Тяжелое пробуждение

Мат напоминал комковатый теплый студень.

Впрочем, грех жаловаться. Если бы не он, в такое же дерьмо, вероятно, превратился бы и я.

И все одно он был отвратителен.

Подумать только, я проспал двое суток, а то и больше, на голом разлагающемся трупе.

Слава Богу, хоть на мне была кой-какая одежонка. По крайней мере, шорты. Похоже, в том месте, где я прижался к нему спиной, мы срослись. Кожа там зу-• дела со страшной силой. И еще мне казалось, что там кто-то извивается и ползает: по всей видимости, какие-то мерзкие твари попали в качестве начинки в наш бутерброд.

Но будет об этом.

О запахе и говорить не приходится.

В тот миг, когда до меня дошло, где я и что подо мной, я с диким воплем скатился с него.

Когда мы с ним расклеивались, звук был потрясающий. Представьте: вы роняете на кафельный кухонный пол огромную пышущую жаром пиццу, а потом часа через два пытаетесь ее отодрать.

Так вот, получите примерно такой же звук.

Но и это еще не все. Скатываясь с Мата, я прихватил с собой какую-то его частицу. Вернее, не одну: на спину налипли огромные куски мерзкой слизи.

Когда я начал отползать в сторону, меня стошнило. Затем пополз дальше. Удивительно, что я вообще мог двигаться. На фоне общего разбитого состояния я чувствовал себя так, словно пытался добраться до центра колеса смеха. Но я упорно продолжал ползти. Мне хотелось, чтобы между нами было много-много миль.

Но через десять шагов я, вероятно, рухнул.

Так и лежал: без сна, постанывая от мучительной боли.

Когда я в следующий раз поднял голову, было темно. Я сел, прислонившись к какому-то выпуклому камню.

Прямо над головой висела полная луна. Ее бледный свет вычерчивал отвесные стены расселины, освещая большую часть дна. В том числе и Мата.

Моего безмолвного напарника.

Он казался мне тогда почти что старым приятелем.

Давно потерянным дружком, с которым я однажды неплохо провел время, но который за последнее время очень сильно изменился к худшему – особенно по части личной гигиены.

У меня не было ни малейшего понятия, кто бы это мог быть.

Но, поглядывая на его залитый лунным светом труп, я поймал себя на мысли, что мое воображение превратило его в старого старателя. Он стал Уолтером Хьюстоном, а я – Богартом. Нам крупно не повезло – и ему сильнее, чем мне.

– Похоже, не видать нам кроличьей фермы, как своих ушей, Ленни, – посетовал я.

Не из того фильма. И совсем другие герои. Но именно это я и сказал.

– Все мы когда-нибудь превратимся в дерьмо, – вновь обратился я к нему.

Мне захотелось подползти и посмотреть ему в лицо. Как знать, возможно, я узнаю его. А, может, это Кит?

Что если Уэзли и Тельма эксгумировали Кита и приволокли сюда его тело, чтобы ввести нас в заблуждение... Нет.

Мат был слишком велик для Кита. Но и на Эндрю он не был похож. Опять не тот размер. К тому же тело пришлось бы вылавливать с морского дна.

Так кто же он тогда, черт побери? Или она? Мат мог быть и женщиной. В конце концов я ведь никогда не видел тело спереди. Но она не могла быть женщиной из нашей группы – все наши были наверху, когда тело уже лежало здесь.

Но, собственно говоря, и Тельму я там не видел. Это всего лишь мои предположения, что именно она напала на меня сзади.

Впрочем, Мат был слишком крупным для Тельмы, да и формы у него были иные.

В сущности, его фигура вовсе не походила на женскую.

Но это еще не означало, что он не мог быть женщиной. Хотя и Кимберли, и Билли видели его, и обе приняли его за мужчину: а именно за Уэзли. Несмотря на все сомнения насчет его личности, никто из нас ни на секунду не усомнился в принадлежности тела особе мужского пола.

Но чем черт не шутит.

Вряд ли, конечно, Мат превратится в Матильду, но мне стало любопытно.

Узнаю ли я его – или ее?

Но это можно было выяснить лишь единственным путем.

А двигаться мне было в ломоту.

При этом были еще и другие причины, по которым мне не хотелось приглядываться к этому жмурику.

а) От него воняло.

б) Его или ее лицо наверняка было изувечено до неузнаваемости.

в) Он или она притянул или притянула к себе всю крылатую и ползучую мерзость в округе.

г) Если попытаюсь приблизиться, могу описаться от страха.

д) Или снова вырвет.

е) Все перечисленное выше.

Так что я не двигался с места.

Затем прищурился и посмотрел вверх, размышляя о том, что же все-таки случилось.

Очевидно, меня оглушили и сбросили в пропасть. Но что произошло с женщинами?

То, что битву они не выиграли, не вызывало никаких сомнений.

В противном случае я вряд ли проснулся бы на дне пропасти спустя несколько дней и в обществе покойника.

Они бы позаботились обо мне.

“Совсем не обязательно, – возразил я сам себе. – Допустим, они победили, но только после того, как я уже валялся на дне пропасти? Кто-то из них спускается вниз, чтобы осмотреть меня. Например, Кимберли. И она по ошибке принимает меня за мертвого. После чего они уходят и оставляют меня здесь...” Маловероятно.

Кимберли совсем не дура и заметила бы, что я жив. Думая о Кимберли, я вспомнил последний раз, когда видел ее. Тогда она спускалась на веревке в пропасть. Как раз за несколько секунд до нападения Уэзли она исчезла за краем обрыва.

Сейчас ее здесь не было. Я уже проверял. Кроме меня и трупа, на дне не было никого. И все же я вновь обвел взглядом расселину. Никаких следов. Ни Кимберли, ни кого-либо еще.

Кимберли наверняка быстренько взобралась назад по веревке, чтобы принять участие в поединке.

Заранее обреченном на провал.

Как я успел увидеть, Уэзли уже подскакивал к Конни. Вероятно, он снес ей голову одним из своих мачете еще до того, как я долетел до дна. Затем он и Тельма быстро разделались с Билли.

Так что Кимберли, включившейся в схватку с некоторым опозданием, наверняка пришлось иметь дело одной с двумя врагами.

Она сильная и могла победить.

Но если она победила, тогда где она? Почему бросила меня здесь?

“Они мертвы,– подумал я. – Все. Кимберли, Билли и Конни. Мертвы”.

И тогда я чуть не свихнулся. От помешательства меня удержала тонюсенькая ниточка надежды: мне очень хотелось верить, что они все же каким-то образом выиграли этот поединок. Просто решили, что я мертв, вот и оставили здесь. А сами вернулись в лагерь на берег. И, если мне удастся выбраться отсюда, то я наверняка найду их там в целости и невредимости.

Боже? Как все они обрадуются, когда увидят меня!

Но моя радость при этом будет раза в два сильнее.

Мы устроим большой праздник.

Но я понимал, что они мертвы.

Иногда самообман бывает очень полезен. Вот и тогда. Именно он помог мне выбраться из пропасти. Иначе я бы просто умер.

Так вот. Вначале я собрался с силами и встал на ноги. Затем прошелся вокруг, заглядывая в щели и кусты, чтобы окончательно убедиться в том, что Кимберли здесь не было.

Никого не нашел.

Не нашел ни голов, ни других частей тела.

Вообще не нашел ничего, заслуживающего упоминания.

Даже веревки тут не было. После конца битвы кто-то, видимо, вытащил ее наверх. (Зачем оставлять отличную веревку?)

Да и вряд ли бы она мне сильно пригодилась. Я едва стоял на ногах, так что о том, чтобы выкарабкаться из пропасти по веревке, не могло быть и речи.

Но я все же попробовал взобраться по стене без веревки.

К счастью, забраться очень высоко не получилось, потому что я все время падал.

Кажется, раза три.

Затем я решил попытать счастья в открытом конце пропасти.

Там был крутой обрыв.

Пару минут я посвятил изучению обстановки, хотя темнота скрывала почти все, что хотелось бы увидеть. Но я заметил, что верхушки деревьев там, за обрывом, были надо мной. Это очень обнадеживало: я находился где-то ниже этих верхушек.

Возможно, я и не разобьюсь.

Это было единственное, о чем я тогда думал.

И я начал опускаться.

Задержавшись на прямых дрожащих руках, я вспомнил Кимберли, которая останавливалась почти в таком же положении, когда просила меня спасти ее нож.

А что случилось с этим ножом?

Как раз перед тем, как сойти со сцены, я видел его в своей руке.

Не мог я каким-то образом сунуть его в карман шорт?

Только не в задний карман. В этом я был уверен.

На спине мне довелось пролежать достаточно долго, так что я наверняка почувствовал бы его ягодицами. Но, похоже, и в передних карманах его не было. Опасная бритва, зажигалка Эндрю, пластиковый пузырек лосьона Билли и сверток копченой рыбы – все это я чувствовал бедрами, поскольку практически лежал на скале.

Складного армейского ножа там не было. И ничего удивительного.

Но, быть может, нож где-то там, на дне пропасти. Если он оставался у меня в руках, когда я падал вниз...

И я выкарабкался назад, поднялся на ноги и поковылял к месту своего падения.

Где лежал Мат. Или Матильда.

Это показывает, как сильно мне хотелось вернуть себе нож.

Такой хороший нож может стать решающим аргументом.

К тому же с ним были связаны воспоминания.

В общем, нужен он мне был позарез.

Опустившись на колени – примерно в ярде от тела – я выудил из кармана зажигалку Эндрю и чиркнул кремнем. Вспыхнул небольшой копьеобразный язычок пламени.

И в этом дрожащем желтоватом свете я начал шарить по земле. Ползая на коленях, я обогнул участок по периметру, рыская взглядом туда-сюда, но стараясь не глядеть на тело.

Но время от времени взгляд поневоле падал на него.

Со временем привыкаешь ко всему.

Решив отыскать нож во что бы то ни стало, я наконец стал подумывать о том, а не мог ли он попасть куда-нибудь под труп. В прямом смысле попасть под труп он, разумеется, никак не мог, но вполне мог завалиться в какое-нибудь укромное местечко в непосредственной близости.

При обследовании некоторых из них зажигалка была мне плохой помощницей.

Так что мне пришлось в полной темноте просовывать пальцы под подбородок трупа и шарить с обеих сторон шеи, щупать под мышками. Я обыскал все тело: обполз вокруг, ощупав пальцами все те места, где кожа, соприкасаясь с каменистым грунтом, образовывала маломальские пустоты. Затем раздвинул ноги убитого и поискал между ними.

Вот когда я окончательно убедился в том, что это была не женщина.

Но ножа не нашел.

И тогда я перевернул его. (Взялся за гуж, не говори, что не дюж.) Откатывая труп в сторону, я был почти абсолютно уверен, что нож наконец обнаружится.

Самообман.

Конечно же, там его не было.

И, разумеется, я не мог удержаться, чтобы не рассмотреть тело спереди.

Вместо лица – сплошное толченое месиво. Вдобавок огромная рубленая рана в левой части груди.

Как я себе это представляю, Уэзли и Тельма хотели, чтобы труп приняли за Уэзли, но, когда они делали “раз-два дружно” в пропасть, невозможно было предугадать, приземлится ли он лицом вверх или лицом вниз. Поэтому, чтобы перестраховаться, они над ним хорошенечко поработали.

Но все же, кто это? Определенно не Кит и не Эндрю. Где, черт возьми, им удалось раздобыть эту человеческую приманку для своей западни?

Оставив надежду отыскать нож Кимберли, я спрятал зажигалку в карман и вернулся к обрыву. Там осторожно перевалил через край и начал спускаться вниз по голой скале.

Спуск прошел за рекордное время.

Но шею я себе не свернул, даже ничего не сломал. И не потерял сознания. Спустя несколько часов, вскоре после рассвета, я смог снова подняться и идти.

Дорогу назад к лагуне я отыскал без особого труда и вышел к ее южному берегу. Опорожнив карманы шорт на камень, я снял кроссовки и носки – как здорово вновь оказаться босым! – зашел в воду и долго отмывал руки. Затем зачерпнул воды и напился.

Какое наслаждение!

Прохладная и чистая, совсем как в песне. (Собственно говоря, не так чтоб очень прохладная, но все равно изумительного вкуса.)

Напившись вдоволь, я зашел поглубже, чтобы открылась вся лагуна.

Вроде никого.

Тогда я нырнул. Вода подействовала на мою израненную и искусанную кожу словно смягчающий крем. Под водой я стал тереть лицо. Затем плечи, руки, грудь, бока и живот, пытаясь руками соскрести с себя пласты грязи.

После этого снял шорты и попробовал их отмыть. Совершенно чистыми они не стали, но выглядели уже не столь мерзко. Завершив постирушку, я подошел ближе к берегу и бросил шорты на ближайший камень. Затем, не теряя ни минуты, наклонился и прошелся по всем зудящим, болезненным и грязным местам ниже пояса.

Потом поплыл к водопаду и долго стоял под ним. Вода лилась мне на голову и на плечи, сбегала вниз, то расплескиваясь, то заливая меня сплошным потоком, смывая остатки пота, крови и всей той мерзости, оставшейся после Мата на моей спине.

Простоял я там, надо полагать, не менее получаса.

Затем вернулся на южный берег лагуны и вылез из воды. Найдя поблизости огромную каменную плиту с довольно плоской поверхностью, я влез на нее и лег.

И уснул. Если и снились мне какие-либо сны, то я их не помню.

Ближе к вечеру я добрался до нашего пляжа. К тому времени я уже перестал обольщать себя глупыми надеждами. Теперь я точно знал, что женщин там не найду.

Вид у лагеря был такой, словно сюда не ступала нога человека с тех пор, как мы его покинули несколько дней назад.

Костер давно потух.

Но я нашел свой ранец, открыл его и вынул оттуда тетрадь и одну из ручек.

Мой дневник стал теперь моим единственным спутником.

Сев на песок, я скрестил ноги, положил дневник на колени и раскрыл его. Перелистав уже довольно пухлую его часть, я остановился на чистой странице.

Затем написал: “День?.. А кто его знает какой”, перевернул страницу и написал на следующей: “Размышления после возвращения к дневнику”.

Когда тело встретит тело...

Чтобы все это записать, понадобилось чертовски много времени. Вчера утром я начал рассказывать о своей прогулке вверх по ручью прошедшей ночью. И уже почти наполовину закончил рассказ, когда осознал, что все станет гораздо понятнее, если соблюсти хронологический порядок и поведать о том, что случилось с нами на “последнем рубеже”.

Но, видно, не получится у меня краткое изложение. Боюсь, я и не замечу, как пролетит день – и столько еще останется неописанным.

После возвращения на пляж костер я больше не разжигал (чтобы не выдать своего присутствия), так что о том, чтобы писать после заката, не может быть и речи. Пришлось прервать рассказ еще до того, как я слез с Мата.

Этим утром я завершил описание того, что случилось со мной в пропасти, и привел себя назад на берег.

Так что сейчас готов рассказать остальное, что произошло, когда я поднимался вверх по ручью (теперь уже две ночи назад) в поисках женщин. До перерыва и экскурса в недалекое прошлое я успел поведать примерно о половине пути. Но надо коснуться и неприятных вопросов и покончить с ними раз и навсегда. Только после этого я смогу с полным правом отложить в сторону ручку и заняться чем-то другим.

Последний раз вы меня видели над водопадом, рыскавшим голышом по джунглям с опасной бритвой в носке.

Место, где мы встретились с Кимберли, отыскалось без особого труда. Но без ее помощи найти дорогу оттуда к пропасти оказалось не так-то просто. Я даже заблудился. Неоднократно на глаза мне попадались знакомые валуны или деревья – все потому, что я мимо них совсем недавно уже проходил. Стало быть, я петлял кругами.

Но меня это не волновало, потому что я не спешил добраться до этой пропасти. Говоря по правде, мне туда вовсе не хотелось. Но пропасть (вернее, пространство над ней) была именно тем местом, куда мне непременно надо было попасть, так что я продолжал поиски.

И, в конце концов, все-таки попал туда. Робко выглянув из-за скалы, я обвел взглядом поле нашей битвы.

Залитое лунным светом, оно не было усеяно телами.

– Слава Богу, – прошептал я.

И расплакался. Не смог удержаться.

Потому что был совершенно убежден, что вокруг пропасти найду останки своих женщин. Если не всех, то, по крайней мере, одной или двух.

Вот и не совладал с переполнившим меня чувством облегчения.

Облегчение исчезло с последними слезами. Едва я оправился от плача, как ко мне начало возвращаться чувство реальности: отсутствие их тел, будучи само по себе отличным признаком, еще не гарантировало того, что они живы.

Уэзли и Тельма могли убить моих женщин и оттащить их отсюда. А затем зарыть, сжечь, утопить, сбросить с обрыва или унести в какое-нибудь место для своих мерзких игр – да все, что угодно.

Либо они могли увести моих женщин живыми – в качестве пленниц.

Выходя из-за скалы, я подумал, не в очередную ли западню захожу. Ведь, если разобраться, это была вражеская территория, и здесь нам уже устраивали засаду.

Присев на корточки, я вынул из носка бритву и раскрыл ее. Затем медленно стал двигаться к тому месту, где на меня было совершено нападение. С предельной осмотрительностью я подкрадывался к нему, то и дело поворачиваясь, проверяя тыл и фланги и боязливо озираясь вокруг.

Недалеко от края пропасти я нашел жилетку Конни. Последний раз я видел свою подружку именно в ней. Теперь же она валялась в тени под огромным камнем. Зажав рукоятку бритвы в зубах, я присел, поднял жилетку, развернул ее и начал рассматривать. В лунном свете ее полоски тоже выглядели серыми, только другого оттенка.

Следов крови на жилетке вроде не было – еще один хороший признак.

Бросить ее здесь я не мог, но, с другой стороны, не хотелось занимать руки. Оптимальным решением мне показалось надеть ее, что я и сделал.

И сразу же почувствовал себя ближе к Конни. Словно жилетка была живой ее частицей и могла скрасить мое одиночество. (Это многое объясняет в том, почему Кимберли почти не снимала гавайскую рубашку покойного мужа.)

Все еще сидя на корточках, рядом с тем местом, где обнаружил жилетку, я высмотрел и поднял скомканную тряпку. И хотя она была темна от запекшейся крови, меня это ничуть не встревожило. Она была похожа на кусок старой тенниски, которую использовали для перевязки Конни. Видно, она потеряла ее вместе с жилеткой.

Выбросив окровавленную тряпку, я вынул из зубов бритву, встал и продолжил поиски.

С жуткой опасной бритвой и совершенно голый, если не считать жилетки и одного носка, я, вероятно, смахивал той ночью на обезумевшего маньяка. Не иначе, свихнувшийся Крузо. Или Суини Тодд, потерпевший кораблекрушение.

Но, как бы там ни было, я продолжал прочесывать поле брани.

Топор и веревка бесследно исчезли. Наши самодельные копья и томагавки тоже не удалось обнаружить.

Складной армейский нож как в воду канул. Нож я искал с особой тщательностью: не только обошел взад-вперед весь участок, разбив его на мелкие секторы, но и облазил на четвереньках место, где я последний раз держал его, и все вокруг.

Ножа там не оказалось. Создавалось впечатление, что кроме жилетки и повязки ничего не оставили. Видимо, кто-то унес все остальное (в том числе и женщин?).

Но и крови на земле я не нашел. Что укрепило мою веру в лучшее. Ведь примени Уэзли свои мачете, кровопролитие было бы неизбежно. Даже по прошествии нескольких дней и несмотря на темноту, его следы просто нельзя было бы не заметить.

А может быть, кто-то позаботился о генеральной уборке?

И я представил себе Тельму на коленях, с ведром и тряпкой. Смешно.

В других обстоятельствах кровавые улики можно было бы присыпать листьями или землей. Но только не здесь. Не на голых скалах, преобладавших в этой местности.

Если бы была пролита кровь, хоть что-то я должен был обнаружить.

А это означало, что на этом поле битвы никого не порубили, не изрезали и не закололи до смерти.

Перед уходом я подполз к краю пропасти и заглянул вниз.

Кроме Мата, на дне никого не было.

И он, кажется, лежал на спине в той позе, в которой я его оставил.

Лежал и глядел на меня.

Нет, смотреть на меня он не мог: у него не осталось глаз. Еще там, внизу, уже когда он был перевернут, я взглянул на его лицо. Крошево: сплюснутый нос, раздробленные скулы и челюсти. А вместо глаз – жуткие небольшие кратеры.

Но возникло ощущение, что он пристально смотрит на меня. Даже мурашки поползли по коже.

А что если он сейчас встанет и начнет карабкаться вверх.

Идиотская мысль, но она пришла мне в голову.

И внутри у меня все похолодело.

Едва удостоверившись, что в пропасть не было сброшено ничего нового, я начал отползать от ее края.

Бросив прощальный взгляд на наш “последний рубеж”, я заторопился прочь.

Какое-то время мысли о Мате не выходили у меня из головы. Там внизу мы почти побратались с ним, пока я лежал верхом на нем. Но теперь мне почему-то показалось, что он ненавидит меня. Может, из-за того, что я сбежал и бросил его на произвол судьбы?

И я мысленно представил себе, как его изувеченный гниющий труп карабкается по стене расселины, чтобы свести со мной счеты.

Глупо. Но сами знаете, как это бывает. Засядет в башке какая-нибудь жуткая херовина, и попробуй от нее избавиться.

В спешке я вновь сбился с пути и какое-то время ходил кругами. Мне уже стало казаться, что за следующим поворотом я наткнусь на Мата. Но этого не произошло, и я наконец вышел к ручью.

К тому времени я был убежден, что стряхнул его с хвоста. (Знаю, что это чушь. Навеянная страхом. Ну что ж, можете меня осуждать.)