— Нельзя гордиться тем, что ты убил человека, — сказал я. — Человек должен стрелять только в случае необходимости и желательно не слишком часто или без разбора.
Мы сели на лошадей и направились по улице Форт-стрит на северо-запад вдоль подножия гор, мимо ирригационных каналов и садов, и я с интересом смотрел на апельсиновые деревья, потому что за всю свою жизнь видел их редко.
В Лос-Анджелес протянули железную дорогу, и оттуда, где мы проезжали, можно было видеть паровоз на вокзале. Главная улица вела от вокзала через Сонору, где жили бедные мексиканцы и калифорнийцы в побеленных глиняных домах. Большую часть улиц окаймляли перечные деревья, но чем дальше мы отъезжали от ирригационных каналов, тем суше становилась земля.
Во главе с Родриго мы проехали через Нопалеру — кактусовую рощу — и остановились возле маленькой мексиканской таверны. Родриго вошел внутрь, а я остался ждать в седле, оглядывая окрестности.
Дул слабый ветерок, день был теплый и приятный. В такой день хочется отдыхать, но у нас были дела.
К западу лежало ранчо Родео-де-лас-Асуас, и, глядя вдоль горного хребта, я смог различить тонкую струйку дыма, обозначавшую нашу цель, — там жил Грек Джордж, именно там ранили Тибурсио Васкеса, когда он пытался скрыться через окно ранчо.
Родриго вышел из таверны с озабоченным видом.
— Сеньор, в доме Грека пять человек, но того, что назвали вы, среди них нет.
У меня отлегло от сердца. Еще ни один Сэкетт не стрелял в родственника, и я не торопился стать первым. Мы никогда не были связаны с Сэкеттами с Клинч-Маунтинс, потому что они тяжелые люди: вечно гнали самогон да шатались по темным тропам. Но у всех был бойцовский характер, все они были хорошими драчунами.
— Поехали. Я намерен получить обратно все, что принадлежит мне.
Родриго посмотрел на меня, и надо отдать ему должное: он не отступил. Он запрыгнул в седло и повел свою лошадь рядом с моей. Он только снял ременную петлю с курка револьвера.
— Мне бы хотелось, чтобы вы познакомились с моим дедушкой, — вдруг сказал он. — Вы бы понравились Старому Бену.
— Если все, что я слышал, правда, — признался я, — мне тоже хотелось бы познакомиться с ним.
А слышал я много. Это был умный старик, хотя и не устоял перед хорошеньким личиком. Не он первый, не он последний.
Мы подъехали к дому с задней стороны и спешились.
Дверь отворилась, и появился свирепого вида человек с насмешливой улыбкой на лице.
— Посмотрите, кто приехал! А мы-то думали, что он лежит мертвый в Мохаве.
— Меня нелегко убить.
— И то правда. — Человек рассмеялся. — Но мы не повторяем ошибок.
Пока он говорил, я шел к нему. Родриго остался около лошадей.
Человек, стоявший в дверях, выпрямился и, усмехаясь, потянулся за револьвером. Он без сомнения считал себя проворным, но я даже не дотронулся до револьвера, а ударил его кулаком, мощным от долгих лет работы с лопатой, киркой и лассо. Человек так и не успел вынуть револьвер.
Удар пришелся в челюсть, он сильно стукнулся головой о дверной косяк и сполз на землю, и в тот же момент я сразу услышал два выстрела. Прижавшись к двери, я оглянулся и увидел Родриго с дымящимся револьвером и человека с винчестером, упавшего на подоконник и, по-моему, мертвого.
Внутри дома трое мужчин потянули руки вверх, а симпатичная молодая мексиканка стояла, уставившись на меня. Она была молодая, нахальная, и было видно, что ее жизненный путь не был легким.
— Ты похож на него!
Было заметно, что она удивлена.
— Ты совсем как он!
— Мы, Сэкетты, все похожи, — ответил я, — если ты говоришь о Нолане. Правда, я его еще не встречал.
— Ты повстречаешься с ним только один раз, — сказала она с презрением.
— Да брось ты. Я с ним поговорю, и все уладится.
Это была не столько похвальба, сколько желание. Я не любитель стреляться с родственниками и надеялся, что он тоже.
Остальным я сказал:
— Я приехал за своими вещами… и золотом.
— Ты найдешь своих коней и вещи вон там. — Рыжеволосый парень махнул головой в сторону корраля и конюшни. — Я ничего не знаю о золоте.
— Мэм, — сказал я мексиканке, — раздуйте огонь в очаге. Кажется, он мне понадобится. И принесите сюда вон ту железку.
Я усмехнулся мужчинам.
— Я долго шатался в Нью-Мексико. У тамошних апачей можно кое-чему научиться.
Рыжий не особо забеспокоился, но другие стали переминаться с ноги на ногу, и оба сразу вспотели.
Тот, кого я уложил в дверях, начал приходить в себя, поэтому я сделал шаг назад, схватил его одной рукой за шиворот, втащил в комнату и швырнул на пол.
Мексиканка не двинулась с места. Я взял кочергу и некоторое время ворошил угли в очаге. Тогда мексиканка повернулась и взяла шаль.
— Не волнуйтесь, — сказала она. — Я приведу Нолана и сеньора Дейтона.
Она смело посмотрела мне в глаза.
— Этот ничего вам не сделает. Он боится.
Я рассмеялся, и это ее взбесило. Она сверкнула черными глазами, хотела что-то сказать, но я ее опередил.
— Мэм, вы очаровательная девушка, и когда найдете Нолана Сэкетта, скажите ему, что здесь Уильям Телль Сэкетт. Если захочет, пусть приходит. Что касается Дейтона, то он знает, что я здесь. Мы с ним уже виделись сегодня… и с человеком по имени Олифант.
Это их озадачило, но девушка выскочила из дома, как будто боялась, что я ее остановлю, чего у меня и в мыслях не было. Я собирался уладить все по-хорошему, и чем раньше они здесь соберутся, тем лучше.
— У меня есть друзья, — сказал Родриго, — может быть, стоит их позвать.
Он помолчал.
— Можно позвать вакеро с нашего ранчо, по-моему, им придется по душе поговорить с этими… ворами.
Теперь забеспокоился даже рыжий, поэтому я сказал Родриго:
— Поезжайте. Скажите, чтобы захватили побольше веревок. Нам могут понадобиться веревочные галстуки.
В те годы в «городишке», как все называли Лос-Анджелес, запросто вешали людей, будь они в законе или вне его. За несколько лет там повесили сорок на законном основании и тридцать семь просто так. Перестрелки случались ежедневно, и городское население было печально известно своими скорыми судами Линча.
Бандиты могли не принимать в расчет меня, но сознание собственной вины их беспокоило.
Позади дома находилась кладовая. Я согнал пленников в нее и запер дверь.
В коррале нашлись все мои лошади, седла и уздечки. Оседлав коней, я отыскал свои вещи, большинство из которых никому не понадобилось. В доме я обнаружил свой винчестер, лежавший вместе с чьими-то вещами, проверил заряды и приготовился ждать.
Больше всего я хотел отыскать золото, потому что не все оно принадлежало мне. Почти час я копался в доме, перевернув все вверх дном, но золота не нашел.
А затем я услышал стук копыт и понял, что меня ожидают крупные неприятности.
Из окна я видел, как они приближались, потом выскользнул во двор и спрятался в ивах у ручья. Мексиканка была с ними, а всего я насчитал шесть вооруженных людей.
Они подъехали быстрой рысью, поднимая клубы пыли, но, когда растянулись, чтобы окружить дом, пыль постепенно осела. Прибывшие окружали дом, пустив лошадей шагом.
Спрятавшись в ивняке, я наблюдал и ждал. Мне не хотелось стрелять без нужды, мне нужна была встреча с Ноланом Сэкеттом, но его среди всадников не оказалось.
Все это время я думал, где может быть спрятано золото. Олифант сказал, что оно здесь, в этом месте, но он мог и соврать.
Когда всадники спешились и вошли в дом, я подошел к своим лошадям, сел на жеребца и шагом повел лошадей прочь. Я услышал, как они спорят и переговариваются, но я быстро ретировался за сарай и направился к входу в ближайший каньон.
Родриго вернется, но до той поры я не собирался стрелять, потому что мог убить кого не надо: человека, который знает, где мое золото.
Через минуту-другую они выбежали из дома и начали обыскивать местность.
Сидя верхом в зарослях высоких кактусов, я наблюдал за ними, держа винчестер наперевес. В долине, в стороне ранчо «Лас-Аидас», я заметил облако пыли — сюда быстро скакала группа всадников.
Бандиты стали искать следы, но здесь побывало слишком много лошадей и слишком много людей, поэтому я не беспокоился.
Беспокоился я о том, как получить назад золото, потому что ребята в Аризоне положились на меня. Я был уверен, что, где бы оно ни было, Доринда об этом знает.
Далекое облако пыли приближалось, кажется, бандиты увидели его, потому что вдруг все разом вспрыгнули на коней и поскакали врассыпную прочь.
Двое проехали рядом со мной в сторону каньона, где находились другие воровские убежища.
Когда они скрылись, я шагом вывел лошадей из зарослей и опять подъехал к дому. Там осталась только мексиканка, у которой при виде меня загорелись глаза.
— Вы знаете, где золото? — мягко спросил я. — Вы могли бы здорово помочь мне.
— Я не собираюсь тебе помогать! — Она вскинула голову. — Когда приедет сеньор Сэкетт, он все равно оставит тебя в дураках.
— Ему стоит поторопиться. Вот едут мои друзья.
Она ничего на это не ответила, но мы уже слышали топот лошадей.
— Если передумаете, найдите меня, — сказал я. — Стыдно такой красивой девушке, как вы, связываться с бандитами.
Она хотела что-то сказать, но поджала губы.
Вместе с Родриго подъехали двадцать крепких, сухих вакеро, и все они, казалось, расстроились, когда выяснилось, что драки не будет.
— Вам надо поехать с нами, — сказал Родриго. — Старик Бен хочет видеть вас.
— Бен Мандрин?
— Да. — Он улыбнулся. — И сеньорита Робизо.
Дом на ранчо был длинным глиняным зданием с несколькими дверьми, выходившими на длинную веранду. Ранчо было старым и обжитым. Здесь росли огромные древние дубы и сикоморы. Тень от них показалась очень приятной после поездки под жарким открытым солнцем, и я натянул поводья и минуту-две сидел в седле, осматриваясь.
Если у Старого Бена не отнимут ранчо, оно перейдет к Родриго, и я понимал, почему он так его любит. Здесь везде царила атмосфера доброго спокойствия: она была и в запахе трав и жасмина, окружающего дом, и в тени под огромными старыми деревьями.
Дом был построен в виде буквы «Г», из него открывался вид на уходящее вдаль море за круглым склоном холма. Между морем и домом росла пожухлая от засухи трава с несколькими рядами маиса, бобов и других растений.
Дверь открылась, и я увидел стоящую в проеме Доринду в легком красивом платье и выглядевшую от этого еще прекрасней.
— Проходите, пожалуйста, в дом. Мистер Мандрин ждет вас.
Она повернулась.
— Хуан, позаботься, пожалуйста, о коне джентльмена.
Спешившись, я смахнул шляпой пыль с одежды и прошел через двор, чувствуя затылком, что за мной пристально наблюдают, но не Доринда и не Хуан.
Девушка с улыбкой протянула мне руку. То была широкая, приятная улыбка, приоткрывшая белоснежные безупречные зубы, но глаза ее не улыбались. Они излучали настороженность и беспокойство.
— Благодарю вас, мистер Сэкетт. От всей души благодарю за все, что вы сделали. Когда те люди приехали за мной, мы подумали, что вы мертвы.
— Годится.
— Что вы имеете в виду?
— Иначе они могли бы поехать и проверить.
Она на секунду задержала на мне взгляд, как бы стараясь угадать, сколь я умен или насколько опасен.
— Все это ошибка.
— Людям, погибшим в Мохаве, интересно было бы услышать ваши слова, — откровенно сказал я.
Когда она попыталась ответить, я ее оборвал:
— Мэм, я приехал не к вам. Я приехал к Бену Мандрину.
Раздался глубокий и сильный голос:
— Так оно и есть! Входите, мистер Сэкетт! Прошу, входите!
Он сидел в большом старом кресле-качалке и совсем не походил на пирата. Он никогда не был высоким — во всяком случае таким, как я, — но в свое время был широкоплечим и, кажется, очень сильным человеком. Запястья у него были такими же широкими, как у меня, дюймов десяти в окружности, а руки — сильные, с плоскими костяшками… руки драчуна.
Лицо было широкое, скуластое, глаза глубоко посажены, в густых черных волосах виднелась седина. Ему было уже за семьдесят, но выглядел он намного моложе. Однако бросались в глаза разбитые параличом больные ноги. Они были закрыты одеялом и были так тонки, что их было почти не видно.
Над глазом белел старый шрам, а другой рассекал щеку, но шрамы не портили его. Бен Мандрин выглядел сильным, волевым стариком, прожившим богатую событиями жизнь.
— Так ты Сэкетт? — сказал он. — Дорри рассказывала мне про тебя. Похоже, ты боец.
Я остановил взгляд на шраме над глазом, и он заметил это.
— Сабля, — сказал он. — Это случилось давно. Почти целую жизнь назад.
— У Гаттераса, — сказал я. — И они приняли вас за мертвого.
Оба сильно удивились. Доринда резко повернулась и посмотрела на меня, а Бен схватился за ручки кресла и выпрямился.
— Откуда ты знаешь? — спросил он. — Об этом знали очень немногие.
— Вы слишком часто нападали на побережье Каролины, — ответил я. — Человек, который ударил вас саблей, — мой дед.
Несколько мгновений он не сводил с меня яростного взгляда, затем рассмеялся.
— Он тоже был бойцом, — заметил Бен. — Владел саблей лучше всех… лучше всех, кроме одного.
Он внимательно оглядел меня.
— Здесь у нас есть еще один Сэкетт. Это твой родственник?
— Наверное. Он Сэкетт с гор Клинч-Маунтинс, мы с ними не в ладах, но мы не пираты.
В глазах его появилось жесткое выражение… ему было над чем подумать. Если бы Бен Мандрин был чуть помоложе или чуть поздоровее, тогда я бы дважды подумал, прежде чем выдать такое. Но мне показалось, что ему нравится наш разговор, и я вдруг понял, что давно уже никто не осмеливался разговаривать с ним по-мужски. Из-за того, что он богат и калека, перед ним, скорее всего, преклонялись.
— Это было давно, — сказал старик. — Я стал владельцем ранчо и добропорядочным гражданином.
Его глаза сверкнули недобрым смешком.
— Или ты не слышал?
— Слышал и поверил… но не совсем.
Он снова рассмеялся и, глянув на Доринду, сказал:
— Он мне нравится.
Затем повернулся ко мне.
— Как ты относишься к тому, чтобы поработать на меня?
— Я не ищу работу. Я ищу тридцать фунтов украденного у меня золота, а когда найду, возвращусь в Аризону. Более того, — я смотрел прямо на Доринду, — у меня есть идея, кого надо спросить.
О, он сразу все понял. От Старика Бена мало что укрывалось. Он поглядел на нее, потом на меня.
— Ты не прав, мой друг, она все время была со мной.
Он указал на кресло.
— Садись, немного поговорим о кораблях, саблях, береге Каролины пятьдесят лет назад, а может, и больше. Ч о говорил тебе дед?
Он повернулся к женщине.
— Доринда, принеси нам бутылку вина — очень хорошего вина, которое навевает воспоминания.
Потом мы сидели молча, слушая, как удаляются ее шаги. Судя по звукам ее шагов, вино хранилось в другом конце дома.
— Ты помог ей в пустыне, Сэкетт, за это я благодарю тебя.
Тут уж я удивился, потому что думал, что он ничего не знал о том, что она уезжала из города.
— Я пошел за водой, и, пока возвращался, бандиты схватили ее. Когда один из них стрелял в меня, я споткнулся и меня сочли убитым,
— А ты лежал не шевелясь? Она не догадывается, что я знаю.
Он закурил длинную черную сигарету, затем проницательно взглянул на меня.
— Она украла у тебя золото?
— Этого я не могу сказать, но думаю, она знает, где оно. По-моему, — я постарался сформулировать так, чтобы он не обиделся, — у нее нюх на золото, если можно так выразиться.
В этот момент Доринда появилась на веранде, направляясь к нам. Она несла бутылку мадеры того сорта, который называют «дождевой водой», хотя я ни разу не попадал под такой дождик.
— Я бы предпочел ямайский ром, — сказал Бен, — но в Калифорнии его трудно найти.
Мы попробовали вино. Оно было очень хорошим. Бен Мандрин показался мне неплохим стариком, но вину я доверял больше, чем Старику Бену, а ему — чуть больше, чем черноглазой колдунье. Мне становилось его жалко при мысли, что он скоро все потеряет.
Пока мы ехали из города на ранчо Грека Джорджа, Родриго рассказал мне еще кое-что. Тэрнер, человек из банка, доверил Доринде уговорить Старого Бена подписать бумаги, а Тэрнер должен получить деньги от Дейтона и его приятелей, когда те затребуют вексель и завладеют ранчо. Они могли получить ранчо даже без векселя, потому что старик был разорен, у него почти не осталось денег.
Засуха уничтожила урожай и пастбища, Старику Бену ничего больше не оставалось, кроме как отдать ранчо, но что он будет тогда делать, искалеченный старик?
Вино согрело ему кровь, он стал рассказывать о минувшем, о набегах, о поединке с моим дедом. Пока мы разговаривали, он подолгу смотрел на меня или отводил взгляд, прислушиваясь к моему голосу, когда мне удавалось вставить несколько слов. Мне показалось, что он что-то задумал, затаил в своей темной душе какую-то мысль.
Доринда слушала, иногда выходила из комнаты и возвращалась. Я заметил, что она не пила… Намеренно? Иногда у нее прорывалось нетерпение, она хотела, чтобы я уехал, потому что не видела смысла в нашем разговоре.
Я тоже подумывал уехать, когда старый Бен вдруг сказал:
— Ты должен переночевать здесь, Сэкетт, у нас хватит места. У тебя еще достаточно времени на охоту за золотом. Утро вечера мудренее.
Он пристально посмотрел на меня и поставил стакан на стол.
— Родриго сказал, что ты хотел купить лошадей или мулов и припасы для продажи в шахтерских городах. Твои планы еще не изменились?
— Нет, но я буду покупать, когда найду свое золото.
Бен жестом указал на равнины, окружавшие дом.
— Они хотят отнять все это, но у меня есть достаточно мулов, и я отдам их тебе… за небольшую цену. Я прикажу, чтобы их пригнали для тебя.
Он вдруг схватил палку, словно собираясь встать, затем посмотрел на Доринду.
— Скажи, чтобы за мной пришли, и проводи мистера Сэкетта в его комнату.
Бен Мандрин помолчал.
— В комнату Пио, — добавил он.
Она удивилась, но вышла и вернулась с двумя вакеро. Они подняли Старого Бена вместе с креслом и вынесли из комнаты. Когда они вышли, я допил вино и поставил стакан.
— Я никогда не видела его таким, — удивленно сказала встревоженная Доринда. — Он никогда так долго не разговаривал с незнакомыми людьми.
— Это оттого, что он вспомнил прошлое. Я упомянул битву при Гаттерасе, и ему на память пришли добрые старые времена.
Ее удивление, казалось, прошло.
— Да, да, должно быть, из-за этого.
Доринда была очень красивой женщиной, но я стал замечать в ней холодность, на которую раньше не обращал внимания, хотя с самого начала относился к ней с настороженностью.
— В комнату Пио! — продолжала она. — Он никогда никого не пускал в эту комнату, кроме старого губернатора.
— Пио Пико?
— Они были друзьями… по-моему, дружат и до сих пор, хотя сейчас он редко выходит из дома.
И больше она ничего не говорила.
Ужинали мы вчетвером: Старый Бен, Родриго, Доринда и я, но теперь Старый Бен молчал. Только однажды он сказал:
— Недалеко от Моры в Нью-Мексико случилась перестрелка, в которой участвовали какие-то Сэкетты. Один из них женился на мексиканке.
— Это мои братья, — сказал я.
Он ел с аппетитом, но вина больше не пил — только несколько чашечек крепчайшего кофе. Я на своем веку выпил немало кофе и привык к тому, какое готовят в горах ковбои: такому крепкому и густому, что в нем даже подкова увязнет.
Я устал и хотел спать. К счастью, после ужина мы совсем недолго сидели за столом.
В предназначенной мне комнате стояла огромная роскошная кровать, а на столике с мраморной столешницей — таз и кувшин с водой. Каменный пол покрывал ковер с длинным ворсом, и стояло кресло. В комнате было еще одно окно и еще одна дверь, которая, наверное, вела в спальню Старого Бена.
Сидя на краю постели, я обдумал ситуацию, и она мне не понравилась. Я хотел лишь получить свое золото и отправиться обратно в горы, на шахты, но вместо этого попал на старинную испанскую гасиенду в гости к бывшему пирату.
Да, я вернул своих лошадей, но приобрел массу врагов, и не по своей вине, а только пытаясь помочь девушке, которая, оказывается, тесно связана с моими врагами… приобретенными благодаря ей.
Устав строить догадки и обозвав себя дураком, я стянул сапоги, умылся и начал раздеваться.
И вдруг дверь в комнату Старого Бена Мандрина отворилась, и он встал в проеме, опираясь на костыли и глядя на меня с дьявольским огоньком в глазах.
Старый пират проковылял в комнату и опустился в кресло.
— Мне нужна помощь, мой мальчик. Мне нужна твоя помощь.
Я так и остался стоять, глядя на него с открытым ртом. На нем была одежда для верховой езды. Некогда она была ему впору, но сейчас не очень-то ему подходила.
— Нам придется проехать до рассвета почти двадцать миль, — сказал он. — Надевай-ка сапоги.
— А вы сможете проехать двадцать миль верхом? — сказал я.
— Нет… но проеду. Предоставь это мне.
Я все глядел на него.
— Почему я? У вас есть люди. У вас есть Родриго. И у вас есть Доринда. — Тут я усмехнулся.
Он отмахнулся.
— Причуда старика. Послушай, сынок, ты молод, ты силен, у тебя будет много женщин, но для меня она последняя. Я не буду говорить, что она моя, потому что это неправда, к тому же я уверен — у нее и мысли такой нет. Она выглядит как страстная женщина, но это не так. Можешь мне поверить: ни одна великая куртизанка прошлого — а Доринда во многом похожа на них — HP была страстной, любящей женщиной. Все они холодны и расчетливы. Они использовали эмоции мужчин в своих целях, они — всего лишь фасад, всего лишь обещание. Страстная женщина слишком эмоциональна, чтобы думать о своей выгоде. Доринда — другая. О своей выгоде она думает день и ночь.
— Тогда почему бы не избавиться от нее?
— Как я уже говорил, она — последняя красавица, которая живет рядом со мной. Большинство из нас так или иначе платят за любовь, а я заплатил за ее внимание, подписав ту бумагу.
В его жестких стариковских глазах появился волчий блеск.
— А теперь, с твоей помощью, я собираюсь дать им все, чего они заслуживают.
— По-моему, это не так.
— Вот почему я выбрал тебя. Ты честный.
А я продолжал молча смотреть на него.
В детстве я слышал о нем бесчисленное количество разных историй, а теперь понимал, что ни одна из них не являлась вымыслом. Мне нравился этот старый дьявол, и я сочувствовал ему.
— Что у вас на уме? — спросил я осторожно.
— Поездка на запад, в горы.
— Вы же не в форме. Скажите, что нужно сделать, и я сделаю.
Волк, сидевший в нем, показал зубы. В его глазах заплясал нехороший огонек.
— Я сам все сделаю. — Улыбка исчезла. — Все, что я собираюсь сделать, — это спасти свое ранчо. Никто не пострадает.
С минуту я раздумывал над этим, но так ничего не придумал. Я не умею разгадывать планы других людей. Может, я слишком простодушен, может, во мне не сидит волк… не знаю. Я умею выстоять в схватке при револьверах, в драке на кулаках, но можете мне поверить, не умею придумывать разные хитроумные планы, чтобы обманывать других людей.
Нечего и пытаться отгадать, что он задумал. Я знал, что помогу ему, потому что если у старика-инвалида хватит духу проехать двадцать миль, то ему стоит помочь. К тому же мне хотелось увидеть, как старый дьявол перехитрит тех, кто хотел ограбить его.
— Ладно, — сказал я.
— Седлай коней, — сказал Бен Мандрин, — и побыстрее. Нам далеко ехать.
Когда я направился к двери, старик зацепил мою руку костылем.
— Через окно, — сказал он, — за нашими дверями следят.
Окно открылось бесшумно, и я выскользнул в тихую ночь. Сияли звезды, а где-то на вершине дерева ухала сова. Двигаясь на цыпочках, я добрался до корраля, где стояли мои кони. Всего за несколько минут оседлал лучшую пару и провел их в густую тень дома.
Я помог Старому Бену пролезть в окно и, поднимая его в седло, удивился: он был легкий, но в плечах и руках чувствовалась сила.
Я прыгнул в седло, и мы поехали в ночь. Бен поскакал впереди. Он мог ездить верхом, это точно. Бен направил коня на запад к горам, а я ехал сзади и не переставал беспокоиться, что старик может упасть из седла и расшибиться.
В лицо дул прохладный ветер. Над нами нависла непроглядная темнота гор. Мы молча скакали на запад, и я все время, тревожась, посматривал на Старого Бена, но тот уверенно держался в седле — не могу представить, чего ему это стоило.
Мы ехали по темным и молчаливым холмам. Здесь паслись стада и табуны, но теперь животные спали, и мы их не видели. Один раз увидели огни и замедлили шаг, осторожно проехав мимо деревушки неподалеку от ранчо.
Неожиданно мы свернули в горы, поднимаясь по узкой, едва видимой тропе. Протоптанная людьми и скотом, тропа была светлее, чем окружавшая ее земля. Пока мы поднимались, мне показалось, что я чувствую близость моря, и вдруг, выехав на перевал, мы увидели его. Вот он лежал справа от нас — широкий, великий Тихий океан.
Старый Бен остановил коня и посмотрел в ту сторону. Я не видел в темноте его паз, но, наверное, они наполнились тоской и жаждой снова быть там.
Я понимал его, потому что знал это чувство — тоску по диким местам. Я не городской человек, не любитель людных мест. Мне нравится чувствовать ветер на лице, долгие мили видеть, как колышется трава в прериях, как плывут тени облаков по равнине и виднеются голубые сгустки далеких холмов.
В океане под нами залитый лунным светом выпирал темный мыс. Старый Бен махнул рукой в ту сторону.
— «Малибу», — сказал он. — Ранчо «Малибу».
Он взглянул на звезды и двинулся дальше, хотя тропа была плохо видна. Похоже, по ней мало путешествовали. Мы ныряли в низины, петляли по ним, и, по-моему, Старый Бен изо всех сил старался, чтобы я запутался и не запомнил дорогу.
Вдруг Старый Бен резко свернул направо и въехал в узкий проход в горной стене, затем, проехав немного вперед, остановил коня.
— Помоги мне слезть, — сказал он, когда я спешился.
Я приподнял его с седла, и старик слегка обмяк у меня на руках, но тут же напрягся.
— Никаких костылей. Здесь от них пользы не будет. — В его голосе послышалась железная нотка. — Жди тут… мне придется задержаться.
Старый Бен не мог идти — он уполз в черную ночную тень, куда не падал лунный свет. Я закурил сигару, зажав ее в кулаке, чтобы не был виден огонек, и приготовился ждать.
Что за таинственное место? И почему он уполз один?
Я долго ждал, прислушиваясь к ночной тишине, и только раз услышал, как вдали сорвался с кручи камень и через несколько секунд ударился о землю.
Бен Мандрин был не дурак: если он решил что-то предпринять, это было ему крайне нужно. Но старый пират был не тем человеком, которого можно ослушаться, поэтому я сидел там, где он приказал, и слушал ночь… слушал, надеясь уловить либо его приближение, либо звуки надвигающейся беды.
Несколько раз я смотрел на звезды, чтобы проверить время, и они меня не утешили. Возвращение домой для уставшего старика будет долгим, и рассвет может застать нас в пути. Что тогда? Что, если утром его не найдут в постели? Что, если утомительная дорога скажется на сердце и старик умрет у меня на руках? Кто-нибудь мне поверит?
Я беспокойно вышагивал взад-вперед, с нетерпением ожидая его возвращения. А может, он спрятался всего лишь в нескольких ярдах, с интересом наблюдая, как я мечусь туда-сюда? А может, он уполз слишком далеко и теперь лежит где-нибудь раненый? Но я не слышал криков о помощи; хотя ночь была ясной и прохладной, звуки разносились хорошо.
Наконец я сел и закурил новую сигару, прикрывая огонек ладонями. Какие странные штуки иногда проделывает с человеком судьба — надо же было мне очутиться здесь вместе со старым пиратом, о котором я много слыхал в детстве, а знал всего несколько часов.
Звезды постепенно меркли. Я нетерпеливо затоптал окурок и встал.
Лошади с поднятыми головами вслушивались в ночь, повернув их туда, куда уполз Бен Мандрин. Они смотрели вдоль хребта, раздувая ноздри.
Сделав шаг вперед, я тихо спросил:
— Бен?..
Ответа не было.
Было слишком темно, чтобы идти по следам, и, хотя я рискнул выкурить две сигары, искать следы Бена при свете факела было бы слишком опасно. Здесь, в высокогорье, где местность буквально кишела преступниками, мы могли бы разминуться в темноте. Я не имел понятия, как далеко он уполз и не сменил ли направление, чтобы сбить меня с толку.
От всего этого у меня снова разболелась голова. Ничего серьезного: пуля лишь скользнула по голове, содрав кожу и волосы, но оставила шишку величиной с куриное яйцо.
Я еще раз взглянул на звезды. У нас оставалось совсем мало времени. Я встал, прошел несколько шагов и прислушался.
Ни звука. Наверняка с ним что-то случилось. Не в моем характере ждать чего-то, когда старый калека беспомощно лежит в скалах и темноте.
И я направился за ним.
Мы находились высоко на каменистой, поросшей кустарником гряде, где с одной стороны горы круто спускались вниз к океану, а с другой лежала глубоко внизу плодородная долина. Потеряться здесь было невозможно.
Наступил самый темный предрассветный час. Я шел осторожно, стараясь разглядеть, не лежит ли старик без сознания на земле. Раза два я тихо позвал его, но ответа не получил.
Неожиданно я вышел к месту, где тропа, если это можно назвать тропой, раздваивалась: одна вела дальше по гряде, а другая шла по краю уступа еще более высокого хребта и казалась довольно опасной.
Здесь я должен выбрать наверняка, потому что времени в обрез. Хребет закроет свет со сточной стороны низины, ну, а со стороны океана риск был меньше. Поэтому, встав на колени, я чиркнул спичкой, прикрыв ее ладонью, и осмотрел землю.
Вот и след, ясный, как удар топора по бревну: старик прополз здесь и повернул на высокую тропу.
Только это была не тропа, а узкая ниточка скального выступа над отвесным обрывом в несколько сотен футов глубиной. Из-за темноты я не смог разглядеть, как далеко она тянулась, но того, что я увидел, было достаточно. Поэтому я осторожно двинулся вдоль уступа. Через некоторое время тропа расширилась, потом опять сузилась.