Два часа назад, когда Мария Сергеевна сказала, что сына нет дома и она не знает, скоро ли он вернется, Наташа, спустившись со второго этажа, остановилась недалеко от подъезда и решила, что не сойдет с этого места хоть до утра. Пусть дождь промочит ее до костей, пусть будет какой угодно холод она дождется его! Изредка она поднимала взгляд на окна комнаты Захаровых, в которых уже больше часа, как погас свет. Она это делала совсем ни к чему Николай не мог пройти незамеченным. Стояла и ждала. Не заметила даже, как к ней подошла пожилая дворничиха и принялась жалеть:
      - Детка, что ты мокнешь-то? Нешто горе какое? Ведь так ненароком простудишься.
      Наташа не ответила. Голос дворничихи звучал как что-то потустороннее, не относящееся к ней. Она даже не шелохнулась. Дворничиха неуклюже потопталась на месте, сказала еще несколько слов и скрылась в темноте подъезда.
      За спиной раздались чьи-то тяжелые неровные шаги. Что-то словно кольнуло Наташу. Она обернулась. Шел Николай. Он шел незнакомой походкой усталого человека, с виду намного постаревший. Он был в одной тенниске и весь мокрый.
      Николай ничего не замечал. Он уже хотел свернуть к подъезду, как почувствовал, что чья-то рука сжала его локоть.
      - Наташа... - во взгляде Николая вспыхнула хмельная радость. Он выпрямился, точно сбросив с плеч тяжелый груз. - Наташа. Ты пришла...
      Но это продолжалось лишь несколько мгновений. Лицо его так же внезапно потухло, как и засветилось. Обидное, горькое чувство отвергнутого человека прогнало секундный восторг.
      Небрежно повернувшись, Николай оперся о железную решетку ограды.
      Догадка, как искра, обожгла Наташу. "Неужели? Нет, не может быть..."
      - Ты пьян?
      Николай с тоской посмотрел на Наташу. Что ей ответить? Что? Какими словами выразить боль и обиду, которые после разговора с Еленой Прохоровной сжимали его железными обручами?
      - Да, я пьян. И буду пить... Буду!..
      По тону Николая Наташа почувствовала, что с ним неладно.
      - Ты у меня был сегодня?
      - Был. Заносил конспекты.
      - А меня ты не хотел видеть?
      - Нет. Не хотел. Многое я теперь не должен хотеть. Просто не имею права.
      - Коля, ты весь промок, можешь заболеть.
      - А зачем тебе мое здоровье? - Николай желчно улыбнулся.
      - Что ты говоришь? Зачем ты меня мучаешь?
      - Мы слишком разные. А потом, ведь ты скоро... - Николай хотел сказать, что он от всей души желает ей счастья с Ленчиком и что никогда больше не побеспокоит ее, но не решился. - Прощай.
      Мягко отстранив Наташу, он пошел к подъезду.
      Почти у самых дверей парадного она догнала его.
      - Что ты делаешь?!
      - Оставь меня. Оставь. Это моя последняя просьба.
      Слезы Николая Наташа видела впервые.
      Пьяно покачнувшись, он отвел ее руки и с горькой улыбкой, исказившей лицо, начал медленно читать, глядя мимо Наташи:
      В одну телегу впрячь не можно
      Коня и трепетную лань...
      Прочитал и захохотал. Захохотал тихо, желчно, нервно... Но это был скорее не смех, а приглушенные рыданья. "Пришла проститься, пожалеть пришла? Или еще помучить? Уезжаешь? Что ж, скатертью дорожка". Оборвав внезапно смех, Николай сурово посмотрел на Наташу.
      - Прощай, больше мы не должны видеться. Круто повернулся и скрылся в темноте подъезда.
      Наташа осталась одна.
      - Да он парень-то вроде бы ничего, смиренный, - откуда-то со стороны донесся мягкий и добрый голос дворничихи.
      Даже не взглянув в сторону, откуда раздался голос, Наташа повернулась и медленно пошла на неоновые огни метро. Ее душили слезы. Она пришла сюда рассказать Николаю, как измучилась за этот месяц разлуки, как ей трудно жить без него, как опостылел ей Ленчик. Но он не захотел ее слушать. Ушел...
      Не легко было и Николаю.
      Из распахнутого настежь окна он видел, как Наташа, ссутулившись, брела через площадь. Два чувства боролись в нем. Одно шептало, чтоб он сейчас же, не теряя ни секунды, бросился за ней следом: "Догони! Верни ее. Пообещай сделать все, что она потребует. Поклянись, что только она одна в целом свете для тебя и радость и счастье..." Другое чувство приказывало: "Куда? Ни шагу! Забудь все! Она не любит".
      Победило второе чувство. Следом за Наташей, которая уже скрылась в метро, Николай не бросился.
      Дождь постепенно кончался. Промытая асфальтированная площадь казалась отполированной. В разрывах клочковатых туч время от времени проглядывала луна.
      Почувствовав на себе взгляд матери, Николай повернулся. Лицо ее было скорбное, печальное, каким оно бывает у матерей, когда к их детям приходит беда.
      - Опять, поди, поссорились?
      Николай ничего не ответил.
      - Не по себе ты, сынок, дерево рубишь. Как-никак, ее отец был генерал. Нашел бы девушку попроще.
      Николай по-прежнему молчал.
      - Смотри сам, как знаешь, - вздохнула мать и, достав из шкафа чистое белье, положила его на стол. - На, переоденься, на тебе сухой нитки нет.
      Только теперь Мария Сергеевна поняла, что сын был пьян.
      - А вот это уже совсем ни к чему. Отец этого никогда не делал. Водочка, она к добру не приведет, она не таких губит, богатырей валит...
      Когда Мария Сергеевна ушла за ширму, Николай потушил общий свет, включил настольную лампу и переоделся. Спать не хотелось.
      Снова подошел к окну.
      "Мама, если бы ты могла помочь своим советом, если б... Спи лучше, родная..." Чувствуя, что просто так, молча, он не в силах оставаться наедине со своей тоской, Николай тихо, словно разговаривая с Наташей, запел:
      Фонари одиноко горят.
      Спят фонтаны и спит мостовая,
      Москвичи утомленные спят,
      Москвичи отдыхают.
      В небе месяц повис голубой,
      Как в косе ее шелковый бант.
      Спи, Москва, бережет твой покой
      Милицейский сержант.
      Это был модный в последнее время "Милицейский вальс". Слова песни в эту минуту Николаю были особенно близки. Он глядел на площадь, но видел не машины и запоздалых прохожих, а совсем другое. Он видел Каменный мост. На мосту пустынно. Время близится к рассвету. В тишине ночи мерно раздаются твердые шаги постового. Это идет тот самый сержант, который подходил к нему, когда Николай стоял на мосту с Наташей.
      - Что же ты не ложишься? Ведь завтра на работу, - донесся из-за ширмы голос матери.
      Видение моста, сержанта исчезло. Очутившись снова в этом реальном, тесном мирке своей комнатки, Николай еще резче почувствовал боль утраты любимой девушки. Слова песни выходили не из груди, а прямо из сердца.
      Лишь от тех, кто сегодня влюблен,
      Кто в аллеях рассвет ожидает,
      Отвернется сержант... Ведь и он
      Хорошо понимает...
      Понимает, кто с чистой душой,
      Кто отъявленный плут, или франт...
      Спи, Москва, бережет твой покой
      Милицейский сержант.
      Песня, в которой переплетались два мотива: колыбельное убаюкивание родного города и прощальная тоска, обращенная к любимой, растрогала и мать. Она лежала за своей ширмочкой и глотала слезы. Песня будила в ее сердце те же чувства, которыми была переполнена душа сына.
      Завтра снова рабочий день,
      И забот у нас завтра немало,
      Спи и ты, на бульваре сирень,
      Ты ведь тоже устала...
      Ну, а если случится - другой
      Снимет с кос ее девичьих бант...
      Спи, Москва, сбережет твой покой
      Милицейский сержант.
      То, что предстало воображению Николая на этот раз, - защемило его сердце особенно больно. Красивый балкон с чугунными узорчатыми перилами обвит плющом. Сквозь него на лицо Наташи пятнами падает лунный свет. Завернувшись в клетчатое одеяло, она сидит в кресле и, не мигая, рассеянным взглядом смотрит в темноту ночи.
      ...Спи, Москва, сбережет твой покой
      Милицейский сержант...
      Долго еще стоял у окна Николай и смотрел на уснувшую Москву. Не спала и мать. Поворачиваясь с боку на бок, она тяжело вздыхала и уснула только на заре.
      Такое уж сердце матери - горе сына в нем отдается эхом.
      39
      Елена Прохоровна вышла на балкон. Любуясь толстым загорелым карапузом, который возился в песке, она вдруг заметила, как, скользя взглядом по окнам второго этажа, двориком медленно шла молодая цыганка.
      - Смотри, смотри, Наташенька, какая красавица! Какое удивительное лицо! А костюм, костюм!
      Наташа вышла на балкон в то время, когда цыганка поравнялась с окнами их квартиры. Глаза цыганки вспыхнули тем особенным зеленоватым блеском, который в них уже светился, когда Ленчик пообещал ей часы. Напротив окон Луговых цыганка остановилась.
      - Зря мать не слушаешь, красавица, - таинственно заговорила она. - Мать всем сердцем добра желает. Сердце матери, как колода карт сербиянки - никогда не обманет.
      Наташа смутилась и повернулась к матери.
      - О чем это она?
      - Чего отворачиваешься? Смотри мне в глаза, всю правду скажу. Я не цыганка, я сербиянка. Сохнет твое сердце по червонному королю, да мать стоит на твоем пути.
      Не обращая внимания на подошедшую дворничиху, цыганка продолжала:
      - Секрет твоей жизни в глазах твоих спрятан. Не все его видят, красавица, сама ты не знаешь себя. А год этот в жизни твоей будет большим годом, тяжелым годом. Ведет тебя сердце в глубокий омут. Разум не видит этого омута, а мать ты не слушаешь. Благородный король у ног твоих, спасти тебя хочет, но гонишь ты его. Из богатой семьи этот благородный король, и тебя он любит, но сердце твое не лежит к нему...
      Заинтригованная гаданьем, Елена Прохоровна стояла растерянная. Потом, словно опомнившись, замахала руками:
      - Подождите, постойте, я спущусь к вам и проведу вас в квартиру...
      Прямо в халате и в комнатных туфлях она сошла во двор и через несколько минут вернулась с цыганкой.
      Вначале Наташа хотела уйти, но что-то ее удержало. "Послушаю, из любопытства", - мысленно оправдывалась она и стала вдумываться в то, что сказала гадалка.
      Елена Прохоровна была так возбуждена, что не знала, куда посадить столь необычного гостя.
      - Пожалуйста, садитесь.
      - Когда гадают, сидеть нельзя. А ну, дай свою руку, сиротка. Чего боишься?
      - Откуда вы знаете, что я сирота? - спросила Наташа, но ее вопрос остался без ответа.
      В течение нескольких минут цыганка внимательно рассматривала линии Наташиной ладони. Мать и дочь не спускали с ворожейки удивленных глаз.
      - Ну, говорите же, - не выдержала Елена Прохоровна.
      - Два короля любят тебя, - начала, наконец, цыганка. - Казенный человек и благородный король. Всем сердцем ты стремишься к казенному человеку. Правильно говорю?
      - Правильно, - смущенно пролепетала Наташа и покраснела.
      - Краснеть не надо, ручку позолоти, не идет дальше гаданье.
      Елена Прохоровна достала из сумки двадцатипятирублевую бумажку.
      - Вот вам, пожалуйста.
      - Беду предчувствует сердце материнское и верно предчувствует. Только мать может спасти тебя от погибели. Хоть двадцать два года тебе и ученая ты, а погубишь ты свою жизнь, если мать не послушаешь, злые люди окружают казенного человека, смерть за плечами его ходит. А замуж выйдешь за него, будешь жить в большой бедности, на тридцатом году овдовеешь, сама в постель сляжешь. Несчастье тебе принесет этот казенный человек. Другое дело - благородный король. Под счастливой звездой он родился, большая слава его ждет впереди. Но не лежит твое сердце к нему. Гонишь ты его от себя и мучаешь. Счастье свое сама от себя отталкиваешь. Пожалеешь, да поздно будет. Попомнишь меня, сербиянку...
      Елена Прохоровна расслабленно села в кресло. Ее бледное лицо вытянулось.
      - Продолжайте, продолжайте, ради бога, - просила она.
      Разбросав на столе карты, цыганка продолжала:
      - Ждет тебя дальняя дорога в чужую сторону. Но не дома родного боишься покинуть ты, а казенного человека. Вот он червонный король - и в сердце твоем и все мысли твои перепутал. Любишь ты его, очень любишь, но не надолго, скоро разлюбишь. Гордый он, и характер у него тяжелый, работа у него опасная и бедность его сокрушает. А вот благородный король в ногах твоих, хлопочет о тебе и ночью и днем. Будете с ним скоро в дальней дороге. Сильно тебя любит, но и ты его полюбишь. Замуж за него выйдешь, будет у вас трое детей. Проживете вы с ним большой век, до восьмидесяти лет. Много внуков будет у вас, и вечное счастье будет жить в вашем доме, люди завидовать вам будут...
      Глаза цыганки остановились на золотом перстне с рубином, который рядом с обручальным кольцом слабо сидел на пальце Елены Прохоровны.
      - А ну, сними перстень, на золоте гадать буду.
      Повелительный тон ворожейки еще сильнее подействовал на Елену Прохоровну, которая теперь воспринимала ее слова как голос самой судьбы. Она была суеверной женщиной.
      Проворно сняв перстень и кольцо, она подала их цыганке...
      - Может быть, еще нужны золотые вещи? У меня есть кое-что другое. Только вы погадайте и мне, скажите, что и меня ожидает впереди?
      - Чем больше золота, тем больше скажу.
      Елена Прохоровна высыпала на стол содержимое шкатулки, которую она достала из шкафа. Глаза цыганки снова вспыхнули зеленоватым фосфорическим блеском, лицо стало сосредоточенней. В азарте гаданья она уже не просила, а приказывала:
      - А ну, красавицы, быстро мне стакан воды, щепотку соли, полотенце и простыню!
      Пока Елена Прохоровна суетливо прислуживала, цыганка встала спиной к окну и, гордо закинув голову, неподвижно замерла с закрытыми глазами.
      Наташа стояла у дивана и не спускала с нее глаз.
      Через минуту все было готово.
      Цыганка плавно подошла к столу.
      - А теперь заверните золото в полотенце, хорошенько размешайте соль в стакане, выпейте по глотку и на минуту выйдите из комнаты. Подсматривать нельзя. Опасно.
      Вернувшись к окну, гадалка снова закрыла глаза и оставалась неподвижной до тех пор, пока Елена Прохоровна не выполнила ее указаний. Наташа пить воду не стала.
      Из комнаты мать и дочь вышли на цыпочках, боясь нарушить торжественное молчание гадалки. В волнении они не замечали друг у друга растерянных и испуганных лиц, которые со стороны казались смешными и глупыми.
      - Я же тебе говорила! Мое сердце меня не обманывало. А ты... Ты никогда не слушала мать!
      - Мамочка, разве я знала раньше, что так будет? - оправдывалась Наташа, бледная и растерянная. Слова гадалки произвели на нее сильное впечатление.
      В то время, когда мать и дочь с замиранием сердца в коридоре ждали гаданья на золоте, в комнате происходили события, которые Елене Прохоровне не могли даже прийти в голову.
      Как летучая мышь, с развернутой простыней пронеслась цыганка на балкон, привязала ее за металлические поручни и снова вернулась в комнату.
      - Можно? - донесся из-за двери голос Елены Прохоровны.
      - Подождите. Я позову, - громко ответила цыганка и засунула за кофточку полотенце, в котором были завернуты драгоценности.
      До земли с балкона было не более двух метров, но спускаться было нельзя. Внизу, прямо перед окнами, проходил какой-то мужчина. Заметив красивую цыганку, он замедлил шаг и глупо улыбался.
      Злым и ненавистным взглядом провожала прохожего гадалка до тех пор, пока он не скрылся за углом.
      Сгорая от нетерпения, Наташа тихонько подошла к двери и наклонилась к замочной скважине.
      - Ну что? - шепотом спросила Елена Прохоровна. - Скоро?
      Наташа ничего не ответила и, слегка приоткрыв дверь, стала подсматривать в щелку.
      - Мама, почему-то дверь на балкон открыта, а ее в комнате нет.
      Эти слова кольнули Елену Прохоровну. Дрожащим голосом она спросила:
      - Можно?
      Ответа не последовало.
      Елена Прохоровна и Наташа, не дыша, на цыпочках вошли в комнату и застыли в ужасе: цыганки не было. Простыня, привязанная к поручням балкона, висела, не шелохнувшись На столе одиноко стоял стакан с соленой водой.
      Еще не поняв, что случилось, Елена Прохоровна дважды обежала вокруг стола, заглянула в комнату Наташи и выскочила на балкон. Схватив свисающую простыню, она зачем-то принялась ощупывать ее дрожащими руками. Потом, с почти обезумевшими глазами, тяжелой походкой вошла в комнату и рухнула в кресло.
      - Доченька, нас обворовали. Беги скорей... В милицию...
      Наташа выбежала на балкон. Сквозь листья молодых лип она заметила, как в конце двора мелькнул пестрый наряд цыганки.
      Ни минуты не раздумывая, Наташа по-мальчишески переметнулась через поручни балкона и спустилась по простыне во двор. Ей хотелось кричать, просить помощи, но, кроме старушек да молоденьких нянь, которые возились с детьми, во дворике никого не было. В такие жаркие дни дворик бывает обычно пуст.
      Улица, где скрылась цыганка, пестрела разноцветными одеждами прохожих. Наташа подбежала к троллейбусной остановке.
      - Товарищ сержант. Товарищи, - обратилась она сразу к милиционеру и к очереди. - Вы не видели цыганку? Она обокрала квартиру. Молодая, в длинном цветном платье... босая...
      Очередь загалдела на многие голоса:
      - Да только что, вот-вот...
      - Всего минуту назад...
      - Я даже подумал, что это не спроста...
      - Ее еще можно догнать!..
      Говорили сразу все. Многие видели, как минуту назад босая цыганка в длинном цветном платье без очереди, со скандалом ворвалась в троллейбус.
      Каждый сочувствовал, возмущался, советовал. Невозмутимым оставался один сержант милиции.
      - Чего же вы стоите? Не для украшения вас сюда поставили! - бросил ему кто-то.
      Не обращая внимания на этот грубый выкрик, милиционер остановил проходившее мимо такси, посадил в него Наташу и сам сел рядом с шофером.
      - Гони прямо!
      Шофер выключил счетчик и почти с места взял большую скорость.
      - Ваш адрес, девушка? - не оборачиваясь, громко спросил милиционер.
      - Софитный переулок, девять, квартира двадцать один.
      - Фамилия?
      - Лугова Елена Прохоровна.
      - Это я на случай, если разминемся. Она едет вон в том троллейбусе, что у телеграфа. Мы его скоро догоним. Смотрите внимательней! - не оборачиваясь, громко, чтобы слышала Наташа, кричал милиционер.
      Как назло, красный светофор перекрыл путь такси в ту минуту, когда троллейбус уже миновал площадь и остановился рядом с метро.
      - Вон она! Вон она вышла... Видите? Пошла к метро.
      Пестрый наряд цыганки в толпе прохожих бросался в глаза даже издали.
      - Давай прямо к метро, - приказал милиционер шоферу, когда светофор вспыхнул зеленым.
      У входа в метро была толчея. Как ни старалась Наташа поспевать за сержантом, расстояние между ними увеличивалось и увеличивалось. Все реже мелькал малиновый околыш милицейской фуражки из-за голов прохожих.
      В метро Наташа от сержанта отстала. Она не захватила с собой ни копейки денег, и без билета к поездам ее не пустили.
      40
      С валерьянкой в руках Елена Прохоровна сидела в дежурной комнате отделения милиции.
      - Последние драгоценности! Всё, что осталось от мужа, все, что берегла для дочери. О боже, о боже!.. - сокрушалась она.
      - Не волнуйтесь, гражданка, будем искать, - успокаивал ее дежурный лейтенант.
      - Искать? В многомиллионной Москве?
      - В двухсотмиллионном Советском Союзе.
      - Я вас понимаю, лейтенант. То же самое говорят врачи безнадежно больным.
      Елена Прохоровна уже собралась уходить, как дверь в дежурную открылась, и на пороге выросла цыганка. Ее сопровождал тот самый сержант, от которого Наташа отстала в метро.
      - Ах!.. - всплеснула руками Елена Прохоровна и потянулась навстречу вошедшей.
      Сержант доложил дежурному офицеру:
      - Товарищ лейтенант, задержана гражданка. В доме девять по Софитному переулку квартирная кража.
      Полотенце с драгоценностями цыганка доставала из-за пазухи так, как будто вынимала собственное сердце. Но руки ее не дрожали той мелкой дрожью, какая обычно бывает у воришек, пойманных с поличным.
      Прежде, чем расстаться с драгоценностями, цыганка прижала узелок к груди и только потом бросила его на стол. Так расстаются только с очень дорогими вещами.
      Когда дежурный офицер разворачивал полотенце, в комнате стояла тишина. Елена Прохоровна, затаив дыхание, хотела привстать, но не могла: не было сил.
      Вначале блеснули два бриллианта в золотой резной оправе. Потом выкатились два массивных кольца, серьги и два перстня. Один перстенек, маленький, изображал свернувшуюся змею, другой, побольше - лошадиную подковку.
      Елена Прохоровна потянулась ("Целы, милые!") к фамильным ценностям, но лейтенант жестом дал ей понять, что еще рано.
      - Не беспокойтесь, гражданка, ваши вещи не пропадут. Получите их после предварительного допроса и описи. - Сосчитав драгоценности, лейтенант спросил: - Все цело?
      - Да, да, все...
      Лейтенант завернул золото в полотенце и кивнул головой цыганке:
      - Гражданка, пройдемте.
      Следом за ними увязалась было и Елена Прохоровна, но лейтенант остановил ее:
      - Прошу вас, подождите здесь. Вас позовут.
      В кабинете майора, начальника уголовного розыска, лейтенант высыпал драгоценности на стол.
      Посмотрев на цыганку, майор заметил, что блеск ее глаз в эту минуту - она не сводила взгляда с того, что у нее отобрали - мог соперничать с блеском двух бриллиантов, которые горели, как два маленьких солнца.
      Цыганку допрашивал сам майор.
      Дежурный лейтенант сидел на диване и курил. Больше в кабинете никого не было.
      Минуты ожидания Елене Прохоровне показались необычайно длинными. Сидела, вставала, ходила по комнате и вновь садилась. Как ни напрягала она слух, как ни старалась уловить хоть слово оттуда, куда увели цыганку, - все было бесполезно: там как будто вымерли.
      Наконец дверь кабинета распахнулась. Мимо молча прошла цыганка, следом за ней - дежурный лейтенант.
      Елена Прохоровна, не постучавшись, вошла к майору. Не вошла, а ворвалась.
      - Ни-че-го не понимаю! Сколько же можно мотать мои нервы? Когда, наконец, я получу свои вещи?
      Майор молча поднял руку. Этим знаком он вежливо просил сразу и помолчать и присесть.
      - Вы гражданка Лугова?
      - Да.
      - Ваш паспорт.
      Елена Прохоровна подала.
      - Успокойтесь. Вам придется подождать еще минут двадцать - тридцать. При допросе задержанной выяснилось, что тут замешаны другие лица. В краже есть соучастники.
      Елена Прохоровна испуганно отшатнулась, губы ее тряслись.
      Майор принялся успокаивать:
      - Не волнуйтесь. Соучастника вы скоро увидите. Он будет здесь с минуты на минуту. Ваши вещи все целы, и вы их получите сегодня же. Необходимо только сделать кое-какие формальности. А сейчас, прошу вас, расскажите, как, когда и при каких обстоятельствах была совершена у вас кража?
      Елена Прохоровна принялась рассказывать. Майор записывал.
      Рассказывала она путано, сбивчиво, и всякий раз, когда можно было, не забывала заверить майора, что по существу она не признает никакие гаданья, но на этот раз решила побаловаться ради любопытства. Наташа в этом деле, по ее рассказу, почти совсем не участвовала.
      Записав показания, майор медленно и внятно прочитал их Луговой и предложил подписать. Церемониал уголовного процесса все более и более пугал Елену Прохоровну. А когда она взяла ручку и вывела дрожащими пальцами свою фамилию, почти у самого ее уха резко зазвенел телефон. Елена Прохоровна вздрогнула и побледнела.
      Майор взял трубку.
      - Введите, - распорядился он.
      В следующую секунду произошло то, чего Елена Прохоровна никак не могла понять. В сопровождении дежурного лейтенанта в кабинет вошли цыганка и Ленчик.
      - Как? И вы?! - Елена Прохоровна порывисто встала.
      Ленчик молчал. Он стоял бледный и смотрел под ноги.
      - И это сын профессора!..
      На щеках Елены Прохоровны выступили красные пятна.
      Если всю дорогу из Сокольников до милиции Ленчика пугала расплата за свою интригу, то теперь, когда среди золотых вещей, лежавших на столе, он увидел маленький перстенек змейкой ("Его носила Наташа!"), он понял, что влип в уголовное дело. Соучастие в квартирной краже! Суд. Тюрьма...
      - Вы знаете этого гражданина? - спросил майор у Елены Прохоровны.
      Елена Прохоровна возмущалась:
      - Да. Это же сын известного профессора Ленчика. Делал предложение моей дочери. Бывал у нас частым гостем...
      - Пока достаточно, - перебил ее майор и предложил выйти. Было приказано выйти и цыганке. Она удалилась в сопровождении лейтенанта. В кабинете остались майор и Ленчик.
      Боязнь потерять Наташу, когда она была уже совсем близко, стыд перед Еленой Прохоровной и теми, кто об этом узнает, все это беспокоило Ленчика дорогой, когда он еще ничего не знал. А теперь на него напал страх перед уголовной ответственностью. Любовь, стыд - все это отошло далеко, теперь нужно выкручиваться...
      Прежде, чем начать допрос Ленчика, майор вызвал Елену Прохоровну, возвратил ей драгоценности и разрешил идти домой.
      После прохлады каменного помещения на улице показалось особенно душно. Не помог и стакан газированной воды. Духота угнетала Елену Прохоровну. Все ее красивые планы блестящей партии для дочери рухнули. И может быть, первый раз за последние годы она дошла до дома, ни разу не взглянув на свое отражение в зеркальных витринах магазинов, в стеклянных окнах домов... Ей было не до этого. Она была потрясена случившимся. Посеревшие щеки дрябло, старчески провисали, уголки губ опустились, взгляд безразличный, отсутствующий.
      Забыв о приличии, Елена Прохоровна вслух, не замечая прохожих, рассуждала сама с собой:
      - Мерзавец!.. И ты еще хотел быть моим зятем! Ноги твоей больше не будет в моем доме! Уж если на то пошло - выдам дочь лучше за кого угодно, только не за тебя, негодяй! Ведь это только подумать: путается со всякими воровками, посылает их в мой дом. А если бы ее не задержали? О боже!.. Что б тогда?!
      Когда Елена Прохоровна открыла дверь квартиры, навстречу ей бросилась Наташа. Она вернулась домой в отсутствие матери и целый час металась у окон в ожидании.
      - Ну, что, мама?
      Елена Прохоровна положила маленький сверток на стол и тяжело села в кресло.
      Наташа нетерпеливо развернула сверток. Из него брызнули своим ярким блеском драгоценности.
      41
      После случая с цыганкой Наташа заметно похудела и осунулась. Не радовало ее, что сданы государственные экзамены, что получен диплом об окончании университета, что ученый совет факультета рекомендовал ее в аспирантуру. Это состояние мать объясняла просто: сильное переутомление от экзаменов.
      Спала Наташа плохо. Какие только поводы ни выискивала она, чтобы не думать о Николае. Старалась убедить себя, что в жизни ей с ним не по пути, что у него тяжелый характер, что он эгоист, если больше всего на свете любит свою работу... Устав от раздумий, она, как за спасательный круг, хваталась за самый сильный довод: своим упрямством Николай сведет в могилу Елену Прохоровну. "Нет, нет! - твердила про себя Наташа, лежа на диване. - Ни за что в жизни мы не должны быть вместе! Расстаться. Забыть все... и больше никогда не возвращаться к этому!"
      От дум начинала болеть голова. Пыталась заснуть - не спалось. Закрыв глаза, начала считать. Досчитала до ста, перевалила за двести, добралась до пятисот, а сон не приходил... Даже, считая, думала о Николае.
      Чувствуя, что теперь уже не заснуть, Наташа встала, прошла в ванную и умылась холодной водой. Елены Прохоровны дома не было. Она уехала к знакомым на дачу. Старинные стенные часы, еще до войны купленные в комиссионном на Арбате, со звоном пробили три раза. Что-то тоскливое, церковное слышалось в их бое.
      Стоя у распахнутого окна, Наташа загадала: если тополиная пушинка, которая, невесомо и чуть-чуть снижаясь, плыла над клумбой, упадет в цветы, значит, Николай - ее судьба. Если же пушинка упадет за клумбу или ее совсем унесет ветром - значит им суждено расстаться. На несколько секунд пушинка словно замерла в дрожащем мареве, заколебалась, потом набежавший ветерок легко подхватил ее, поднял повыше и погнал от клумбы.
      "Все! Значит, быть этому!" Наташе стало душно. Провожая взглядом пушинку, она вся как-то внутренне обмякла и продолжала недвижимо стоять у окна. Но вот пушинка снова замерла над детской площадкой и, словно передумав, сделала медленный разворот и поплыла назад к цветочной клумбе. Наташа затаила дыхание. "Милая, еще, ну, еще немножко, чуть-чуть левее", - всем своим существом молила она, с силой прижав руки к груди. Пушинка, снизившись, упала на песок рядом с клумбой, у белых астр.
      "Значит, не судьба". - Наташа вздохнула и отошла от окна. А когда через минуту она опять подошла к окну, пушинки на прежнем месте уже не было. Но теперь Наташа подумала, что все это глупо, смешно, суеверно. В том, что она суеверна, Наташа и до того ловила себя не раз, и, поймав, здесь же, мысленно отдавала себя на комсомольский суд, стыдила... Осуждала и все-таки, как только завидит, что дорогу ей намеревается перейти женщина с пустым ведром, она останавливалась ("Пусть впереди пройдут другие!") или почти бегом спешила пересечь дорогу первой.
      - Фу, подумаешь, чепуха какая-то, пушинка! - Наташа раскрыла альбом с фотографиями. Как назло, сразу же наткнулась на карточку, которая ее всегда раздражала: Николай на фигурных коньках, на льду. Красиво изогнувшись, он легко поддерживал свою партнершу в белой меховой юбочке и такой же белой меховой шапочке. Они танцевали вальс. Наташе всегда казалось, что Николай слишком влюбленно смотрит на эту незнакомую ей фигуристку, в повороте головы и в изгибе корпуса которой она уловила сегодня что-то даже вульгарное.
      "Какой упрямый - прошло столько времени и ни разу не позвонил! Ждешь, чтоб я пошла на поклон? Не дождешься! Не у тебя одного характер", - мучительно подумала Наташа, не отрывая глаз от фотографии.
      Подойдя к книжному шкафу, она увидела голубой томик Лермонтова. Эту книгу в прошлом году в день рождения ей подарил Николай. Ленчик тогда преподнес ей дорогой туалетный прибор.