Глава 16

Глаза у Оррина слипались от усталости, и он, отложив дневник отца, отправился спать. Мне тоже не хотелось читать дальше — не знаю, может быть, я боялся, что узнаю еще более ужасные вещи, или просто устал. Кроме того, меня ни на минуту не покидала мысль, что Андре Бастон и Хиппо Суон и их дружки идут по нашем следу и в любую минуту могут напасть.

Без сомнения, ранив Пьера Бонтама и убив Ангуса, а возможно, и отца, Андре и Хиппо отправились назад, прихватив в собой золото. Но у них оставалось еще одно дело — догнать Петигрю и убить его или хотя бы попытаться это сделать. Именно так они и поступили.

Мы уже лежали в постелях, когда Оррин вдруг сказал:

— Они не могли оставить отца в живых. Филип Бастон, судя по всему очень добрый человек, но Андре его тем не менее боится или боится того, что он может сделать, а ведь Андре — его родной брат и знает Филипа лучше нас. Меня занимает одна мысль: как дневник отца попал к Петигрю? Может быть, он украл его у него? Или вернулся позже и нашел дневник?

Завтра нам предстояло отправиться в горы, оставив многие вопросы так и не выясненными. В любую минуту мы могли столкнуться с Андре Бастоном, что означало неминуемую схватку, а ведь это был серьезный противник. Когда отец отправился с ним в горы, Андре был еще мальчишкой и многого не умел, но с тех пор прошло двадцать лет, и Андре набил себе руку на убийствах — судя по списку его жертв, он не терял даром времени. Что же касается Нативити Петигрю, то мне показалось, что его товарищи по поисковой партии, включая и самого Андре, явно его недооценивали. Им и в голову не пришло, что он нашел золото и сумел вывезти его.

Напоследок, перед тем как погрузиться в сон, я вспомнил о Нел Трелони, и меня охватило чувство тревоги за нее. Впрочем, при ней ее собака… если это и вправду собака.

Всякий, кто приблизится к лагерю Нел ночью, рискует потерять ногу или руку, даже не успев осознать, что за чудовище на него напало. Однажды я встретил человека, который рассказал мне о том, какие мастиффы охраняют дома у них в Тибете. По размерам они ничуть не больше наших, только шерсть у них гораздо длиннее. Наверное, собака Нел относится к этой породе.

Утром никому не хотелось разговаривать. Мы поджарили мясо на огне и, позавтракав в угрюмом молчании, выпили по кружке кофе.

Закончив есть, Оррин встал и взял свой винчестер.

— Иуда, — сказал он, — оставайтесь сторожить лагерь, прошу вас. Нам нужно беречь лошадей и свое имущество. А вы, Тинкер, окажете нам большую услугу, если отправитесь проведать мисс Трелони. Телль и я обследуем вершину горы.

Не скажу, чтобы путь туда был легким. Склон порос густым хвойным лесом, в котором кое-где были проложены охотничьи тропы. Наконец мы поднялись на вершину и принялись искать следы отцовского лагеря. И хотя с тех пор прошло немало лет, мы все-таки смогли кое-что отыскать — на одном из пней остались следы топора, которым рубили дрова для костра; те дрова уже давно сгорели, а следы остались. Мы увидели обрубленные ветви: одни пошли на строительство навеса, на другие вешали чайник, чтобы вскипятить воду на костре. У нас не осталось никакого сомнения в том, что здесь много лет назад жили люди.

Мы разделились и обследовали вершину вдоль и поперек, каждый — свой участок, время от времени сходясь, чтобы поделиться тем, что нам удалось найти. Мы искали могилу отца надеясь в душе, что ее здесь нет: если не видел, как гроб с телом дорогого человека опускают в могилу, то до конца не веришь, что он умер, — тебе кажется, что он просто куда-то уехал и живет где-то далеко.

Время работало против нас, поэтому нужно было действовать быстро, в любую минуту мог появиться Андре со своими дружками. Я вдруг вспомнил Петигрю — это хитрый человек и, вполне возможно, хромал он только для виду.

Оррин присел рядом со мной под деревом.

— Говорят, было три мешка золота, — сказал он. — И даже если золота всего на пять миллионов, это все равно очень много. И никто из них, ни Петигрю, ни Андре с Суоном, не взяли больше, чем могли унести их лошади.

Я уверен, как, наверное, и ты, что некоторые солдаты оставили часть золота у себя. Может быть, они получили на это разрешение от начальства, а может быть, просто утаили его, но я думаю, что Петигрю, да и Андре нашли то золото, которое припрятали солдаты.

Я думаю, Андре и Суон боятся не только того, что мы можем дознаться, как погиб Пьер, и рассказать об этом Филипу, но и того, что мы найдем здесь золото, которое они не смогли тогда отыскать.

Сквозь густые кроны деревьев проник солнечный луч; прямо над нашими головами с ветки на ветку перепрыгивала сойка. Я глядел на деревья, думая о том, что пришлось пережить отцу, когда он понял, что игра проиграна — какую карту ни брось, конец один — смерть. Какие мысли бродили в его голове, когда он, раненый, лежал в кустах рядом с искалеченным Пьером, зная, что помощи ждать неоткуда, что их бросили умирать?

Найти бы то место, где они умерли, но возможно ли это? Ведь прошло столько лет. А может быть, Пьер Бонтам умер и не здесь?

Мои глаза скользнули по склону горы. Глаз человека быстро привыкает к ландшафту и перестает замечать детали. Впрочем, это особенность нашего восприятия, а не зрения. Глаз видит линии — прямые и кривые и различные сочетания их, а картина окружающего мира формируется в мозгу, который ищет привычные черты в любом, даже самом необычном ландшафте. Вот почему, когда мы попадаем в новое место, у нас часто возникает ощущение, что мы здесь уже когда-то бывали.

Тут мне в голову пришла мысль, что двадцать лет назад в этом месте еще оставались следы французских лагерей, и я сказал:

— Оррин, давай-ка поищем остатки французских лагерей. Ведь отец писал, что они были окружены каменными стенами.

— Да, возможно, от них что-нибудь осталось.

Оррин встал, и мы, пригнувшись, двинулись на поиски, осторожно ступая по ковру из сосновых иголок, которые скрадывали звук шагов, и глядя в оба, хотя здесь, в горах, можно не опасаться гремучих змей — в высокогорье они практически не встречаются, здесь слишком холодно.

Мы шли, прячась за деревьями, а сойка летела за нами, держась на расстоянии нескольких футов. Сойки — верные спутники человека в горах. Но натура у них воровская. Стоит оставить без присмотра пищу или какую-нибудь вещь, они тут же съедят или украдут. Если им захочется заполучить что-нибудь, они пойдут на такие ухищрения, что просто диву даешься.

— Смотри, Телль! — воскликнул Оррин и показал винтовкой на яму под деревом. Подойдя поближе, мы увидели, что края ее обвалились и поросли травой, это была старая довольно глубокая яма — не меньше четырех футов глубиной. На дне ее лежал снег — солнечные лучи не проникали туда.

Трудно сказать, кто вырыл эту яму — Андре, Петигрю или какие-то другие искатели сокровищ, но то, что она была вырыта человеком, сомнений не вызывало — животные не стали бы рыть себе нору в таком месте.

Мы обыскали все вокруг, но, не найдя больше ничего, двинулись вдоль по склону в западном направлении. Выше росли деревья, чья крона напоминала флаг — от сильных ветров ветви сохранились только на одной стороне ствола и вытянулись в линию по направлению господствующих ветров. Кое-где живые зеленые деревья имели мертвые побуревшие верхушки — зимой они торчали из-под снега и погибли под действием жестоких морозов.

Я проголодался, и в желудке у меня урчало; наконец мы заметили остатки первого лагеря. Это была выложенная из камня стена; камни кое-где обвалились, но все равно было видно, что эта стена сложена человеком. Западнее, в нескольких десятках метров от этой стены, мы нашли остатки другого лагеря. Увидев его, я сразу понял, что имел в виду отец, когда писал, что во втором лагере, должно быть, был человек хорошо знающий горы.

Надо признать, что тот, кто строил этот лагерь, знал свое дело. Он придал ему такую форму, которая надежно защищала лагерь от ветра и позволяла держать под прицелом всю округу. Валуны и чахлые деревца образовывали естественную преграду господствующим ветрам. О том, в какую сторону они дуют, можно было судить по вытянутым, словно флаги, кронам деревьев: на вершинах гор ветви растут только на одной стороне дерева, по направлению ветра.

Стена того лагеря была сделана довольно тщательно — камни подогнаны друг к другу — и поэтому лучше сохранилась. Однако было очевидно, что, хотя в отряде французов и произошел раскол, оба лагеря строились с таким расчетом, чтобы оказать друг другу помощь в случае нападения индейцев.

И, судя по рассказам, индейцы на них действительно напали.

Мы обследовали лагерь, но ничего, кроме пуговицы и сломанной трутницы, не нашли.

— Все три сундука, в которых хранилось золото, по приказу командира отряда, скорее всего, были зарыты глубоко в землю, — сказал Оррин. — Предполагалось, что отряд вернется и заберет их, а до этого нужно было запрятать золото так, чтобы его никто не нашел. Солдатские ранцы с золотом, которые нашли Бастон и Петигрю, вероятно, были зарыты не глубоко или спрятаны между камнями или на деревьях, чтобы их можно было быстро достать. И знаешь, о чем я подумал? Мне кажется, тот индеец или человек, выросший в горах, о котором писал отец, повел солдат из второго лагеря на запад.

— Ага, — согласился я, — наличие двух лагерей говорит о том, что отряд раскололся на две части и между ними начались стычки, как предполагал отец. Если они пошли на запад, то должны были спуститься с гор южнее Пагоза-Спрингс и выйти к Санта-Фе или даже западнее.

Мы сидели глубоко задумавшись. Кто был этот таинственный человек во втором лагере, который так хорошо знал горы?

Может быть, его взяли с собой в качестве проводника? Пришел ли он с отрядом из самого Нового Орлеана, или присоединился к нему по дороге? А может быть, он пристал к отряду уже здесь, в горах?

Я знал одну дорогу из Шалако в Санта-Фе, по которой, без сомнения, прошел в 1765 году Рисера, а в 1776 — Эскаланте. Но до них — за сотню, а может, и больше лет — по этой дороге ходили многие, так что всякий, кто вырос в этих местах, должен знать Старую испанскую тропу.

Мы стояли на плоской горе, возвышавшейся над рекой Сан-Хуан. Судя по тому, что деревья вокруг были вырублены, а также по некоторым другим признакам, я догадался, что у французов здесь был постоянный лагерь, в котором стояло много лошадей. Другая же часть французской армии подошла сюда позже и, должно быть, ушла отсюда всего за несколько лет до того, как поисковая партия с нашим отцом появилась в этих краях.

— Ты так думаешь? — спросил Оррин, когда я высказал эту мысль. — Все может быть.

В одном месте мы нашли следы сражения. Повсюду валялись старые патроны для дробового оружия — их оставил отряд, подошедший позже. У тех, что пришли раньше, были еще ружья, заряжавшиеся с дула. Мы обнаружили также остатки поспешно возведенных оборонительных сооружений, сметенных натиском стремительно атакующих — должно быть, индейцев племени юга.

— Отец писал свой дневник для того, чтобы он попал к нам в руки, — сказал я Оррину. — Давай поищем, может быть, он оставил нам какой-нибудь знак. Такой, какой только Сэкетт сможет различить.

— А что бы это могло быть? — спросил Оррин, но я не знал, что ему ответить. Тем не менее принялся за поиски.

Однако мы ничего не нашли. Нам попалось несколько ям, часть из которых вырыли люди, пришедшие сюда позже поисковой партии, в которой был отец, но эти ямы ничем не отличались от других. Мы не знали, в одном ли месте зарыто все золото, или в нескольких, но спрятано оно было умело и надежно. Командующий французским отрядом был человеком умным и сильным, в этом можно было не сомневаться. Благодаря своему опыту я хорошо представлял себе ситуацию, в которой оказался отряд. Поначалу все шло хорошо, и солдаты подчинялись воле своего начальника. И только когда решено было остановиться и закопать золото, начались раздоры — одним хотелось идти дальше, а другие считали, что лучше остановиться или идти другим путем. А когда начинаются такие разговоры, только железная дисциплина может сохранить коллектив людей в целостности, а если ее нет — жди беды. Железной же дисциплины можно добиться только в том случае, если во главе стоит человек, обладающий сильной волей и всеми уважаемый.

Отряд разделился надвое, и, судя по всему, во втором лагере, где находился человек, хорошо знающий горы, с дисциплиной дело обстояло гораздо лучше. Конечно, этого человека нельзя было назвать траппером — охотником, ставящим капканы, вроде нашего отца, или Кита Карсона, или Бриджера, они появились позже. Просто этот человек долго жил в горах и научился ориентироваться в них.

— Оррин, — сказал я, — давай обследуем вот эту тропу и вернемся, а то наши друзья будут беспокоиться.

— Ладно, — согласился он. — Жаль, что с нами нет Тайрела, — он бы нам очень помог.

— Если бы да кабы, то во рту росли грибы, — сказал я ему. — Нужно исходить из того, что у тебя есть, и не вздыхать о том, чего нет. Нас с тобой окружают горы, но мы бродили с ружьями по горам, когда были еще от горшка два вершка. Поэтому нам не обязательно собирать вещички и удирать. Останемся здесь и, если Бастон и Суон нападут, дадим им достойный отпор. Если тебя сбивают с ног, поднимайся и бросайся в бой снова, до тех пор, пока твой противник не отступит.

— Легко сказать, — заметил Оррин.

— Я знаю одного человека, который терпел одно поражение за другим. Его бизнес потерпел крах в 1831 году, а на следующий год он провалился на выборах в легислатуру штата. В 1833 году он начал новое дело и снова обанкротился, правда, в 1834 году он все-таки был избран в легислатуру. В 1835 году умерла его возлюбленная, а в 1836 году у него случился нервный срыв. Двумя годами позже он выставил свою кандидатуру на пост спикера, но избран не был. В 1843 году ему отказали в должности чиновника земельной службы, и в том же году он провалился на выборах в Конгресс. Правда, его все-таки избрали туда тремя годами позже, но через два года избиратели отказались вновь голосовать за него. Он провалился на выборах в Сенат в 1855 году, в 1856 году выставлял свою кандидатуру на пост вице-президента, но потерпел поражение, а в 1858 году снова провалился на выборах.

— Я на его месте бросил бы все это, — сказал Оррин.

— Нет, ты бы не бросил, я тебя хорошо знаю. И этот человек тоже не бросил. В 1861 году его избрали президентом США.

— Да что ты!

— Да, да, избрали. И этого человека звали Авраам Линкольн.

Глава 17

Наш лагерь располагался в полутора километрах от лагеря Нел. Она остановилась недалеко от Серебряного водопада, а мы устроились ниже по течению той же реки, сразу же за плотинами бобров.

Когда мы с Оррином спустились с горы, Тинкер уже вернулся в лагерь.

— За Нел можно не беспокоиться, — сказал он. — Этот зверь защитит ее от любого нападения. Все время, что я там был, он следил за каждым моим шагом, и стоило мне только приблизиться к ней, как он тут же принимался рычать.

— Она и сегодня моет золото?

— Совсем немного — у нее температура. Не очень высокая, но если она способна работать в таком состоянии, то, пожалуй, добьется своего и застолбит этот участок.

— Все лучше, чем искать золото, которое зарыто неизвестно где. В этой огромной горной стране можно всю жизнь искать его и уйти с пустыми руками.

Оррин налил себе кофе.

— Как ты думаешь, Телль, что нам теперь делать? Мы не нашли никаких следов отца. Если ты прав и вторая часть отряда ушла на запад, то и он, наверное, тоже пошел туда, если ему удалось выжить.

— Он не погиб в ту ночь — ведь в дневнике есть еще несколько страниц. Думаю, он каким-то образом выделил то, что хотел сказать именно нам, поэтому надо читать очень внимательно. Я предлагаю прочитать все записи отца, а потом еще раз тщательно осмотреть гору Сан-Хуан. Отец ведь очень хорошо знал местность, лежащую к западу отсюда. Помнишь, он рассказывал нам, как жил на реке Долорес.

Мы поели, а потом сварили себе еще кофе. Я вытащил из сумки дневник, и тут мы услышали шаги какого-то животного и отодвинулись от костра в тень деревьев.

Из темноты раздался голос:

— Эй, там, у огня, всем привет! Я иду к вам!

Вслед за этим появилась Нел Трелони верхом на Джекобе, в сопровождении верного Нэба.

— Мне стало вдруг одиноко, — сказала девушка, — и я решила прийти к вам на огонек.

— Садитесь. Мы собираемся читать дневник нашего отца. Постараемся найти какую-нибудь нить.

»…вытащил нож и стал ждать. Никто не появился. Через некоторое время я на четвереньках выбрался из кустов и мне стало стыдно за себя — я был ранен довольно легко. Пуля, должно быть, попала в меня рикошетом. Она ударила в пояс, только чудом не разорвав его, расщепила ручку томагавка и скользнула по бедру.

Рядом никого. Я подполз к Пьеру, он все еще жив. Работая вслепую, я с помощью мха остановил кровотечение и устроил его поудобнее.

Прошло два дня. На рассвете третьего дня я сделал из веток шины и зафиксировал ими ноги Пьера, хотя вряд ли он теперь когда-нибудь сможет ходить — если выживет. Потом из двух жердей и двух курток из шкуры бизона сделал носилки. Сложил две куртки нижней частью друг к другу, в рукава продел жерди, куртки застегнул, и получились носилки. Потом уложил на них Пьера.

Лошади исчезли — то ли сбежали, то ли их увели Андре и Суон. Они забрали с собой всю провизию, но у меня немного осталось в запасе — я привык обходиться малым.

Взявшись за жерди, я начал тянуть. Двигался медленно — каждый мой шаг причинял Пьеру боль, к тому же тропинка была узкой. К ночи я добрался до источника у Ветреного перевала. Я хотел пересечь долину Западного истока и выйти там, где все четыре истока, сливаясь, образуют року Сан-Хуан, а потом идти дальше по ней.

Я пишу эти строки у источника на Ветреном перевале. У нас мало еды. Пьер говорит, что Андре боится Филипа, что стрелял он в него не только потому, что ненавидит его, — хочет унаследовать его деньги. «Представляю себе его разочарование, — добавил Пьер. — Все свое имущество я завещал Филипу».

Нашли кое-какое убежище, но оно плохо защищает от холодного ветра. Чувствуется уже дыхание снегов на вершинах».

— А не рано ли для снега? — спросил Иуда.

— В этих горах все бывает. Был конец мая, но высота-то — десятки тысяч футов. А мне в Скалистых горах случалось попадать в снежную бурю и летом.

— Ваш отец очень сдержан, — заметил Тинкер. — Даже не пишет о том, как ему было трудно. Представляю, каково это, самому раненному, тащить эти носилки и все их пожитки, да еще делать более шести миль в день.

Да, наш отец никогда не жаловался, а ведь он был ранен в бедро, кроме того, в его годы не так уж легко тащить за собой тяжелые носилки. И хотя он был силен как бык, я не сомневался, что к вечеру он просто валился с ног от усталости.

Я не мог понять одного — почему отец пошел на запад. Скорее всего, потому, что это был самый легкий путь, и кроме того, отец, наверное, опасался, что Андре и Хиппо, ушедшие на восток, устроят где-нибудь засаду, думая, что он бросится за ними в погоню.

Всего в трех километрах от того места, где остановился отец, находилась долина Западного истока, отличавшаяся необыкновенной красотой.

Я живо представил себе, как они лежат ночью у костра вдвоем — Пьер, поглощенный своей болью, и отец, измученный тяжелой дорогой и болью в бедре. Я несколько раз получал тяжелые ушибы и хорошо знаю, что это такое. Один раз — когда пуля задела кость, другой — когда лошадь сбросила меня прямо на камни, и третий — когда бык мотнул головой и задел меня своим рогом.

На лицах отца и Пьера, осунувшихся и изможденных, играют отблески костра, а позади них скалы и деревья, тонущие в кромешном мраке.

Оррин снова принялся читать. Голос у него лучше моего, да и читал он гораздо выразительней.

«Наконец Пьер уснул, это приносит ему облегчение. Я набрал дров, чтобы поддерживать костер ночью и утром. Боль в бедре не утихает. Боюсь, что ночью она усилится. Я все время думаю о жене и моих мальчиках — дойдут ли до них мои слова, смогут ли они узнать, что со мной произошло. Они — хорошие ребята и вырастут крепкими и сильными. Как бы мне хотелось увидеть их, но сегодня я почувствовал, что мне отсюда не выбраться. Во мне растет страх — нет, ни перед Андре или индейцами, и даже не страх смерти, я боюсь, что больше никогда не увижу своих детей.

Меня разбудило бормотание Пьера. У него был жар, и это меня встревожило. Я посмотрел на него и в свете костра увидел, что глаза у него совсем безумные. Он бормотал что-то о Филипе. Я приготовил горячий бульон и ухитрился влить в него несколько ложек. Пьер бредил: говорил об отравлениях, о смерти своего отца, о какой-то тонкой красной линии, проходящей через весь род Бастонов, и еще о чем-то, что я не смог разобрать.

Июнь, 2. Лагерь на берегу Западного истока. Пьер в очень плохом состоянии. Я наложил шины на его ноги, больше ничем не могу помочь. На его ноги страшно смотреть. Несколько раз он благодарил меня за то, что я не бросил его.

Июнь, 3. То же самое место. Мы отошли от истока не более чем на пятнадцать миль. Повсюду следы ютов, их неподкованных лошадей, но довольно старые. Нужно развести костер, чтобы согреть воду. Горячая вода, кажется, облегчает боль в ногах Пьера. Кофе почти закончился.

Июнь, 4. Пьер мертв! Я ходил на реку за водой, а когда вернулся, нашел его мертвым: кто-то три раза ударил его ножом прямо в сердце. Это не индейцы, поскольку ничего не пропало — ни кофе, ни сахар, ни порох и ни пули.

Андре или Суон? Теперь мне лучше не зажигать огня. Похороню Пьера, соберу вещи и скроюсь в лесу.

Только что заметил: чуть ниже по течению пасутся три наши лошади! Я уверен, они подойдут ко мне, я ведь всегда их подкармливал. Пойду прямо сейчас и попытаюсь поймать лошадь».

На этом дневник обрывался. Записей больше не было: отец ушел за лошадьми, и что с ним стало дальше — неизвестно.

— Дневник был у Нативити Петигрю, — сказал я. — Как он к нему попал?

— Может быть, именно он убил Пьера? — высказал предположение Тинкер. И когда ваш отец отправился за лошадьми, он вернулся, нашел дневник и забрал его с собой. Помните, ваш отец писал, что Петигрю подозревает, что он ведет дневник. Наверное, это его очень беспокоило. Нужно найти то место, где умер Пьер. Может быть, там наконец все выяснится.

Мы сидели у костра и, попивая кофе, обсудили это предложение, ни на минуту не переставая прислушиваться к звукам ночи. Меня не покидало беспокойство, я готов был вскочить и бежать отсюда без оглядки. Сколько людей искали здесь золото, а вместо этого нашли свою смерть, и я не хотел стать следующим. Как, впрочем, и Оррин.

Мы порешили, что утром отправимся в сторону Ветреного перевала.