди. Действительно пора. Мы должны сказать друг другу: «Да. Это случилось. Здесь, рядом с нами. Мы ужасно об этом сожалеем. Но жизнь все равно продолжается». Тесса нас бы одобрила. Ключевой вопрос, дорогой. Что слышно из Лондона? Когда возвращаются Портеры? — Если речь шла о достаточно близких семейных парах, Глория опускала фамилии, обходясь Портерами или Еленами.

Вудроу накрыл гренок куском яичницы.

— «Отпуск мистера и миссис Портер Коулридж затягивается в связи с необходимостью устроить дочь Рози в частную школу», — процитировал он воображаемого пресс-секретаря. — Ничего больше мне не известно.

Голос его звучал беззаботно, хотя на самом деле происходящее ставило его в тупик. Что все-таки задумал Коулридж? Почему не дает о себе знать? Да, конечно, он в отпуске. Но когда послы отбывают на родину, они оставляют телефоны, адреса, обычные и для электронной почты. Они готовятся к возвращению, звонят исполняющим обязанности и личным секретарям по малейшему поводу и без оного, интересуются слугами, садом, собаками и работой вверенного им посольства. И злятся, если им намекают, что в их отсутствие работа идет даже лучше. Но от Коулриджа, после его внезапного отъезда, ни словечка. А если Вудроу звонил в Лондон, вроде бы доя того, чтобы получить совет по какому-то пустяковому вопросу, а на самом деле чтобы узнать планы своего начальника, то натыкался на глухую стену. «Коулридж в администрации премьер-министра», — отвечали в департаменте Африки. «Коулридж на совещании рабочей группы министерства», — говорили в аппарате постоянного заместителя министра.

И Бернард Пеллегрин, когда Вудроу дозвонился до него по телефону спецсвязи, стоящем на столе Коулриджа, уходил от прямого ответа не хуже остальных. «Обычная суета, — объяснял он, не вдаваясь в подробности. — Премьер-министр затребовал информацию, соответственно, министр должен ее подготовить, вот Коулридж и нарасхват. Всех интересует Африка. Ничего нового».

— Но Портер возвращается или нет, Бернард? Я хочу сказать, эта неопределенность сильно мешает. Всем нам.

— Если я что-то и узнаю, то последним, старина. — Короткая пауза. — Ты один?

— Да.

— Этот маленький говнюк Милдред не приложил ухо к замочной скважине?

Вудроу бросил взгляд на закрытую дверь в приемную и понизил голос: «Нет».

— Помнишь тот отчет, что ты посылал мне не так уж и давно? Страниц двадцать с небольшим… Который написала женщина?

У Вудроу скрутило живот. Спецсвязь отсекала от разговора чужих. Но не его.

— И что?

— Мое мнение… наилучший сценарий… с какой стороны ни посмотри… я его не получал. Затерялся на почте. Идет?

— Вы говорите за себя, Бернард. Я за вас говорить не могу. Если вы его не получили, это ваше дело. Но я его вам посылал. Это все, что мне известно.

— Допустим, ты его не посылал, старина. Допустим, его вообще не было. Его не писали, его не отсылали. Можно это устроить?

— Нет. Это невозможно. Ничего не получится, Бернард.

— Почему? — голос звучал совершенно спокойно, разве что в нем слышался легкий интерес.

— Я отправил его дипломатической почтой. Он зарегистрирован. Адресован лично вам. Фельдъегери за него расписались. Я говорил о нем… — хотел сказать «Скотленд-Ярду», но передумал, -…людям, которые сюда приезжали. Пришлось. Они узнали о его существовании еще до встречи со мной. — Страх стал причиной закипевшей в нем злости. — Я рассказывал вам об этом! По существу, предупреждал вас! Бернард, что-то не складывается? Вы заставляете меня нервничать, С ваших слов я понял, что в этой истории поставлена точка.

— Волноваться не о чем, старина. Успокойся. Такое случается. Если из тюбика вылезает чуть больше зубной пасты, чем требуется, остаток можно втянуть назад. Люди говорят, что это невозможно, но все так делают. Как жена?

— Глория в полном порядке.

— Дети?

— Отлично.

— Передай им мои наилучшие пожелания…

— Вот я и решила, что надо устроить грандиозные танцы, — радостно восклицала Глория.

— Превосходная мысль, дорогая, — кивнул Вудроу и, чтобы выиграть время и поймать нить разговора, потянулся за лекарствами, которые она заставляла его выпивать каждое утро: три таблетки из овсяных отрубей, одну капсулу с рыбьим жиром и половинку аспирина.

— Я знаю, что ты ненавидишь танцы, но в этом виноват не ты, а твоя мать, — сладко проворковала Глория. — Елена в этом участвовать не будет, после того, что она устроила. Я буду лишь держать ее в курсе.

— Да. Хорошо. Но вы уже поцеловались и помирились, не так ли? Я вроде бы не знал. Поздравляю.

Глория прикусила губу. Воспоминания о недавнем конфликте, спровоцированном Еленой, моментально испортили ей настроение.

— У меня есть подруги, Сэнди, ты знаешь, — промямлила она. — Они мне просто необходимы, если по-честному. Ждать тебя целый день в одиночестве очень уж трудно. С подругами можно посмеяться, поболтать, попросить их что-то сделать. Иногда они, конечно, подводят. Но потом снова приходят. Потому что подруги. Я бы хотела, чтобы у тебя был такой друг.

— Я тебя понял, дорогая, но мне пора, — Вудроу обнял ее на прощание, чмокнул в щечку и отбыл.

За вечеринку Глория взялась столь же энергично и эффективно, как и за подготовку похорон Тессы. Прежде всего создала рабочую группу из других жен и младших сотрудников посольства, которые не посмели бы ей отказать. Включила в нее и Гиту, для нее это был важный момент, потому что именно Гита стала яблоком раздора между ней и Еленой и причиной безобразной сцены, воспоминания о которой еще долго преследовали Глорию.

Танцы, устроенные Еленой, надо сказать, удались. Сэнди придерживался мнения, что на вечеринках семейные пары должны разбиваться и общаться не между собой, а с гостями и хозяевами. Так они всегда и делали. Он лучился обаянием. Весь вечер они лишь махали друг другу рукой через зал да проносились мимо на танцевальной площадке. Глория полагала, что это нормально, правда, ей хотелось, чтобы Сэнди пригласил ее хотя бы на один танец, особенно на фокстрот. В общем, вечер Глории особенно ничем не запомнился. Она, правда, подумала, что Елене в ее-то возрасте следует одеваться скромнее, а не выставлять огромный бюст на всеобщее обозрение, и ей не нравилось, что бразильский посол, танцуя самбу, клал ей руку на зад, но Сэнди сказал, что латиноамериканцы по-другому не умеют.

На самих танцах Глория ничего не заметила, хотя всегда полагала себя женщиной наблюдательной, а на следующее утро за кофе в «Мутайга-клаб» ее словно громом поразили слова Елены, когда та рассказала, как бы между прочим, в череде других сплетен, хотя событие это могло полностью изменить жизнь Глории, о Сэнди, который «так сильно прихватил Гиту Пирсон», что Гита рано ушла домой, сославшись на головную боль. Елена отнеслась к этому поступку девушки крайне отрицательно, потому что танцы устраивают для того, чтобы гости веселились до упада, а не уходили в самом разгаре действа.

Глория поначалу потеряла дар речи. Потом отказалась поверить тому, что услышала. «Что значит „прихватил“? В каком смысле прихватил? Конкретизируй, пожалуйста. Я, знаешь ли, очень расстроилась. Нет, все нормально, пожалуйста, продолжай. Раз уж начала, выкладывай все».

Елена все и выложила. Не стесняясь особо в выражениях. Хватал ее за сиськи. Прижимался своей наглой штучкой к ее промежности. А как еще должен вести себя мужчина, если он кого-то домогается? Ты, должно быть, единственная, кто не знает, что Сэнди один из самых известных бабников в дипломатической колонии. Вспомни, как он с высунутым языком обхаживал Тессу, даже когда та была на восьмом месяце беременности!

Упоминание о Тессе стало последней каплей. Глория давно смирилась с тем, что Сэнди неравнодушен к Тессе, но считала, что ему хватало хладнокровия, чтобы держать свои чувства в узде. К своему стыду, она рассматривала Гиту как потенциальную угрозу и пришла к выводу, что волноваться тут не о чем. А теперь Елена не только вскрыла старую рану, но и обильно полила ее уксусом. Униженная, оскорбленная, в дикой злобе, Глория поспешила домой, отпустила слуг, усадила детей за домашнее задание, заперла буфет со спиртным и стала дожидаться возвращения Сэнди. Он явился около восьми часов, как обычно, жалуясь на огромный объем работы, и, как показалось Глории, трезвый. Не желая, чтобы дети услышали их разговор, она схватила мужа за руку и увлекла вниз, по лестнице черного хода, в спальню для гостей.

— В чем дело? — пожелал узнать он. — Мне надо выпить.

— Дело в тебе, Сэнди, — грозно изрекла Глория. — Мне не нужны никакие увертки. И давай обойдемся без дипломатических хитростей. Я хочу получить от тебя прямой ответ. Мы оба взрослые люди. Был у тебя роман с Тессой Куэйл или нет? Предупреждаю, Сэнди, я очень хорошо тебя знаю. И сразу пойму, лжешь ты или нет.

— Нет, — без запинки ответил Вудроу. — Не было. Есть еще вопросы?

— Ты ее любил?

— Нет.

Он мужественно, как и его отец, стоял под огнем. Не повел и бровью. Такого Сэнди, если признаться честно, она больше всего и любила. Мужчину, за которым могла чувствовать себя как за каменной стеной. «Больше никогда в жизни не буду разговаривать с Еленой», — решила для себя Глория.

— Ты прихватывал Гиту, когда танцевал с ней на вчерашней вечеринке Елены?

— Нет.

— Елена говорит, что прихватывал.

— Значит, Елена несет чуть. Что в этом удивительного?

— Елена говорит, Гита ушла с вечеринки рано, потому что ты лапал ее.

— Я думаю, Елена злится, потому что я не лапал Елену.

Глория никак не ожидала, что на каждый вопрос она будет получать твердое «нет», и ее наступательный порыв чуть ли не полностью иссяк.

— Ты гладил Гиту? Лапал ее? Прижимался к ней? Говори мне! — выкрикнула она, прежде чем разрыдаться.

— Нет, — в очередной раз повторил Вудроу и шагнул к ней, но она не позволила приласкать себя.

— Не трогай! Оставь меня в покое! Ты хотел завести с ней роман?

— С Гитой или Тессой?

— С каждой! С обеими! Какая разница?

— Может, сначала разберемся с Тессой?

— Делай что хочешь!

— Если под «романом» ты понимаешь совокупление, то такая идея, конечно же, приходила мне в голову, как и большинству знакомых с ней мужчин с нормальным сексуальным аппетитом. Гиту я нахожу менее привлекательной, но молодость имеет свои прелести, поэтому, скажем так, она меня тоже возбуждает. Как насчет формулы Джимми Картера? «Я совершил прелюбодеяние в своем сердце». Вот и все. Я признался. Хочешь развестись или я могу выпить шотландского?

К тому времени она уже согнулась пополам, плакала от стыда и презрения к себе, умоляла Сэнди простить ее, потому что ей со всей очевидностью стало ясно, что произошло: она обвиняла его во всем том, в чем винила себя после поспешного отъезда Джастина. Сэнди доставалось именно потому, что она сама чувствовала себя виноватой. Осознав глубину своего падения, Глория сжалась в комок и залепетала: «Мне так жаль, Сэнди. Пожалуйста, Сэнди, прости меня, я такая ужасная». Она попыталась вырваться из объятий Сэнди, но тот уже крепко держал ее за плечи и, как добрый доктор, помогал подняться по лестнице. Когда они добрались до гостиной, она отдала ему ключ от буфета со спиртным, и он налил по большой порции виски им обоим.

Тем не менее процесс налаживания отношений требовал времени. Столь чудовищные обвинения не забываются в один день, особенно если они тянут за собой другие обвинения, вроде бы оставшиеся в далеком прошлом. Глория вновь и вновь погружалась в воспоминания, извлекая из памяти все более давние события. В конце концов, Сэнди — интересный мужчина. И, разумеется, женщины так и липнут к нему. Зачастую красивей его на вечеринке никого нет. И невинный флирт еще никому не вредил. Но память не соглашалась с идеей невинного флирта. На ум приходили все новые женщины. Партнерши по теннису, детские сиделки, молодые жены пожилых мужей. Она вспоминала пикники, вечеринки у бассейна, даже, тут по телу пробежала дрожь, пьяную вечеринку у французского посла в Аммане, когда все плавали в бассейне голыми, а потом с криками бросились за полотенцами, но все же…

Глории потребовалось несколько дней, чтобы простить Елену, хотя она знала, что полностью не простит ее никогда. Но Елена такая несчастная, говорила при этом она себе. Какой еще она может быть, имея в мужьях этого отвратительно маленького грека, стараясь забыться в объятиях любовников.

С другой стороны, Глория никак не могла решить, что именно они должны отпраздновать. Очевидно, какое-нибудь событие, например День независимости Кении [77] или Майский день [78]. Очевидно, вечеринку следовало провести в самое ближайшее время, а не то Портеры могли вернуться, что никак не устраивало Глорию. Она хотела, чтобы в центре внимания был именно Сэнди. День Содружества [79] представлялся удачным поводом, но так долго ждать она не могла. С другой стороны, при определенных условиях они могли отметить более ранний День Содружества. Проявить инициативу. Назвать его, скажем, Английским Днем Содружества. Или придумать какой-нибудь День святого Георгия, не зря же он победил дракона. А может, день Дюнкерка, в память о героической обороне побережья. Предпочтительнее, конечно, День Ватерлоо, или День Трафальгара, или День Азенкура [80], свидетельства английских побед, но, к сожалению, побед над французами, которые, как не преминула указать Елена, лучшие повара в городе. Но, раз уж ни один из этих дней не годился, пришлось останавливаться на Дне Содружества.

Глория решила, что пора реализовывать свой главный план, для чего ей требовалось «добро» со стороны если не посла, то его личного секретаря. Майк Милдрен отличался непостоянством. Шесть месяцев он делил квартиру с ничем не примечательной новозеландкой, как вдруг поменял ее на симпатичного итальянского парнишку, который целыми днями отирался у бассейна в отеле «Норфолк». Поэтому Глория позвонила ему из «Мутайга-клаб» после ленча, когда Милдрен, по свидетельству многих, обычно пребывал в наилучшем расположении духа, строго наказав себе ни в коем случае не называть его Милдред.

— Майк, это Глория. Как поживаешь? Есть минутка? Лучше две.

Наверное, она проявляла излишнюю скромность, будучи женой и.о. посла Ее Величества, пусть и уступала по статусу Веронике Коулридж. Разумеется, у Милдрена нашлась минутка.

— Майк, ты, возможно, слышал, что мы собираемся предварить День Содружества большой вечеринкой. С танцами. Чтобы поднять всем настроение. Должно быть, Сэнди уже говорил об этом с тобой. Не так ли?

— Еще нет, Глория, но, без сомнения, поговорит.