Глава 16

Джастину потребовалось два дня, чтобы, пересаживаясь с одного поезда на другой, добраться до Билсфельда, маленького городка неподалеку от Ганновера. Под фамилией Аткинсон он зарегистрировался в скромном отеле напротив железнодорожного вокзала, обследовал город, поел в маленьком ресторанчике. С наступлением темноты доставил письмо адресату. «Именно так и поступают шпионы, — думал он, приближаясь к дому на углу. — Это и есть осторожность, которой их учат с колыбели. Так они переходят темную улицу, всматриваются в подворотни, огибают угол. Вы меня ждете? Видел ли я вас раньше?» Но как только он бросил письмо в почтовый ящик, возобладал здравый смысл: забудь про шпионов, идиот, ты мог бы приехать и на такси. Но теперь, при дневном свете, второй раз направляясь к дому на углу, он вновь терзался вопросами. «Наблюдают ли они за домом? Видели ли меня вчера вечером? Собираются ли арестовать по прибытии? Позвонил ли кто-нибудь в „Телеграф“? Сказали ей или ему, что такого журналиста в штате газеты нет?»

В поездах он спал урывками, в отеле вообще провел бессонную ночь. Путешествовал налегке, без бумаг, чемоданов, лаптопов или дискет. Все, что требовалось сохранить, ушло в Милан, к тетушке-драконше Хэма. Что не требовалось — покоилось на дне Средиземного моря, под толщей воды в два фатома [67]. Освобожденный от груза, он прибавил в скорости. Черты лица заострились. Глаза горели огнем. Джастин чувствовал, что миссия Тессы теперь стала его миссией.

Шестиэтажный дом на углу башенками напоминал немецкий замок. При дневном свете выяснилось, что первый этаж раскрашен в ярко-зеленые и оранжевые полосы. Ночью, под светом фонарей, они казались черными и белыми. С фрески на верхнем этаже ему улыбались детские лица всех цветов кожи, напоминая заставку на дисплее лэптопа Тессы. Другие дети, уже живые, сидели за окном первого этажа вокруг женщины-учительницы.

Джастин неторопливо прошел мимо дома на углу, словно интересовал он его не больше, чем любой другой, потом повернул налево и замедлил шаг, изучая таблички с фамилиями врачей и психиатров. «В цивилизованной стране не скажешь, кто,есть кто». Мимо проехал патрульный автомобиль, скрипя шинами по мокрому после дождя асфальту. Полицейские, мужчина и женщина, удостоили его мимолетного взгляда. На другой стороне улицы двое стариков в черных плащах и черных хомбургах [68] словно собрались на похороны. Окно за их спиной закрывала портьера. Трое женщин на велосипедах приближались к нему, спускаясь с холма. Граффити на стенах призывали защищать свободу палестинцев. Он вернулся к разрисованному замку, постоял у входной двери. С нарисованным на ней зеленым гиппопотамом. Другой зеленый гиппопотам, очень маленький, устроился у звонка. Рядом с дверью находилось большое панорамное окно. Он уже стоял здесь прошлым вечером, когда опускал письмо. Кто тогда смотрел на него? Учительница в окне знаком предложила ему воспользоваться другой дверью, но он знал, что она заперта на все замки и засовы. И жестами ей это объяснил.

— Им следовало оставить ее открытой, — прошипела учительница, отодвигая задвижку и открывая дверь.

Джастин извинился за доставленные неудобства и проскользнул мимо детей, говоря им «gruss Dich» [69]. На большее времени не хватало. Он поднялся по лестнице, мимо велосипедов и детской коляски, вошел в холл, где его взору предстали водяной фонтанчик, ксерокс, пустые полки, стопка справочников и лежащие на полу картонные коробки. Через открытую дверь увидел молодую женщину в очках с роговой оправой и строгом платье с воротником под горло, сидящую перед компьютером.

— Я — Аткинсон, — представился он на английском. — Питер Аткинсон. У меня встреча с Бирджит из «Гиппо».

— Почему вы не позвонили?

— Приехал в город только вчера, поздно вечером. Решил, что лучше оставить письмо. Она сможет принять меня?

— Не знаю. Спросите ее.

Коротким коридором он проследовал за женщиной к двойной двери. Она открыла одну створку.

— Пришел твой журналист, — объявила на немецком таким тоном, словно слова «журналист» и «любовник» были для нее синонимами, и вернулась к компьютеру.

На пороге появилась миниатюрная блондинка с розовыми щечками. Улыбнулась. Джастин вошел в практически пустую комнату.

— В десять часов у нас совещание, — сообщила она, пожимая ему руку. Говорила по-английски, чтобы мистеру Аткинсону не приходилось напрягаться, переходить на чужой для него язык. — Хотите чаю?

— Нет, благодарю.

Она пододвинула два стула к низкому столу, села на один.

— Если вы насчет ограбления, то нам нечего сказать, — предупредила она его.

— Какого ограбления?

— Это неважно. Утащили лишь несколько вещей. Может, у нас их было слишком много. Теперь — нет.

— Когда это случилось? Она пожала плечами.

— Давным-давно. На прошлой неделе. Джастин вытащил из кармана блокнот и, в стиле Лесли, раскрыл на колене.

— Меня интересует ваша работа. Газета планирует опубликовать серию статей о фармацевтических компаниях и «третьем мире». О том, что у стран «третьего мира» нет достаточных средств на покупку лекарств. О том, что болеют в одних местах, а прибыль получают в других, — он всячески старался изображать из себя журналиста, но не знал, получается ли. — Бедные не могут платить, поэтому они умирают. Как долго это будет продолжаться? У нас, похоже, есть необходимые средства, но нет желания их тратить. В таком вот аспекте.

К его удивлению, она широко улыбалась.

— Вы хотите, чтобы до десяти утра я дала вам ответы на эти простые вопросы?

— Меня интересует, чем конкретно занимается «Гиппо», кто вас финансирует, как строится ваша работа.

Она говорила, он записывал. Она, похоже, пересказывала параграфы устава, он делал вид, что внимательно слушает. Думал он о том, что эта женщина стала подругой и союзником Тессы, хотя они ни разу не встречались, и решил, что, если б такая встреча состоялась, они поздравили бы друг друга с удачным выбором. Думал он о том, что для ограбления могло быть много причин и одна из них — установка подслушивающих устройств, которые в Форин-оффис называли «спецсредствами». Вновь ему вспомнились курсы безопасности и групповой визит в секретную лабораторию, расположенную в подвале за Карлон-Гарденс, где студентам показывали, куда можно установить новые, крошечных размеров «жучки». Цветочные горшки, настольные лампы, картинные рамы ушли в прошлое. Теперь они могли быть и в степлере, который лежал на столе Бирджит, и в ее пиджаке, висящем на двери.

Он написал все, что хотел написать, она, похоже, сказала все, что хотела сказать, потому что встала и теперь проглядывала пачку буклетов на полке, чтобы вручить ему несколько перед тем, как выпроводить из кабинета, а самой отправиться на десятичасовое совещание. Одновременно она говорила о Немецком федеральном фармакологическом агентстве, которое назвала бумажным тигром. С отвращением добавила, что Всемирная организация здравоохранения получает свои деньги с Африки, а потому благоволит к большим корпорациям, уважает прибыль и не любит радикальных решений.

— Пойдите на любую ассамблею ВОЗ, и кого вы там увидите? — задала она риторический вопрос, протягивая ему буклеты. — Лоббистов. Пиарщиков больших фармакологических концернов. Их десятки. По три-четыре человека от каждого концерна. «Приходите на ленч. Побудьте с нами весь уик-энд. Вы читали замечательную статью профессора Такого-то?» А «третий мир» многого не знает. У них нет ни денег, ни опыта. С помощью дипломатического языка и ловких маневров лоббисты без труда обводят их вокруг пальца и добиваются своих целей.

Она перестала говорить, хмуро смотрела на него. А Джастин держал раскрытый блокнот у самого подбородка, чтобы видеть выражение ее лица, пока она читала его записку. Чтобы подчеркнуть значение написанного, он поднял указательный палец свободной левой руки.

«Я — МУЖ ТЕССЫ КУЭЙЛ, И Я НЕ ДОВЕРЯЮ ЭТИМ СТЕНАМ. СМОЖЕТЕ ВЫ ВСТРЕТИТЬСЯ СО МНОЙ В ПОЛОВИНЕ ШЕСТОГО ВЕЧЕРА У СТАРОГО ФОРТА?»

Бирджит прочитала записку, посмотрела на поднятый палец, а он, чтобы заполнить паузу, заговорил о том, что первым пришло в голову:

— Так вы полагаете, что нам нужна независимая международная организация, обладающая достаточной властью, чтобы воздействовать на эти компании? — голос его прозвучал излишне резко. — Ограничить их влияние?

— Да, — спокойно ответила она. — Я думаю, это прекрасная идея.

Он прошел мимо женщины в строгом платье и на прощание весело помахал ей рукой, полагая, что этого ждут от журналиста.

— Все в порядке, — заверил он ее. — Уже ухожу. Спасибо за помощь… нет необходимости звонить в полицию и говорить, что в помещении посторонний.

На цыпочках он прошел мимо детей, вновь попытался очаровать учительницу улыбкой.

— В последний раз, — пообещал он ей.

Но в ответ улыбнулись только дети.

На улице два старика в черных плащах и шляпах все еще дожидались похорон. Две молодые женщины сидели в припаркованной у тротуара «Ауди» и изучали карту. Он вернулся в отель и вдруг спросил у портье, нет ли для него писем. Писем не было. Поднявшись в номер, вырвал из блокнота исписанный листок, затем нижний, на котором мог «пропечататься» текст. Сжег оба в раковине, включил вентилятор, чтобы разогнать дым. Лег на кровать и задумался над тем, как шпионы убивают время. Задремал и проснулся от телефонного звонка. Взял трубку, вовремя вспомнил, что надо сказать: «Аткинсон». Звонила горничная, по ее словам, «проверяла». Извинилась. Проверяла что? Но шпионы не задают таких вопросов вслух. Они стараются не вызывать подозрений. Шпионы лежат на белых простынях в серых городах и ждут.

Старый форт Билефельда расположился на вершине высокого холма, с заросшими зеленой травой склонами. Среди затянутых плющом крепостных валов хватало места автостоянкам, столам для пикников и муниципальному парку. В теплые месяцы форт был любимым местом отдыха горожан. Они прогуливались по тенистым аллеям, и ели ленчи, и пили пиво в ресторане «Охотник». Но в дождливое время форт напоминал заброшенную детскую площадку. Таким, во всяком случае, воспринял его Джастин, когда вышел из такси за двадцать минут до назначенного срока, в надежде провести разведку выбранного им места встречи. Асфальт пустых автостоянок блестел от дождя. На лужайках виднелись тронутые ржавчиной таблички, требующие не спускать собак с поводка. Со скамьи под крепостной стеной за ним наблюдали двое ветеранов в шарфах и пальто. «Те же два старика, которые утром, в черных хомбургах, дожидались похорон? Почему они так смотрят на меня? Я — еврей? Я — поляк? Сколько пройдет лет, прежде чем ваша Германия станет еще одной скучной европейской страной?»

К форту вела одна дорога, и Джастин двинулся по ней, держась середины, подальше от сливных канав, чуть ли не доверху заполненных опавшими листьями. «Когда она приедет, я подожду, пока она выйдет из автомобиля, прежде чем заговорить с ней, — решил он. — Автомобили тоже имеют уши». Но автомобиль Бирджит ушей не имел. Потому что приехала она на велосипеде. Поначалу он принял ее за призрачную всадницу, понукающую своего жеребца подняться на холм. Пластиковый плащ развевался за спиной, флюоресцирующая упряжь напоминала крест на плаще рыцаря, выступившего в крестовый поход. Постепенно призрак обрел плоть, и он увидел, что перед ним не крылатый серафим и не гонец, спешащий сообщить об исходе битвы, а молодая мать в плаще, вращающая педали велосипеда. А над плащом виднелись не одна, а две головы: вторая принадлежала ее белокурому сыну, который пристроился на сиденье позади нее. Джастин навскидку определил, что ему года полтора, не больше.

Зрелище это так понравилось ему, что впервые со смерти Тессы он рассмеялся, радостно, от всей души.

— Где, по-вашему, я могла за столь короткое время найти сиделку? — воинственно воскликнула Бирджит, неправильно истолковав его веселость.

— И не надо было ее искать, и не надо было! Хорошо, что вы приехали с ним, просто замечательно. Как его зовут?

— Карл. А вас?

«Карл в полном восторге от огромного „мобайла“, который ты ему прислала. Каждое утро он прибегает ко мне, чтобы сказать, что „мобайл“ уже проснулся… Я очень надеюсь, что твой ребенок будет таким же красавчиком, как Карл».

Он показал ей свой куэйловский паспорт. Она внимательно просмотрела его: имя, фамилия, возраст, фотография, по ходу бросая на него изучающие взгляды.

— Вы еще написали ей, что она — wagnalsig, — напомнил он, и тут же Бирджит перестала хмуриться, а на ее губах заиграла улыбка.

Она сняла плащ, свернула его, попросила Джастина подержать велосипед, чтобы она могла расстегнуть ремни, снять с сиденья Карла и поставить его на дорогу. Потом отстегнула сумку и повернулась к Джастину спиной, чтобы он переложил в рюкзак бутылочку Карла, пачку Knackerbrot [70], чистый памперс и два сэндвича с ветчиной, завернутые в вощеную бумагу.

— Вы ели сегодня, Джастин?

— Что-то перехватил.

— Понятно. Мы сможем поесть. И потом не будем такими нервными. Carlchen, du machst das bitte nicht [71]. Мы можем пройтись. Карл обожает ходить пешком.

Нервными? Кто нервный? Сделав вид, что смотрит на тяжелые дождевые облака, Джастин медленно повернулся вокруг оси. Они никуда не делись, два старика, сидевшие у крепостной стены.

— Я даже не знаю, что именно и сколько пропало, — пожаловался Джастин, рассказав, что случилось с лаптопом Тессы. — У меня создалось впечатление, что ваша переписка была гораздо обширнее распечаток, которые сделала Тесса.

— Что вы прочитали об Эмрих?

— Она эмигрировала в Канаду. Но продолжает работать на «КВХ».

— Значит, вы не знаете, в каком она сейчас положении… какие у нее проблемы?

— Она пбссорилась с Ковач.

— Ковач — пустяки. Эмрих поссорилась с «КВХ».

— По какому поводу?

— Из-за «Дипраксы». Она уверена, что обнаружила крайне отрицательные побочные эффекты. «КВХ» считает, что это не так.

— И что они сделали? — спросил Джастин.

— На текущий момент погубили ее репутацию и карьеру.

— И все?

— И все.

Какое-то время они шли молча. Карл ковылял впереди, изредка подбирая конские каштаны, но в рот их не тащил. Вокруг окрестных, более низких холмов начал формироваться вечерний туман, превращая их в острова.

— И когда это произошло?

— Происходит и сейчас. Ее уволили из «КВХ», а потом уволили из университета Доуса в Саскачеване и медицинского центра университета Доуса. Она попыталась опубликовать в медицинском журнале статью, в которой излагала свои опасения в отношении «Дипраксы», но в ее контракте с «КВХ» имелся пункт, запрещавший разглашение информации, связанной с исследованиями, которые финансировались концерном, поэтому они подали на нее в суд, подали в суд на журнал, и весь тираж был уничтожен.

— И вы сообщали об этом Тессе? Она была бы в восторге.

— Разумеется, сообщала.

— Когда?

Бирджит пожала плечами.

— Недели три тому назад. Возможно, две. Наша переписка тоже исчезла.

— Вы хотите сказать, они заслали вирус и в ваш компьютер?

— Его украли. Когда ограбили фонд. Я не перебрасывала ее письма на дискету. И не распечатывала их. Вот так.

«Вот так», — повторил про себя Джастин.

— И кто, по-вашему, его взял?

— Никто. С корпорациями иначе не бывает. Большой босс вызывает маленького босса, маленький — своего заместителя, тот говорит с шефом службы безопасности корпорации, последний — со своим помощником, тот — с друзьями, они — со своими друзьями. И компьютер исчезает. Его крадет не босс, не маленький босс, не заместитель маленького босса, не шеф службы безопасности. Не корпорация. Вообще никто не крадет. Но компьютер исчезает. Без всяких расписок, чеков, контрактов. Никто ничего не знает. Никого здесь не было. Но задание выполняется.

— А как же полиция?

— О, наша полиция отличается завидным трудолюбием. Если вы остались без компьютера, обратитесь в страховую компанию и купите новый, чего беспокоить полицию? Вы встречались с Ванзой?

— Только в больнице. Она была совсем плоха. Тесса писала вам о Ванзе?

— Что ее отравили. Что Лорбир и Ковач приходили к ней в больницу, что ребенок Ванзы выжил, а она — нет. Что препарат убил ее. Возможно, сочетание препаратов. Возможно, она была слишком худой, жировой массы не хватило, чтобы преодолеть негативное действие препарата. Возможно, она бы выжила, если бы ей давали его в меньших дозах. Возможно, «КВХ» смогут подкорректировать количество активного вещества, прежде чем продавать препарат в Америке.

— Она так написала? Тесса?

— Конечно. «Ванза — еще один подопытный кролик. Я ее любила, они ее убили. Тесса».

Джастин уже протестовал. Ради бога, Бирджит, а как же Эмрих? Если Эмрих, учавствовавшая в создании препарата, заявила, что он небезопасен, тогда, само собой…

Бирджит обрывает его:

— Эмрих преувеличивает. Спросите Ковач. Спросите «КВХ». Участие Лары Эмрих в открытии молекулы «Дипраксы» не слишком отличается от нулевого. Ковач — гений, Эмрих была ее лаборанткой, Лорбир — менеджером. Поскольку Эмрих была еще и любовницей Лорбира, ее значимость в реализации проекта существенно раздута.

— Где сейчас Лорбир?

— Неизвестно. Эмрих не знает, «КВХ» не знает, там говорят, что не знают. За последние пять месяцев его никто и нигде не видел. Может, Лорбира тоже убили.

— Где Ковач?

— Путешествует. Постоянно кружит по свету, так что «КВХ» не может сообщить нам, где она нынче и куда поедет потом. На прошлой неделе была на Таити, три недели тому назад — в Буэнос-Айресе или Тимбукту. Но где объявится завтра или на следующей неделе — тайна. Ее домашний адрес — конфиденциальная информация, телефон — тоже.

Карл проголодался. Только что спокойно гонял по луже щетку, а тут поднял крик: захотел есть. Они посидели на скамейке, пока Бирджит кормила сына из бутылочки.

— Если бы вас тут не было, он бы ел сам, — с гордостью сообщила она. — Шел бы, пошатываясь, как маленький пьяница, не отрываясь от бутылки. Но раз уж рядом сидит дядя, он требует внимания, — что-то в ее словах напомнило ей о горе Джастина. — Извините, Джастин, — пробормотала она. — Как я могла такое сказать?

Но произнесла последние фразы с такой искренностью и теплотой, что от Джастина не потребовалось ответное «спасибо», или «да, это ужасно», или «вы очень добры», или что-то не менее бессмысленное. Те слова, которые слетали с его губ, когда люди считали себя обязанными сказать то, чего говорить, наверное, не следовало.

Они продолжили прогулку, и Бирджит заговорила об ограблении.

— Я пришла на работу утром, мой коллега Роланд улетел на конференцию в Рио, как в любой другой день. Двери были заперты, я, как обычно, их открыла. Поначалу ничего не заметила. В этом-то все и дело. Какой вор, уходя, запирает за собой дверь? Полиция задала нам тот же вопрос. Но наши двери я точно открывала ключом, тут никаких сомнений быть не может. В офисе царил беспорядок, но для «Гиппо» это обычное дело. Уборкой мы занимаемся сами. Не можем позволить себе уборщицу, но случается, не прибираемся, потому что слишком заняты или просто ленимся.

Три женщины на велосипедах прокатили мимо, сделали круг на автостоянке и вернулись, направляясь к подножию холма. Джастин вспомнил, что и утром видел трех велосипедисток.

— Я сразу направилась к телефону. В «Гиппо» у нас автоответчик. Ничего навороченного, обычный автоответчик за сотню марок, но сотня марок тоже деньги, а его как раз не взяли. Нам звонят со всего мира, поэтому автоответчик нам необходим. Пленки как не бывало. «Дерьмо, — подумала я, — кому могла понадобиться эта паршивая пленка?» Прошла в другую комнату, чтобы взять новую кассету. Компьютера как не бывало. «О, дерьмо, — подумала я, — какой идиот передвинул компьютер и куда поставил?» У нас был большой компьютер, который стоял на специальном столике на колесиках. К нам как раз пришла на работу новая девушка, умненькая, хорошая, но новая. «Беата, дорогая, — спрашиваю я, — куда подевался наш компьютер?» Тогда мы стали искать. Компьютер. Пленки. Дискеты. Документы. Папки с архивными материалами. Все пропало при запертых дверях. Из ценностей ничего больше не взяли. Ни деньги из сейфа, ни кофеварку, ни радиоприемник, ни телевизор, ни магнитофон. То есть побывали у нас не наркоманы. Не профессиональные воры. И полиция пришла к выводу, что работали не преступники. С чего бы это преступникам запирать за собой двери? Может, вы знаете с чего?

— Чтобы сказать нам, — ответил Джастин после долгой паузы.

— Простите? Сказать нам что? Я не понимаю.

— Они заперли двери и с Тессой.

— Пожалуйста, объясните. Какие двери?

— Джипа. Когда убили ее. Они заперли двери джипа, чтобы гиены не смогли добраться до тел.

— Зачем?

— Они хотели напугать нас. Они послали предупреждение на лэптоп Тессы. Мне или ей. «Опасная зона! Не заходите дальше!» Они пригрозили ей смертью. Я нашел листок с угрозами несколько дней тому назад. Мне она ничего не говорила.

— Значит, она была смелой женщиной, — тяжело вздохнула Бирджит.

Она вспомнила про сэндвичи. Они сели на другую скамью и съели их, пока Карл жевал хлебец и что-то пел. Двое стариков прошли мимо них, спускаясь с холма.