16. Звезды подземелья

Наверное, Горон принял ее смятение за испуг, но это была скорее растерянность: как же она сама-то не догадалась?..

Закон Вселенной: равному должно противостоять равное.

Изделие простых кузнецов не равноценно талисману.

— Знаешь, Горон, сама мудрость глаголет твоими устами. Тебе и самому неведомо, какую загадку ты сейчас разрешил! Только… где же ты? Я тебя не вижу.

— Поспеши. Пройди еще немного влево. Не время для разгадывания загадок.

Она послушно двинулась на голос, царапая голое плечо о щербатую стену, и вдруг у самых ног завидела слабое мерцание. Дыра. И в глубине — фосфоресцирующая ветвь с крупными зазубренными листьями, словно плавающая в густой черноте.

— Спускайся.

Мерцающий оливковый факел плавно сдвинулся в сторону. Оно, конечно, для королевского достоинства невместно, но придется подчиниться.

Опираясь на локти она, как было велено, спустила ноги и тихонько пошарила под собой — никакой опоры. Повисла на вытянутых руках, цепляясь за каменные края сильными пальцами (все-таки в походных штанах было бы удобнее, но вот беда — они здесь не в моде!). Немного подождала: неужели не подхватит, хотя бы из вежливости?

Ты забыла — он же неприкасаемый!

— Спокойно. Не бойся, отпусти руки. Послушалась, спрыгнула. Невысоко. И мягко.

— Молодец. И сойди с моего плаща.

Пещера, в которой она очутилась, была просторной, так что отодвинуться было куда. Горон поднял над головой что-то тяжелое, завозился, как видно заделывая дыру в потолке.

— А как же обратно?.. — Она сама удивилась собственному голосу: прямо как у перепуганной девочки.

— Обратно… Нам с тобой предстоит еще долгий путь. — Он сделал вид, что не замечает этого испуга. — Но никогда — назад.

— А здесь мы не наткнемся на эту… «лунную поволоку»? И вообще, Горон, почему ваш Нетопырь не хочет, чтобы я познакомилась с вяльями?

— Идем. Разговаривать будем на ходу. Постарайся ступать след в след. Знаешь, как это делается? — Не дожидаясь ее ответа, он поднял над собой светящуюся ветвь и двинулся в глубину пещеры, где смутно угадывался наклонный лаз со сглаженными ступенями. — Кстати, не припомню, чтобы я тебе велел спускаться к вяльеву подлесью. Нужно было ждать у ворот. А кому из нас двоих Нетопырь препону ставил, это еще вопрос.

— Ну, тебя-то он до сих пор всюду пропускал! Ой… дымом запахло… Горон, мы не поджаримся?

— Вяльи. Это самый могущественный род из всех кампьерров: они изготовляют оружие. Вершинный лист, провяленный на медленном огне, становится крепче железа, которого здесь нет.

— Если его здесь нет, то откуда же ты о нем знаешь? — не удержалась она. — И потом, я своими глазами видела…

Ножи. Старинное оружие кампьерров, принесенное из Староземья. — Он продолжал спускаться по ступенчатой подземной галерее, не умеряя шага и не оборачиваясь; звучание его голоса, отражаясь от глухих стен, невольно приобретало какой-то замогильный оттенок. — Оно принесено сюда во времена Великого Кочевья и передается от поколения к поколению как бесценная реликвия, а вовсе не средство защиты или нападения.

Что-то не похоже, чтобы эти дети жарких столбчатых гор, удрученные вечной темнотой, были способны на кого-нибудь напасть…

Еще, как ты сама говоришь, не вечер.

Спасибо за предупреждение. Но все равно не верится.

— Знаешь, Горон, — с какой-то детской беспечностью бросила она, — люди твоего народа показались мне созданными для красоты, а не для междоусобных драк…

— Красота. В тебе сейчас говорит избалованная дочь нездешнего властителя, никогда не задумывавшаяся над тем, во что обходится порой каждый кусок лепешки. Кто думает о красоте, когда нужно накормить собственного ребенка…

Хм, собственного?

Да, у него нет и никогда не будет собственных детей, но совсем не обязательно напоминать ему об этом. Помалкивай и слушай, пригодится.

— А я, кстати, и не думала съязвить по поводу отцовских забот у прожженного холостяка… Уж на это моего королевского воспитания хватило. Но, честно говоря, сегодняшний менторский тон Горона не каждому придется по душе. А чего ты ждала? Он вчера протянул тебе руку…

Обе руки!

Тем более. А ты его оттолкнула. Впервые в его жизни.

Ну, надо ж когда-нибудь начинать. И уж, не в отместку ли за мои капризы он затащил меня в эту нору? Терпеть не могу подземелий! Дышать нечем, по стенам кто-то ползает…

— Горон, мы скоро отсюда выберемся?

— Иди. Я уже говорил: обратной дороги нет. Так что иди, пока можешь.

— Вот это мне нравится — пока могу! А потом-то что?

— Понесу.

Если бы она стояла на ровном месте, то, наверное, подскочила бы от удивления. Понесу! А как же с его пресловутой неприкасаемостью?..

Посторонних прикосновений он боится по привычке, но боль от них испытает только его спина. Так что верь ему.

Ну, верить-то несложно, но все равно этот бесконечный спуск радужных эмоций не вызывает. В конце концов, она сюда прилетает только для того, чтобы хоть на недолгое время почувствовать себя беззаботной, свободной девчонкой. А страшилки она может найти и в других местах.

— Горон, ты не ответил — далеко ли до выхода?

Уверенные, совсем не старческие шаги впечатываются в стертый камень. Даже если бы он сейчас обернулся, она не смогла бы разглядеть выражения его лица, но и без того она знает, что оно сурово и несколько торжественно.

— Странно. Я не понимаю, почему тебя беспокоит этот путь. — Голос глуховатый и совершенно бесстрастный. — Ведь все эти ночи ты проходишь по моей земле, точно по безлунному миру пустынного подземелья: тебя не трогают судьбы здешнего народа, как будто это зреющая на горизонте пелена грозы, которая пронесется далеко от тебя; ты не улыбаешься шалостям детей, не помогаешь работникам в их трудах, не делишься со старейшинами крупицами мудрости твоего собственного племени.

— А я что, должна?..

— Отнюдь. Ты ничего не должна. Ты со мной, и поэтому ты не должна ничего и никому. Я просто говорю о твоем равнодушии ко всему, что тебя окружает. Ты не пленяешься щебетом птиц, тебя не пугает пещерное зверье…

— Постой, постой, Горон! За все это время я не слышала никаких птиц, не встретила ни одного зверя.

Осторожно! Еще одно слово, и он догадается, что вместо переходов по ночным тропам ты исчезаешь неизвестно куда!

Шаги как будто запнулись.

— Справедливо. — Голос прозвучал еще глуше. — Я просто перестал обращать на это внимание. Значит, все это время он неотлучно был рядом…

— Он? Лунный Вседержитель?

— Нетопырь. Он, да будет проклят каждый взмах его крыльев! Мелкие создания, лишенные человеческого разума, взамен наделены непостижимым чутьем, которое позволяет им угадывать присутствие ночного дьявола — чтобы спрятаться или разбежаться. Может быть, люди Новоземья когда-то тоже обладали этим даром, но утратили его давным-давно, как и многое другое. Даже маггиры.

— Так может, ты расскажешь мне, наконец, об этих загадочных маггирах и чем они отличаются от остальных жителей Новоземья? Да и вообще, что это было за переселение народов, о котором ты уже не первый раз упоминаешь? Кто и откуда переселялся?

— Кочевье… — Он вдруг запнулся и замер, полуобернувшись к ней. — Но разве твое племя не хранит память о том, откуда оно пришло? Ведь судя по тому, как свободно ты владеешь нашим языком, мы когда-то были одним народом.

Нет, Горон, об этом говорить еще рано. Всякая, пусть даже самая маленькая тайна — это уже оружие. Так что о хрустальном колокольчике, который позволяет мне беседовать с тобой на твоем языке и понимать твою речь, ты пока знать не будешь.

— Мне, во всяком случае, об этом никто не рассказывал, — ответила она просто, умудрившись при этом снова ни единым словом не солгать ему.

По-видимому, этот небрежный ответ удовлетворил его, потому что он вернулся к ее просьбе:

— Маггиры. Этих ты скоро увидишь сама, мы должны добраться до них завтра. А что касается истории всех остальных горных племен… Расскажу. Но не сейчас. Потому что дальше мы будем сохранять молчание. Впереди — пещера, в которой нам могут встретиться люди. Вяльцы. Меня они знают и пропустят, но вот тебя… Попробуем проскользнуть незамеченными. Надень-ка!

Его грубый шершавый плащ, укутывая ее плечи, бесцеремонно царапнул по щеке; влажная шелковистость светящейся ветви скользнула по другой. И где-то совсем близко — тепло его руки. На миг возникло и тут же растворилось в темноте, пробудив неотвратимое воспоминание о другом прикосновении. Губы полночного небожителя, которые властвовали над ней наперекор ее воле.

— Молчи. И дальше — ни звука. Распусти свои волосы, чтобы скрыть лицо.

Пронизывающий сквозняк, точно поземка, прошелся по ногам. Если бы не Горонов плащ, она вздрогнула бы — не от холода, а от неожиданности. Откуда? Точно кто-то неподалеку приоткрыл двери склепа. А Горон, похоже, все предвидел — у него под плащом сегодня оказался какой-то бесформенный черный балахон. Если бы не мерцающая ветвь в руке, он был бы совершенно невидим в этой мгле. Впрочем, она теперь — тоже.

Оливковый факел, скорее лишь обозначавший, чем освещавший дорогу, внезапно исчез: вероятно, Горон спрятал его в складках своей одежды. Разом обостривший слух тотчас же отметил доносящиеся откуда-то снизу шумы — плеск, постукивание, неразличимые голоса. Горбатый силуэт, который она теперь только угадывала перед собой по едва уловимому шороху, сместился влево, и Сэнни увидела, что они уже находятся в пещере.

Невероятных размеров подземелье, в котором свободно мог поместиться небольшой замок, было освещено только в центре: торчки мерцающего камыша, по какой-то прихоти расположенные там правильными кольцами, оставляли невидимый отсюда свод и стены в спасительной для путешественников мгле. Какое-то нелепое сооружение громоздилось в самой середине этого гигантского склепа, и на нем, как на пьедестале, высилась неуклюжая колонна, уходящая в темноту и по-видимому подпирающая свод. У ее подножия несуетливо маячили две человеческие фигурки, и монотонное постукивание явно исходило от них.

Пол был завален какими-то обломками и кучами мусора высотой почти в человеческий рост, так что прятаться за ними не составляло никакого труда, зато в сандалии сразу же набилась въедливая каменная крошка. Если не шуметь, то всю эту пещеру можно было бы обойти по окружности, и не один раз, и не привлечь внимания возможных ее обитателей.

И, тем не менее, Горон замер, положив ладони на стену, словно ожидая сигнала тревоги. Казалось, он превратился в статую, изваянную из тени, и только суховатый шелест его живых волос, скользящих по плечам, был единственным признаком жизни — так шевелятся чуткие усы хищного зверя, настороженного опасностью. Но за кого он боится?..

За тебя, разумеется. Так что повторяй все, что делает он, и не вздумай проявлять самостоятельность.

Да уж как-нибудь.

Между тем пауза затягивалась, и невольно пришлось — о, проклятие, в который уже раз! — подумать о том, что на Игуане могут обратить внимание на ее ежевечерние исчезновения. И тотчас же Горон, словно угадав нетерпение своей спутницы, двинулся вдоль стены; она — следом. Все время касаться бугристой поверхности камня было неприятно: на ладонях оставался паутинный налет, и какие-то мелкие твари ускользали прямо из-под пальцев. Несколько раз камень под руками пропадал, означая невидимый лаз, из которого весьма ощутимо тянуло затхалью; по тому, как уверенно Горон пренебрегал каждым из них, было очевидно, что он привычным путем направляется к проходу, ведущему из этой пещеры под открытое небо. Скорее бы…

Замри!

Ну вот, опять заминка; замерла, а что дальше?

И тут из того, что она считала пьедесталом колонны, а на деле оказалось громадной печью, вырвался сноп ослепительных искр; крупные, точно головешки, они стремительно пропарывали подземную темноту в тщетной попытке пробиться сквозь каменный свод к рассветному небу, но на излете вдруг теряли свою огненную тяжесть и, замерев в задумчивой невесомости, в последний миг собственного блистательного существования осознавали наконец всю бесполезность этой попытки к бегству — и рассыпались дочерним роем золотой шелухи, обреченной угаснуть в бесшумном падении.

А каменный свод, кичась своей несокрушимостью, ликовал, отражая в бесчисленных изломах все буйство живого огня и своенравно окрашивая его в переливчатые оттенки подземной радуги; вкрапленные в горную породу кристаллы самоцветов мгновенно наливались нестерпимым сиянием, таким пронзительным, что казалось, пещера наполнилась назойливым одурманивающим звоном, и это зарево тысячецветных бликов вверху, над головой, было столь ослепительно, что вся нижняя часть волшебной пещеры оказалась теперь окончательно погруженной в непроглядный мрак, вместе с населявшими ее трудолюбивыми гномами и их гигантской печью, в которой они варили какой-то колдовской сплав.

И, неотрывно вглядываясь в творящееся здесь таинство немигающими зрачками своего аметистового офита, мона Сэниа вдруг подумала, что точно так же от нее укрыта вся реальная жизнь этой подлунной Невесты, потому что обыденных житейских хлопот ей хватает и на Игуане, а сюда она прилетает лишь для того, чтобы на несколько предрассветных минут окунуться в сказку, принадлежащую ей одной. Так что по-своему прав был Горон, упрекавший ее…

Берегись!

В следующий миг камень, просвистевший у самого виска, разом вернул ее к реальной действительности, зло и звонко врезавшись в стену, точно досадуя на промах; но тут же послышался второй удар — шмякающий, удовлетворенный, свидетельствующий о том, что умелый бросок нашел-таки живую плоть. Она стремительно пригнулась, одновременно выхватывая из-за пояса боевой нож, и скорее почувствовала, чем увидела, как рядом медленно-медленно оседает на пол тело Горона. Нет, не может быть, неужели он…

Сначала защити его!

Приказ был излишним — разъяренные гномы, гулко топая, мчались прямо на нее, ловко перепрыгивая через препятствия и подхватывая на бегу увесистые обломки, которые теперь сыпались градом слева и справа, и рука сама собой распрямилась в уверенном броске — первый из нападавших с каркающим вскриком рухнул наземь. Второй отреагировал мгновенно: отскочил в сторону, пригнулся, по-звериному высматривая в темноте противника.

Но принцессе было достаточно одного неуловимого движения, чтобы, перелетев через ничто, уже оказаться возле своей первой жертвы и выдернуть торчавший из горла нож. Раздался чмокающий звук, и теплая липкая струя выплеснулась ей на руки и на платье, затекая за ворот. Но на эмоции не было времени и, подавив неуемную, казалось, тошноту она в следующий миг нависла над согнувшимся на свою беду вторым противником и, охватив литую рукоятку двумя руками, с неженской силой ударила туда, где угадывалось основание шеи. Раздался хруст перебитых позвонков, что вызвало не меньший всплеск омерзения, но эта жертва нашла в себе силы еще закричать — впрочем, инстинкт неминучей гибели породил этот крик на секунду раньше, чем оружие коснулось тела; но так или иначе, а вопль этот удесятерило подземное эхо, и отдаленный топот показал, что цель была достигнута — кто-то, и не один, спешил на помощь.

Если они сейчас найдут трупы…

И снова движения рук опережали обдуманность решений: достаточно было двух поспешных толчков, и вот уже оба еще не остывших тела впервые (увы, уже не в жизни!) преодолев неведомое в этом мире ничто , возникли на самой вершине какой-то заоблачной горы, чтобы в следующий миг начать неудержимое падение вдоль каменной кручи, обреченные в конце этого пути превратиться в обезображенные до неузнаваемости безымянные останки.

А ведь они всего-навсего исполняли свой долг.

Да. Но они подняли руку на моего Горона.

Ну, этой игрушки ты можешь сейчас лишиться…

Так. Значит, он жив. Пока еще жив.

Топот и тревожные голоса между тем действительно приближались. Назад, к стене, найти Горона, вместе укрыться его жестким плащом — даже вблизи это будет почти неотличимо от черноты камней. Конечно, ей ничего не стоило прямо сейчас перенестись вместе с ним в любое безопасное место, хотя бы в заброшенное подлесье возле Сумеречной Башни, но как объяснить это Горону, если он придет в себя? Хрупкое равновесие их отношений будет разрушено раз и навсегда…

Значит, этот вариант — на самый крайний случай.

Голоса вместе с топотом влились в пещеру. Она чуть приподняла краешек шершавой ткани, выглядывая наружу — около десятка кампьерров, подняв над головами пучки светящейся травы, кружили по пещере, собираясь у каждого кольца торчков-камышей и, вытянув шеи, перегибались через это непрочное ограждение и заглядывали куда-то внутрь. Вот оно что — колодцы! От таких фейерверков, какой она наблюдала совсем недавно, легко шарахнуться в сторону и угодить в провал; похоже, именно так сейчас и полагали невестийцы, опоздавшие к развязке разыгравшейся здесь трагедии. Но такое предположение хорошо до той поры, пока они не наткнутся на лужу крови. Тогда — все. А они ближе. Еще ближе. Уже слышно тяжелое, тревожное сопение…

Высокий женский крик донесся настолько издалека, что казалось — из другого мира. Не почудилось ли?

Нет. Вот оно, снова: «Ай-яа-яа-ааа!.. ааа… ааа…» Эхо? Нет. Так бьются головой о стену. И было в этом безысходном вопле еще что-то, недоступное пониманию чужака, но заставившее всех невестийцев замереть на месте, а затем разом, не сговариваясь, броситься вон из пещеры. Ну вот, можно хоть дух перевести. Ни одного не осталось?..

Какой там дух? Они же сейчас вернутся!

Без паники, мой неслышимый, без паники. Перевести дух — это значит, просто какое-то время обойтись без драки. А то, что на смену исчезнувшим подземельцам пришлют других, ясно даже и ежу, как говаривал кто-то… Знать бы только, что это за чудовище такое: ёж. Кажется, так звали жалостливого чародея, сотворившего Неоплаканных Зверей: ёж-Хриёр-ёж. Нет, как-то не так… А бормочу я все это от страха, потому что не могу нашарить заветный проход, до которого так и не добрался Горон. Где-то здесь… Или чуть подальше… Есть!

Каменная плита, из-под которой ощутимо тянуло холодком, на удивление легко сдвинулась в сторону; круглый лаз, открывшийся за ней, напоминал скорее звериную нору, но времени на сомнения не было, и Сэнни нырнула в темноту. Только бы не тупик, только бы проскользнуть хотя бы ползком… Получилось, и даже не ползком, а просто пригнувшись, только гораздо труднее было справиться с врожденным ужасом всех джасперян перед любым подземельем; а тут еще что-то острое, цепляющее за волосы, точно коготки летучих мышей, и неотвязные воспоминания о затопленных водой потаенных лабиринтах Пятилучья, где утлая лодчонка несла ее, связанную по рукам и ногам, в золоченый колодец, откуда, казалось, не было выхода даже через спасительное ничто…

Тусклый свет забрезжил над головой, и она с облегчением почувствовала, что может выпрямиться. Опять что-то вроде колодца. Одно утешение: он широк, точно башня, да и золотом не блещет, зато пол устлан упругим моховым ковром. И, как полагается в башне, узенькое оконце под самым потолком с неохотой пропускает сиреневатый полусвет — значит, выходит на север или запад. Но об этом потом, сейчас главное — переправить сюда Горона. И поскорее, пока он не очнулся.

Она метнулась обратно в пещеру, естественно, не по тесному лазу, а привычным для джасперян способом; замерла. Так. Никого, кроме Горона, которого она безошибочно не увидала, но почувствовала рядом — легкий, тревожащий шелест его волос выдавал его. Очень важно было угадать, в сознании он, или нет?..

Нет.

Тогда все проще.

Он лежал лицом вниз, и его колдовские волосы хлестко метнулись ей навстречу, когда она наклонилась; но вместо удара она почувствовала всего лишь мягкое, ограждающее прикосновение. Теперь только бы не дотронуться до спины… Она пошарила по каменным осколкам, наткнулась наконец на безжизненную кисть суховатой руки. Этого достаточно, чтобы совершить совместный перелет. Она сжала запястье — не проснись, Горон, миленький, еще секунду…

Все. Они в безопасности. Теперь бы немного воды. Ах да, колодцы…

Небезопасно!

Да понимаю. И что-то еще…

Башенная камера медленно, словно нехотя, наполнялась утренним туманным светом. Свет. Ведь у Горона с собой была светящаяся ветвь! Скорее назад, потому что она безошибочно укажет подземным жителям на место недавней трагедии. Что, в пещере еще пусто? Да, еще. А вот и потускневшая ветка. Кстати, надо и вход задвинуть понадежнее, ведь, похоже, что здешним гномам он неизвестен. Если они не наткнутся сегодня на кровь, то за пару часов она в такой жаре высохнет…

Какие-то частые клацающие звуки послышались совсем неподалеку, словно некрупный зверь лакал воду… Или не воду.

Злобное шипение, выгнувшаяся горбиком спина и три немигающих кровавых глаза.

А главное — нестерпимая вонь.

Все, что угодно, она могла перенести, но только не это. Так что возвращение в спасительную башню-колодец можно было бы смело назвать позорным бегством. Но сладковатый прилипчивый запах за несколько секунд уже успел проникнуть между ворсинками плаща и теперь преследовал ее даже здесь. Она отшвырнула плащ, опустилась на колени возле Горона. Воды-то она так и не принесла. А что еще можно было сделать с раненым, кроме того, чтобы смыть с него кровь и перевязать потуже рану, она просто не представляла. На то у нее всегда имелся собственный лекарь. Да и крови что-то не видно, так что или удар пришелся по голове и его смягчила шапка волос, или по спине, и тогда это настоящий болевой шок. Что же делать, что делать?.. Да еще и этот неотступный тошнотворный запах, от которого все кругом плывет и невозможно сосредоточиться…

Проклятие, да ведь это пахнет кровь, пятнающая ее собственное платье и руки! Все-таки придется рискнуть и вернуться к колодцу…

А что, нет другого способа?

Действительно. Вот что значит, вжиться в роль несмышленой девчонки, путешествующей по сказочному миру в поисках того — неизвестно чего. И совсем из головы вон такая простая, реальная вещь — что ведь в ее владении все моря Вселенной!

— Горон, подождешь? Я на две секундочки, и сразу назад!

Не отвечает. Тогда мгновенный полет, и — каменистая осыпь, по которой спускается дорога, пролегающая вдоль всего хребта Игуаны к самой восточной оконечности ее «хвоста». Промчаться по влажной гальке, даже не снимая на бегу окровавленного платья и — в теплынь вечерней морской воды, смывающей всю скверну вынужденного убийства. В две секунды она, естественно, не уложилась, но в десять — пожалуй, потому что осталось только накинуть на мокрое тело плащ, туго затянуться лиловым пояском, и — обратно!

Иссиня-черный мох, едва угадываемый на нем профиль.

— Горон, ты меня слышишь?..

До волос даже не пришлось дотрагиваться: сами, зашелестев, точно легкая волна по гальке, сдвинулись в сторону, обнажая высокий, без единой морщинки лоб. Правда, губы, всегда обезображенные скорбным изломом, так и остались укрытыми ревнивой прядью, но вот пушистые ресницы — древние боги, какая красавица не отдала бы полжизни за такие!

Нашла время любоваться! Естественная защита для глаз от здешнего ослепительного солнца.

Которого невестийцы практически не видят… И потом, кто это решил, что я им любуюсь? Мне бы его только в чувство привести. Влажная тряпка на лоб, вот все, что приходит в голову. Из мокрого — только подол платья. А, сойдет. Только наклониться пониже…

Сперва дрогнули ресницы, потом — все тело. Руки судорожно нашарили на лбу влажную ткань, точно в ней было спасение от всех ведомых и неведомой бед, и Горон, вздрагивая всем телом, уткнулся в него лицом, как щенок зарывается в теплую шерсть материнского брюха.

Запах! Запах твоего тела и горькой колдовской воды!

— Очнись, Горон! — крикнула Сэнни вовсе не потому, что хотела ему помочь — просто ей было нестерпимо стыдно глядеть на то, как этого таинственного человека, на которого она привыкла глядеть снизу вверх, сотрясает какая-то жалкая дрожь.

Он очнулся. Рывком сел. Еще резче обернулся к ней, так что они оказались лицом к лицу.

И оба замерли в невольном оцепенении. Он — на какой-то миг, не узнавая ее, словно ожидал увидеть совсем другого человека. А она — потому, что впервые так близко увидела его глаза.

Раньше он тоже, разумеется, глядел на нее, не без того; но это был ускользающий взгляд из-под непроницаемых ресниц, что-то вроде черной молнии, и только. А сейчас она с каким-то суеверным ужасом, граничащим с восхищением, вглядывалась в эту сплошную агатовую черноту и с трудом различала серебряные паутинки, очерчивающие контуры радужки и разбегающиеся от зрачка лучики; никакого белка, все одинаково бездонно чернотой межзвездного Пространства…

Древние боги, да человек ли он?

Ты слышала его рассказ: он — последний из рода номадов. И этим сказано все.

Ну, кому сказано, а кому и нет.

— Прости… Кажется, я напугал тебя, Эссени…

Нет, не напугал — снова столкнул в омут нестерпимого внутреннего жара, сравнимого разве что со здешним солнцем. Горели даже подошвы ступней, даже кожа изнутри… Почему? Не потому ли, что нечеловечьи агаты его глаз напомнила ей магический черный свет, которым притягивал ее к себе проклятый Нетопырь?

Только бы он не заметил — ведь к нему, собственно, это отношения не имеет.

— Это ты меня прости: там, в пещере, я загляделась на огненный фонтан и не успела защитить тебя от опасности.

— Защитить? Ты — меня? Сэнни с трудом выдавила улыбку:

— Ну… произошло маленькое недоразумение. Эти печные мастера набросились на нас… Разве ты не помнишь? Впрочем, тебе, кажется, крепко досталось по голове. Могло отшибить память.

Он инстинктивно вскинул руку к затылку и вдруг рассмеялся:

— Действительно. Но если бы ты только знала, как давно я ни от кого не получал по голове… Забытое ощущение, осколочек детства.

— В таком случае, двое нас. В меня тоже недавно запустили мячом, и по тому же месту. И я так же, как и ты, была в восторге. Родство душ.

Смеялись теперь оба, почти счастливо. Теперь, когда все беды остались позади…

Да? А ты не думаешь о том, что ты вместе с Гороном замурована в этой башне?

Она еще продолжала смеяться, но Горон уже почувствовал, как в этом смехе задребезжали фальшивые нотки.

— Что? Чего ты испугалась, Эссени?

— Да ничего страшного. Просто я вспомнила, что задвинула единственный проход каменной плитой. Как же мы пройдем завтра к маггирам?

— Задвинула? Зачем? — искренне изумился он.

— Видишь ли, когда на нас напали… Меня… То есть я…

Волосы взметнулись с такой яростью, что между прядками проскочили крохотные искорки:

— Что? Что они с тобой сделали? Говори!

— Со мной? Кто бы посмел… Ничего. Но у меня не было другого выхода — прости, Горон, но мне пришлось их убить.

— Ты? Ты смогла убить человека?

— Двоих, Горон, двоих. И не гляди на меня так изумленно: если бы я не могла постоять за себя, встретил бы ты меня так далеко от моего дома?

Волосы с шелестом опустились, как всегда, оставляя видимой лишь узкую щелку для глаз. Горон долго глядел на нее из-под полуопущенных ресниц, как будто подыскивал оправдание ее словам. Не нашел.

— Убила. И ты говоришь об этом так просто, словно разбила две чашки… Неужели тебе не приходило в голову, как дорога на этой земле каждая человеческая жизнь?

— Думаю, она везде дорога одинаково, но знаешь, в тот момент из всех человеческих жизней меня волновала только твоя.

Снова повисла томительная пауза, и было нестерпимо трудно не опустить голову, не спрятаться от следующего вопроса. А он был неизбежен:

— Почему, Эссени? Кто я для тебя? Не обмани его!

Не обману. А иначе и быть не может.

— Горон, для этого на нашем языке просто нет слова. Для всего остального есть, а для этого — нет. Судьбе (а некоторые говорят — богам) было угодно, чтобы мы пошли одной дорогой, и не знаю, как получилось, но я не могу тебя предать, не могу тебе солгать. Не важно, мужчина ты или женщина, старик или ребенок, человек или дух. Ты для меня не просто тот, кто рядом; ты — Тот, Кто Рядом. Это не много и не мало. Это — бесконечно высоко. Понимаешь?

Он первый опустил голову, и волосы совсем скрыли его лицо.

— Высоко. И только. А понимаешь ли ты, как горько это слышать мне?

Похоже, что ее странствие по сказочном далям вместе с ним закончилось…

— Значит, мне лучше исчезнуть.

— Нет!!!

А, вот и он испугался потерять свою игрушку.

— В таком случае, — она постаралась придать своей улыбке беззаботность, — тебе придется подумать, как мы отсюда будем выбираться.

— Просто. Здесь имеется выход, известный мне одному, — он небрежно кивнул куда-то в угол; надо думать, это была не последняя тайна, которой он владел единолично. — Беда не в этом…

— Говори, в чем — я сделаю все, что в моих силах. Он покачал головой, задумчиво провел ладонью по лицу, словно стирая боль.

— Время. Мне просто нужно еще немного времени. Мне предстоит нелегкий разговор со здешним одинцом, его участие в нашем общем деле чрезвычайно важно. И он не должен заметить моей слабости.