Было уже одиннадцать вечера, когда Сергей, Дмитриев и Чизаев, в зеленой, видавшей виды девятке, подъехали к большому дому на Садовом, где был прописан Мефодий Кириллович Баркин.
      – Смотри, – вдруг сказал Сергей.
      У освещенного подъезда стоял ореховый «Вольво» с рыбкой, подвешенной к зеркальцу заднего вида. В эту минуту дверь в подъезде открылась, и из нее вышли два молодых человека в плащах. Тот, кто повыше, нес в руке мусорное ведро. Сергей узнал Сазана и банкира.
      Сазан открыл дверцу машины, и Александр сел на правое переднее сиденье. Сазан открыл багажник, достал оттуда канистру в большом пластиковом пакете, вытащил канистру из пакета и положил обратно в багажник. Затем он высыпал в пакет мусорное ведро, и пакет тоже отправился в багажник. Сазан взял пустое ведро и пошел наверх.
      Все время, пока Сазана не было, Александр сидел в машине, откинувшись на подголовник. Он был похож на ребенка, которого поставили в угол и который боится оттуда без спросу выйти.
      Сазан вышел из освещенного подъезда уже без ведра, сел в машину и завел мотор. Сергей поглядел на четвертый этаж: за кисейными занавесками генеральской гостиной светился голубой экран, и между окном и экраном что-то мягко двигалось.
      – За Сазаном, – сказал Сергей Олегу, – только не высовывайся.
      – Чего это он делает? – спросил Дмитриев.
      – Моральное алиби, – ответил Сергей. – Он понял, что милиции скоро будет известно имя Гуни, и ему теперь надо позарез убедить Александра в том, что он не выступал спонсором Гуниной посылки. Бьюсь об заклад, что банкир наложил в штаны от одной мысли о том, что Сазан убьет Гуню при нем… Сейчас он отвезет банкира домой, а сам поедет убивать Гуню.
      Движение было еще довольно оживленное, и Сазан не заметил зеленой «девятки». Сергей велел держаться подальше от «Вольво», полагая, что Сазан повезет банкира к его квартире на Полянке.
      На Полянке Сазан остановил машину, вышел и открыл дверцу Шакурову.
      Тот вылез. Сазан стоял, облокотившись на дверцу. Александр вдруг схватил его за локоть и стал что-то быстро-быстро говорить. Сазан кивнул. Дверь в подъезде открылась, и из нее показались двое охранников Шакурова.
      Сазан сделал ручкой, сел в машину и поехал.
      Милицейская машина, притормозившая за углом, тихо тронулась следом.
      – Интересно, о чем это толковал Шакуров? – полюбопытствовал Дмитриев.
      – Умолял Сазана убить Гуню, – ответил Сергей. – И не за бесплатно.
      Машина Сазана проехала по Якиманке, пересекла мост, протолкалась налево у Манежа и свернула на Новый Арбат. Прошло пятнадцать минут. Машина миновала мэрию и здание бывшего парламента, похожее на красиво подсвеченный пароход. Мимо пролетели арка и Поклонная Гора, мелькнула внизу кольцевая дорога. Поток автомобилей редел, Сазан понемногу увеличивал скорость. Милицейскую девятку, не имевшую шипов, то и дело слегка водило по обледенелой дороге. Еще несколько минут – и Сазан наверняка обратит внимание на увязавшуюся за ним машину.
      Впереди показалась развилка на Можайское шоссе.
      – Вправо, – вдруг сказал Сергей.
      Ореховый «Вольво» стремительно убегал вдаль по Минке.
      – Почему?
      – Он едет на дачу в Гелищево. Это между Минским и Можайским.
      Олег послушно свернул вправо, и вскоре девятка летела по ночному Одинцову, не особенно утруждаясь тормозить на светофорах. «Только бы успеть, – думал Сергей, – только бы успеть».
 

***

 
      Дачный поселок Гелищево располагался на дороге между Минским и Можайским шоссе. Поворот с Минки был на сорок третьем километре. Несмотря на имевшуюся тут же станцию Белорусской железной дороги, поселок зимой был совершенно пуст: слабые лампочки горели днем и ночью над узкими, погребенными под снегом дорогами, и сидели, по самые ставни в снегу, одноэтажные домики с острыми крышами. Сейчас, в самом конце марта, снег в основном растаял, и грунтовые дороги превращались днем – в жуткое крошево грязи и песка, а ночью – в ухабистый каток.
      Сазан свернул с шоссе, доехал до станции с табачным ларьком и сожженным пять лет назад, за неделю до ревизии, магазином «Продукты», и громко выругался.
      Переезд возле станции был закрыт: на дороге топорщилась громадная куча гравия, и настил на железнодорожных путях был сорван, обнажая рельсы и бетонные шпалы, мокро блестевшие при свете сиротливо мигающего красного глазка.
      Сазан припарковал машину у будочки при переезде и пошел дальше пешком. Идти было километра два.
      Генеральская дача, летом укрытая живой изгородью из боярышника и берез, стояла нагая и неприкаянная, и на втором этаже ее сиротливо горел огонек. Сазан отворил калитку и осторожно пошел вокруг дачи. В руке у него был все тот же старый ТТ.
      У задней стены был устроен навес, и под ним тянулись две шатких, кое как уложенных поленницы. Березовые кругляши, величиной с головку пошехонского сыра, чередовались с нарубленным погнившим штакетником.
      Несколько штакетин валялось на снегу, видимо выпав из рук того, кто таскал дрова в кухню, и там же лежала дохлая мышь, выкинутая из мышеловки. Узкий проход меж поленниц вел к черной двери с выбитым окошком. Сазан тронул дверь, – она была незаперта. Сазан осторожно отворил дверь и ступил на порог. В следующую секунду в глубине кухни, за печкой, что-то зашевелилось, крякнул выстрел, и козырек навеса за плечом Сазана разлетелся вдребезги.
      Сазан упал на землю и ударился локтем о штакетину, из которой торчал ржавый гвоздь. Гвоздь весело чавкнул, и, как цепная собака, вцепился в локоть злоумышленника. Пальцы Сазана разжались. Пистолет заскользил по ледяной дорожке к порогу, подставив луне мокрый ребристый бок. Сазан подтянул ноги к животу и перекатился за дверь. Тут же второй выстрел щелкнул по тому месту, где Сазан лежал только что, и подшиб у основания гнилую стойку поленницы. Сазан обхватил руками голову. Березовые кругляши и гнилые доски весело посыпались вниз, на лежащего под ними человека, как картошка из раструба уборочного комбайна.
      Через минуту Сазан выдрался из-под дров, нашарил пистолет и бросился в кухню. Далеко впереди хлопнула парадная дверь и кто-то, тяжело дыша, рванул по щебенчатой дорожке прочь от дома. Сазан повернулся обратно, перепрыгнул через разоренную поленницу и дунул по раскисшим грядкам к забору. Он перемахнул через забор, забор тотчас сломался под ним, и Сазану опять пришлось падать.
      Человек бежал меж грустных, просевших от снега дач, скользя ногами по застывшим в каток лужам. Сазан выпрыгнул на середину дороги, схватил пистолет в обе руки и тщательно прицелился. Человек, ошалев от страха, летел вперед. Сазан не стрелял. Верхушки дальних деревьев вдруг озарились разноцветными бликами. Сазан словно застыл с пистолетом в руке. В следующую секунду послышался визг шин, и на дорогу вылетела из-за поворота зеленая девятка. Девятка плясала, соскальзывая с ледяной колеи, и вместе с ней плясала дорога, звезды, сосульки на придорожных соснах и прошлогодняя бочка, выставившая из канавы заледеневшее рыло. Человек вскрикнул и поскользнулся. Девятка летела вперед. Человек упал на спину и поехал навстречу девятке. Шины девятки нехорошо запели по льду, машина развернулась, перепорхнула через сугроб и влетела в старый забор. Забор жалобно затрещал и рухнул мгновенно и бесповоротно, как советская власть.
      Дверца девятки распахнулась, и из нее выскочили люди.
      – Не стрелять! Милиция!
      Сазан бросил пистолет на дорогу и молча поднял руки. Правый рукав намок от крови, и держать руку было тяжело.
      Тихомиров, тяжело дыша, подбежал к нему и с немалым торжеством заломил руки назад. Бандит без сопротивления упал на колени, нырнул глазами вниз и угодил в продолговатую лужу, обрамленную вмерзшей в снег галькой и полусгнившими листьями. Из-за поворота выехала еще одна машина, на этот раз с мигалкой и синей полосой на боку. Из машины выскочили люди с автоматами. Они молча накинулись на человека в луже и принялись обрабатывать его сапогами.
      – Отставить! – заорал Сергей.
      Сазана отпустили, и он перевернулся на спину и сел. Дорогой его плащ, предварительно пострадавший от поленницы и забора, окончательно изгваздался, и наконец-то шикарный бандит выглядел не очень презентабельно.
      – Я не стрелял, – сказал Сазан.
      – Да? А вон это что?
      И Тихомиров ткнул в лежащего на дороге человека.
      – Сам поскользнулся, – сказал Сазан.
      Двое милиционеров поднимали лежащего. Тот ошалело мотал головой.
      Тихомиров осторожно, чтобы не залапать пальчиков, поднял пистолет, брошенный Сазаном, понюхал его и удивился. Из пистолета не стреляли ни сегодня, ни вчера.
      – Тем лучше, – сказал Тихомиров. – Если ты не сядешь за убийство Баркина, то Баркин посадит тебя за взрыв у «Межинвеста».
      Сазан молча усмехнулся и встал на ноги. Двое парней в камуфляже предостерегающе передернули затворы автоматов. Тихомиров побежал вперед к девятке. Человек, убегавший от Сазана, уже сидел, привалившись к колесу, и блестел испуганными глазами. Тихомиров сорвал с него шапку и отступил. У беглеца были черные, всклокоченные волосы, пьяное лицо с лишаем-волчанкой во всю щеку, и было беглецу лет пятьдесят.
      – Это что за фрукт? – удивился из-за спины Дмитриев.
      – Бомж, – сказал Сазан. – Жил тут, понимаешь, на пустой даче. А когда я приехал к моему другу, со страху вздумал палить в меня из обреза.
      Парень с автоматом поднял бомжа за шкирку и принялся запихивать его в машину. Сазан пожал плечами и пошел прочь.
      – А ты куда? – окликнул его Тихомиров.
      – А что, у милиции ко мне есть претензии?
      – Статья 218-ая. Незаконное хранение огнестрельного оружия.
      Сазан молча подставил запястья, и Сергей защелкнул на них наручники.
 

***

 
      Было уже одиннадцать утра, когда Тихомиров и Дмитриев поднялись на четвертый этаж генеральского дома на Садовой. Двери на лестничных клетках ощетинились выразительными глазками и черной кожей, за которой угадывались ребра сейфовых замков. На площадке второго этажа висела на тонком стебельке телекамера, проводившая милиционеров любопытным оком. Дверь генеральской квартиры была деревянная и двустворчатая, и красили ее лет десять назад.
      Дверь открыла чистенькая старушка. В ногах ее путалась белая беременная кошка.
      – Добрый день, – сказал Сергей, – я ищу Мефодия Баркина.
      – А его нет, – сказала старушка, – да вы заходите.
      Что внука дома нет, Сергей понял еще вчера. Не было внука и на даче в Гелищево, – бедолага-бомж жил там вторую неделю, не было его у отчима на Кропоткинской, не было на Киевском рынке, где он имел обыкновение покупать соломку, не было его и на Рижском, где арестовали очень похожего на Гуню человека, который, на свою беду, тащил в продуктовой сумке гранатомет. И хуже всего обстояло дело с трезвым, но сильно избитым парнем, которого парочка нетрезвых, и совсем небитых милиционеров доставили в 135-ое отделение. Милиционеры утверждали, что они приняли парня за объявленного в розыск Баркина, но Сергей полагал, что они просто избили парня, а потом не знали, как это разъяснить начальству.
      Старушка пригласила посетителей в гостиную, расставила на столе симпатичные чашки, и достала из хельги красовавшуюся там коробку конфет.
      – А вы откуда будете? – спросила старушка, разливая чай.
      – Из милиции.
      Старушка встревожилась.
      – Неужели Федя что-то натворил?
      – Да как вам сказать…
      – Это, наверное, из-за Валерия.
      – А что, – сказал Сергей, – Валерий уже был здесь?
      – Да, они приехали вчера вместе с Александром, – и старушка указала на коробку конфет.
      Сергей кивнул головой и незаметно положил на стол только что взятую им конфету.
      – И чего они хотели?
      – Валерий говорил, что ему срочно надо найти Федю, что у них есть какое-то выгодное дело. Александр был ужасно расстроенный, а Валерик, – я даже удивилась, какой он стал заботливый.
      – Мусор вынес, – процедил сквозь зубы Сергей.
      Пластиковый пакет с мусором так и остался в машине Сазана, припаркованной у переезда. Перетряхнув картофельные очистки и крошки от засохшего пирога, эксперты нашли в мусоре обрезки проводов, – к вечеру Сергей ожидал заключения о том, идентичны ли эти обрезки тем проводам, которые были использованы во взрывном устройстве. И еще была в этом мусоре банка из-под пива Heineken, и выпущена была эта банка в той же самой республике Германии и на том же самом заводе, что и другие, оставленные на крыльце банка. Сазан на вопросы не отвечал, хамил и выпендривался, говорил, что никакого мусора не видел, а вот мусоров перед собой видит предостаточно. Его уже собрались бить, но тут пришло начальство и отправило Сазана в больницу, потому что тот распоролся где-то о гвоздь и вытекло из него чуть не две чекушки.
      – А что, – спросил Сергей, – раньше Валерий не был таким предупредительным?
      – Валерий, – разъяснила старушка, – всегда оказывал на Федю дурное влияние.
      – Например?
      – Вы знаете, мой сын разработал свою систему воспитания. Он ввел жетоны, которые он выдавал Феде за все, что тот делал. Например, за хорошо заправленную кровать и за почищенные зубы он выдавал один жетон, за пятерку по математике – пять жетонов, а за двойку он отбирал пять жетонов.
      В конце недели Федя приносил ему все жетоны, и Василий подсчитывал их.
      Если жетонов было много, Василий менял их, скажем, на деньги для мороженого, а если в жетонах был недостаток, начинал порку. Василий всегда говорил, что главный недостаток денег – в том, что они выдаются только в вознаграждение за работу, не охватывая всех человеческих поступков. Он считал, что его жетоны в будущем помогут вести учет и контроль надо всеми человеческими поступками, и это избавит общество от необходимости денег.
      Он считал, что замена денег жетонами – это путь к коммунизму.
      – Понятно, – сказал Сергей, – и при чем здесь Валерий Нестеренко?
      – Василий держал жетоны в железном ящичке, а ключ носил с собой.
      Валерик умудрился подделать ключ к ящику, и они таскали оттуда жетоны чуть не полгода.
      – И отец ничего не заметил?
      – Валерик наставлял Федю, чтобы тот никогда не брал больше пяти-шести жетонов. Но тот брал все больше и больше, а однажды в пятницу он разбил камнем соседское стекло, и отец отобрал у него сорок жетонов. И Федя, от страха перед поркой, пошел и взял эти сорок жетонов из сейфа. Тогда все, конечно, обнаружилось. Василий чуть не запорол его до смерти.
      – А Валерий?
      – Василий ходил в школу, устроил жуткий скандал, и требовал исключения Валерика. Он называл его грабителем и вором. Валерика не исключили, но завуч очень заинтересовалась этими жетонами. Они хотели ввести их во всей школе и выдавать их за комсомольскую работу и поведение.
      – А почему же не ввели?
      – У них было общее школьное собрание, на котором завуч сказала, что с этой четверти они вводят жетоны. И тут встала учительница физики и сказала, что знает ли уважаемая завуч, что такие жетоны выдаются за примерное поведение пациентам дурдома, на Западе, и не хотят ли они сделать из школы дурдом?
      Дмитриев хмыкнул. Старушка развела руками и закончила:
      – В общем, в РОНО испугались всего этого эксперимента, и в школе ничего не вышло. Но Валерия все-таки не взяли в девятый класс.
      – Понятно, – сказал Сергей, – а как жил ваш внук после школы?
      – О, вы знаете, Федя стал таким непоседливым мальчиком. Он сначала учился в кулинарном техникуме, потом бросил, работал шофером. Поехал на землетрясение в Армению, а через месяц вернулся. А потом он стал работать у Александра, зарабатывал кучу денег, стал у Саши первым помощником. И вдруг ушел.
      – Куда?
      – В какой-то другой банк. Его еще все время Суворов рекламирует по телевизору.
      – Тоже первым помощником?
      Старушка улыбнулась.
      – Федя всегда был такой хвастун… Если ему ставили четверку по математике, он говорил, что выиграл олимпиаду. Но он действительно очень хорошо зарабатывал.
      – Даже уйдя от Александра?
      – Да.
      – А сколько?
      – Я не знаю, он ведь здесь не жил. Он снимал квартиру где-то в центре. А мне давал деньги, если не забывал. Фрукты таскал сестре.
 

***

 
      Во дворе вода сочилась с карнизов и прыгала вниз, в радужные с бензином лужи. Из подтаявшего черного сугробчика торчала пачка прошлогоднего «Мальборо» и другие скопившиеся за зиму продукты жизнедеятельности населения.
      Носом к сугробчику стояли три машины: в одной приехал Тихомиров, другая караулила дом всю ночь. Третьей же был подкативший только что «Мерседес». «Мерседес» был красивый, цвета спелой черешни, но его немного портил помятый правый бампер, – так шикарную проститутку портит нежданный синяк под глазом. Все три водителя стояли над сугробом и довольно мирно разговаривали.
      Сергей подошел к ним, и все трое разом замолчали.
      – Садись в свою тачку, – сказал Сергей мерседесовцу, – и давай отсюда.
      – Чего такое? – оскалился парень.
      – Того такое. Твой Сазан уже сидит за хранение оружия. И если тебя заметят около этого дома, то мы станем долго и неприятно выяснять, где ты побил бампер и почему у тебя в бардачке «Вальтер».
      Парень молча сел в «Мерседес», развернулся и уехал.
      – Немного мы узнали от старушки, – сказал Дмитриев, когда везший их Городейский, справившись о пункте назначения, свернул к набережной.
      – Кое-что мы выяснили, – сказал Сергей. – Мы выяснили, что Баркин имел гораздо больше денег, чем он получал, шоферя «Межинвеста», и позволительно полагать, что эти деньги платил ему Сазан, – а Сазан даром денег не платит. Мы также выяснили, что и после увольнения денег у Баркина было достаточно. Спрашивается, опять-таки от кого, если не от Сазана?
      – Забавный человек был генерал, – сказал Дмитриев, – я бы рехнулся от такого папаши. Жетоны за поведение!
      – Ничего, – сказал Сергей, – у меня папка за мамкой с паяльником бегал, дома тапок домашних, и то не было – подумаешь, жетоны!
      Водитель оскалился и стал рассказывать последнюю байку: вчера вечером директор АОЗТ «Саксесс» известил милицию, что от дверей его офиса угнали кремовую девятку. И что же? Через двадцать минут машина отыскалась: в нее было вмонтировано взрывное устройство с часовым механизмом, которое взорвалось, когда «девятка» выехала на Краснохолмскую набережную.
      – Во везет мужику, – заключил Городейский, имея в виду директора.
 

***

 
      От старушки Сергей поехал на Кропоткинскую, где жили мать и отчим Гуни, но оказалось, что отчим не видел Гуни уже месяц, и ничего не имел против того, чтобы так продолжалось и дальше. Гуню отчим считал бездельником.
      Тихомиров и Дмитриев уехали на метро в отделение, оставив Андрея Городейского скучать у дома в милицейской «Волге».
      Андрей Городейский приехал в Москву два года назад после армии, и сразу же сунулся в охранное агентство, но его не взяли. Ему посоветовали поработать годик в милиции и завести связи. Городейский провел годик в милиции, получил комнату в общежитии, и ему понравилось. Особенно нравился ему лейтенант Тихомиров, – вот ведь не за гринами же гоняется человек, а за людьми, и какой человек! Андрей вспоминал, как они вчера положили лицом в снег Сазана. В глубине души ему было приятно, что, хотя у него нет столько денег, сколько у Сазана, зато он может положить Сазана лицом в снег, и продержать его десять суток по 122-ой статье, а то и все тридцать, по президентскому указу.
      Во дворе две девчушки, бледные и робкие после зимы, делали первую попытку играть в резиночку. Им не хватало третьего участника. Девицы сначала натянули резинку на столб, а потом одна из них постучалась в окно машины.
      – Дядь, а дядь! Не подержите нам резиночку?
      Андрей вышел из машины и покорно влез в резиночку, как ему было указано.
      – Молодец, – одобрила девочка.
      – Еще бы, – сказал Андрей, – небось другой не согласится.
      – Мой брат, – сообщила девчушка, – все время держит резиночку.
      – А сколько брату-то?
      – Ой, он очень старый. Он вообще-то мне не совсем брат, у нас только мама одна и та же. Он мне куклы таскает.
      – Врет она все, – сказала другая девушка, – он у вас уже месяц не был. Я слышала, как твоя мамка жаловалась моей мамке.
      – А вот и был, – возразила первая, – он с мамкой поссорился, а со мной был. Он меня во дворе ждет и сникерсы носит.
      – Врушка ты.
      – А вот и не врушка. Спорим, что он до пятницы придет, а?
      Через час девицы убежали домой, и Городейский забрался в машину греться. Он вызвал по рации лейтенанта Тихомирова, но тот не отвечал.
      Городейский размышлял о том, придет ли подозреваемый со сникерсами к своей сестре.
      Мимо медленно проехал ореховый «Вольво». В зеркальце заднего хода Андрей увидел, как машина остановилась. Хлопнула задняя дверца, и Андрея обдало запахом дорогого одеколона и растворимого кофе.
      – Ждешь? – сказал голос Сазана. – И много наждал?
      – Вали отсюда, – сказал Андрей.
      Сазан что-то протянул ему. Андрей скосил глаза и увидел сотовый телефон.
      – Когда Гуня придет, – сказал Сазан, – позвони мне по этой штуке, а Тихомирова не трогай.
      – Меня уволят.
      – Считай, – сказал Сазан, – что я взял тебя на работу.
      В зеркальце заднего вида Городейскому было видно, как Сазан извлек из кармана черный бумажник и выудил из него несколько зеленых бумажек, украшенных портретом американского общественного деятеля Бенджамина Франклина. Сазан скатал Франклина в трубочку и, перегнувшись через сиденье, сунул бумажки в нагрудный карман милиционеру.
      И, не дожидаясь ответа, вылез из машины.
 

***

 
      Банк «Межинвест» жил обычной деловой жизнью: блестели белым холодным светом люминесцентные лампы в коридоре, где-то недовольно попискивал компьютер, и в соседней комнате кто-то вежливо разъяснял по телефону возможность, или, скорее, невозможность, получения ссуды под организацию кролиководческой фермы близ Тамбова.
      У дверей дежурили четверо: двое милиционеров и двое сазанят.
      Охранники посторонились, пропуская Сергея, и тот прошел в третью дверь направо – туда, где вчера обитал молодой человек в сером свитере, давший ему фотографии клиентов банка.
      – А где Дмитрий, – спросил Сергей у сидевшего за соседним столом сотрудника.
      – Уволили, – ответил тот.
      – За что?
      Сотрудник молча ткнул пальцев в пакет с фотографиями под мышкой Сергея. Сергей положил пакет и вышел. «Однако и фрукт этот Шакуров» – подумал он.
      Сергей поднялся на второй этаж к Александру. Дверь директорского кабинета была раскрыта, и сам Шакуров стоял в предбаннике, изъясняя что-то секретарше.
      – Я хотел бы с вами поговорить, – сказал ему Сергей.
      Секретарша тут же доложила:
      – В час Александр завтракает в «Балчуге» с господином Макферсоном. У него очень мало времени.
      Сергей вошел за Шакуровым в кабинет и закрыл дверь. Шакуров уселся в вертящееся кресло. От него пахло одеколоном и успехом, и он выглядел куда веселей, чем вчера. Для этого были основательные причины: он уже успел поверить разъяснениям Сазана насчет Гуни, и, вероятно, еще не знал об аресте Сазана.
      – Благодарю вас за охрану, – сказал банкир, – но я бы предпочел, чтобы ее сняли. Мои сотрудники жалуются, что они действуют им на нервы.
      – Я вряд ли сниму охрану в ближайшие дни, – сказал Сергей, – вдруг это не последнее покушение? Тем более, что у вас, оказывается, уже были неприятности.
      – Какие? – удивился банкир.
      – Случай с Баркиным. У вас угнали машину и сожгли ее за городом.
      Согласитесь, когда машину сжигают, это как бы первое предупреждение.
      Упоминание о Баркине явно расстроило банкира.
      – Это была какая-то случайность, – сказал Александр. – Какой-то сумасшедший торчок! Влезть в машину и стрелять по прохожим! Он сжег машину, как стрелял по прохожим – просто так.
      – Давайте лучше поговорим о Баркине, – сказал милиционер, – тем более что вы вчера навещали его.
      – Я? Навещал? – Шакуров побледнел и стал тоскливо оглядываться.
      – Не озирайтесь, – сказал Сергей, – Сазан не придет, – я арестовал его вчера. На даче Баркина. Как вы думаете, за что?
      Шакуров молчал.
      – Он имел в руках заряженный пистолет. Как вы думаете, как звали человека по другую сторону пистолета и по чьему поручению убивал его Сазан?
      Шакуров как-то нехорошо забулькал.
      – Не помешаю?
      Сергей оглянулся. В проеме двери стоял Сазан. На нем был светлый, в крупную клетку костюм, и плащ из чуть поблескивающей ткани. Правая рука его немного неловко была прижата к бедру, но когда Сазан молча прошел в директорский офис и сел за широкий, в форме буквы U стол, Сергей позавидовал его танцующей походке.
      – Боже мой, – сказал Шакуров, – это ты?
      – Я думал, – сказал Сергей, – что я тебя посадил хотя бы на трое суток.
      – Трое суток? – улыбнулся Сазан. – Помилуйте, директор респектабельной фирмы приехал на дачу к своему школьному приятелю!
      Какой-то шиз, живший на даче, вздумал поупражняться на нем в стрельбе из обреза. Приехала милиция и не нашла ничего лучше, чем арестовать пострадавшего, который к тому же не сделал ни одного выстрела! Быстро? Да в любой цивилизованной стране я бы еще подал в суд, Сергей Александрович!
      Сергей молча повернулся и пошел прочь.
      – Ты… ты никого не убил? – со страхом спросил Шакуров.
      – Я даже ни в кого не стрелял, – ответил Сазан. – а то бы я не отделался за смешные деньги.
      – Ну и черт с ним, – вдруг сказал банкир, – пусть милиция его ищет. Зачем тебе напрягаться?
      – Есть зачем. Во-первых, мент считает, будто Гуня действовал по моему приказу. Во-вторых, Гуня будет счастлив подтвердить эту версию.
      Шакуров поднял голову и стал смотреть на своего друга, и глаза его опять затосковали от ужаса.
 

***

 
      От банка Сергей поехал в двенадцатую школу, где учились когда-то трое неразлучных приятелей. Он хотел побольше узнать о их неразлучности и познакомиться с той учительницей физики, которая так нелестно отозвалась о системе учета и контроля моральных достоинств, разработанной генералом Баркиным.
      Учительница оказалась худенькой пятидесятилетней женщиной в желтом платье, сильно изъеденной жизнью и скверной зарплатой.
      На большой перемене она увела лейтенанта милиции в лабораторную комнату за физическим кабинетом, и Сергей спросил, помнит ли она трех учеников, – Нестеренко, Шакурова и Баркина, кончивших школу восемь лет назад.
      – А что, – спросила учительница, – кто-нибудь что-то натворил?
      – А кто, по вашему, мог что-то натворить?
      – Конечно, Нестеренко.
      – А что, он был в школе главный хулиган?
      – Притча во языцех. Как выражались мои коллеги, он «никогда не обращал внимания на коллектив».
      – И в чем это конкретно выражалось?
      – Ну, например, однажды все эти трое увлеклись фотографией. В школе был фотокружок, и комната, где проявлялись снимки, и как-то мы готовили праздничную стенгазету и сняли всех учителей. И вот Нестеренко, который очень неплохо рисовал, тайком ото всех подретушировал снимки. Тому, у кого была лысина, он сделал лысину чуть побольше. Тому, у кого были острые зубы, он сделал зубки чуть поострее. Мой бедный нос, который, как вы видите, у особ более молодого возраста называется «орлиным», он изобразил с более заметным крючком. Наши зубки стали зубастей, а подбородки – подбородистей, сообщая лицам выражение, обычно свойственное портретам известных художников Кукрысниксов. Но это были не карикатуры. Просто, когда отпечатали снимки, учителя стояли в недоумении перед газетой и думали: «Точь-в-точь, Николай Сергеевич – как раз такая гнида, но неужели я действительно так выгляжу?» Но поскольку все мы воспитаны в том духе, что фотография не может лгать, мы недели две пребывали в неведении, пока истина как-то не просочилась наружу.