Первый быстрый выстрел

      - Мне не нужны ваши советы! - вскипел полковник Белсер. Он рывком развернул гнедого... зря он так обращается с хорошими конями, или с любыми другими, раз уж об этом зашла речь. - Мы проверим наши архивы и тогда поговорим.
      - Найдете меня здесь, - сказал я.
      Когда все тронулись, Тауэр задержался. - Ты был в Нью Мексико и Юте? А в Калифорнии?
      - Моему мулу нравится путешествовать.
      - Наши дороги случайно не скрещивались?
      - На моем пути попадалось много следов, но если уж я повстречал человека, я его не забуду.
      - Хочешь сказать, что если бы мы встречались, ты бы запомнил? Так?
      - Я бы запомнил.
      Джон Тауэр коснулся шпорами коня и поехал за остальными. Из всех троих следовало опасаться его одного. Но Тауэр будет драться честно - лицом к лицу, а те, другие - нет. Только когда они скрылись, я повернулся и увидел девушку, стоящую под кизиловым деревом.
      Я давным-давно не видел девушек такого сорта, потому что они не часто встречаются мне подобным, ведь я грубый человек, привыкший к грубой жизни, у меня нет ни воспитания, ни образования, чтобы общаться с такими, как она.
      Девушка была выше среднего роста, с темными волосами и белой кожей, она спокойно стояла, положив руку на ветку кизила. Она была в белом платье, молодая, но в ее глазах не было простодушия, свойственного юности. Она была прекрасна, как кизиловое дерево, под которым стояла - дерево, покрытое белыми цветами, часть которых осыпалась ей под ноги.
      - Я вас не напугала?
      - Просто не ожидал никого увидеть, если вы это имели в виду.
      - Меня зовут Кейти Торн, я из Блекторна.
      У меня не было никаких причин любить Торнов или даже думать о них, потому что моим единственным другом из клана Торнов был Уилл, а тот был белой вороной среди Торнов, из Блекторна или любых других. Его двоюродный брат Чэнс был моим заклятым врагом. Кейти Торн я не помнил.
      - Вы родственница Чэнса?
      - Я была женой его брата.
      - Была?
      - Он захотел стать солдатом и геройски погиб при битве у Геттисбурга. А вы были солдатом, мистер Бейкер?
      - Нет, - в моем голосе прозвучала горечь. - Я не был никем, кроме как Калленом Бейкером.
      - Разве не важно быть самим собой?
      - Может быть, - не знаю, почему я так сказал, - может быть, для меня важно быть Калленом Бейкером. Но здешние меня не любят, а я их - еще меньше.
      - Знаю. Я видела, как это началось, я была на мельнице в тот день, когда вы вздули Чэнса.
      - Вы там были? - удивленно спросил я.
      - Сидела в повозке вместе с отцом и Уиллом Торном. Я подумала, что Чэнс заслужил все, что получил.
      Этот день я запомню на всю жизнь, потому что я первый раз вышел из дома, чтобы привезти на мельницу мешок зерна. Мы приехали из Теннесси всего несколько дней назад. Как только я появился на мельнице, Чэнс начал меня дразнить, а за ним - все остальные мальчишки. Он высмеивал мою старую одежду, залатанную и поношенную, но это была моя единственная одежда. Мальчишки кричали и смеялись надо мной, но я, стараясь не обращать внимания, затащил мешок на мельницу, а когда вышел и стал грузить муку на мула, они налетели на меня, сдернули подтяжки и начали кидаться грязью.
      Я по характеру неторопливый. В этот момент на нас обратили внимание взрослые, потому что я услышал чье-то замечание. Вокруг меня падали комья грязи, но я подтянул штаны, накинул подтяжки и закинул мешок с мукой на мула. Затем поднял с земли сучковатую дубину и пошел на мальчишек, они разлетелись в разные стороны, как стайка воробьев - все, кроме Чэнса.
      Он меня ждал. Чэнс был на голову выше меня и тяжелее, одет в купленный в магазине костюм, который я и видел-то всего несколько раз. Он презрительно посмотрел на меня и произнес: - положи дубину, и я тебя изобью.
      Теперь за нами наблюдали с дюжину мужчин и ни один из них не заступился. Я не успел положить свое оружие, как Чэнс на меня прыгнул, намереваясь ударить в лицо обоими кулаками, прежде чем я выпрямлюсь, но в холмах Теннесси ребята дерутся часто, а мне иногда приходилось драться даже со взрослыми. Поэтому я не выпрямился, а нырнул ему в ноги и Чэнс тяжело шлепнулся на землю.
      Он начал подниматься, а я, не дав встать ему на ноги, ударил тяжелым от работы кулаком в зубы, разбив губу и забрызгав кровью его красивую рубашку.
      Чэнс наверное впервые в жизни увидел собственную кровь, это повергло его в шок, но и разозлило тоже. Он пошел на меня, размахивая обоими руками, однако во мне разгорался более сильный гнев, смешанный с одиночеством, потому что все мальчишки подбадривали его и ни один из них не выкрикнул мое имя. Чэнс не мог противостоять моей ярости, он попятился, в его глазах появился дикий страх. Он хотел, чтобы ему помогли, он хотел закричать, но я поднырнул и двинул его в живот и увидел боль на его лице и побелевшие губы. Я снова ударил в лицо, Чэнс упал и покатился в пыль, он мог встать, но не встал; Чэнс лежал в пыли, зная, что побежден, а я получил врага на всю жизнь.
      Затем от мельницы ко мне побежали взрослые, среди них отец и дядя Чэнса, поэтому я снова поднял дубину. Я был мальчишкой, но во мне горела ненависть ко всем и к себе тоже, потому что боялся, что заплачу, мне хотелось одного - уехать отсюда.
      - Оставьте его в покое! - тогда я не знал, что это был Уилл Торн высокий худой человек ученого вида.
      Лицо отца Чэнса покраснело от злости. - Занимайся своими бабочками, Уилл! Я сейчас покажу этому мерзавцу...
      Он остановился, увидев палку у меня в руках. Я был юношей, почти мальчишкой, но высокий ростом и широкий в плечах, раздавшихся от тяжелой работы в поле и лесах.
      - Только подойди, - сказал я, - и получишь по башке.
      Он погрозил кулаком. - Я тебя исхлестаю кнутом, парень! Исхлестаю до полусмерти!
      Я забрался на мула и уехал, но не слишком быстро.
      И это было лишь начало.
      Когда я в следующий раз приехал в город, меня ждал Торн с кнутом. Я только начал слезать с мула, но увидев, что он приближается, снова сел в седло и дал шпоры мулу. Торн поднял кнут слишком поздно, мул ударил его плечом и сшиб в грязь. За нами наблюдало полгорода. После этого я уехал.
      Дальше произошло ужасное, потому что Торны умели ненавидеть и считали себя лучшей семьей во всей округе, им нужно было поддерживать свою репутацию. Мы с отцом работали в поле, когда подъехали четверо всадников. Отец попытался остановить их, но один из них сбил его наземь дубинкой, и они принялись хлестать меня кнутами. Отхлестали в кровь, но я не кричал и не стонал, пока они не уехали. Затем, окровавленный, едва способный двигаться, помог отцу подняться, уложил его в постель, приладив на лоб холодный компресс. Потом взял отцовское ружье и поехал в город.
      Хаас и Гибсон, двое из нападавших, пропивали в салуне полученные за избиение деньги. Когда я слез с мула, уже стемнело, и на улицах почти никого не было, только напротив отеля кто-то остановился и оглянулся. Я вошел в салун. Хаас увидел меня первым.
      - Гибсон! - голос его дрожал. - Гибсон, погляди!
      Гибсон оглянулся и потянулся за револьвером, висевшим у него под пиджаком, но я уже выстрелил, правда, не за тем, чтобы убивать. Ружье было заряжено крупной дробью, и я, стоя совсем рядом, выстрелил между ними. Оба упали, часть дроби попала в обоих.
      Они, потрясенные и окровавленные, лежали в опилках, которыми был посыпан пол.
      - Я вам ничего не сделал, - сказал я, - но вы избили нас с отцом. На вашем месте, я бы держался подальше от нашей фермы, а если отец умрет, я убью вас обоих.
      Повернувшись к двери, я остановился и добавил: - И не вздумайте снова вставать мне поперек дороги, иначе пожалеете.
      В то лето мне исполнилось пятнадцать лет.
      Люди избегали меня, когда после этого я несколько раз по необходимости приезжал в город. Большую часть года я провел в болотах по течению Серной реки, охотясь с ружьем и силками, исследуя местность вместе с индейцами каддо. С тех пор я получил репутацию человека, с которым лучше не связываться, матери держали своих дочерей подальше, и даже мужчины предпочитали не иметь со мной дела.
      Отец продолжал работать, однако так и не стал таким как прежде после удара дубинкой по голове. Может, дело было вовсе не в ударе, а в понимании того, что он не смог здесь добиться ничего, не смог создать дом для меня и матери. В этом не было его вины, но силы его покинули. После смерти мамы отец продолжал жить как бы по привычке, и я знал, что он долго не протянет.
      Кейти Торн разбудила воспоминания, и они нахлынули на меня: вот мама взбивает масло в деревянной миске, папа устало возвращается домой с поля, утренне пение птиц, ленивый всплеск рыбины в тихой воде, лай собаки, поднимающей енота спокойной, залитой лунным светом ночью.
      Эти вещи означали для меня дом, но отец и мать умерли, воспоминания об охоте на одичавший скот в Большом Лесу померкли, а запах земли и ласковое весенне солнце... зря я вернулся.
      - У меня нет причин любить Торнов, - сказал я, - кроме Уилла. Я любил Уилла.
      - Я пришла сюда собирать цветы, - сказала она, - и удивилась, увидев вас.
      Подойдя к дому, я поставил винтовку и начал ощипывать утку.
      - Вы выстрелили только один раз.
      - Там была только одна утка.
      Некоторое время она молчала, наблюдая за мной.
      - Утка должна немного повисеть.
      - Значит, повисит после того, как я ее съем. Это мой ужин.
      - Несытный ужин для голодного человека. Приходите на ужин ко мне в Блекторн. У меня есть копченый окорок.
      - Вы понимаете, кого приглашаете, мэм? Чтобы Каллен Бейкер приехал в Блекторн? Я не пройду и двух шагов, как меня заставят защищаться с оружием в руках, а если все же приду, люди перестанут с вами разговаривать. В этих краях у меня дурная слава.
      - Вас долго не было, Каллен Бейкер. С тех пор, как закончилась война, Блекторн опустел. Я живу в доме Уилла, который он оставил мне в завещании. Со мной живет тетя Фло, вряд вы ли увидите кого-то еще.
      - А Чэнс?
      - Он в Бостоне, или где-то в друшом месте, во всяком случае, он редко меня навещает. Чэнсу нравятся города Техаса, а не плантации и ранчо.
      Я не в первый раз был в доме Уилла, потому что в тот день у мельницы я приобрел не только врагов, но и друга.
      Уилл Торн, по моему мнению, стоил всех Торнов вместе взятых. Он был тихим и неразговорчивым, но он добился от жизни, чего хотел. Уилл изучал природу, и я многое от него узнал, как, наверное, и он от меня.
      Уилл писал статьи. Я в этом ничего не понимал, поскольку с трудом научился читать и едва умел подписываться, но Уилл писал для журналов в Лондоне и Париже, одна из них - о редком виде цапли, который обитал в наших болотах, а другая - о бобрах. По-моему, он писал о бабочках и пауках и о многом другом. Вначале я этого не понимал; о природе я много знал с детства, и однажды он сказал мне, что любой натуралист отдал бы несколько лет жизни за те знания, что были у меня.
      Мы часто бродили по болотам. Тамошние тропы были известны лишь индейцам и мне, хотя позже я показал их Уиллу, а иногда мы вместе собирали растения, охотились на редких птиц и насекомых. Обычно я знал, где можно найти то, что ему было нужно, поскольку человек, проводящий много времени в лесах, обладает способностью к наблюдениям.
      Уилл был мне другом, я никогда не забуду вопрос, который он задал после того, как я рассказал о какой-то драке - после встречи у мельницы их было достаточно, как например, в Форте Белнэп, где я убил человека - "Ты считаешь, что поступил правильно?"
      Такой вопрос запоминается надолго. После этого я стал оценивать свои действия, часто искал не те решения, что лежат на поверхности, а другие. Уилл преподал мне хороший урок. У человека на протяжении его жизни много учителей, подчас самых неожиданных, однако все зависит от самого человека: может ли он учиться?
      Человеку важно жить в мире с самим собой, говорил Уилл, а не с тем, что думают о нем люди. Они часто ошибаются, общественное мнение меняется, а ненависть редко бывает разумна. Я слышу его слова до сих пор. Он утверждал, что нельзя давать волю гневу и ненависти, этим ты вредишь лишь себе, и время показало, что он прав.
      - Уилл рассказывал о вас, когда я была маленькой девочкой, - сказала Кейти. - Он называл вас хорошим мальчиком. Говорил, что у вас есть все задатки, чтобы быть настоящим мужчиной, если вас оставят в покое. Но он также говорил, что в старые времена вы могли бы стать вождем клана в Шотландии, что в вас течет темная кровь, опасная кровь. Однако всегда заканчивал тем, что вы здесь самый лучший, что в душе вы джентльмен.
      При этих словах я смутился. Не привык, чтобы меня хвалили, и совсем не думал о себе как о хорошем человеке. Одновременно я ощутил беспокойство, так как Уилл Торн ошибался редко; если он считал меня хорошим, я обязан стать хорошим, обязан чтобы Каллен Бейкер стал не таким, каким его знали.
      Мы сидели и разговаривали на кухне, мне нравился шелест ее юбки, нравился уютный звон стекла и фарфора и перестук столовых приборов. Мягко гудело пламя, в чайнике закипала вода. Мне не знакомы были эти звуки, я привык к потрескиванию одинокого костра под открытым небом, а не в камине.
      Пока Кейти готовила ужин, тетя Фло отдыхала наверху. Я с удивлением смотрел, как уверенно и умело двигалась по кухне Кейти, никогда не думал увидеть, как кто-то из Торнов будет готовить ужин - и не себе, а мне.
      Она поставила тарелки на меленький столик в углу комнаты, уютный столик, не из тех, что стоят в обеденных залах, на которые страшно глядеть - такие они длинные. На столе она зажгла свечи, они мягко мерцали, и это было на руку, потому что я не упел побриться, а одежда была старой и изношенной от долгих поездок в дождь и ветер. Я стеснялся, не стоил я того, чтобы со мной ужинала такая девушка.
      И все же с ней было легко, легче, чем с любой другой, а я знал немало женщин, хотя и не лучших. Я знал тех женщин, которых затаскивают на сеновал или берут на прогулку в прерию, подальше от фургонов, однако не все из них были испорченными. Может быть, мне стоило с ними гулять, но когда нахлынет желание, про совесть почему-то забываешь.
      - Расскажите мне о Западе, - попросила Кейти, когда мы пили кофе. Меня всегда волновали те края. Если бы я была мужчиной, обязательно бы уехала на Запад.
      Рассказать ей о Западе? Откуда же начать? Где найти слова, чтобы описать картины, которые вставали передо мной? Как поведать о пятидесятимильных перегонах без воды, когда скот умирает и дикими глазами смотрит на солнце? О поте, пыли и ядовитой щелочной воде? О походных лагерях, где хозяин - револьвер, о кровоточащих ранах, которые затыкаешь грязным платком и молишься, чтобы они не воспалились? Как рассказать женщине о Западе? Как передать красоту быстрых ручьев, бегущих по камням, красоту гор, достигающих до неба, красоту облаков, укрывающих горные долины среди высоких вершин?
      - Там чудесная земля, миссис Торн, - сказал я, - настолько просторная, что и за горизонтом можно ехать шесть дней и никуда не приехать. Там есть каньоны, куда не ступал ни один белый, каньоны, окруженные каменными скелетами гор, почва с которых давно выветрилась. Когда там разводишь ночью костер, то с неба светят миллионы других маленьких одиноких костров. Сидишь перед огнем, слышишь, как жалуются луне койоты, вдыхаешь едкий дым и осторожно прислушиваешься, нет ли в ночи команчей, а конь жмется к костру и вглядывается в темноту с настороженными ушами. Скорее всего, в темноте никого нет, но разве можно быть уверенным, не зная, какие духи бродят в той стране? Иногда по утрам я лениво лежал после восхода солнца и видел, как идут к водопою олени. Около водопоя разбивать лагерь нельзя, во-первых, это небезопасно, но есть еще одна причина: животным тоже нужна вода, они не подойдут к ней, если рядом человек, поэтому лучше всего напиться, а спать идти подальше, чтобы не боялись олени, птицы и даже коугар. Иногда в такие моменты видишь удивительные вещи. Однажды утром к водопою спустились семь снежных баранов. Ни одно существо на свете, будь то зверь или человек, не может сравниться по своей величавой гордости со снежными баранами. Они подошли к воде и стояли, время от времени наклоняя головы, чтобы напиться. Ростом они с осла, а шерсть мягкая, как у олененка. Человек, путешествующий в одиночку, лишен многого, но он видит такие вещи, которые и не снились занятым городским людям. Да вот как-то раз я стоял в десяти шагах от гриззли, который уплетал чернику. Медведь так ею увлекся, что лишь искоса посматривал на меня, а я сидел, наблюдал за ним и тоже за компанию баловался ягодами. Он почти не обращал на меня внимания, и я отвечал ему тем же, а когда наелся, поднял руку, сказал: "Прощай, старик" и пошел к своей лошади. Так поверите, мэм, медведь повернулся и смотрел на меня с таким выражением, словно ему было жаль со мной расставаться.
      Я замолчал, неожиданно устыдившись своего красноречия. Не в моих привычках долго разговаривать. Вот что могут сделать с мужчиной свечи и общество красивой девушки.
      Тетя Фло так и не спустилась, хотя я слышал, как она ходит на втором этаже. Ну и хорошо. Я не люблю компаний, по мне лучше выбрать человека и спокойно с ним потолковать. Не умею разговаривать и поэтому не имею успеха у женщин. Я заметил, что женщины любят тех, у кого хорошо подвешен язык, с такими они сходятся даже скорее, чем с богатыми.
      - Если вам так понравилось на Западе, Каллен, почему же вы вернулись?
      Ну... я и сам себя об этом спрашивал, но тем не менее ответа не нашел.
      - Здесь мой единственный дом, - сказал я, пытаясь заодно убедить и себя, - здесь похоронены мои родители - в глубине сада, где любила гулять мама. Земля принадлежит мне, и это хорошая земля. Отец работал от зари до зари, старясь, чтобы она приносила доход. Не знаю, может быть я вернулся, поскольку вспоминал о нем, или потому, что здесь все знакомо, а на Западе у меня ничего не было. Может быть потому, что в душе я совсем не бродяга, а домосед, который предпочитает несчатливо жить среди знакомых лиц и обстановки, чем счастливо где-нибудь еще.
      - Не верю. - Кейти встала, чтобы помыть посуду. - И не называйте меня миссис Торн. Мы старые друзья, Каллен. Вы должны звать меня Кейти.
      Поднявшись со стула, я почувствовал, что слишком велик для этой маленькой кухонки. Я помог убрать со стола и взял шляпу, собираясь идти.
      - Приходите еще, Каллен, когда захотите поговорить или отведать моей стряпни.
      У двери я остановился.
      - Кейти... мэм, погасите, пожалуйста свет, когда я буду выходить. Кое-кто из здешних может выстрелить, пользуясь удобным случаем.
      Очутившись снаружи, я отступил в сторону от двери, слившись с ночной темнотой. Осторожность не помешает в чужих краях, а эти будут оставаться для меня чужими еще несколько дней, пока я к ним не привыкну.
      У ночи свои законы, и если хочешь чувствовать себя в безопасности, надо с ней слиться, привыкнуть к ее звукам. Я постоял у стены дома Уилла, прислушиваясь к ночи, перебирая в памяти расположение просторных лужаек Блекстоуна, лежащих слева, и сада справа, за которым простирались болота, с каждым годом придвигаемые рукавом реки все ближе и ближе к городу.
      В темноте громко пели лягушки, рядом стрекотал сверчок. Койотов здесь не было, однако к югу и западу в чаще лесов водились волки. Где-то в отделении заухала сова, в болоте что-то плеснулось. Все было спокойно, и я подошел к своему мулу, затянул подпругу и поправил поводья. Тем не менее мул был насторожен, и я ощутил беспокойство.
      Может быть на меня подействовала чуждая обстановка после стольких ночей в пустынях и прерии, но, свернув с тропы на дорогу, обратно я поехал через сад и по полям, потому что возвращаться тем же путем, что приехал глупость. Человек, побывавший на индейских землях, знает, что опасность лежит именно на обратном пути.
      У ночи был непривычный и в то же время знакомый запах. Нет чистой сухости пустынного воздуха, приправленного ароматом шалфея и кедра. Здесь чувствуется тяжесть влажности и разлагающейся растительности, затхлой воды и мокрой от росы травы. Ветки персиковых деревьев царапались о шляпу, пока я ехал через сад, вспоминая дорогу к ограде фермы в том месте, где была повалена изгородь. Естественно, ее никто не починил.
      Подводя мула к дому по мягкой траве заднего двора, я вдруг ощутил чужое присутствие. Я натянул поводья, стараясь не ерзать в седле, чтобы оно не заскрипело, и прислушался. Затем заухала сова, и я понял, что это не сова, а кто-то, подделывающийся под нее, пытающийся что-то мне передать.
      Я попытался припомнить, что знал о ферме Боб Ли, если это был он, и где он мог меня ждать. Дом для таких встреч явно не годился.
      У нас во дворе стоял старый огромный пень, который отцу так и не удалось выкорчевать, с гигантскими корнями, толщиной в небольшое дерево, глубоко севший в плодородную землю. Без заряда пороха вытащить его было невозможно, а в то время мы не могли себе этого позволить, поэтому оставили стоять, где стоял, и пень превратился в место сбора для ночных охотников за енотами. Боб Ли должен его помнить, несколько раз он участвовал в охоте. Я по широкой дуге проехал к пню, и когда за спиной оказался лес, наклонив голову закричал совой. Посторонним наблюдателям такой крик покажется далеким. Знающий человек многое может проделать ночью со звуками.
      Ответ был ясен. Со "спенсером" наперевес я направился по заросшему сорняками полю к пню. От его тени отделились две человеческих.
      - Каллен? - Это был Боб Ли.
      - Он самый. Что ты хочешь?
      - О твоем приезде узнал Чэнс Торн. Он поклялся выставить тебя отсюда. Сегодня тебя кто-то увидел на дороге, а потом ты разговаривал с Джоэлем Ризом.
      - Если Чэнс захочет, может найти меня здесь. У меня много работы.
      - Если тебе понадобится помощь, - сказал Боб, - ты знаешь, где нас найти. У нас есть друзья, которые нас накормят, спрячут и расскажут, что где делается.
      Мы проговорили около часа, спрятавшись за большим старым пнем, они ввели меня в курс последних событий и слухов. У Боба было много друзей и родственников, в такие времена это было большим подспорьем.
      Билл Лонгли говорил мало. Для своего возраста он был спокойным и строгим, к его манере поведения надо было привыкнуть, но Билл мне нравился.
      - По-моему, - сказал Боб, поднимаясь с земли, - нам повезет, если мы протянем еще лет пять. Нас наверняка уже приговорили к смерти.
      - Пять лет? - Голос Билла звучал почти мечтательно. - Я буду рад прожить хотя бы год.
      Боб молча стоял - красивый молодой парень с хорошим воспитанием в знатной семье и злостью на северян, от которых он вынужден был скрываться. На мой взгляд, им повезет, если они доживут до конца нынешнего года. Ну а я собирался держаться подальше от неприятностей. Переселенцы-мешочники продут, как проходит все в мире. Я буду терпеливым - хотя терпения у меня мало - и постараюсь переждать это время.
      - У нас нет шансов, - сказал Боб Ли, - если не достанем оружия и не будем готовы дать отпор. Тебе, Каллен, следует над этим подумать, и когда будешь пахать землю, лучше держи карабин под рукой.
      - Это моя земля. Я хочу собрать с нее урожай, купить скот, если смогу, и лошадей. Хочу разводить здесь лошадей, когда станет поспокойней.
      - В лесах полно одичавшего скота, Каллен. Можем собрать стадо и перегнать его в Форт Уорт. Если хочешь, я за пару дней могу найти человек пятьдесят.
      - Так много?
      - В лесах? Там их раз в десять больше. И если будет необходимо, они станут сражаться.
      - Мне не нужны никакие сражения, я приехал сюда ради мира.
      Когда они ушли, я подождал, пока шум копыт не затерялся в ночных звуках. Боб Ли говорил дело. Если на меня нападут в поле, оружие должно быть под рукой, потому что о мире надо говорить, имея солидные аоргументы. Карабин "спенсера" не такой громоздкий, легкий и удобный, тем не менее мне понадобится еще один "кольт".
      Однако когда пришла беда, я думал не о мире. Я думал о Кейти Торн.
      В траве прошуршали сапоги, но мыслями я был далеко, и предупреждение на мгновение запоздало. По спине тяжело ударил приклад, чья-то рука выдернула из-за пояса "кольт", другая чуть ли не из-под земли ухватилась за ствол "спенсера". С прижатым к спине дулом револьвера спорить опасно, поэтому я отпустил карабин и встал, не сопротивляясь.
      - Добро пожаловать домой, Каллен. - Это был голос Чэнса Торна, красивый голос, хоть и издевающийся. - Я боялся, что ты удрал навсегда.
      В тот момент я не нашелся, что ответить, а делать мне и вовсе было нечего. Я спокойно стоял и, похоже, мое молчание их обеспокоило.
      - Отведем его в лес, - раздался голос Риза, - или оставим здесь?
      - С ним хочет поговорить полковник, но он уверен, что Бейкер будет сопротивляться, поэтому не удивится, если мы привезем его слегка помятым и в настроении, в котором с удовольствием отвечают на вопросы.
      - Чего же мы тогда ждем? - спросил Риз и злобно ударил. Но в эту же секунду я двинул его ногой в пах. Риз заорал, словно его режут, а остальные набросились на меня. Я размахнулся, ударил, с дикой радостью почувствовал под кулаком ломающуюся кость и рванулся вперед, пытаясь выбраться из круга нападавших. Затем по голове ударил ствол револьвера, колени подогнулись и я упал. Нападавшие кинулись ко мне, каждый хотел ударить побольнее, но они лишь мешали друг другу.
      Вдруг вмешался Чэнс и со словами "Я долго этого ждал!" ногой со всего размаху хрястнул меня по голове.
      В последний момент мне удалось отклониться - только это меня и спасло, но я ткнулся лицом в мягкую траву и сделал вид, что потерял сознание, особо, впрочем, не притворяясь. В голове глухо стучало, я даже испугался, что он проломил мне череп; сквозь застилающую мглу услышал, как кто-то сказал: - Киньте его на лошадь. - И прежде чем сознание покинуло меня, я с ликованием подумал, что дерринджер они не нашли.
      Я понимал лишь то, что должен выжить. Несмотря ни на что должен выжить и отомстить. Они напали на меня трусливой толпой, ни один из них не посмел выйти со мной один на один. Когда избивает шайка - это гнусно, потому что в шайку сбиваются подлецы. Но трусы и подлецы тоже умирают, и смерть для них во сто крат страшнее любого испытания, которое выпадает смелым.
      - Послушайте моего совета, - услышал я Джоэла Риза, - и повесьте его прямо тут.
      - А я спрашивал твоего совета? - презрительно сказал Чэнс, - Я когда-нибудь следовал твоим советам?
      Когда они перебросили меня через лошадь, сознание во мне едва теплилось, но когда они направились по тропинке в сторону города, я понял, что могу спастись. Возможность была небольшая, но другой у меня не было.
      Всадник, на лошади которого меня везли, садясь в седло, попал мне ногой по голове, стремена болтались у моего лица и я слышал, как позвякивают шпоры. Тропинка свернула, проходя по краю болот. Вот он, мой шанс! Схватив всадника за ногу, я изо всех сил вонзил шпору в бок лошади.
      Она испуганно рванула с дороги в кусты, всадник не успел среагировать, и я рухнул с седла на мягкую заболоченную землю.
      Прежде чем они сумели понять, что происходит, я вспрыгнул на ноги, тремя прыжками кинулся в заросли и нырнул в них, перевернувшись через голову. Позади услыхал вопли, крики ярости, а затем несколько пуль сбили мелкие ветки наверху. Земля превратилась в жидкую грязь, и наконец я, с трудом продираясь через траву и водоросли, погрузился в темную воду.
      Рука скользнула по покрытому мхом бревну, меня передернуло при мысли, что это может быть аллигатор, а потом, барахтаясь по пояс в воде, помогая себе руками, я выбрался на илистый берег и упал, хрипло и тяжело дыша.
      В голове тяжело стучало, каждое биение сердца отдавалось отчаянной болью, тело казалось одной сплошной окровавленной раной, а кровь в болотах - это дополнительная опасность.
      Я знал, что могу отдыхать лишь несколько минут, после этого придется двигаться.
      Крики позади не утихали, к ним добавился плеск воды и проклятья тех, кто меня искал.
      Первая ночь дома - и за мной уже охотятся. Глубоко внутри я почувствовал ненависть к тем, кто сделал со мной такое. Они без всякой причины напали и избили меня. Они объявили войну, не я. "Сами виноваты", сказал я себе. - "Что бы дальше ни произошло, они напросились сами".
      Глава 2
      Через некоторое время дыхание успокоилось, я недвижимо лежал, обдумывая свое положение. Я прошел не более шестидесяти футов от того берега, по которому проходила тропинка, мне были знакомы эти места, потому что здесь я не раз рыбачил. Я находился на узкой заболоченной косе, выдававшейся, словно указующий перст, в темные воды топей.
      Именно в этих краях обитал громадный старый аллигатор, которого называли Старый Джо, говорили, он съел то ли трех, то ли четырех человек, однако здесь мне придется плыть, поскольку иного выхода не было. Через пару минут Чэнс Торн либо Джоэл Риз вспомнят об этой косе.
      На берег возвращаться нельзя - голоса уже слышались поблизости от перешейка. Поднявшись, я захромал к дальнему концу косы.
      Бок раздирала острая боль, одна нога почти не слушалась - возможно, на ней порвали мышцы. Придется смириться с тем, что Старик Джо наверняка издалека почует кровь. С другой стороны, его присутствие задержит охоту на меня до рассвета.
      Зайдя в темную воду по грудь, я поплыл, старясь плескать как можно тише. Я должен преодолеть две сотни ярдов густой, как жижа, болотистой воды, несмотря на боль в голове и онемевшие от побоев мышцы. Плыл я не торопясь, стараясь не думать ни о чем, в особенности о Старике Джо.
      Позади раздался торжествующий крик - они нашли мои следы. Оглянувшись, я заметил на берегу свет фонарей.
      Где-то там, впереди стояли посреди воды несколько огромных кипарисов, я должен попасть прямо к ним. Кипарисы густо заросли мохнатыми лишайниками, их спутанное переплетение ветвей может послужить убежищем на ночь. Через несколько минут моя рука натолнулась под водой на корень, затем, пошарив наверху, я ухватился за низко висящую ветвь и подтянулся.
      После теплой воды воздух показался холодным, зубы застучали. Я карабкался с ветки на ветку, пока не натолкнулся на сплетения, на которых можно устроиться. Сняв пояс, я привязал себя к дереву и улегся, дрожа от холода, окруженный тучей москитов.