Глава 1

Ниже Ивановских порогов течение Невы стало спокойнее. Рыхлые серые льдины, по краям которых громоздились колючие валы длинных прозрачных кристаллов, медленно покачивались на мелкой волне. С тихим шорохом они сталкивались друг с другом, рассыпались от толчков о просмоленный борт карбаса. Иные из них уже приткнулись на отмелях у невысоких берегов, поросших кустами и мелким осинником. За ними темной стеной вставал ельник, белели стволы берез. В этот погожий день солнышко припекало и с прибрежных болот тянуло запахом прогретого мха и прошлогодней листвы. Кое-где между глинистых откосов зеленели пучки молодой травы и желтыми звездочками светились цветы мать-и-мачехи.

— Припозднились мы в этом году, — сокрушенно вздохнул кормщик Денис. — Нева свой лед сбросила, теперь с Ладожского озера последние льдины уносит. Другие купцы уже по морю идут, раньше нас на торг поспеют.

— Не гневи Бога! Нашей вины в том нет, — прогудел дед Кондрат. — Сколько времени мы в приказной избе проезжие грамоты добывали? Объясняли — кто и почему едет за рубеж. Кто в Новгороде за нас остается поручителем. Да еще дьяки все товары ворошили — не вывозим ли чего тайно, кроме кож и зерна. Это только наши первостатейные богачи, Васька Стоянов и Петрушка Микляев, все бумаги прямо на воеводином дворе получили!

— Верно, Кондратий Никитич! У них товара на многие тысячи, им дозволено вывозить и сибирские меха, и персидский шелк. Путь держат прямо в Стекольну[1], на Русский гостиный двор, в собственные лавки.

— Да еще в Орешке[2] стояли! — в разговор вступил один из ладейщиков, кудрявый весельчак по прозвищу Соловей. — Два дня комендат Эрик нам пас не давал. Врал, пьяница, что печать куда-то подевал. Просто без подарка не хотел нас в Неву пускать. Я-то их язык знаю, понял, что он говорил — «нечего русским свиньям в нашем море воду мутить, нашу землю топтать».

— Наша это земля, дедовская! — Дед Кондрат гневно затряс бородой. — Иван, поди сюда. Ты первый раз по этому пути идешь, поэтому все примечай и крепко запоминай. Видишь речное устье на левом берегу?

Рослый русоволосый парень отложил в сторону корабельную снасть, на которой учился вязать морские узлы, встал у борта.

— Вижу, батюшка!

— То речка Ижора. Знаешь ли, что в старину здесь приключилось?

— Запамятовал, батюшка!

— Эх, ты! Ведь тебе уже шестнадцать годов. Грамотен и неглуп. — Дед Кондрат сокрушенно покачал головой. Но еще раз внимательно взглянув на простодушное румяное лицо и широко раскрытые голубые глаза юноши, угадал подвох и только крякнул. — Юродивого из себя не строй! Не смей над старшими подшучивать. Так что случилось на Ижоре-реке? Кто знает?

— Здесь благоверный князь Александр Невский шведов побил! — поспешил сообщить Соловей. — Батюшка Кондратий Никитич, в прошлом году вы так складно об этой битве сказывали. Явите Божескую милость, еще раз всем нам об этом поведайте! И Ванюшке будет в назидание — не книжная премудрость, а рассказ от души!

Старик не заставил просить себя еще раз. Говорил он, как летописание читал. Для начала помянул о пути из варяг в греки и о Новгороде Великом, который вел торговлю от Уральского Каменного пояса и Студеного моря до восточных бусурманских степей и немецких земель на западе. Но не всем соседям пришлось по нраву богатство новгородское. Закованные в броню чужаки двинулись на восток, подминали под себя одно племя за другим, огнем и мечом утверждали свою веру. Война дошла и до новгородских рубежей, горели города, села, православные храмы. Русским ладьям плавание по морю было запрещено… Но новгородцы не дрогнули. Много раз били они чужие рати, топили вражеские суда. Сами ходили походами на запад, с боем брали приморские города.

…Только лихие соседи не унялись. Когда до них дошла весть о нашествии на Русь безбожного хана Батыя, они решили, что настал их час. Первым двинулся в поход флот под командованием зятя шведского короля Биргера. Шли враги в силе великой, пыхтя духом ратным. Высадились они в том месте, где Ижора впадает в Неву, и, как пишет летопись, радовались, шатаясь безумием, что уже пленили нашу землю. Но того не ведали, что в устье стояла морская стража и ее старшой, чудин Пелугий, принявший крещение под именем Филипп, вовремя послал вести князю Александру Ярославичу. Новгородская дружина поспешила к Неве и внезапно ударила на шведов. Да так, что они не успели опоясать мечи на чересла свои. Врагов порубили без числа, а князь схватился с самим Биргером и копьем возложил ему печать на лицо. За эту победу Александр получил прозвание Невский и потом удаль свою доказал еще раз на Чудском озере, где побил великое немецкое войско…

— С тех пор много лет прошло. Но за грехи наши допустил Господь свеев на эти берега и заперли они нам путь на запад, — закончил дед Кондрат свой рассказ. Он стянул с головы малиновый бархатный колпак, отороченный соболиным мехом, и широко перекрестился. — Упокой, Господь, души православных, что полегли за родную землю, и прости им все согрешения. Помолимся, братия!

Корабельщики последовали его примеру. Некоторое время звучали лишь тихие слова молитвы да слышалось шуршание льдин за бортом.

Но неугомонный Соловей быстро тряхнул кудрями.

— Ну да, теперь Новгород не один, за ним со всей силой стоит Москва. Царь-государь и великий князь Петр Алексеевич не допустят обиды торговым людям. Нас же выпустили за рубеж не только для собственной прибыли, но и ради казенного прибытка. В Ладоге дьяк так и сказал!

— Эх, Соловей! Легкий ты человек, доверчивый. Тебе бы гусляром быть, былины да сказки сказывать, — произнес кормщик Денис. — Дьяк свое дело твердо знает, как и тот умник, что взялся прокормить казенного воробья. Теперь за столом каждый день имеет гуся или порося, Москва-то думает свою думу и слезам не верит!

— Казна с голоду не уморит, но и досыта не накормит, — назидательно произнес дед Кондрат. — Кончайте-ка пустословие, пока не дошло до воровского разговора, Ваня, взгляни, кто к нам от берега бежит?

В остроносой лодке сидели трое мужиков. Лица побурели на ветру как сосновая кора, волосы совсем побелели. Кафтаны грубого сукна перехвачены кушаками с синей вышивкой, на вороте холщовых рубах тоже пущены синие узоры. Ижора, или еще какое племя чуди белоглазой. Увидели окладистую черную бороду Дениса, радостно замахали руками.

— Здравствуй, шкипер! Слышали, что ты собрался на Грумант[3], бить морского зверя — моржа!

— Здравствуйте и вы, невские рыбаки! В этом году решил вместе с Кондратом в свейские города сплавать. Вместо меня на море-океан младший брат пошел. Как промышляете?

— Корюшка густо идет. Весенний, вся икрой набита, пахнет как свежий огурец!

— Купи, продаем дешево!

Один из рыбаков приподнял рогожу, под которой лежала груда крупных серебристых рыбин. Сторговались быстро — весь улов отдали за небольшой куль ржаной муки. В придачу получили еще и громадную пятнистую щуку, с зубастой, как у сторожевого пса, пастью. Узнали что в свейской земле опять недород и цена на хлеб сильно подскочила.

— Что нового в Канцах[4]? — спросил дед Кондрат.

— За каждый ладья с грузом берут ефимок[5].

— Это же по пятьдесят копеек на наши деньги, — изумился Соловей.

— Ты, гусляр, не удивляйся. В прошлом 205 году на царство вступил король Карлус[6]. Парнишке-то всего пятнадцать годков, торопится всех удивить великими делами. Его бояре и воеводы тоже рвутся в бой. Еще не забыли, как совсем недавно Швеция мордовала всех своих соседей!

— Вот-вот! Истинно, батюшка, молвишь! Налог обложили — не вздохнуть. С каждый покупка-продажа королевский казна долю берет!

— Надо думать, опять готовят война, — добавил другой рыбак.

— Вы в Ниеншанц не говори, что наша рыбу купил, — попросил третий.

— Не бойся, браток. Скажем, что промыслили на Ладоге для своего пропитания….

— Откуда ты, батюшка Кондратий Никитич, так хорошо свейские дела понимаешь? — Соловей задал новый вопрос, когда лодка с рыбаками осталась позади.

— Эх ты, певун! Второй раз за море плаваешь, а не перестаешь дивиться на иноземные платья и хоромы, узоры, всякую ерунду и срамоту. Если хочешь пойти по торговой части, то смотри в корень всякого дела. Тогда только от знакомства с новыми землями можно получить пользу. Ну-ка отвечай, какой шведский товар нам требуется больше всего?

Соловей растерянно молчал.

— Ну ладно, каждому свое, — промолвил старик. Неожиданно он повернулся к Ивану. — А ты что скажешь?

— Да я-то первый раз за рубеж, — юноша несколько замялся, но потом бойко заговорил. — Первым делом нам нужна красная медь в плашках, но котлы и всякий лом тоже сгодится. Потом полосовое железо, что идет на сабли и палаши, да еще сукно. У нас шведы охотно покупают хлеб, соль, сало, кожи. Сам слышал, как в своей лавке Ян Бекман хвастал приказчикам, что только за год на русской коже нажил больше пяти тысяч рублей!

— Молодец, Ваня! Вижу, что не зря бывал на Шведском торговом дворе, — дед Кондрат огладил свою пышную бороду.

— Да уж своей прибыли шведы не упустят, — добавил кормщик Денис. — Почитай половину доходов их казна получает от наших товаров, что вывозятся через Ригу и другие порты на Балтийском море. Каждый год больше четырех сотен купеческих судов из Дании, Голландии, Англии и других земель приходят туда, и со всех шведы берут большую пошлину. Да и сами наш дешевый хлеб вывозят и перепродают с немалой выгодой!

— Вот поэтому они и не хотят с нами торговать на равных, — проворчал дед Кондрат.

— Старики говорят, что до Смуты, что началась после царя Бориса[7], русских уважали. А после того как поляки захватили Кремль и Москву сожгли, все изменилось. В ту пору и шведы к нам пожаловали…

На карбасе наступила тишина. Все невесело вспоминали рассказы отцов и дедов о том, как бесчинствовали шведские наемники под командованием Якова Делагарди, отец которого в свое время захватил у московского царя Нарву и без пощады вырезал всех ее жителей. В годы Смуты шведов призвали, чтобы помочь отбиться от польского войска, но они изменили, и сами решили посадить своего принца на российский престол. Делагарди обманом захватил Новгород, а потом несколько лет грабил город и окрестные волости. Только после длительных переговоров и выплаты выкупа удалось добиться ухода наемников, но все земли по берегам Финского залива и Невы стали владением шведского короля.

— Теперь они с нами поступают круто, — вздохнул Кондрат, — в былые годы я имел лавку в Стокгольме, торговал полотном. Вот только чины из торговой палаты и стражники с таможни постоянно приходили ко мне, забирали товар без оплаты. Однажды пришли пьяные солдаты, голову мне разбили, выручку забрали, все счета и даже царскую проезжую грамоту порвали. Жаловался в суд, и дело год разбиралось, а виновных так и не нашли. Они и других наших купцов мытарят — товар велят продавать оптом по их ценам, на ярмарки не пускают, иностранным торговцам ничего продавать не велят. Ну а если кто расторговался, то всю выручку должен истратить на покупку шведского товара по казенной цене. Немцев и англичан эти правила не касаются, только нас, русских людей. Поэтому такой торг ведут только сильные купцы, с тугой мошной, которые могут все налоги и штрафы заплатить, да еще властям подарки поднести. Меня же в три года разорили дотла, теперь вот приказчиком нанялся.

— Не повезло вам, батюшка Кондратий Никитич! — печально вздохнул Соловей.

— Да и не мне одному. Вот хоть нашего Ваню спроси о том, как с его дедом в Стокгольме обошлись!

Глава 2

Дед Ивана, Степан Ерофеев, за ум и честность его и на воеводском дворе уважительно зовут Степаном Васильевичем, на торговой стороне человек известный. Его небольшой, но справный двор стоит неподалеку от рыночной площади, возле церкви Спаса, что на Ильине улице. Раньше дед имел свою лавку с кожевенными товарами, амбары на берегу Волхова, пристань на Мете. Торговал с расчетом, и пошел было в гору. Однако в ту пору одолела деда гордыня, и по примеру именитых купцов он решил сам свезти свой товар за море. Нагрузил кожами ладью, выправил проезжую грамоту и отправился в путь.

Вот только в Стокгольме ему не повезло. Забыл он, что на чужой стороне надо иметь голову поклонну, а сердце покорно. При первой встрече с таможенным старшиной Адрианом Трецелем, известным мздоимцем и горьким пьяницей, проявил дед упрямый нрав. Положенные по чину подарки поднес, но почтения не оказал. При свидетелях заспорил о качестве своего товара, сказал, что привез отборные бычьи кожи, дубленые русским способом, на чистом дегте. Швед обиделся и решил проучить новичка. Бывалые купцы пришли на помощь земляку, пытались умаслить королевского чиновника, но все было напрасно.

Деда обвинили в том, что свой товар он взвешивал русской мерой и таким образом пытался снизить размер пошлины. Потом нашли и другие упущения и, когда весь товар был распродан, задержали ладью в порту Стокгольма. Просьбы купцов и обращение к властям не помогли, и караван новгородских купцов отправился домой. Трецель держал деда под следствием и затянул дело до начала октября. Тому пришлось возвращаться в непогоду, когда задули противные ветры. Море штормило, мачту снесло, а груженную медными слитками ладью захлестывало волнами. Кое-как прибились к берегу, где местные жители догола пограбили путников. Дед с товарищами, побираясь Христа ради, пешком добрался до Ревеля[8]. Там знакомые новгородские купцы приютили земляков, помогли вернуться на родину. Но для того, чтобы покрыть убытки и вернуть деньги, которые дед взял в долг для снаряжения ладьи, пришлось продать большую часть имущества. Еще хорошо, что после слезных жалоб воеводе казна проявила милость и списала часть оброка.

С мечтой о купечестве пришлось расстаться. Но новгородский мещанин Степан Ерофеев не упал духом, на судьбу не роптал и с горя не запил. Пошел в приказчики к богатому соседу, чтобы какой— никакой заработок иметь и дома без дела не сидеть. Хотя многого лишился, но кое-что сохранил на черный день и теперь благодарил Бога, что успел поставить на ноги сыновей, которые не пошли по торговой части. Старший уже дослужился до стрелецкого пятидесятника и теперь стоит со своей заставой на речке Назии, вблизи границы со шведами. Младший осел в Москве на царской службе, в Конюшенном приказе стал стремянным.

Больше всего хлопот было с любимой дочкой, своенравной Аленой. На местных женихов она не захотела и смотреть, хотя сватов засылали из очень приличных домов. Ну а ей приглянулся кудрявый и белозубый Петр Плотников, веселый аргун[9] из Владимира.

Работой по дереву новгородцев не удивишь, сами в лесах живут. Но владимирские плотники, как говорится, с топором в руках родятся и потом с его помощью всю жизнь кормятся. Иные шутят, что во Владимире и лапшу крошат топором. Петр со своей артелью за работы брал недорого, и дед подрядил его поставить амбары. Но, чтобы проверить, не нанимается ли к нему какая-нибудь бродячая пьянь, а самому не оказаться в убытке, строго оговорил условия и сроки строительства и потребовал залог в сто рублей. Потом самолично несколько раз наведывался на стройку. Но аргун не оплошал, нашел поручителей, которые внесли деньги, отлично выполнил все работы.

Скоро нашлись и другие заказчики, а Петр подружился с мастерами-корабельщиками Амосовыми, чье семейство почти четыре столетия строит ладьи, кочи и карбасы. Некоторые из них подались на Северную Двину и поселились в Холмогорах. Там спускают на воду суда, которые через штормы и ледяные поля ходят по Студеному морю на Грумант и Новую Землю и даже в Датское королевство. От Амосовых Петр перенял многое и, хотя заправским ладейным мастером еще не стал, но в строительстве судов уже начал хорошо разбираться.

За всеми своими заботами дед Степан и не обратил внимания на то, что в церкви его дочка переглядывается с Петром. Поэтому, когда сам Осип Амосов явился сватом в его дом и завел речь о браке с аргуном, он только руками развел. Оказалось, что жена Наталья уже обо всем знает, и деда обломали без лишних слов.

Своего первенца молодые назвали Иваном, и с ранних лет отец начал приучать его к ремеслу. Дубовые и сосновые чурки и калабашки стали первыми игрушками мальчика. Из рассказов отца он узнал, что плотник вольная птица и со своим топором может весь свет пройти. Строит он дома и города, мосты и суда, его топор везде накормит и оденет. Ну а если к топору добавить пилу, долото, рубанок, отвес и другой плотницкий инструмент, да еще иметь глазомер и расчет, то сам мастер станет как судья в приказной избе — что захочет, то и вырубит!

С отцом соглашался и дед Степан. Ремесло есть-пить не просит, а хлеб приносит! — наставлял он. Но каждый раз добавлял, что нужна и грамота. По нынешним временам ученье дороже богатства, а где больше грамотных, там меньше дураков.

Вот почему на 14-е декабря, в день пророка Наума, когда на Руси родители определяли отроков в учение, в дом Петра Плотникова пожаловал дьячок из соседней церкви. Был он подслеповат и ростом невелик, но обладал звонким голосом и, как говорили все соседи, умел, всего лишь с помощью умеренной порки и ласковых слов, вколотить книжную премудрость в самых озорных ребятишек. По такому случаю собралась вся семья, выставили обильное угощение. После всех перемен, когда на стол уже подали пряники, пареную в меду репу и кисели, к дьячку подвели шестилетнего Ваню. Как велит обычай, он трижды поклонился в ноги учителю и в назидание получил три легких удара плетью по спине. После этого дьяк достал азбуку и начал «наумить» чадо. Для начала разучили первую букву «аз». Получилось, и хотели было продолжить учение, но тут взмолилась матушка Алена. Со слезами просила дьячка больше не неволить дитя. На том урок и закончился, а старшие выпили за почин. От деда дьячок получил положенную плату, а от матери сдобный пирог, завернутый в расшитое полотенце. Ване наказал прийти к нему домой на следующий день, чтобы продолжить учение вместе с другими мальчиками.

Учиться было интересно. Сначала хором разучивали буквы, а потом острым писалом выцарапывали их на кусочках бересты и покрытых слоем воска дощечках-буковицах. К бумажным листам и гусиным перьям учеников и близко не подпускали, чтобы по своему неумению не перепортили таких дорогих вещей. Но своему первенцу Петр купил настоящий букварь, составленный монахом Чудова монастыря и отпечатанный в Москве на Печатном дворе. Книга была занимательная и полезная, на каждой странице изображалась отдельная буква, а рядом с ней множество картинок. Там, где красовалась «аз», можно было увидеть и части света, названия которых начинались с этой буквы — Африку и Америку. Вместе с их диковинными городами, чудными дикарями и странными зверями.

Иноземцев Ваня встречал на торговой стороне, да и по всему Новгороду, чуть ли не каждый день. И безбородых немцев в коротких кафтанах, и восточных купцов с крашенными бородами в пестрых халатах, и много другого люда. На пристанях и прилавках видел и диковинные иноземные товары, многие из которых скоро стали привычными. Да некоторые из них можно увидеть и в собственном доме. Вот хотя бы небольшое настенное зеркало из итальянской земли, украшенное стеклянными цветами. Или розовую раковину, витую, с кривыми рожками. Если приложить ее к уху, то можно услышать, как шумит волна в далеком море у берегов жаркой Индии, где совсем не бывает снега. А иной раз бабушка Наталья вынимает из своего сундука то яркую персидскую шаль, то отрез скользкого китайского шелка или пушистого синего бархата из города со странным названием Ипр.

Но больше всего манил Ваню бабушкин шкафчик с резными створками. В нем на полках стояли многочисленные коробочки и пузырьки с заморскими пряностями — перцем, гвоздикой, корицей. Их необычный запах кружил голову, рождал мечтания о чужих краях. Хотелось знать, что за народы там живут. Верно ли, что есть люди с песьими головами, рогами и хвостами. Иные из них имеют крылья, а иные о многих головах великаны, или ростом всего в два локтя. От таких вопросов отец только отмахивался, ссылаясь на срочные дела. Но дед Степан любил поговорить о дальних городах и странах. Ему довелось побывать в Москве и Казани, повоевать с поляками, ходить по торговым делам в Крым и Сибирь.

В год, когда Ване исполнилось десять лет, и случилось с дедом несчастье. Чтобы покрыть убытки после его неудачной поездки в Стокгольм, вся семья включилась в работу. В нищету, слава Богу, не впали, но пришлось затянуть пояса. Кое-что подкинули сыновья, а Петр взял новые заказы на плотницкие работы. Ване нашли место в лавке немца Бекмана, велели исполнять мелкие поручения и набираться опыта по торговой части.

Для смышленого мальчика работа оказалась нетрудной. Даже интересной. Новые виды товаров, меры длины и веса, денежные единицы, условия хранения и многое другое — во всем этом надо было разобраться, запомнить, не перепутать. На Шведском дворе, что располагался рядом с Торговой стороной, было много лавок и складов, принадлежащих немецким, шведским, голландским купцам. Здесь многие работы выполнялись русскими молодцами, и звучал многоязычный говор. Некоторые иностранцы не один год вели операции в Московии и сами более или менее сносно говорили по-русски.

Скоро Ваня освоил свои обязанности, на практике выучил немецкий счет и начал разбираться в торговых делах. За сообразительность и расторопность немец Бекман хвалил подростка, ставил его другим в пример, прибавил жалование. Сам Ваня ходил гордый, как-никак приносил заработок в дом, помогал семье. Начал в свою речь вставлять немецкие слова, как равный советовался с дедом о торговых делах.

Дед Степан был несказанно доволен любознательностью внука и вскоре начал допускать его до чтения книг, которые он собрал во время своих странствий. Начал Ваня с божественных и душеполезных, но оказалось, что есть еще более увлекательные книги, чем уже прочитанные с дьячком жития святых. Как интересно было читать повести о приключениях Бовы королевича или витязя Брунцвика, отплывшего на корабле в неведомые земли, чтобы найти светозарную гору Карбункулус! Не отрываясь читал мальчик забавные и поучительные истории, которые происходили с великими мужами древности, описанные в книжке под названием «Фацеция или смехотворное утехословие». Но больше всего его занимала «Книга, глаголемая космография, сиречь описание всего света земель и государств великих». В ней говорилось, что Земля есть шар и ни начала, ни конца не имеет. И о том, что какие-то мореходы «не в давних временах корабельным шествием обрели на западе, на море-океане, многие острова — одни людны и богаты, другие же безчеловечны». Они нарекли те острова именем Америка. А еще было написано, что на востоке лежит китайское государство, остров Япон, Индия Великая, царство эфиопское темное и другие неведомые земли. Дух захватывало от этого чтения!

Вести о таком увлечении дошли и до приходского священника, отца Василия. Он имел суровую беседу с дедом, а потом принялся и за внука.

— Ты, Иван, вошел в возраст и уже не малое дитя! — изрек он после исповеди. — Должен понимать, что от частого чтения происходит большой вред. Немцы хотя и говорят, что почитают Христа, но они полуверы. Такие богомерзкие книги их латинские философы пишут ради соблазна, а наши борзописцы переводят их на российский язык и вводят в искушение молодых. Юный ум от такого чтения гибнет, а сам юноша впадает в ересь. Остерегись! За такое прогрешение постоишь на коленях и триста раз прочтешь покаянный псалом!

Поведением сына не был доволен и отец. Требовал прекратить обучение с немцами и опасное чтение светских книг. Но дед Степан, упрямый, как и все новгородцы, не даром их прозвали «долбежниками», так и не расстался с мыслью о купечестве. Если не для себя, то хотя бы для внука. Он согласился с тем, что плотницкое ремесло прокормит парня, но добавил, что от произвола сильных людей оно не спасет. Даже самому искусному мастеру придется всю жизнь кланяться каждому мелкому приказчику или приставу, не говоря уже о самом худородном помещике, владельце трех душ, у которого весь доход три пятака в год.

Не известно, чем бы закончился этот спор, если бы Иван смолчал, когда, заметил, как в лавке приказчик Ганс обсчитывает Кондратия Никитича, который доводился кумом деду Степану. В тот день ефимок шел по отношению к рублю совсем по другой цене. Приказчик начал было кричать, что «малшишка врать» и махать кулаками. Но Иван промолчал в ответ, только взялся за тяжелый железный аршин, что используется для отмеривания сукна. Ганс завизжал дурным голосом, и в лавке появился сам Бекман. Увидел покрасневшего от ярости покупателя и все понял.

— Ганс, ты пьян, иди спать! — сказал он, а затем повернулся к Кондратию Никитичу. — Это есть ошибка. Суд у воевода не надо. Карошо?

Недоразумение замяли, но Иван наотрез отказался просить прощения у приказчика и покинул лавку.

На улице Кондратий Никитич внимательно посмотрел на него, огладил свою бороду.

— Вижу ты смелый парень. Вот жалко, что выгодного места лишился.

— Подамся к отцу в артель, буду плотничать. Он меня многому научил.

— Слушай, Иван, я скоро на корабле пойду за рубеж. Нужен подручный. Хочешь повидать белый свет?

— Конечно хочу!

Глава 3

Шведская крепость Ниеншанц возвышалась на мысе, образованном Невой и впадающей в нее речушкой Охтой. Облицованная камнем цитадель с пятью бастионами, крутые земляные валы, бревенчатые палисады. Напротив нее, на левом берегу могучей реки, было воздвигнуто еще одно укрепление — Кронверк. Так что невский торговый путь был заперт крепко-накрепко. Над грозными бастионами ветерок колышет синее знамя с золотым крестом и тремя коронами, лучи солнца вспыхивают на стволах медных пушек, расставленных на стенах. По берегу, где расчищен лес, протянулись огороды, рассыпались домишки слободы и торговые амбары, возвышается остроконечный купол кирки. У пристаней выстроились пузатые бараки и рыбачьи лодки.

Кондратий Никитич готовился к встрече со шведскими властями.

— В Канцах бургомистр Индрик Пипер завел строгие порядки, — проворчал он. — Без пропуска от коменданта Эрика никого в море не выпускает. Его люди будут осматривать весь карбас, обязательно потребуют и наши проезжие грамоты… Ваня, а где твоя? Давай ее сюда — все разом представим, будет меньше придирок.

Иван достал заветный документ. Чтобы его получить, дед на воеводском дворе ломал шапку у многих дверей. На отъезжающего Ивашку Плотникова, как и на всех других подданных Московского государства, полагалось составить поручную запись, в которой следовало подробно указать кто, куда и зачем едет, остаются ли дома его родные и кто из свидетелей ручается за правдивость этих сведений. Ну а чтобы получить окончательное согласие властей, пришлось дать подарки знакомым приказным дьякам, кому рублями, кому сукном и иноземным бархатом. Так что сундук бабушки Натальи сильно полегчал. Раньше порядок выезда не был таким строгим, бумаг писалось не меньше, но приказные не очень дорожились. Но в прошлом году открылось великое воровство, и дело дошло до Москвы. Под следствие попало много дьяков, писарей и сам стрелецкий голова.

… А началось все с того, что московский посадский кожевник Матюшка, который по торговым делам часто бывал в Новгороде, без ведома властей перебрался через рубеж. На Волхове он догнал ладью купца Хилкова, уже прошедшего досмотр на воеводском дворе, и, назвавшись знакомым одного из приказных, просил провезти его в Нарву. Купец поверил и на последней заставе обманул стрелецкого голову, сказав, что на его ладье у людишек с бумагами все в порядке. Тот проверять не стал. Ну а на шведской стороне Матюшка повел себя как последний изменник. Вскоре оказался в Стокгольме, где сговорился с торговцами кожей. На их деньги открыл мастерскую, набрал учеников и начал производить юфть. Кожу мягкую и прочную, которая не пропускает влагу и идет на изготовление сапог и конской сбруи. Так выделывать кожу шведы не умели и для нужд своего войска закупали ее у российских купцов по очень хорошей цене. Всем ясно, что теперь они сами обеспечат свои потребности и начнут продавать юфть в другие страны, а государева казна понесет большие убытки.

Расследованием такого воровства занялся Приказ тайных дел. Купца Хилкова и всех причастных к этому делу допросили с пристрастием и устроили им «стряску» — поднимали на дыбу и били кнутом. Допытывались: сам ли Матюшка удумал такое лихое злодейство или его кто-нибудь надоумил? И не собирается ли еще кто сбежать за рубеж? Виновных рассадили по острогам, а во все пограничные заставы поступил строжайший приказ — крепко оберегать государеву честь и проверять всех выезжающих в чужие страны…

Тем временем карбас подошел к причалу и можно было рассмотреть встречавших. Впереди сутулый старичок в очках, а за ним дюжие гренадеры в одинаковых синих мундирах. На очкарика Иван не обратил внимания — таких наголо бритых иноземцев в кургузых кафтанах и треугольных шляпах часто доводилось видеть на Торговом дворе. А вот на солдат засмотрелся. Его интерес заметил Соловей и, как человек уже побывавший в чужих краях, стал объяснять товарищу.

— Эти долгие медные шлемы на их головах называются кивера, а отчеканенные на них шары с пламенем — бомбы или гранаты. В бою они бросают их в неприятелей.

— Что это у них за волосы? Какие-то чудные!

— Так то не волосы, а пакля. По своему уставу или артикулу они накручивают ее на железные спицы, для красоты посыпают мукой и носят поверх своих волос. Это называется букли. Их теперь, по примеру французов, носят все солдаты в Европе.

— Солдаты это как наши стрельцы?

— Что ты! Нет никакого сравнения! Наши-то службу несут в очередь и сами себя кормят — у кого лавка, у кого огород. А солдаты во все дни живут по артикулу под присмотром офицеров, а одевает их и кормит королевская казна. Во всей Европе такой обычай завели! Там еще…