– Прямо роман! – бормочет себе под нос. – «Смотри лист дела»… Посмотрим… – прижав локтем страницу, он отыскивает в следующей папке нужное место и снова читает. – Батюшки, и вы здесь, юный Рокотов? Сколько лет, сколько зим… – Томин усмехается, что-то вспоми­ная. – Ага, вот наконец и Бардин!

Утро. В контору стекаются служащие – среди них и те, что нам уже знакомы; с перешептыванием оглядываются они на Знаменского, стоящего неподалеку от подъезда. Подходит поздороваться с Пал Палычем управляющий, что-то выслушивает и согласно кивает. Наконец появля­ется тот, кого ждет Знаменский, – Климов, ничем не примечательный человек с лицом, сумрачным то ли от природы, то ли от невеселого сейчас настроения. Он останавливается, когда Знаменский спрашивает его: «Вы Климов?» – и еще больше мрачнеет.

– Наверно, из милиции?

– Да. В прошлый раз я вас не застал.

Климов разговаривает со Знаменским грубовато, от­вернувшись в сторону:

– Жил хороший парень, кого трогал? Чем нормально похоронить да пожалеть… на пяти этажах работу побро­сали. Толкутся, роятся, плетут ахинею. Двадцать тыщ! Завтра до миллиона дойдут! А-а! – Климов в сердцах машет рукой. – Бабка моя, темная, правильно говорила: о покойнике плохо нельзя. А вы на покойника уголовное дело!..

– Отвели немного душу? – спрашивает Знаменский замолчавшего собеседника. – Еще несколько вопросов. Артамонов брал у вас в долг?

– Ну кого это касается? Давно прошедшие времена.

– А говорят, вы ему недавно заем обещали.

– Если двадцать тыщ ищете, то ошиблись карма­ном! – угрюмо усмехается Климов.

– Дружба между вами слегка пошатнулась? Или тоже пустой слух?

– Ну раньше вдвоем подрабатывали, в новых домах двери обивали. Понятно, общие интересы. Потом Толька откололся, – в голосе Климова проскальзывает нотка то ли обиды, то ли неодобрения.

– Я чувствую, он вас подвел?

– А! – отмахивается Климов.

…Однако обида всплывает, и на месте Знаменского видится ему Артамонов, слышится обрывок разговора:

– Обрыдло на чужие двери жизнь тратить!

– Толька! Мы же целому подъезду обещали сделать до холодов! – возмутился Климов. – С первого этажа зада­ток взяли – забыл?

– Я понимаю, Сеня, ты извини. Задаток я, конечно, верну, а дальше ты уж как-нибудь один. Я – шабаш! Галке не говори, ладно? Иногда охота бесконтрольный вечерок… – Он глянул на Климова повеселевшими, шальными глазами:

– Понимаешь, жизнь зовет!..

Вопрос Пал Палыча выводит Климова из задумчи­вости:

– Говорят, Артамонов последние месяцы переме­нился?

– В чем?

– Вам виднее. Что-нибудь замечали?

Климов старается отвлечься, блуждая взглядом по сторонам.

…Еще одна, более поздняя сценка встает в потрево­женной памяти: они оказались рядом у прилавка магази­на накануне Восьмого марта. Артамонов покупал духи.

– Два по пять пятнадцать и вон те – в коробке. – Он указал на стеллаж поверх головы продавщицы.

– Восемьдесят рублей! – отрезала та: надоело уже отпугивать покупателей ценой.

– То, что нужно! Заверните отдельно.

– Богато живешь! – сказал из-за спины Артамонова Климов.

– Ты тоже тут?..

– Тоже.

– Это я Галке… – безнадежно соврал Артамонов про восьмидесятирублевый флакон. И вдруг ошарашил при­ятеля: – Хочешь, твоей такой же куплю?..

– Так что перемены? – спрашивает Знаменский, не дождавшись ответа. – Вы ведь что-то вспомнили?

– Нет. И ничего я такого не замечал!

У Томина тоже начало нового рабочего дня. При входе его в кабинет уже заливается телефон.

– Кто?.. – спрашивает Томин в трубку. – Привет. Давай. – Он выслушивает доклад, вставляя короткие замечания, удивленные, одобрительные или сердитые:

– Да ну?.. Нет, отставить!.. Ладно, учту… Невозмож­но – не бывает, бывает – неохота… Вот это спасибо… Так-так… Собачка мужского пола или женского? То есть как – не разберешь? Ногу задирает?.. Нет, это не лишнее. Уточни кличку. Более того – узнай, не было ли щенят. А если были, еще более того – выясни, куда их дели!.. Да?.. Вот как? Тогда давайте сюда, покажете.

В успехе Томина, кроме собственных его «сыщицких» талантов, немалую роль играет умение мобилизовать и верно нацелить своих сотрудников.

Оживленный Томин догоняет Кибрит в коридоре.

– Зинаида, пошли, кой-что расскажу. Есть время?

И вот вся троица в сборе у Знаменского.

– Года полтора назад Артамонов внезапно перестал нуждаться в приработке, – говорит Пал Палыч. – Тут список адресов, где они обивали двери.

– Не случалось ли квартирных краж? – с полуслова понимает Томин. – Ладно, а как тебе Климов?

– Неприязнь к органам, сожаление об Артамонове. Но, я бы сказал, не в размере шестидесяти двух тысяч.

– Не торопись с выводами! У Климова имеется сосед и с младенческих лет дружок – Муромский. Год назад его арестовали. В области тогда очистили кассы двух универ­магов. Очень запутанное было дело, Муромского взяли по подозрению, потом освободили за недоказанностью, кого-то посадили. Но половину денег не нашли!

– Ну и что? – скептически спрашивает Кибрит.

– Пока ничего. Я ищу вокруг погибшего «бродячие деньги». Как к нему попали – уже следующий этап… Климова тебе подсунул этот шурин-деверь? – обращает­ся Томин к Пал Палычу.

– Он. Тоже что-нибудь?

– Весьма. В прошлом крупный валютчик. Осужден с конфискацией имущества. Но гарантии, что конфиско­вали все, разумеется, нет. Освободился он условно-дос­рочно, работает и прочее. Но опять же не дам гаран­тии, что ничем не балуется. Это вам второй «выход на деньги». Дальше. Выход номер три. И снова через Бар­дина! Недавно его одноделец, тоже бывший валютчик, в своем кругу именуемый Мишель, погорел с хищени­ями на хладокомбинате. Как человек аморальный, от следствия он скрылся и пребывает в розыске. Кубышку успел прихватить с собой. Есть предположение, что да­леко Мишель не побежал, а снял где-то дачу и отси­живается на природе. Причем – прошу отметить – Бардин Антон Петрович, то бишь – А. П. Правда, А. П. у меня широкий ассортимент: и Александр Павлович есть, и Алексей Прокопыч, и даже Анна Платоновна. Но возвращаюсь к Бардину. Сейчас некий Кумоняк рассказывает, будто Мишеля пригрозили продать и со­рвали сто тысяч отступного. Сто, думаю, преувеличе­но, а шестьдесят две…

Знаменский молча делает пометки, но Кибрит не выдерживает.

– Шурик, я совершенно запуталась!

– Ну? В трех соснах! – Томин коротко растолковыва­ет: – Погиб Артамонов. Шурин Артамонова…

– Бардин, бывший валютчик, это я усвоила. Но ка­кой Кумоняк?

– Это не важно. Важно, что у Антона Бардина старый знакомый в бегах и кто-то его «раскулачил».

– Саша полагает, что Бардин с Артамоновым заод­но, – вставляет Знаменский. – Свободный полет мысли.

– Чем я выгодно отличаюсь от тебя, – парирует Томин.

– Извини, Шурик, хоть ты и старший инспектор – снимаю шляпу, – но иногда рассказываешь вещи, о ко­торых, по-моему, просто нереально знать!

– Почему, Зинуля? Ну, представь, что у короля треф украли корону. Созываем узкое совещание. Здесь те, кто разбирается в жизни короля треф и его дамы. Здесь те, кому ясна конъюнктура в торговле коронами. – Он пока­зывает то на одну, то на другую сторону стола. – Стоит их свести – и готов ответ: корону стащила шестерка пик, загнала ее бубновому тузу, а платил за все червонный валет. Объяснил?

– Лучше некуда! – смеется Кибрит и встает, собира­ясь уходить. – Пора за микроскоп.

– Паша, не наблюдаю аплодисментов! – Томин тоже поднимается. – Я тебе притащил гору информации…

– Твоя информация касается разового мероприя­тия, – говорит Знаменский, с сомнением качая голо­вой. – А у Артамонова, по-моему, появилось какое-то занятие. Более-менее регулярное.

– Ладно-ладно, поглядим. Сгоняю в район проис­шествия: может, кто приметил старенький голубой «Москвич».

– Почему старенький «Москвич», а не новую «Вол­гу»? – останавливается Кибрит.

– Зинаида, какая «Волга»?

– Серая, двадцатьчетверка.

– Паша, на чем ездил Артамонов?

– Естественно, на «Москвиче». А разбился… Зина?

– По-твоему, я не отличу «Волгу» от «Москвича»?

– Еще и чужая машина! – ахает Томин.

– О чем вы? Документы на его имя. Сама акт подпи­сывала.

– Да что ж ты нам-то не сказала?! Общеизвестно, что у Артамонова допотопный «Москвич», который он со­брал по частям своими руками!

– Вы говорили «машина», и я говорила «машина»…

– Ну, сыщики! – веселится Томин. – Ну, пинкерто­ны! Все-то мы знаем!

– И про Мишеля, и про какого-то Кумоняку, – под­девает Знаменский. – А такой факт, на самой поверхно­сти – эх!.. – Пал Палыч крутит головой. – Побеспокоим семейство, – берется он за телефон. – Не отвечают… – Набирает другой номер: – Будьте добры Антона Петро­вича Бардина… Прошу прощенья, – кладет трубку. – На похоронах.

Высокий и тощий, философски настроенный сто­рож ведет Знаменского по территории кооперативных гаражей.

– Все, бывало, шуткой: сообщите, мол, дедушка, когда сто лет стукнет, «Чайку» вам подарю… – Он отпи­рает гараж запасным ключом, и Знаменский видит гор­батенький «москвичок» четыреста первой модели, но аккуратный и очень ухоженный.

Сторож пробирается в угол, где странно притулился зеркальный шкаф, и подзывает Пал Палыча. В шкафу обнаруживается целый набор носильных вещей: кожаное пальто с меховым воротником и шапка, три костюма, рубашки в нераспечатанных полиэтиленовых пакетах, гал­стуки и даже перчатки, а внизу несколько пар хорошей обуви. Теснятся какие-то свертки, торчат горлышки бу­тылок с иностранными наклейками.

– Полный гардероб, – поясняет старик. – На разные сезоны. Прикатит, все переменит – и до свидания…

Сторож вспоминает, а мы видим, как Артамонов подъезжает к гаражу на «Москвиче» и выводит «Волгу», а «Москвича» ставит на ее место, оглядывая его при этом бережно и любовно: где-то протрет тряпочкой, поправит коврик на сиденье, готов, что называется, пушинки сдувать.

На приборной доске «Москвича» красуется фотогра­фия: голова крутолобой, длинноухой собаки с умными глазами.

Артамонов привычно переодевается. Скидывает скуч­ный свитерок и поношенные ботинки, прихорашивается перед зеркалом и превращается в этакого состоятельного молодого пижона.

Небрежно с маху хлопнув дверцей, он трогает «Вол­гу» и выезжает на улицу, помахав сторожу на прощанье…

– Вот таким манером, – говорит старик. – А когда вернется, то все, значит, в обратном порядке.

– Вас это не удивляло?

– И-и, товарищ дорогой! Тут ноги протянешь, если на все удивляться, что удивления достойно!

Они беседуют в дверях гаража, и старик оглядывается на «москвичек».

– Та у него была парадная, а этот для души, – глубо­комысленно изрекает он. – На этом он бы нипочем не расшибся.

– Конечно, скорость другая, – поддакивает Пал Палыч.

– Нет. Тут глубже. Психология!

Вдоль тихой улицы пожилой мужчина с желчным лицом прогуливает коренастую, с гротескно длинными ушами собаку, точный портрет которой украшал прибор­ную доску артамоновской машины.

С видом гуляющего появляется Томин.

– Какая миленькая собачка!! – восхищается он. – Умная?

Мужчине Томин не очень нравится. Но так как к собаковладельцам на улице чаще обращаются с бранью, чем с комплиментами, он отвечает вежливо:

– Своя собака всегда умная.

– Она какой же породы?

– Редкой. Бассет.

– А как ее зовут?

– Абигайль. Аба. – И, свистнув собаку, собирается уходить.

Томин заступает ему дорогу.

– Какое совпадение – я, кажется, знаком с ее ма­тушкой! Ту зовут Фанта, и они очень похожи, очень. Но, пожалуй, мамаша попроще, вы не находите?

– Молодой человек, что вас так занимает: я? моя собака? ее происхождение?

– Ну вот, рассердились. Я надеялся – позовете чай пить, и мы бы уютно побеседовали.

– О чем, черт возьми?

– Обо всем, что меня занимает, Алексей Прокопыч, – уже серьезно говорит Томин.

– А-а… – догадывается мужчина и переходит на иро­нический тон. – Билеты в оперу распространял опер­уполномоченный.

– Инспектор. Терминология меняется. Так будем чай пить?

А в кабинете Знаменского впервые появляется жена Артамонова.

– Товарищ следователь!.. – произносит она и, задох­нувшись, останавливается у стола.

– Вам будет проще по имени-отчеству: Пал Палыч.

– Пал Палыч, – повторяет Артамонова, чтобы за­помнить.

– Садитесь сюда. Бояться меня не надо.

– Я не боюсь, но я очень волнуюсь! – Она приса­живается на край дивана, Знаменский – спиной к столу, так что беседа ведется как бы в неофициальной обстановке.

– Я пришла вам рассказать, что сегодня случилось. Это очень важно!

– Слушаю.

Пал Палыч не может не сочувствовать женщине, похоронившей мужа. Но пока он отнюдь не убежден в ее искренности и чистоте побуждений, и в голосе его сдер­жанность.

– Сказали, что нужно взять Толины вещи. Сестра пошла и принесла… совершенно чужие вещи, Пал Па­лыч! Какой-то плащ, шляпу, ботинки. Говорят, все это было в машине, но это не его!

Знаменский, знающий, что хранилось в зеркальном шкафу, не воспринимает новость как сенсацию.

– Вы мне не верите? – поражается Артамонова. – Я говорю правду!

– Вполне возможно, Галина Степановна. Вы бывали в гараже?

– Зачем? – Артамоновой кажется, что ее просто от­влекают от темы. – Как вы равнодушно приняли… Я думала поразить вас, и вы сделаете вывод, что…

– Что в машине ехал кто-то еще? И бумажник и деньги этого кого-то?

– Да-да!

– А чемодан вы видели? – Пал Палыч достает чемо­дан, где лежали деньги.

– Нет.

Знаменский убирает чемодан.

– Он тоже был в машине.

– О… все чужое!.. Куда же делся тот человек? Вы знаете?

– Предусмотрительно покинул машину до аварии. И оставил на память ботинки и чемодан денег.

Артамонова беспомощно смотрит на Пал Палыча.

– Это непохоже на правду, да?

– Не очень. Проще поверить, что ваш муж все нашел.

Знаменский приглядывается к ней испытующе: про­веряет реакцию на россказни сестры.

– Нет… – горько отказывается женщина. – Это Аля мне в утешение… извините ее.

Звонит телефон.

– Простите, вы заняты, – говорит Артамонова, вста­вая. – Я отнимаю время.

– Мое время целиком посвящено делу вашего мужа.

– Боже мой, если б я могла помочь! – со стоном восклицает Артамонова. – Я бы все на свете отдала, чтобы смыть позорное подозрение! Я живу в стыде и кошмаре…

Она снова опускается на диван и закрывает лицо. Сегодня в ней нет той чопорности и манеры поминутно оскорбляться, как при первой беседе в конторе. Но ка­кая-то если не театральность, то чрезмерность в выраже­нии чувств продолжает отталкивать Пал Палыча.

– Слезами не поможешь, Галина Степановна, – дежурно говорит он, выдержав короткую паузу.

Артамонова отнимает руки от лица и сжимает виски.

– О, я не плачу. Плакать легко! Разве я могу себе позволить… Если б он просто погиб – это можно понять… хотя Толя в совершенстве владел машиной… но смерть не разбирает… Проклятые, проклятые деньги! Любая смерть лучше, чем бесчестье!

– Галина Степановна, услыхав про деньги, вы сразу сказали «чужие». О ком вы подумали?

Женщина молчит, потупясь…

Перед мысленным ее взором возникает эпизод из прошлого. Она держит двумя пальцами пачку купюр – на отлете, со страхом и гадливостью.

– Толя, я чистила твою куртку, и вот выпало…

Артамонов, смотревший по телевизору футбольный матч, оглянулся, пережил мгновение паники, затем про­тянул с почти натуральной беспечностью:

– А-а… это не мои, Галочка. Один тут просил достать запчасти.

– Поклянись, что Антон ни при чем!

– Антон? Клянусь, чем хочешь!

– Прости, Толя. Я вдруг подумала… Прости…

Артамонова поднимает глаза на Пал Палыча.

– Умоляю, избавьте меня от этого вопроса! Я не могу.

Томин тем временем беседует с Алексеем Прокопычем, сидя в скверике. Старик держится обходительно и улыбчиво, припрятав свое раздражение.

– Вашей собачке, по-моему, год или около того? – говорит Томин.

– Около того.

– Значит, из конторы по починке времени вы три года как уволились. Но с Артамоновым поддерживали контакты?

– Ах, инспектор, собачка довольно маленькая, вер­но? До слона каких размеров и какого назначения вы намерены ее раздуть?

– Просто интересно, почему вдруг вам подарок. Ны­нешним сослуживцам Артамонов щенка редкой породы не предлагал.

Щепкин постукивает ногтем по стеклу часов.

– Пятьдесят минут, инспектор. А вы как-то все не можете толком сформулировать, что же вас интересует.

– Масса вещей.

– Это заметно.

– В частности, вы.

– Помилуйте – чем?

– Очень хотелось бы услышать, что вы в действи­тельности знаете об Артамонове. О его «Волге». О чемо­данчике.

– Моя Аба сказала бы: хотеть косточку и иметь косточ­ку – далеко не одно и то же! Шучу-шучу, инспектор, по-стариковски. Сам крайне заинтригован. Анатолий ведь был такой добрый и примерный юноша: не пил, не курил…

– Не ухаживал за женщинами?

Щепкин остро взглядывает на Томина.

– Сорок шестой размер. Третий рост, – многозначи­тельно подсказывает инспектор.

– А вас и это интересует? – спрашивает Щепкин, коротко помолчав. – Ах, инспектор, инспектор! Если б вы сразу заговорили о женщинах, а не морочили голову собаками, я бы… Надеюсь, Анатолий простит, что я вас познакомлю с его пассией. Это за городом, по Калужскому шоссе… Ну да, разумеется, от нее он и ехал, когда по­гиб, – подтверждает он, уловив движение собеседника.

Расставшись с Щепкиным, Томин направился в лабо­раторию к Кибрит.

– Будь другом, дай чего-нибудь от головы!

– Цитрамон или анальгин? – спрашивает Кибрит, роясь в ящике.

– Шут его знает, что дашь.

– Для верности глотай обе. Стоп, тут не вода! – зас­лоняет она стакан на столе.

Томин запивает таблетки из графина.

– Кто это тебя допек?

– Один А. П., чтоб его! Чую, надо ухватить, а ухва­тить не за что. – Набирает внутренний телефон, слышат­ся длинные гудки. – Куда-то Паша исчез.

– По-моему, у Скопина.

– Уже на ковер? Эх, работа-работенка!.. А я, между прочим, собираюсь к одной даме легкомысленного пове­дения.

– Пожелать успеха?

– Служебного, Зинаида, служебного! Если старичок не надул, привезу вам пассию Артамонова! Скажи Паше, чтоб дождался, ладно?

Скопин – генерал-майор, начальник Знаменского, – отнюдь не собирался распекать его.

– Вот такой был серьезный разговор, Пал Палыч, – резюмирует он. – И я рекомендовал вас. Пойдете в на­чальники?

– Очень ценю доверие, Вадим Александрович… – смущенно произносит Знаменский и умолкает.

– Ну-ну, без реверансов. Да? Нет?

– Честно говоря, не тянет… Привык сам вести след­ствие. Люблю докапываться до причин, искать ходы… словом, люблю свою работу, Вадим Александрович. Дру­гой просто не мыслю.

– Кого же предложите вы?

– Да хоть Зыкова!

– Надо понимать, что Зыков работы не любит? По­этому пусть командует? – Скопин усмехается, подловив Пал Палыча. – Предвидел, что будете отпихиваться. Сам когда-то отпихивался… Ладно, к этому вопросу мы еще вернемся. Теперь что касается истории Артамонова…

– Да?

Скопин достает папку из сейфа.

– Я прочел все, что вы сделали. Версий много, но не видно главной фигуры. Артамонов не тянет на самостоя­тельного дельца, согласны?

– Согласен.

Скопин раскрывает папку на месте, заложенном ли­нейкой, заглядывает в чьи-то показания:

– Напрасно вы откладываете прямое объяснение с Артамоновой. Как-нибудь переживет. Может быть, откро­ется причина двойной жизни ее мужа, и тогда разные половинки сойдутся…

Тихий, утопающий в садах загородный поселок. Непо­далеку слышен шум шоссе.

Томин приближается к небольшому чистенькому домику.

Следом подползает и останавливается машина с тем же шофером, который возил Томина с Знаменским в контору. Пока шофер разминается, а затем пристраивает­ся с книгой на солнышке, Томин успевает войти и представиться.

Мы застаем его и хозяйку в провинциально-уютной комнате «смешанного» назначения: тут и буфет с посу­дой, и трельяж, уставленный парфюмерией, и телевизор под кружевной салфеткой. По стенам развешаны кашпо с незатейливыми растениями и много чеканки, что броса­ется в глаза.

С тахты таращится собака – копия Абы и Фанты.

Хозяйка дома, Снежкова, молода и хороша собой, но с налетом вульгарности. Привычка разыгрывать секс-бомбу поселкового масштаба помогает ей сейчас не те­ряться в присутствии нежданного и неприятного для нее гостя.

– Симпатичный мальчик, жаль, не знакома, – гово­рит она, возвращая Томину фотографию Артамонова. – Это с вами кто-то пошутил. Надо же, в какую даль зазря проездили!

– Совсем уж зазря?

– Ну если в ином смысле… Такого интересного муж­чину грех всухую отпускать.

– Филя, ты тоже не припомнишь?

Томин протягивает фотографию собаке, та ее равно­душно обнюхивает.

– Неблагодарное животное! Это хозяин твоей мама­ши. Соседка – та сразу узнала, – обращается он к Снеж­ковой.

– Ой, да она рада-радешенька наклепать! Со зла, что я вон, – оглаживает стройные бедра, – а она – во! – показывает руками нечто бочкообразное. – И на работу мою завидует, да к тому ж Филя кур у ней гоняет.

– А вы где работаете?

– Преподаю на курсах кройки и шитья.

– Обидно, если ехал зря… Придется показать еще одну картинку.

Снежкова беспечно взглядывает и хватается за сердце.

– Толя!.. О-о-ой…

Услышав из раскрытого окна рыдания, толстая сосед­ка вылезла на крыльцо полюбопытствовать.

Томин вышел из дома, сел рядом с шофером.

– Минут через пятнадцать надо ехать, – угрюмо го­ворит он.

На Петровке Снежкова уже не «вамп», а напуганная и страдающая женщина. Выплакаться не дали, ничего тол­ком не объяснили…

– Не пойму, зачем вы сначала все отрицали, Таисия Николаевна, – говорит Знаменский.

– А если жена подослала? – она делает жест в сторо­ну Томина.

Тот сидит в уголке с видом человека, который больше ни во что не вмешивается.

– Ну-у, частных сыщиков у нас нет… Вы давно встре­чаетесь с Артамоновым?

– Год два месяца.

– Кто-нибудь «сосватал»?

– Нет, голоснула на шоссе, Толя подвез, ну и…

– Ясно. Скажите, что вам известно о его работе?

– О работе?.. – Женщина пожимает плечами.

– Скрывал?

– Кажется, по линии часов что-то… Управляю, гово­рит, ходом времени. Захочу – назад пущу. Хохмил.

– А какие-нибудь побочные занятия? Приработки?

– Я ему не благоверная. Не отчитывался.

– С неблаговерными порой откровенней, Таисия Ни­колаевна.

Снежкова молчит и опять нервно пожимает плечами.

– Ну, хорошо, вернемся к дню гибели Артамонова. Пожалуйста.

– А чего еще рассказывать? – подрагивает она губа­ми. – Побыл-то всего ничего. В четыре уже позвонил домой и засобирался.

– У вас городской телефон?

– Через восьмерку.

– Артамонов с женой разговаривал?

– Нет, не с женой… Он ее сестре звонил.

– О чем?

– Не хотел к теще идти… А эта Аля разоралась, он и поехал…

Чувствуя близкие слезы, Пал Палыч переглядывается с Томиным, тот выходит в коридор. Дергает одну дверь, другую, бормочет с досадой:

– Разбежались!

В криминалистической лаборатории Кибрит тоже стя­гивает халат – собирается домой. Звонит телефон.

– Да… – снимает она трубку. – Валерьянки нет, Шурик. С вами сегодня хоть аптечку заводи!.. Хорошо, попробую что-нибудь найти.

За прошедшие минуты в тоне Снежковой появилась истерическая агрессивность.

– Это мое совершенно личное дело! – заявляет она Знаменскому.

– Таисия Николаевна, я спросил лишь о характере ваших отношений.

– А чего спрашивать?! Чего вы от меня добиваетесь?! Сами не понимаете, какие бывают отношения, если от жены гуляют? Я про это с мужчиной говорить не могу!! Вообще лучше ничего не говорить! – Снежкова утыкает­ся лицом в ладони и бурно плачет.

За ее спиной отворяется дверь, входят Кибрит и Томин. Пал Палыч жестами просит Кибрит побыть со Снежковой, успокоить ее.

– Я вас позову, – шепчет Кибрит.

Мужчины выходят.

Когда Снежкова отнимает руки от лица, она видит на месте Знаменского женщину.

– Вы тоже следователь?

– Нет, я эксперт. Но случайно в курсе: меня посыла­ли на место аварии для осмотра.

– Ой… Вы Толю видели?

– Да.

– Он… сильно мучился?

– Нет, по счастью. Все случилось мгновенно… И лицо совсем не пострадало. Он, наверно, даже испугаться не успел.

– Когда сюда ехали, видели этот поворот. Толя столько ездил, даже поддатый… Он с закрытыми глазами мог! И вдруг… Судьба, что ли?..

– Да, странно… Как вас зовут?

– Тася. А вас?

– Зина, – с едва уловимой заминкой отвечает Киб­рит, решив не разрушать возникшего к ней доверия Снежковой.

– Замужем?

– Замужем.

– И как у вас? – нащупывает Снежкова почву для общения.

– Ну… всяко бывает… – Кибрит предлагает собесед­нице почувствовать себя на равной ноге. – Вы его люби­ли, Тася?

– Это трудно сказать… Наверное, любила, если реву… А другой раз глаза бы не глядели…

Вздыхая и сморкаясь, она начинает изливать душу.

– Знаете, сперва он мне до того понравился, совер­шенно удивительно! Чего-нибудь сделает и покраснеет, представляете? Игорька привозил. С рук у меня не слезал, такой ребенок ласковый. Теперь вырастет – забудет… Мать, Галина эта, раз его наказала, а он ей: Тася, говорит, лучше… А потом… Даже не знаю, как расска­зать… Что-то ему вступило – не угодишь… Разврата захо­телось, – почти шепчет Снежкова. – Представляете? А что я такое могу? Я ж не какая-нибудь! Уличная я, что ли?.. Если, говорит, все обыкновенно, то я и в законном браке имею, а ты научи меня прожигать жизнь. Вы пони­маете? Нет, вы не подумайте, Зина, он был хороший. Если за ним что подозревают – это неправда! Толя был очень хороший. Попроси – все отдаст. Честно. Такие подарки дарил! А недавно вдруг мебель привез. Я даже подумала, может, имею перспективу. Не к жене привез – ко мне. Дом обставляет… Господи, как его угораздило на том повороте?!

Во время разговора Знаменский и Томин топчутся в коридоре. Из кабинета появляется Кибрит, кивает Пал Палычу: можешь допрашивать.

Знаменский уходит к себе.

– Я сейчас, Паша, – говорит Томин. – Что ска­жешь? – спрашивает он у Кибрит.

– Ничего.

– За двадцать минут ничего?

– Шурик, тайна исповеди!..

Снежкова успокоилась и стала словоохотливей. Уви­дев на столе чемодан, она с грустью говорит:

– Толя часто с ним ездил, служебные документы носил.

– Вы их видели?

– Зачем мне их смотреть?

– Таисия Николаевна, женщины ведь наблюда­тельны.

– Ну?

– Как вам кажется, Артамонов приезжал прямиком из города? Или заворачивая еще куда-то в округе?

– Трудно сказать, – отвечает Снежкова после разду­мья. – Но чего ему в округе делать?

– А часто он звонил от вас? На службу или друзьям?

– Нет, только жене: «Галочка, задержусь, работаю с Климовым». Я после шутила: приезжай, говорю, работать с Климовым, я соскучилась.

Знаменский с досадой убирает в сторону чемо­дан, вошедший Томин понимает, что допрос почти бесплоден.

– Вам не случалось бывать у знакомых Артамонова или принимать их у себя?

– Привозил одного старика как-то. Не помню, как зовут.

– Плешивый и носатый? – полувопросительно встав­ляет Томин, имея в виду владельца Абы.

– Да. И еще Антона. Это уже весной. Друг его. Тоже знаете?

Пал Палыч и Томин оживляются при имени Антон.

– Пожалуйста, все, что припомните.

– Ну, Толя заранее сказал, что будет гость, и давай, мол, постарайся встретить на высшем уровне. Хорошо, у соседки свинья опоросилась. Пришлось кланяться. Сдела­ла я молочного поросенка заливного, пальчики обли­жешь. Парад, конечно, навела…

Воспоминание относится к разряду приятных, и Снежкова погружается в него с удовольствием.

…За празднично накрытым столом сидят Артамонов и Бардин. Звучит музыка. Прифранченная хозяйка играет глазами и мечется между кухней и гостями. Бардин холод­новато любезен, его забавляют старания Артамонова про­извести впечатление.

– Как тебе Тася?

Бардин улыбается Снежковой, та, прервав хлопоты, ждет оценки.

– Красивая женщина, хорошая хозяйка. Чего еще желать?

– Благодарю за комплимент, – воркует Снежкова. Бардин представляется ей весьма привлекательным муж­чиной.

– Валяй, соблазняй его, валяй! – смеется Артамонов и подталкивает ее к шурину.

– Попозже, – обещает Снежкова.

– Сначала гарнитур посмотрим, – решает Арта­монов.

Хозяйка отпирает им комнату, загроможденную до­рогим кабинетным гарнитуром. Мебель просто составлена сюда, книжный шкаф без книг, письменный стол без единой бумажки.

Артамонов с победоносной ухмылкой плюхается в кресло.