Как только я увидел, что эта черноглазая девушка внимательно смотрит на меня, я тут же пожалел, что не захватил с собой Библию.

Представьте громадного, неуклюжего парня с гор ростом шесть футов три дюйма, который запросто справляется с дикими мустангами, не говоря уж о простых бычках с пастбищ, но который и понятия не имеет о том, как обращаться с женским полом.

Самый большой комплимент, который я слышал по поводу своей внешности, — это «некрасивый», однако она смотрела именно на меня своими огромными странными глазами.

На нашей, Сэкеттов, родине — в высоких холмах Теннесси — все знают, что, если спать с Библией под подушкой, тебя не посмеет тронуть ни одна ведьма. Прежде чем навредить человеку, ведьма должна сосчитать все слова в Библии, ну, а этого ей никак не сделать до рассвета, когда она теряет свою злую силу.

Но я еще раз взглянул на эту черноглазую черноволосую девушку и подумал, что это мне надо считать слова в Библии. Она была среднего роста и такая красивая, что мужчинам, когда они на нее заглядывались, наверняка приходили в голову мысли, которые лучше держать при себе. Такой белой и нежной кожи я еще ни у кого не видел, а губы просто сводили с ума.

Большую часть жизни я бродил по холмам Теннесси да по прериям, и не привелось мне узнать, что такое светская жизнь, но можете мне поверить, что в женских ресницах больше силков и ловушек, чем на всех тропах Теннесси вместе взятых. Едва я отводил взгляд от черноволосой колдуньи, как меня снова тянуло посмотреть на нее.

Я покрепче прижал ногой стоявшие на полу седельные сумки, напомнившие, что нет у меня времени связываться с женщинами, ведь там лежало тридцать фунтов золота, и не все оно принадлежало мне.

Похоже, что-то против меня затевалось. Три дня подряд я замечал за собой облако пыли, как будто кто-то меня преследовал, но не хотел нагонять. А это значило одно — впереди меня ждут неприятности.

Ну, я не в первый раз встречаюсь с трудностями. Любой парень с холмов Теннесси, вышедший сражаться за Соединенные Штаты в Гражданской войне, может сказать то же самое, но у меня и после войны случались кое-какие приключения. Кажется, неприятности все время кусают меня за пятки, куда бы я ни поставил ногу, и вот опять — в чужом краю я вдруг нарываюсь на черноглазую колдунью.

Она сидела и ела в одиночестве. К ней никто не осмелился подсесть, потому что за версту чувствовал настоящую леди. Она находилась в суровом и грубом месте в суровое и грубое время, но вела себя так, словно обедала в «Дельмонико» или еще каком модном ресторане на Восточном побережье, не обращая внимания ни на кого. За исключением меня.

На ней не было ни кружев, ни оборочек, как на любой другой моднице, но ее простое платье было из дорогой ткани. Все в ней подсказывало мне поджать хвост и убираться подобру-поздорову, потому что даже хорошая, добрая женщина может причинить человеку столько неприятностей, что вовек не расквитаться, а эта девушка не казалась мне ни хорошей, ни доброй.

Вся беда была в том, что мне некуда было бежать.

Хардвилл вряд ли можно было назвать даже городишком — он состоял из одного салуна, одной лавки и одного отеля у переправы на реке Колорадо. Большую часть года навигация начиналась отсюда, и случалось, пароходы доходили до рудников каньона Эльдорадо или даже до Коллвилла.

На рассвете я намеревался переправиться на пароме на тот берег и податься по Тропе Брэдшоу в Лос-Анджелес — в город на краю Западного океана. В Аризоне говорили, что там можно получить восемнадцать или даже двадцать долларов за унцию золота, в то время как на шахтах давали не больше шестнадцати.

Я надеялся продать золото в Лос-Анджелесе, закупить мулов и товаров, пересечь пустыню Мохаве И Колорадо и продать товары в шахтерских городишках. Если повезет, можно выручить деньги и на золоте, и на товарах.

Никто никогда не утверждал, что я торговец, да я и сам знал это лучше всех, но ведь если купить подешевле и продать подороже, то с голоду не умрешь. Конечно, в любом деле есть свои сложности, а в этом надо было провезти золото, а потом товары через земли, кишевшие бандитами и индейцами. Хоть я не торговец, но ездить по нашим краям умею, поэтому я просто запрягся и повез, зная, что Сэкетт с гор Смоуки-Маунтинс пройдет везде, где можно пройти.

Вообще-то говоря, в Теннесси есть три ветви Сэкеттов: Сэкетты со Смоуки-Маунтинс, камберлендские Сэкетты и Сэкетты с Клинч-Маунтинс. Эти последние — народ зловредный, и мы с ними не связываемся во время кровавых междоусобиц: таких драчунов хорошо иметь на своей стороне, а в остальном мы стараемся держаться от них подальше.

Есть Сэкетты, которые живут в долине Камберленд, но это богатые Сэкетты, и мы с ними тоже не связываемся. Отец всегда говорил, что нельзя на них обижаться за то, что у них есть деньги. Может, они и сами этого не хотят, да так уж выходит.

Все Сэкетты, даже эти никчемные с Клинч-Маунтинс, в детстве бегают и играют вместе. В наших местах даже ходит поговорка: если швырнуть камень в кусты, обязательно попадешь в мальчишку-Сэкетта, а может, и в девчонку-Трелони, хотя про последних в поговорке не говорится. Не знаю, что бы мы, мальчишки-Сэкетты, делали без девчонок-Трелони.

Но теперь я думал лишь о том, как провезти свои старые седельные сумки через Мохаве до Лос-Анджелеса, продать золото подороже, накупить товаров подешевле и добраться обратно до рудников.

Я могу понять, когда обращают внимание на симпатичную женщину или на красивого мужчину, но я — невзрачный молодой человек, поэтому когда черноглазая женщина стала поглядывать в мою сторону, мне показалось, что дело нечисто.

Нельзя сказать, что женщины совсем не балуют меня вниманием… ну, по крайней мере, когда познакомятся со мной поближе, и нельзя сказать, что я не доверяю всем подряд. На свете много честных людей. Но слаб человек и легко довести его до греха, особенно если замешана женщина.

Однако я вез золото и поэтому подумал, что женщины вообще неравнодушны к золоту, а эта колдунья, наверное, разглядела его через кожу сумок. Хоть убей, не понимаю, что может делать такая женщина в Хардвилле. Судя по тому, что ее одежда запылилась не слишком сильно, она приплыла на пароходе, а не приехала на дилижансе или в фургоне.

Когда официантка принесла поесть, черноглазая девушка остановила ее вопросом:

— Дилижанс из Лос-Анджелеса еще не прибыл?

— Им понадобится новый дилижанс, — сказал я.

— Что вы хотите сказать?

— Он уже не подойдет.

Все посмотрели в мою сторону, и мне пришлось пояснить:

— Дилижанс попался мне по дороге, — сказал я, намазывая маслом кусок хлеба. — Погонщик убит… Две дыры в спине. Дилижанс лежит на боку на дне каньона, лошадей нет. Убиты еще двое… Пассажиры.

— Ты уверен? — Это спросил Харди.

— Стервятники уверены.

— Ты к ним не спускался?

— Подъехал на минуту или две, не больше. Кто знает, может, в скалах кто-то ждет с винчестером наготове.

— Это индейцы мохаве, — сказал чей-то голос, — или хуалапаи.

— Верно, нападавшие были в мокасинах, но это не индейцы. Я видел отпечатки мокасин команчей, а здесь команчей нет.

Все сразу заговорили, а я начал есть, довольный, что меня оставили в покое. Я и так слишком много наболтал. Кто-нибудь из нападавших вполне мог сидеть рядом со мной, хотя я по привычке кинул взгляд на обувку всех присутствующих, прежде чем войти. Вообще-то у человека в этом мире и без того достаточно забот, чтобы плодить их неосторожными словами.

Черноглазая девушка разговаривала с официанткой.

— Но если тот дилижанс поврежден, когда же будет следующий?

— Мэм, вам придется потерпеть. Следующий дилижанс по расписанию должен прибыть в четверг.

Сегодня понедельник. Я понял по лицу девушки, что ей надо уехать из Хардвилла как можно скорее, и дело было не в том, что ей не хотелось ждать следующего дилижанса в этой дыре: она просто-напросто испугалась. Губы ее побледнели, а красивые глаза расширились, словно она увидела призрак, возможно, свой собственный.

Она резко повернулась ко мне и сказала:

— Вы возьмете меня с собой в Лос-Анджелес?

А я как последний дурак возьми да брякни:

— Да!

Мужчине не стоит ругать себя, кроме, может быть, тех случаев, когда он понимает, какого же он свалял дурака, и в тот момент я себя крепко выругал. Подумать только, я сломя голову несусь в Калифорнию — то бишь в Лос-Анджелес — и вдруг ни с того ни с сего беру себе в попутчицы женщину, да такую, которой, судя по всему, придется еще и прислуживать.

Я натворил достаточно глупостей за сегодняшний день, но, может быть, последнюю удастся поправить.

— Вам понадобятся лошади, — сказал я. — У вас много багажа?

— Багаж я могу отправить дилижансом. В пути мне потребуются всего лишь два дорожных мешка.

— Если они не тяжелые, я могу погрузить их на свою вьючную лошадь, но вам еще нужны две верховые. Мы поедем быстро.

— Благодарю вас, — сказала она. — Если вы мне достанете лошадей, я расплачусь с вами в Лос-Анджелесе. У меня есть только билет на дилижанс и банковский чек на слишком большую сумму, чтобы обменять его здесь.

Я хотел было возразить.

— Мэм, — начал я, но седельные сумки тяжело привалились к ногам, и у меня появилось чувство, что она знает, что в них лежит. — Ладно, — сказал я и потерял последний шанс выбраться из этой передряги невредимым.

Надо сказать прямо: я расстроился. Вместо скорой поездки в Лос-Анджелес на двух сменных лошадях я взвалил на себя заботу о женщине, которая, возможно, и в седле-то не умеет сидеть.

Долив кофе из стоящего на столе кофейника, я случайно бросил взгляд на стойку бара. Там стоял мужчина, смотрел в мою сторону и прислушивался к разговору двух своих спутников. Кажется, я узнал того, что был покрупнее: высокого брюнета примерно моего роста и немного потяжелее. Это был красивый мужчина, который носил револьвер и, похоже, умел с ним обращаться. Он стоял спиной ко мне во весь разворот своих широких плеч… Надо думать, и кулаком он мог двинуть как следует.

Женщина не двинулась с места, до ее столика было не больше двух футов. Надо бы решить все дела сразу.

— Если вы собираетесь ехать со мной, — сказал я, и, похоже, довольно грубовато, — на рассвете будьте готовы к отъезду, и это не значит при восходе солнца, а как только на востоке начнет светлеть небо.

Я поднялся, отодвинув стул.

— Вы умеете обращаться с оружием?

Ее ответ меня удивил.

— Да, — ответила она, — я умею обращаться с винтовкой.

А потом девушка улыбнулась, и я в жизни не видал такой улыбки.

— И, пожалуйста, не волнуйтесь. Я не буду вам в тягость.

Выудив левой рукой из-под стола седельные сумки, я выпрямился и бросил на стол двадцатипятицентовик. Взяв винчестер, я пошел к выходу.

За спиной раздался чей-то голос, и я понял, что тот высокий, стоявший у бара, повернулся, окликнул меня — он предлагал мне остановиться, приглашая к драке. Переступив порог, я закрыл за собой дверь и остановился в мягкой ночи пустыни.

Было очень тихо. Где-то рядом в темноте журчала Колорадо, а за ней высились горы Дэд-Маунтинс. В той стороне приближалась узкая полоска Невады, там проходила граница с Калифорнией.

Я с неспокойным сердцем поглядел на запад в сторону пустыни, и тяжелое предчувствие скорой встречи с кровью и печалью опустилось мне на плечи. Я еще раз обозвал себя дураком, что связался с этой черноглазой девушкой.

Я неожиданно понял, что мне надо немедля уезжать. Правда, паром не работал, но мне не впервой переплывать здесь реку. Бойл именно в этом месте переплыл ее со своими верблюдами, и они оказались прекрасными пловцами.

В окне хижины Харди светился огонек. Я подошел к двери и не слишком сильно постучал.

Харди был мудрым человеком, поэтому, прежде чем открыть, спросил, кто там, и, когда я сказал, что хочу договориться насчет лошадей, он отворил дверь, держа револьвер в руке, чему я совсем не удивился.

— Да, — ответил он, когда я объяснил свое положение. — У меня есть две хорошие лошади, но они дорого стоят.

Он сунул револьвер в кобуру и начал было натягивать куртку, но вдруг остановился и взглянул на меня.

— Это ты увозишь отсюда мадам Робизо?

— Я не спрашивал, как ее зовут, она меня тоже. Она хочет попасть в Лос-Анджелес, а я как раз туда еду.

Харди накинул куртку.

— Ты нажил себе кучу неприятностей. Слушай, я тебя не знаю, ты приехал и уехал. Но она от чего-то скрывается, и это что-то или кто-то тебе этого не простит. То есть я хочу сказать, что чужое вмешательство им ни к чему.

— Что бы это ни было или кто бы это ни был, — ответил я, — она одинокая женщина и нуждается в защите.

Он ничего не сказал, провел меня на конюшню и зажег лампу. Лошади в денниках покосились в нашу сторону. Здесь была пара-тройка денников специально для хороших лошадей. Мустангов ржали в коррале на заднем дворе.

Одним из двух коней, которых Харди показал мне, был темно-гнедой жеребец с вытянутой спиной, с белым носом и тремя белыми чулками, словно созданный для быстрой скачки и, судя по всему, достаточно выносливый. Мне редко встречались такие чудесные животные. Весил он за тысячу фунтов и для здешней округи был довольно крупным. Вторым оказался коренастый мерин мышиной масти с красивой головой и мощным крупом. Он был меньше первого, но и в нем ощущалась сила.

Мы начали торговаться здесь же, при свете лампы, но Харди знал, что мне нужны хорошие кони, поэтому получил свою цену. Но хоть и заплатил я за коней очень дорого, они стоили последнего отданного за них цента. Харди приобрел их у армейского офицера, которого переводили в другую часть. Это были его личные кони, а мерина специально тренировали для женщины.

— Ты их выгодно купил, — признался Харди, — хоть я и получил свои деньги. Лучших лошадей ты в нашей округе не найдешь.

Мы стояли в дверях конюшни, прислушиваясь к журчанию реки.

— Она приехала на пароходе, — вдруг сказал Харди, — и чуть-чуть опоздала на дилижанс в Прескотт.

— В Прескотт?

— Ага. Тогда она передумала и решила ехать в Лос-Анджелес. По-моему, ей нужен первый попавшийся дилижанс, все равно куда он едет.

Мы молча стояли в тишине, а я думал о предстоящей дороге на запад и о людях, которые меня преследовали.

На тропе я было подумал, что они просто идут той же дорогой, но когда я ушел в сторону от ручья Билз-Спрингс, направился к Койот-Вэллз и стал ждать их там, то так и не дождался, хотя видел пыль, когда эти всадники шли по моим следам. Это означало одно: они затаились в холмах, не разводя костер, чтобы я их не заметил.

Незадолго до полуночи я, не погасив костер, оседлал лошадей и направился по тропе, ведущей через холмы. Дорога вела на запад, к перевалу Юнион-Пасс, но на всякий случай я несколько раз проехался по тропе взад-вперед, а потом через глухую местность двинул на юг. На юг, а потом опять на запад через перевал Сикрет-Пасс.

Я сделал привал у ручья Сикрет-Спрингс и проснулся поздно, когда солнце уже взошло. Оседлав коня, я забрался на вершину утеса и оглядел местность на востоке и севере. И, конечно же, увидел пыль на тропе. В трофейный бинокль, снятый с убитого офицера-южанина, я мог различить четырех всадников.

Преследователи не заметили место, где я свернул с тропы, и обнаружили это слишком поздно. Теперь они искали мои следы, но находились уже в десяти — пятнадцати милях в ложбине Сакраменто-Уош.

Спустившись к лошадям, я сел в седло и по тропе Сикрет-Пасс доехал до Хардвилла.

В город до меня еще никто не въезжал, значит, мои преследователи снова ждали в засаде, боясь, что в городе я увижу их и узнаю.

— Кто бы ни охотился за этой Робизо, она нужна ему позарез, — сказал Харди.

Он произнес это со значением, и я обернулся к нему.

— Держись от нее подальше, друг, — добавил он. — Эти трое в салуне вроде как присматривают за ней и, похоже, доставят кучу неприятностей тому, кто попробует вмешаться в их дела.

— Я дал ей слово,

— Это твои похороны, не мои.

— Может, и так, — мрачно ответил я. — Обычно я не ищу приключений. Мы, Сэкетты, народ миролюбивый.

Харди вдруг как-то странно хмыкнул.

— Ты сказал Сэкетт? Тебя зовут Сэкетт?

— Ну да. Тебе знакомо наше имя?

Он отвернулся.

— Уезжай. Уезжай, пока жив.

И быстро направился прочь, но, сделав пару шагов, остановился.

— Она знает, как тебя зовут? Ты говорил ей?

— Нет… Нет, не говорил.

— Конечно нет… конечно.

Харди смотрел на меня, но я не видел выражения его глаз. Света хватало, только чтобы разглядеть лицо, скрытое широкополой шляпой.

— Послушай моего совета и не говори ей своего имени, пока не доберетесь до Лос-Анджелеса. Если вообще доберетесь.

Он ушел, оставив меня озадаченным и одновременно убежденным, что уезжать следует сейчас же.

Заглянув в окошко салуна, я увидел, что люди у бара продолжали пить и переговариваться между собой. Черноглазой девушки не было видно.

В отеле было только четыре отдельные комнаты: одну занимал я, а во второй поселилась Робизо. Я скользнул к черному ходу, подобрался к ее комнате и еле слышно постучал.

Изнутри послышался быстрый шорох одежды и какой-то звук, напоминающий взводимый курок револьвера. Затем женский голос произнес:

— Я вооружена. Уходите прочь.

— Мэм, — прошептал я, — если хотите попасть в Лос-Анджелес, открывайте дверь, и побыстрее.

Она чуть приоткрыла дверь. Револьвер, показавшийся в щелке, был не какой-нибудь там дамской штучкой, а настоящим кольтом 44-го калибра.

— Если хотите ехать со мной, одевайтесь, мэм. Времени у нас только двадцать минут.

Надо отдать ей должное: безо всяких ахов и охов она опустила дуло револьвера и ответила:

— Через двадцать минут я буду готова. Встречаемся у конюшни?

— У переправы. Но реку придется переплывать, паром уже не работает.

Я ни на секунду не расставался ни с золотом, ни с винтовкой, тем не менее пришлось зайти в свою комнату, взять оставшиеся вещи, кинуть полный сожаления взгляд на постель и на цыпочках выйти в коридор, а затем — на конюшню.

После того как Харди сторговался со мной, он дал в придачу к лошадям старое седло, и теперь я оседлал обоих коней.

Мы поедем на этих, ведя в поводу двух оседланных сменных лошадей и мою вьючную. Меняя лошадей, мы поскачем быстрее преследователей — я на это очень рассчитывал.

Но не только на это. В запасе у меня было еще кое-что. Хотя мне не приходилось ездить по здешним тропам, я слышал о них множество рассказов, и мне вдруг пришло в голову, что можно найти еще один малоизвестный путь, если, конечно, повезет. Эту дорогу надо иметь в виду.

Когда я подъехал с лошадьми к реке, черноглазая колдунья уже ждала с вещами, и было заметно, что собиралась она в спешке. Я подал ей руку, чтобы подсадить в седло, и почувствовал, что это настоящая женщина — от кончиков волос до кончиков пальцев. Она легко прыгнула в седло, как амазонка, и мы тронулись в путь.

Вода была темной, течение быстрее, чем можно было ожидать. Заведя лошадей в реку, я указал на противоположный берег.

— Плывите к той горе, а если нас разнесет течением, не кричите, а просто ждите меня на берегу. Я вас найду.

Держа винтовку и оружейный пояс над головой, я послал коня в воду. Девушка последовала за мной.

Я почувствовал, как жеребец перестал касаться ногами дна и поплыл. Он оказался хорошим пловцом, и оглянувшись, я увидел, что девушка следует сразу за мной — ее конь тоже не подкачал. Мы добрались до берега, я оглянулся и услышал, как на том берегу хлопнула дверь, потом кто-то закричал и выругался.

— Что за черт, — сказал я. — Неужели они уже узнали?

Она остановила коня рядом.

— Может быть, им сказал паромщик?

— А паромщик-то откуда знает?

Она поглядела на меня, словно я был слабоумным.

— Я же просил его перевезти. Он отказался.

Лично я никогда в жизни не ударил женщину, но в тот момент еле сдержался. Развернув копя, я направил его в сторону Дэд-Маунтинс в таком настроении, что запросто справился бы с гризли голыми руками.

— Мэм, — грубо сказал я, — вы все испортили. Единственная причина, по которой мы отправились именно сейчас, — это оторваться от них как можно дальше до рассвета. Теперь вы их предупредили, и они тут же бросятся в погоню.

— Но это невозможно! — запротестовала она. — Он не… Я хочу сказать, зачем кому-то ловить нас?

— Вам лучше знать, но даже Харди было известно, что люди в салуне наблюдают за вами. Он мне сам сказал.

Тогда она замолчала, потому что, во-первых, ей нечего было возразить, а во-вторых, некому — я быстро повел жеребца вперед по тропе. Эти два коня дадут передышку моим лошадям, а они очень нуждались в отдыхе.

Тропа под копытами лошадей казалась выбеленной; ночь в пустыне была тихой. Мой гнедой шел, словно у него земля горела под ногами, и я отдал должное черноглазой девушке: она крепко сидела в седле и от меня не отставала.

Не знаю, что те люди хотели от нее, но в те времена встречались белые, у которых на руках было больше крови, чем у всех индейцев вместе взятых. Перед самым рассветом я натянул поводья, и мы сменили лошадей, но прошел еще час, прежде чем я схитрил в первый раз.

Дэд-Маунтинс остались позади, и я свернул в сухое русло ручья. Если память мне не изменяла и я точно запомнил рассказы у костра, здесь в сезон дождей течет Пайош. Русло довольно долго вело на север, а затем его пересекала тайная тропа, уходившая к Пайош-Спрингс.

У меня не было времени для объяснений, да я и не хотел ничего ей объяснять, мне нужно было только обогнать преследователей. Они или пустились за нами в погоню, или ждали пароход, если они его ждали.

У ручья Пайош-Спрингс, на восточных предгорьях, мы остановились напоить лошадей и попили сами. Долина перед нами, заросшая низкорослыми деревьями, казалась ровной. Мы выехали с предгорий на равнину, и сначала деревья попадались нечасто, потом стали попадаться рощицы, и тут мы замедлили шаг, чтобы поднимать как можно меньше пыли.

Там, в долине, росли тысячи деревьев, под ними можно было надежно спрятаться. Сверху, если постараться, нас Можно было заметить, но только сверху, а не с самой равнины, поэтому здесь мы поскакали быстрее, параллельно Правительственной дороге из форта Мохаве.

Солнце уже зашло, когда мы добрались до нужной Нам лощины. Через сотню ярдов заблестел ручей Рок-Спрингс. Там оказалось совсем мало воды, и это меня устраивало — после нашего отъезда воды вообще не останется.

Робизо побледнела и выглядела уставшей, но не хотела этого показывать, когда я протянул руки, чтобы снять ее с седла. Опустившись на землю, она задержала руки на моих плечах и сказала:

— Вы очень сильный.

— Так оно и должно быть.

Она как-то странно на меня посмотрела, но я отвернулся и стал собирать хворост для костра. Мы выбрали защищенное со всех сторон место, где могли выпить кофе и перекусить.

Я разбивал лагерь часто и делал все быстро, поэтому, когда я расседлал лошадей, вода уже закипела, а еда была почти готова.

— Вы не сказали, как вас зовут.

— Меня называют Телль.

— Только Телль?

— Этого достаточно.

— А я Доринда Робизо.

Похоже, имя она выдумала, но я знал людей, чьи имена тоже звучали, как выдуманные.

— Рад с вами познакомиться.

— Вы не спросили, почему я не могла ждать дилижанса.

— Это ваше дело.

Мне показалось, что ей хотелось объясниться, но я не собирался глубже ввязываться в эту историю. Хватит того, что я и так оказался дураком, взяв ее с собой; теперь надо отделаться от нее как можно скорее.

Сидя под яркими звездами, мы перекусили, потом выпили сваренный мной кофе.

— В кострах что-то есть, — сказала она. — Мне так нравится смотреть на угли.

— Посмотрите в последний раз, я его сейчас погашу.

Закидав песком костер, я сказал:

— Дурацкая вещь смотреть на пламя. Когда вы отворачиваетесь от огня, то в темноте ничего не видно. Из-за этой глупости погиб не один человек.

Я оседлал коней и навьючил их. Она посмотрела на меня, словно не веря своим глазам, но я сказал:

— Если собираетесь ехать со мной, садитесь в седло.

— Вы едете дальше? Прямо сейчас?

— Хотите, чтобы нас поймали ваши друзья? Могу держать пари на все, что угодно: если я знаю, где находится этот ручей, то они тоже знают. Человек, пересекающий пустыню, ограничен теми тропами, где есть вода.

Кто бы ни были эти люди, эта девушка им нужна позарез, если они преследуют нас даже здесь. Правда, не исключено, что они преследуют не ее, а меня. Может, это та самая банда, что шла за мной до Хардвилла. В округе орудовала шайка уголовников — совершала налеты на ранчо и шахтерские городки. Говорили, что это были ребята из Фриско[1], пришедшие сюда через Неваду.

Что же касается этой девицы Робизо, то она могла быть чьей-то сбежавшей женой, либо оказаться втянутой в темные делишки у себя в Калифорнии. Во всяком случае, она им нужна позарез.

Тем временем я обдумывал ситуацию, и она мне показалась нелегкой. Я слышал от других, что следующий источник Марл-Спрингс находился милях в двадцати точно на запад. Большая часть этой дороги проходила под палящим солнцем пустыни, и если мы отправимся сейчас, то можем добраться до Марл-Спрингс к рассвету… если не собьемся с пути.

Ну, а если потеряемся… в пустыне повсюду множество костей, и это — ответ на вопрос, что случится с нами. Больше того, со мной была усталая женщина, которая вряд ли сможет выдержать такую дорогу.

В те годы каждый салун был источником информации. Сидя в салуне, облокотившись на стойку бара, или отдыхая у костра в ковбойском лагере, люди, естественно, разговаривали о тех местах, по которым путешествовали, где побывали, и это был единственный способ что-либо узнать о новых краях.

Никто не измерял расстояние в милях, все говорили, что такое-то место находится в одном дне пути, в двух днях и так далее.

Поэтому я много знал о Мохаве, хотя никогда не пересекал ее раньше. Знал местность, знал источники воды, только никак не предполагал, что буду ехать по пустыне рядом с модно одетой женщиной.

Это правда, что до воды, если двигаться по тропе, миль двадцать, но вода была и к югу от Провиденс-Маунтинс, и если нам удастся отыскать один из этих источников, то мы могли бы заночевать там, а затем пробираться к югу. Очень рискованно заходить в пустыню с той стороны, но в этом случае было больше шансов, что мы собьем погоню со следа. Поэтому, оставив Рок-Спрингс, мы направились на юг.

Ночь, как и всякая ночь в пустыне, была прохладной, почти холодной. На небе сияло множество звезд, вокруг высились иззубренные откосы угрюмых гор. Мы ехали медленно, поскольку земля была неровной, а местность незнакомой, и нам требовалось тщательно выверять дорогу. Поэтому на шесть миль до Блэк-каньона пришлось затратить больше часа.

По слухам, в каньоне была вода, но мы не стали разбивать лагерь и двинулись дальше на юг. Сам переход через почти неприступный каньон достался нам нелегко. Днем было бы легче, но сейчас темнота сильно мешала, и четыре мили до источника Гренит-Вэлл страшно измотали нас.

Мы остановились, не разжигая костра, неподалеку от колодца. На полосе песка между скал я развернул свои одеяла и сказал:

— Вы ложитесь здесь. Я буду спать на песке.

— Я не имею права занимать вашу постель.

— Не спорьте, — оборвал я ее. — Я не могу позволить, чтобы вы завтра весь день падали с коня, а то, что пришлось испытать сегодня, загородный пикник по сравнению с тем, что предстоит завтра.

Местность была каменистая — скалы да нанесенный ветром песок с чахлой растительностью на нем. Некоторое время я лежал, рассчитывая наши шансы остаться в живых. В основном по Мохаве шли северным путем: по старой дороге Гавермент-роуд или по тропе Спэниш-Трейл до Каджон-Пасс. Но поскольку нас преследовал не Санта-Клаус, стоило рискнуть и пойти южной дорогой.

Там была еще одна тропа, во всяком случае, так говорил Джо Уокер. Очень давно по ней продвигались индейцы, а лет пятьдесят — шестьдесят назад проходили испанцы. Рискованная была затея, но нас, Сэкеттов, всегда мучило желание разведать новую дорогу, посмотреть новые земли. Ну, а что касается черноглазой женщины… ей тоже следует посмотреть новые земли. Хотя не думаю, чтобы они ей понравились.

Я раза два взглянул на Доринду Робизо. Она спокойно и крепко спала, и не удивительно, потому что постель у меня хорошая и расстелил я ее на дюне удобной и ровной, получше некоторых матрасов. Я различал только белизну ее лица и черноту рассыпавшихся волос.

Следующие несколько дней будут кошмаром, но почему-то я чувствовал себя лучше, видя ее рядом с собой.

Хотя она и внушала беспокойство. Почему ее преследовали? И не бежала ли она от правосудия?

Вспомнив людей в баре, я засомневался в том, что она нарушила закон. Слишком уж вид у них был бандитский. В одном я был уверен: если придется встретиться с ними здесь, в пустыне, оружие мне пригодится.

А этот широкоплечий парень у бара… Почему он показался мне знакомым?

Я вздрогнул и проснулся, мгновенно перейдя от глубокого сна к тревожной действительности.

Доринда сидела с широко раскрытыми глазами.

— Мне что-то послышалось, — прошептала она.

— Что?

— Не знаю. Что-то меня разбудило.

Мой шестизарядник был уже в руке, и прежде всего я взглянул на лошадей. Они все стояли с напряженными, вытянутыми головами, глядя через пустыню на восток.

Присев, я осторожно положил на землю шестизарядник, вытряхнул сапоги — скорпионы имеют обыкновение туда забираться — и надел их.

Посмотрев на небо, определил, что близится рассвет.

— Вставайте и будьте очень осторожны, — сказал я. — В ночном воздухе пустыни любой звук слышен очень хорошо. Мы выезжаем.

Она не стала возражать, и надо отдать ей должное: собралась она быстрее, чем можно было ожидать от не привыкшей к трудностям женщины. Когда я оседлал коней, она уже свернула мою постель, и свернула отлично.

Приблизившись к ней вплотную, я сказал:

— К востоку примерно в миле находится еще один источник.

Я отнюдь не был уверен, что звук донесся оттуда, но, возможно, кто-то ищет воду.

Мы сели на коней, и я поехал впереди, направляясь точно на юг и пуская лошадей по песку там, где это было возможно. Отвесные горы Провиденс-Маунтинс угрюмо вздымались справа.

Переход был трудным, но ночь была прохладной, а небо достаточно посветлело, чтобы можно было различать дорогу. Мы проехали около восьми миль, и скалы остались позади. Провиденс-Маунтинс все еще высились справа, а слева открывалась голая пустыня, простиравшаяся на многие мили к далеким холмам.

— Мы едем на юг, — сказала она.

Это был скорее вопрос, чем утверждение, поэтому я ответил:

— Вы ведь хотите добраться до Лос-Анджелеса. Так вот, я оставляю эту тропу преследователям. Мы едем на юг, а потом на запад к другому перевалу.

Правда, я не сказал, что только слышал от других о том перевале и имею лишь смутное представление, где он находится. Я только знал, что через перевал вела дорога для дилижансов и грузовых перевозок к шахтам Ле-Пасс в Колорадо.

Над далекими горами небо стало лимонным — предупреждение, что солнце скоро будет жечь нас. Где-то на юге были другие источники, но я сомневался, что найти их будет легко. Пустыня имеет обыкновение прятать свою воду в самых неожиданных местах, иногда помечая их ивами, тополями или пальмами, но чаще вода открывается на дне какой-нибудь каменной чаши с низкорослым кустарником или вообще без всякой растительности вокруг. А у нас не было времени на продолжительные поиски.

Она ехала рядом со мной.

— А вы не слишком разговорчивый человек.

— Нет, мэм.

— Вы женаты?

— Если вы интересуетесь насчет шрама на щеке, то я получил его в ножевой драке в Новом Орлеане.

— У вас есть семья?

— У меня? У меня родственников больше, чем яблок на яблоне. У меня родственники по всей стране… но только я человек одинокий, люблю путешествовать… Я по натуре бродяга.

Она поглядела на меня с любопытством и, мне показалось, с легким испугом. Потом сказала:

— Откуда вы, мистер Телль? Вы не сказали мне.

— Нет, мэм, не сказал.

После этого мы проехали молча еще мили две. Показалась длиннохвостая шустрая птица и помчалась впереди нас, весьма довольная компанией. Над нами восходящее солнце меняло цвет неба: серое становилось медным. Горы, лежавшие справа от нас, пока хранили прохладу, но через два часа они станут как раскаленная печка.

— А теперь присматривайтесь к местности. Мы приближаемся к источнику, я не хочу пропустить его.

Моя спутница промолчала, и это было хорошо. Однако мне не хотелось, чтобы она оставалась на меня в обиде; что ни говори, она была очень привлекательной женщиной.

— У вас какие-то неприятности, мэм?

— Я этого не говорила, — холодно ответила она.

Что ж, это было справедливо. Только я здорово рисковал, помогая ей.

Стало жарко… еще жарче. Не чувствовалось ни дуновения. Белый песок вокруг нас превратился в огонь.

Волны раскаленного воздуха размывали горизонт, и вдали возникали странные призрачные озера. Глаза заливал пот. Лошади медленно брели вперед, пот ручейками размывал покрывавший их слой пыли. Теперь никому из нас не хотелось разговаривать.

Время от времени я оглядывался, потому что мы ехали по открытой местности: нас скрывали только волны жаркого воздуха да стены гор, вдоль которых мы продвигались. Сзади я ничего не увидел, кроме той же раскаленной пустыни.

Источник Кукс-Вэлл был где-то здесь, но мы его пропустили, и мне совсем не хотелось начинать поиски. Впереди протекал ручей Блайнд-Спрингс, и если мы пропустим и его, воды не будет до самого конца горной гряды.

Отправились ли преследователи за нами? Или, как я надеялся, направились вдоль Гавермент-роуд к ручью Марл-Спрингс?

— Если бы я знал, насколько вы нужны им, — внезапно произнес я, — это могло бы здорово помочь.

Она некоторое время молчала, затем сказала:

— Человек, который охотится за мной, убьет вас и полдюжины других, чтобы добраться до меня… а потом он убьет меня.

Что ж, ответ был ясен.

В полдень мы сделали привал, и я помог ей спешиться. Я поменял седла на лошадях, потом протер им рты водой из фляжки. Выпив глоток-другой воды, мы отправились дальше.

Весь долгий день мы шли и шли вперед, и уже смеркалось, когда меня покинула надежда обнаружить Блайнд-Спрингс. Мы либо слишком далеко отъехали от гор, либо подъехали к ним слишком близко. Вода во фляжках кончалась, и мне совсем не хотелось думать о том, что будет, если мы вскоре не найдем источник. Мы-то сможем продержаться, но не лошади, а без лошадей мы пропадем.

В сумерках мы остановились, сняли седла с коней, и я опять тщательно обтер их и смочил им рты. Доринда молчала, а я не хотел начинать разговор.

Пришла темная, мягкая и звездная ночь. Откуда-то подул прохладный ветерок, совсем легкий, но и он показался облегчением.

Закончив с лошадьми, я достал из седельных сумок последний кусок хлеба. Он был сухой и черствый, но, когда я разломил его пополам и передал Доринде, она впилась в него, словно в торт. Мы сидели на дюне, жевали хлеб, и наконец она спросила:

— Мы попали в беду, так ведь?

— Вроде этого, — сказал я. — Как мне говорили, в нескольких милях отсюда, в разных направлениях, есть три источника, так что у нас есть выбор.

У нас было немного времени для отдыха, но, рассчитывая, что лошади предупредят нас об опасности, мы улеглись — она на моей постели, а я свернулся в ямке на песке.

Утром, натягивая сапоги при свете последней звезды, я увидел, что Доринда спокойно лежит с открытыми глазами и смотрит на эту звезду.

— Эти края, — произнес я, — слишком суровы для женщин и лошадей.

Она не отвечала несколько минут. Когда я застегнул оружейный пояс, сказала:

— Проводите меня до Лос-Анджелеса… это все, о чем я прошу.

Я не ответил. Шейным платком я тщательно протер револьвер, проверил, свободно ли прокручивается барабан. Она просила многого, не зная и половины происходящего, поэтому я пока воздержался от обещаний, которые мог не выполнить.

Сев на коня, я сказал:

— Оставьте уздечку свободной, лошади сами быстрее найдут воду.

Хотя говорили, что ручей Коттон-Вуд находится за поворотом предгорья, я решил не рисковать и направил коня на юг, отпустив поводья.

Некоторое время жеребец шел совершенно незаинтересованно, затем порыв ветра заставил его поднять голову и пойти быстрее, забирая вправо, к Олд-Дэд-Маунтинс. Через некоторое время я увидел два невысоких хребта с расщелиной между ними.

В маленькой пещере в скалах мы нашли источник — тонкую струйку воды. Мы сначала напоили коней, потом попили сами, наполнили фляги и двинулись дальше.

Миль через двенадцать мы наткнулись на ручей Уиллоу-Спрингс с глубокой водой и несколькими ивами и тополями поблизости, почти все из них — молодые побеги. Оставив Доринду у ручья, я взял винчестер и поднялся на хребет посмотреть, не идет ли кто по нашему следу.

Я нашел плоскую скалу, наполовину закрытую тенью, и внимательно изучил местность до гор Провиденс-Рендж.

Было жарко и душно. Вдалеке ветер закручивал пыльные смерчи, но пыли, поднятой человеком, я не заметил. Может, мы еще обойдемся без неприятностей.

Я не знаю, что заставило меня повернуть голову, но я вдруг взглянул налево и увидел отблеск солнца на винтовке, целившейся в меня.

И знаете что? Я слетел с этой скалы, словно нырнул в глубокую реку, ударился плечом о песчаную дюну футах в восьми-девяти ниже скалы и перевернулся. И тут же вскочил на колено, готовый стрелять.

Эхо по крайней мере двух выстрелов повисло в жарком пустынном воздухе. Увидев, что из-за скалы поднимается человек, я плавно нажал на спуск, и пуля взбила пыль на его куртке.

Сам-то выстрел был ерундовым, потому что нас разделяло всего-навсего ярдов тридцать. Не знаю, откуда он взялся, но одно знаю наверняка: моя пуля 44-го калибра подарила ему билет туда, откуда уже не возвращаются. Я вскочил и короткими перебежками, где пригибаясь, где ползком, бросился обратно.

Последние ярды я пронесся почти не скрываясь и, когда вбежал в кустарник, где мы разбили лагерь, вдруг услышал раздраженный женский визг и увидел, что Доринда стоит, прижимая платье к груди, и смотрит на меня так, что мне вдруг захотелось обратно, туда, где в меня будут палить из винчестеров и револьверов.

— Леди, — сказал я ей, — если вы не хотите уехать отсюда голой, то одевайтесь немедленно, потому что они нашли нас.

Пуля взбила песок возле моих ног, я ничком бросился в кусты и сквозь ивовые листья пытался разглядеть цель, но ничего не увидел.

Эхо замерло, и наступила обычная тишина и духота. Я понятия не имел, кто в меня стрелял и сколько их было, но они начали первыми. Теперь настала моя очередь.

Через минуту я вполз обратно в кусты, подошел к укрытым в скалах лошадям и стал ждать свою черноглазую спутницу. И пока ждал, думал о южной гряде холмов — сорока милях голой, палящей пустыни.

Меня не надо было убеждать, что надо уходить отсюда как можно скорее. Слишком много в этом месте укрытий, из которых можно стрелять, оставаясь незамеченным. Когда Доринда с горящими глазами подошла к лошадям, я не стал ждать никаких упреков, а просто схватил ее за талию, бросил в седло и сказал:

— Скачите, леди! — а потом вспрыгнул на коня, и мы помчались, словно нас преследовали посланцы ада.

Послышались выстрелы, я мельком глянул назад, насчитал четверых или пятерых, а затем увидел, что еще двое выскочили впереди, как будто из-под земли. Одному я пробил грудь, стреляя из винчестера одной рукой, как из револьвера. Второй выстрелил, чуть не оглушив меня. Через мгновение на него налетел конь, и я услышал, как человек закричал, когда копыто проломило ему грудь. Я молился, чтобы оно не застряло в ребрах и конь не упал.

Проскакав стороной так, чтобы Доринда с лошадьми оказалась впереди, я быстро выпустил три пули в оставшихся позади бандитов, но попал лишь в скалы. Однако рикошеты очень противно воют, и я заметил, что наши преследователи нырнули в укрытие… из которого они могли увидеть только оседающую пыль.

У нас были отличные кони, а бандиты, пытаясь организовать засаду у воды, оставили своих где-то неподалеку. Мы скакали сломя голову и уже приближались к подножию Бристоль-Маунтинс, прежде чем я оглянулся и увидел, что эти люди выезжают из холмов далеко позади.

Догнав девушку, я прокричал:

— В следующий раз, когда вы соберетесь купаться, постарайтесь сделать это в Лос-Анджелесе.

Меня беспокоило, что бандиты подобрались к нам словно бы ниоткуда. Кто-то в их шайке прекрасно читал следы или мысли и этим озадачил меня. То, что со мной была женщина, осложняло наше положение или осложнит, если я позволю.

Я не знал, что те люди намеревались делать с самого начала, но теперь наше противоборство превратилось в смертельную борьбу. Я уложил троих, и, возможно, навсегда, поэтому вряд ли остальные забудут об этом.

До сих пор мне везло — правда, нельзя назвать везением, что нас застали врасплох, — но повезло, что нам удалось удрать и остаться в живых. И коням тоже.

Я мог предпринять только одно: если они будут продолжать преследование, я сделаю их жизнь такой тяжелой, что им захочется бросить все это дело… если они вообще знали, что такое бросить дело, в чем я сомневался. Пока что погоня дорого им обошлась, однако в моих силах сделать ее еще дороже.

Мы пересекли гряду Бристоль-Маунтинс и направились точно на юг к перевалу Шип-Хоулс — нас ждали тридцать пять — сорок миль пустыни без единой капли воды.

На горизонте, не так уж далеко, высился черный конус вулканического кратера с черными лавовыми полями. За ними лежало широкое высохшее озеро, и я направил коня прямо к границе лавовых полей и высохшего озера.

Через некоторое время мы сбавили ход и оглянулись. Проход в гряде скрылся за широким холмом. Ничего. Только облака пыли под копытами коней.

Далеко впереди, милях в двадцати, поднималась гряда холмов — Шип-Хоулс. За ними опять простиралась скалистая пустыня.

Будут ли бандиты преследовать нас? Или, постараясь перехитрить, направятся прямиком в Лос-Анджелес, предполагая, что мы держим путь туда?

Однако этого они точно не знали. Мы можем поехать в Сан-Диего или обратно на север к Сан-Франциско по прибрежной тропе.

Бандиты будут преследовать нас, и я собирался устроить им хорошую погоню. Если они ищут следы, я проложу их предостаточно, и по самым диким местам. Но только моей черноглазой спутнице это не понравится. Вообще-то похоже, она уже сожалела о нашей сделке. Не знаю, что с ней будет, если бандиты нас настигнут, но и то, что ждет впереди, достаточно плохо.

Джо Уокер и Старый Билл Уильяме, оба горцы, достаточно много рассказали мне о Мохаве, но еще больше я узнал от других людей, в том числе от двух индейцев хуалапаи, которых встретил в Прескотте. Именно они рассказали о перевале Сан-Джорджонио-Пасс.

Я не в первый раз пересекал пустыню. В ней удобно скрываться от закона. Лучше всего найти укрытие и просидеть там весь день до захода солнца. Но нам приходилось скакать днем, под раскаленным небом. Дело в том, что преследователи не давали нам времени для отдыха.

Мы устало двигались вперед. Иногда я оглядывался посмотреть, не появились ли бандиты, раза два мы останавливались, и я обтирал лошадей и давал Доринде выпить глоток воды.

На закате мы настолько приблизились к горам, что я стал искать перевал. Наконец я заметил провал в длинном хребте, и мы направились к нему. И тут я в последний раз оглянулся и увидел на фоне неба тонкую полоску пыли.

В прохладной темноте мы пересекли Шип-Хоулс-Маунтинс и остановились в небольшой пещере.

Я устал до смерти, а когда снял черноглазую Доринду с коня, она едва стояла на ногах, поэтому мне пришлось усадить ее на песок, развести небольшой костер и приготовить по кружке кофе. Ей необходимо было выпить горячего, да и мне тоже. Тем временем я проверил винчестер, затем револьвер. Покопавшись в седельных сумках, я вытащил запасной кольт и тоже зарядил его.

— Там вы убили человека, — внезапно сказала девушка.

— Да, мэм. Может быть, двух или трех.

— Вас это, кажется, не беспокоит.

— Они сами напали на меня.

Я налил ей кружку кофе и сел на корточки подальше от огня, чтобы мой силуэт не был виден в отблесках костра, а треск углей не мешал вслушиваться в ночь.

— У меня никогда не возникало желания убивать людей, мэм, но если кто-то берет оружие и нападает, он рискует получить то, что просит.

Она почти засыпала, и я передал ей кусок вяленого мяса.

— Поешьте, — сказал я. — Это не особенно вкусно, зато полезно.

Я и сам пожевал мяса, а потом сказал:

— Носить оружие — вообще рисковая штука. Рано или поздно его придется применить, потому что если ты его носишь, значит, в определенной ситуации готов стрелять.

Я увидел, что девушка крепко заснула, поэтому прикрыл ее одеялом и затушил костер. Затем вышел из пещеры, обтер коней и дал им чуточку воды. Ее было мало, им хотелось еще, но у меня больше не было, и, кажется, они это поняли.

Взяв винчестер, я немного побродил вокруг, постоял под яркими звездами, вслушиваясь в ночь, и каждый шорох имел для меня значение, но я не услышал звуков, выдававших присутствие человека: скрипа седла, звона металла или шуршания одежды, когда она трется о камень.

Черноглазая девушка устала до изнеможения. Нравится мне это или нет, но обязательно надо найти где-нибудь укрытие и дать ей отдохнуть. Однако хуже всего для нас оказалось следующее: кто-то из бандитов был следопытом или охотником, и совсем не плохим. Именно этот человек беспокоил меня, потому что из-за него решающая схватка могла произойти намного скорее, чем я рассчитывал.

Меня все больше интересовало, что такого сделала Доринда Робизо, чтобы так досадить им.

Она была очень красивой девушкой, женщиной того типа, который привлекает всех мужчин. Даже в таком измученном состоянии она была прекрасна.

Через некоторое время я вернулся, проверил лошадей и зарылся в песок, чтобы поспать.

Но хотя я дико устал, сон не шел, потому что я вдруг подумал, что очень мало знаю о Доринде Робизо: ни откуда она родом, ни кто она, ни куда она направлялась. Все, что мне известно, — это впечатление о первой встрече — встрече с колдуньей.

Не то чтобы я верил в колдуний. Всю жизнь я слушал про них сказки, но не видел ни одной, как не видел их колдовства.

На этом я постепенно стал отключаться, и следующее мое ощущение — солнечный свет.

Яркий дневной солнечный свет.

Меня разбудило солнце, бьющее прямо в глаза. Я быстро сел и огляделся.

Я не мог сразу понять, где нахожусь, пока не увидел девушку. Она тоже сидела.

— Мы проспали, — сказал я, — и все из-за меня.

Вокруг круто вздымались иззубренные скалистые стены. Впереди, на юге, лежала открытая пустыня, на горизонте которой милях в двенадцати — четырнадцати высились горы Пинто-Маунтинс.

Пещера, или, точнее, площадка под скалистым навесом, где мы прятались, представляла собой примерно акр ровной земли и песчаных дюн. В глубине росло немного хорошей сочной травы, и я стреножил коней там. Вход прикрывала высокая дюна и редкий кустарник, так что снаружи вход был почти невидим.

Именно это и спасло нас, это да еще ветер, который не дал лошадям почувствовать друг друга, потому что когда я поднялся на верх дюны, ярдах в пятидесяти я увидел тех самых всадников. Они столпились, что-то обсуждая.

Ночью ветер замел наши следы, и теперь бандиты явно спорили, в какую сторону направиться.

Склон горы высоко занесло песком. Чтобы увидеть пещеру, нужно было въехать на дюну, а со стороны казалось, что здесь нет ничего, кроме скал и песка.

Я жестом приказал Доринде молчать, а сам продолжал наблюдать за преследователями с вершины покрытой низким кустарником дюны Винчестер лежал рядом, готовый заговорить, как только в этом возникнет нужда. Я не слышал, о чем они спорили, но бандиты наконец развернули коней в сторону ручья у Твенти-Найн-Палмс.

Это было почти так же плохо, как если бы они напали на нас, потому что ближе воды я не знал, а наши фляги значительно полегчали.

Лежа на песке, я смотрел, как они отъезжают. Когда бандиты доберутся до ручья, они поймут, что опередили нас, и будут сидеть в засаде, уверенные, что рано или поздно мы там появимся.

Я понимал, что они увозят с собой наши жизни. Нелегко было наблюдать за ними, зная, что девушка зависит от меня и надеется. Когда я подумал, что принесет нам завтрашний день — солнце, пыль, мили и мили пустыни, — мне стало страшно.

Но выбираться сейчас в пекло пустыни не имело смысла. Теперь, когда преследователи обогнали нас, впервые появилась возможность самим выбирать время путешествия. Взяв винчестер в руку, я соскользнул по песку к Доринде. По выражению моего лица она, вероятно, догадалась, что дела плохи. Я рассказал ей все.

Есть мужчины, которые предпочитают держать женщин в неведении, но, по-моему, это неразумно. Я всегда с уважением относился к мышлению женщин и их способности противостоять бедам. Плохо, если беда приходит неожиданно, поэтому я рассказал Доринде все.

Я нарисовал на песке карту.

— Вот ручей Твенти-Найн-Палмс, а за ним — перевал Сан-Джорджонио, ведущий к океанскому побережью. Вот здесь Лос-Анджелес.

— Разве нет других источников? В другом направлении?

— Скорее всего есть. Но найти их нелегко.

Она взглянула на меня.

— Нам придется искать, так ведь?

Все так просто! Конечно, нам придется искать, потому что, если я верно понимаю преследователей, они быстро сообразят, что где-то перегнали нас, и будут ждать у ближайшей воды.

Разведя небольшой костер, я обжег шипы широких плоских кактусов и скормил их коням, они охотно сжевали этот корм, потому что в нем много влаги. Я знаю, что в Техасе некоторые владельцы ранчо именно так кормят своих лошадей. В нашем случае я больше думал о воде, чем о корме.

Мы сидели в тени пещеры и ждали вечера. Я решил больше не путешествовать днем, когда яркое, безжалостное солнце пустыни может запросто убить и человека, и лошадь без воды, а ее у нас не осталось.

Мы почти не разговаривали, и я много думал и вспоминал.

Однажды в Прескотте Пол Уивер рассказывал об индейцах мохаве, которые совершили налет на одно калифорнийское ранчо, украли там лошадей, но на обратном пути налетела песчаная буря и сбила их с дороги. С ними был индеец из другого племени, который отвел их в не известную никому долину с источником в каньоне, лежавшем позади долины.

Это случилось в краях, где росли низкорослые деревья джошуа и громоздились странные, причудливой формы скалы. На подходе к долине, говорил Уивер, была одна скала в форме огромной картошки, стоявшая на трех подпорках.

Он говорил еще о двух источниках, но, где они находятся, я не знал. Плохо дело: мы только начали путешествие, а я уже так напутан.

Дважды я опять поднимался на гребень дюны и смотрел на юг, но оба раза безрезультатно — лишь мили и мили пустынного песка и обжигающих скал, то тут, то там покрытых редким кустарником, хилыми деревцами или кактусами.

Когда солнце почти зашло, я оседлал коней и нагрузил вьючную лошадь. И можете мне поверить, лошади были готовы к путешествию, словно понимали, что, если мы хотим выжить, надо идти вперед. И вот, когда солнце превратилось в красный огненный шар, повисший над западными горами, мы перевалили через гребень дюны, которая прикрывала пещеру, и тронулись на юг в чужую мертвую пустыню.

Через некоторое время над далекими горами зажглась яркая звезда, и я выбрал путь прямо на нее, показав ее Доринде.

— Что это за горы?

— Я точно не знаю. Может, Пинто-Рендж. Здесь тянутся несколько небольших хребтов. Они все одинаковые, когда видишь их в первый раз.

— Вы рискуете из-за меня жизнью.

— Не особенно рассчитывайте на это.

Красота что-то делает с женщинами — по крайней мере с некоторыми из них. Взглянув на Доринду, я заметил, что она даже при таких обстоятельствах попыталась причесаться и уложить волосы. Для девушки, которая спит не раздеваясь, живет без воды и всего остального, она выглядела достаточно привлекательно. И я попробовал представить, как выгляжу я: высокий, крепкий и широкоплечий мужчина со шрамом на щеке и отросшей к этому времени щетиной. Никто никогда не утверждал, что я отличаюсь красотой, но теперь, наверное, я походил на гризли, только что вылезшего из берлоги. Единственные мои косметические процедуры — это выбить пыль из шляпы и тщательно протереть оружие.

В этих краях, чтобы выжить, человеку необходимы две вещи: конь и оружие… ну и, конечно, кое-что еще.

Вода.

Доринда тоже думала о ней. Она снова поехала рядом со мной и спросила:

— А как мы найдем там воду?

— Нам поможет удача. В пустыне воду можно найти в верховьях каньона или в самой низкой точке котловины. Но если в котловине не растут деревья, вода там вряд ли есть. Иногда можно найти источник там, где хребет выходит в пустыню, но главное, надо искать влаголюбивые растения. Пальмы растут корнями в воде, а листвой на солнце. Если увидишь пальмы, значит, поблизости есть вода. Ивы, тополя тоже указывают на воду, но полностью я бы на это не полагался. Я бы стал искать звериные тропы, птиц, а лучше всего пчел. Пчела может вывести к воде быстрее, чем любая другая тварь, но и здесь есть риск… есть риск.

Я был больше чем уверен, что здесь не было и пяти источников на сто квадратных миль. Надвинув пониже шляпу, я осмотрел ближайшие холмы. Едва ли мы найдем воду по эту сторону гор.

Ночь была прохладной. Над головой висели яркие звезды, кони двигались мерным, ходким шагом. Я несколько раз широко открывал рот и пил этот прохладный свежий воздух пустыни.

Прошел час, затем другой, но горы, казалось, не приближались. Я лихорадочно припоминал все рассказы, которые слышал о Мохаве.

Когда, судя по звездам, прошло еще два часа, я натянул поводья, спешился и помог сойти Доринде. Я чувствовал, что она выдохлась. Девушка опустилась на песок и сидела, пока я менял коней, ободряюще разговаривая с ними. Им тоже приходилось несладко.

— Сколько мы проехали? — спросила Доринда.

— Миль двадцать по прямой. Больше, если считать весь путь.

— Сколько осталось до гор? Мы ведь там передохнем?

— Мы не будем отдыхать, пока не найдем воду. Если найдем.

Я помог ей забраться в седло, и мы направились дальше, только теперь я шел пешком, но, когда начал спотыкаться в полутьме, снова поехал верхом.

После этого я уснул в седле, и, когда опять открыл глаза, кони стояли, а небо на востоке уже серело.

Мы заехали в глубокое, покрытое песком, сухое русло. Колдунья выглядела теперь как простая, уставшая девушка, Державшаяся в седле только силой воли. Вьючная лошадь исчезла.

Оглянувшись, я увидел в пустыне какую-то черную точку на песке.

— У вас в багаже есть что-нибудь, что вам не хотелось бы потерять? — спросил я.

Она взглянула на меня вначале непонимающе, затем обернулась посмотреть и через секунду покачала головой.

— Она может пойти за нами, — сказал я. — Если у нее остались силы, она пойдет за конями. Они несут большой вес, но и порода у них получше.

Посмотрев на спутницу, я добавил:

— Мэм, у вас тоже есть выдержка и выносливость. Честно.

Но ее губы потрескались и распухли, в ней больше не чувствовалось энергии. Во мне тоже.

Я взглянул направо, затем налево в поисках выхода из сухого русла. Наконец я нашел более или менее пологий откос, повернул коня и направил его в ту сторону. Небо уже посветлело, и, если солнце поймает нас на открытом месте, долго мы не продержимся.

Мы выбрались из русла, хотя мне пришлось спешиться и самому тянуть коней вверх. Впереди появился проход в горах, и откуда-то у меня взялись силы, наверное, последние.

Солнце светило уже час, когда мы нашли прибежище под одной из скал. Конь Доринды просто отказался идти дальше, и я его не виню.

Свалив седла в тени, я осмотрелся и не увидел ни единого кактуса, хотя тут они должны были расти. Более того, я не увидел ничего, чем можно было бы накормить коней. Только редкие несъедобные кусты.

Учитывая состояние коней, я решил, что много они не пройдут. Крупный жеребец и мой собственный конь могут одолеть еще несколько миль, да, пожалуй, второй конь, купленный у Харди… Мы должны найти воду.

Доринда прилегла на песке, а я отошел подальше и тщательно изучил местность. Примерно час я кружил по пустыне в поисках следов, но нашел их очень мало, и все вели в разные стороны.

Большинство обитателей пустыни существуют либо вовсе без воды, либо пьют очень мало, получая влагу из растений или животных, которыми питаются.

Наконец я сдался, вернулся и сел в тени. Наверное, я задремал, и, когда проснулся, горло пересохло настолько, что я почти не мог глотать. Я с трудом открыл рот, потому что губы сильно потрескались. Я понял, что наш конец близок.

Девушка спала, а может быть, потеряла сознание. Одна лошадь лежала на боку на песке, другие повесив головы стояли на трех ногах.

Я с трудом поднялся, ухватившись за камень, и решил попытать счастья еще раз. Я опять взял флягу и, чтобы не потерять, повесил ее на шею.

Мы остановились у большой скалы из белого гранита, стоявшей отдельно у подножия гор. Рядом были разбросаны такие же скалы, и как бы ни хотелось мне быстрее найти воду, я попытался как следует запомнить нашу скалу, иначе я не отыщу дорогу обратно.

— Я найду воду, — сказал я вслух.

Если Доринда и услышала меня, то никак этого не показала, она так и осталась лежать на песке. Я повернулся и пошел прочь.

Песок пустыни — белый и обжигающий. Солнце отражалось от него и било в лицо, от него не было спасения. Через несколько шагов я стал спотыкаться. Один раз упал на камни, поднялся и некоторое время стоял, не в силах двинуться с места.

Я не отрывал глаз от песка, но вдруг что-то, как тревожный колокол, прозвучало у меня в голове. Я остановился, несколько раз мигнул, с трудом повернул голову и увидел человека, стоявшего на скале.

Пока я собирался с мыслями, он поднял винтовку, солнце блеснуло на дуле, и он выстрелил. Инстинкт заставил меня схватиться за револьвер, но при этом я потерял равновесие и упал. Это я помнил… но затем все заполнила темнота.

Холодно… Мне холодно.

Ослабевшими руками я попытался зарыться в согревающий песок, но тщетно. Я открыл глаза и хотел сглотнуть. Рот окаменел от сухости.

С огромным трудом я поднялся. Наступила ночь, было холодно и очень темно. На небе высыпали звезды, дул пронизывающий ветер. Но я был жив.

Жив…

Я начал ползти.

Вдруг где-то поблизости в скалах тявкнул койот, и я замер.

Когда я снова пополз, то уловил рядом движение и услышал стук копыта о камень. Я повернул голову и увидел снежного барана — значит, рядом должна быть вода.

Движение привело меня в чувство, я снова стал ощущать свое тело, пробудилась боль. Я постарался мыслить трезво. Баран направился в каньон, значит, вода там. В этот час к воде соберутся другие животные.

Я полз, но силы оставили меня, и я очнулся от жары, ужасной жары. Я почувствовал страх — страх смерти. Поднявшись на четвереньки, я принялся искать следы, но не нашел ни единого, ни одной царапины на камне.

Вдруг мимо меня что-то прожужжало и исчезло.

Пуля? Звук не похож, да и длился слишком долго.

Я опять пополз, но остановился, когда услышал странный стрекочущий крик. Я узнал его. Это кричала пятнистая лягушка. Она живет в каньонах рядом с ручьями или постоянными источниками.

Вода рядом!

Я рывком, словно поднятый чужой рукой, встал на ноги, начал озираться, но ничего не увидел.

А затем снова услышал этот звук… Что-то пролетело мимо. Пчела! Я сделал три быстрых шага вслед за пчелой, но понял, что жужжание уже замерло.

Шатаясь и падая, я обнаружил воду совсем неожиданно — углубление в белом граните, доверху наполненное водой. И это не мираж!

Я сполз к воде, обмыл лицо, затем зачерпнул горсть, задержал ее во рту, наслаждаясь желанной прохладой, и глотнул, чувствуя боль в пересохшем горле.

Кажется, я долго лежал, наслаждаясь этим первым глотком. А потом я выпил еще один.

Гранит, нагретый солнцем, обжигал кожу, поэтому я заполз в тень возле воды. Мне хватило места вытянуться. Несколько раз я пил, однажды меня чуть не вырвало.

Примерно через час я начал соображать.

Там осталась Доринда. И кони.

Но тут я вспомнил человека, который стрелял в меня. Или это был бред?

И я с усилием сел и наполнил флягу. Я иду обратно. Мне надо обратно. Мне надо знать.

Я пошел по своим следам, нашел место, где упал, пытаясь выхватить револьвер. Недалеко высилась скала, на которой действительно мог стоять человек. Там, где я упал, не оказалось чужих следов — только мои.

С большой осторожностью — потому что теперь я совсем не был уверен, что бредил, — я двигался среди скал к месту…

Исчезла!

Не было ни Доринды, ни коней, ни золота — ничего!

Остались следы четырех или пяти всадников, они подъехали с запада, забрали Доринду, мой винчестер, моих коней — все исчезло.

Они, наверное, посчитали меня мертвым. И вот я оказался пеший, один, за многие мили от возможной помощи.

Стоя в тени скалы, я понял, что попал в такую переделку, в какой еще не бывал. У меня оставалась фляга с водой, револьвер и запас патронов в оружейном поясе. Но у меня не было ни лошади, ни пищи, ни одеял. Ближайшее известное мне поселение находилось милях в ста к западу — мормонский городишко Сан-Бернардин.

Отец всегда учил нас, ребятишек, принимать решения и, как только что-то решено, действовать немедленно. Поэтому я тут же двинулся на запад.

Но в полдень много не пройдешь, и я шел от одного островка тени к другому, часто отдыхая, но все время на запад. И где-то глубоко внутри меня разгорался гнев.

До этого я не чувствовал гнева, потому что нас, Сэкеттов, трудно разозлить, но когда это случается, мы становимся жестокими и безжалостными.

Еще одному научил нас папа: гнев убивает. Он убивает человека, впадающего в гнев, потому что отбирает у него частицу самого себя.

Когда эта черноглазая девушка там, в Хардвилле, попросила довезти ее до Лос-Анджелеса, я почуял беду, но беду другого рода. Но теперь преследователи Доринды схватили ее, они стреляли в меня и приняли за мертвого. Они забрали моих коней и золото.

Но такое огорчило бы любого. Кажется, время гнева подошло. Это был не дикий и яростный гнев, но холодное, очень сильное чувство, которое вело меня вслед за этими людьми.

Они, скорее всего, поехали в Лос-Анджелес. Не важно. Куда бы они ни уехали, я найду их.

Кто-то сказал, что любое путешествие начинается с первого шага. Я сделал этот шаг, и, прежде чем я сделаю последний, прольется кровь.

На закате я уверенно пошел на запад. Моя жизнь зависела от того, успею ли я добраться до воды, прежде чем опустеет фляга. К этому времени бандиты, наверное, уже выехали из Палмс, но это место лежало далеко к северу, а я собирался идти на запад, и только на запад.

Человек пешком может пройти за день больше, чем лошадь. У меня не было намерения обгонять лошадей, но, если мне удастся найти еду и воду, я приеду в Лос-Анджелес ненамного позже их.

Еда…

Живот у меня уже прирос к спине, а желудок, наверное, считал, что мне перерезали глотку, так долго я не ел. Тем не менее я продолжал шагать.

Мы, горцы, очень хорошие ходоки. Там, в холмах, это наш обычный способ передвижения.

На западе горы поднимались над пустыней футов на тысячу, но мне приходилось залезать и повыше.

Я шел на запад, мерно шагая час с небольшим, потом отдыхал и снова шел. Два-три раза я задерживался в труднопроходимых местах, но к восходу луны я был уже в горах и выбрал узкую индейскую тропу. Она белела на фоне пустыни, извиваясь между скалами. Мне много приходилось ходить по таким тропам, поэтому я сразу узнал ее.

Большинство индейских троп узкие: от четырех до восьми дюймов шириной, и обычно их легче рассмотреть издалека, чем вблизи. Но если по ним долго ходить, такие тропы узнаешь сразу.

Эта шла на юг вдоль горного хребта, и я следовал по ней, пока она не соединилась с тропой, ведущей через горы на запад. На этой тропе у подножия гранитного выхода в высокогорную равнину я нашел еще один источник, отмеченный двумя валунами из белого гранита, которые хорошо виднелись на темном фоне гористых скал.

Я улегся на песке недалеко от воды, поспал и на рассвете, когда солнце еще не вышло из-за горизонта, наполнил фляжку и направился на запад.

Я думал о еде, когда наткнулся на лошадиные следы. Там, наверное, было около пятидесяти лошадей, почти все подкованные, и гнали этот табун двое вакеро.

Я тут же укрылся в скалах, чтобы обдумать свое положение. На несколько десятков миль вокруг не было ни единого ранчо. Значит, в этих краях могли перегонять табун только нечестные люди, а честные ехали бы в открытую по известным тропам, где есть водопой.

А потом я вспомнил разговоры о конокрадах, которые уводили лошадей из Калифорнии, перегоняли их через пустыню и продавали в Аризоне… и наоборот. Похоже, кое-кто занимался этим до сих пор.

Следы лошадей всегда приводят к воде, конокрады должны были гнать их через знакомые им места, к определенным водопоям, значит, там мог быть лагерь, убежище, где я, возможно, разживусь едой и лошадью.

Если погонщики были ворами, они не слишком благосклонно отнесутся к моему появлению и могут даже начать пальбу. У них, однако, есть так нужная мне еда и есть лошади.

Примерно с полчаса я сидел и изучал округу. Я никогда еще не видел такого нагромождения скал и валунов, поросших кактусами.

И вдруг я вспомнил, что мне говорили о скале возле Хидден-Вэлли, скале, похожей на огромную картофелину. Я вспомнил ее потому, что в нескольких сотнях ярдов увидел именно такую скалу.

Беда в том, что в этом беспорядочном скопище скал вход в долину можно искать годами, но так и не найти, если только не повезет или не наткнешься на чьи-нибудь следы. И наверняка кто-нибудь наблюдал за входом. Ерунда, мне надо войти в долину.

В тот момент я не слишком беспокоился. Я был голоден и смертельно устал, меня обокрали и чуть не убили люди, преследовавшие Доринду. За это они заплатят своими шкурами.

И я пошел по следам.

— Чего-нибудь ищешь?

Голос прозвучал ниоткуда. У меня хватило ума остановиться и замереть, и когда я глянул вверх, то увидел человека с винчестером, нацеленным в пряжку моего ремня. Это был субъект крутого вида, в шляпе с плоскими полями и потертых ковбойских штанах.

— Ты чертовски прав, — сказал я раздраженно. — Я ищу завтрак, обед, ужин и лошадь.

Он рассмеялся мне в лицо.

— Ты хочешь сказать, что шел все время пешком?

— Нет, — ответил я. — У меня украли лошадь, но когда я снова сяду в седло, то поеду в Лос-Анджелес и тогда-то уж найду тех, кто меня здесь бросил.

— Ты сам из Лос-Анджелеса?

— Из Аризоны, — ответил я. — Я рванул сюда, чтобы купить лошадей и товаров, и в Хардвилле повстречал эту женщину.

Незнакомец опустил винтовку.

— Ты не похож на законника, — сказал он, — так что проходи. По крайней мере, мы тебя покормим.

Он прошел несколько шагов и сказал:

— Тебе придется ползти. — Он показал на две наклонные скалы и между ними что-то вроде дыры, и я прополз через нее. Встав на ноги, я оказался в Хидден-Вэлли — укрытой долине.

Оттуда, где я стоял, она казалась длиной полмили, хотя, возможно, была и длиннее. Справа и слева в двухстах футах громоздились валуны. В долине паслось шестьдесят — семьдесят крепких лошадей.

Тот парень, что показал мне вход, махнул винчестером, и мы зашагали вдоль стены, и я увидел несколько пещер, родник и множество пчел.

Там горел костер, и вокруг него расположились трое или четверо парней. Когда мы появились, они настороженно выпрямились.

— Что у тебя там, Вилли? — спросил высокий мужчина, у которого не хватало нескольких зубов. — Поймал птичку?

— Если ты думаешь, что я птичка, подтяни штаны и сними шляпу — я тебя отделаю так, что долго не забудешь… Но только после того, как вы меня накормите.

Они стали рассматривать меня, и я выложил им все начистоту, потому что врать смысла не было. Единственное, что я опустил, — это последний выстрел. Я подумал, что они отнесутся ко мне благосклонней, если подумают, что меня нарочно оставили без лошади.

Вилли отложил винтовку, взял кружку и налил кофе.

— Начни с этого. Даже если мы надумаем застрелить тебя, на полный желудок умирать легче.

— Они не имели права отбирать у тебя лошадь, — раздраженно сказал высокий.

Как говорится в Книге Книг, хоть я сошелся с ворами, но у них не было причины держать на меня зло. Каждый знает, что нельзя отбирать у человека лошадь в пустыне.

Когда я съел миску бобов, свежеиспеченного хлеба с медом и фунта два бекона, я отодвинулся от костра с кружкой кофе.

— Давай дадим ему лошадь, Чарли, — сказан Вилли. — Если он уминает так, как сейчас, у нас не хватит еды, чтобы прокормить его.

Чарли скрутил сигарету, закурил ее и ответил:

— Ты не запомнил никого из тех людей?

Когда я описал их — но забыл упомянуть об убитых в перестрелке — Чарли поглядел на Вилли и сказал:

— Твой друг попал в хорошую переделку. По-моему, надо дать ему лошадь.

Это были Вилли и Чарли Баттоны — известные люди. Каким-то образом они обнаружили эту скрытую долину и прятали там краденых лошадей.

— Вот чего я не могу понять, — сказал я, — как вы проводите сюда коней. Это ведь очень маленькая дыра для лошади.

Ответа я не получил.

— Ты говоришь, что любишь путешествовать по ночам, — сказал Вилли. — Ладно, сегодня отдохни. Когда стемнеет, мы дадим тебе лошадь и покажем дорогу. Остальное зависит от тебя.

— Спасибо вам.

Они даже не предупредили, чтобы я не рассказывал об их убежище, да это было бы лишним.

Вечером Вилли провел меня через ту же дыру, и там меня ждали Чарли и остальные с великолепным гнедым конем.

— Он твой, — сказал Чарли. — Скачи в Лос-Анджелес.

Ну, я не мог не задать последнего вопроса. Я посмотрел на Чарли и спросил:

— А какие у меня права на него?

Чарли усмехнулся.

— Если ты отсюда двинешь на запад, у тебя все права, а если отправишься в Аризону, то никаких.

Были у меня права или нет, они дали мне прекрасного коня. Ему надо было только перебирать своими длинными ногами, а мне, с едой, которой меня снабдили, оставалось ехать на нем.

Я остановился в отеле м-ра Габриэля Аллена и, когда заплатил за номер из нескольких долларов, оставшихся у меня в карманах, попросил приготовить ванну и купил бритву и мыло.

Никто меня не обыскивал, и у меня остались деньги на мелкие расходы, поэтому я решил шикануть, пошел и потратил целых двенадцать долларов на новый костюм. Здесь, в городе, все казалось очень дорогим, такой же костюм я мог купить в Прескотте за десять долларов. Конечно, остановился я не в самом городе: до Лос-Анджелеса было еще миль четырнадцать — пятнадцать, но цены были такими же. Еще полтора доллара я истратил на белую рубашку, и когда продавец предложил бесплатный галстук, если я куплю еще две, я согласился.

Парнишка на углу почистил мне за пять центов сапоги, поэтому когда наконец я сел в седло, чтобы ехать в Лос-Анджелес, я был одет по-городскому и выглядел достаточно элегантным для прекрасных дам на Сан-Педро или Главной улице.

И вот я въехал в город и остановился в «Пико-Хаус» — самом большом и красивом отеле, который я когда-нибудь видел. Его открыли в 187 году. Высотой он был в три этажа и построен из голубого гранита. Стоял он на углу Главной улицы и Пласа.

Мне дали комнату почти такую же большую, как вся наша хибара дома в горах. Почистившись и причесавшись, я проверил оружие. Кто-то должен мне несколько лошадей, тридцать фунтов золота, два хороших седла. Я намеревался получить долги.

Меня мало беспокоила судьба черноглазой колдуньи, потому что она сама могла позаботиться о себе — так мне казалось. К тому же она думала, что меня уже занесло песками Мохаве.

Однако я намеревался разузнать, где она, и заодно вернуть золото и лошадей.

Лос-Анджелес был самым большим городом, в котором мне доводилось побывать, — никак не меньше десяти тысяч жителей! Правда, говорили, что Новый Орлеан еще больше, но я не верил, что города могут быть такими огромными. И никакой город не скроет от меня черноглазую девушку. Я оказался прав.

Первой, кого я увидел, спустившись в холл «Пико-Хаус», была Доринда Робизо.

Она стояла в другом конце холла и разговаривала с двумя одетыми по-городскому мужчинами. Один из них был молодой человек мощного телосложения, но мне он почему-то показался сосунком. Хотя меня слегка беспокоило, что под пиджаком у него с правой стороны что-то выпирало. Другой мужчина, лет пятидесяти, был тоже широкоплеч, но ростом пониже.

Подойдя к ним, я сказал:

— Мэм, рад видеть, что с вами все в порядке.

Она стояла спиной ко мне и на секунду окаменела. Затем повернулась и, глядя прямо в глаза, сказала:

— Извините, вы обращались ко мне?

Те двое, что стояли рядом с Дориндой, посмотрели так, словно я выполз из-под «гнилого полена. Молодой человек хотел было что-то сказать, но я опередил его:

— Когда я вернулся в лагерь и не нашел вас, я начал беспокоиться.

— Боюсь, — холодно сказала она, — что вы ошиблись. Не имею представления, о чем вы говорите.

Я начал объяснять:

— Там, в Мохаве, мэм…

Молодой человек оборвал меня:

— Вы слышали, что сказала леди. Она вас не знает.

Он повернулся ко мне спиной, взял ее под руку, и они вышли, оставив меня посреди холла.

Я почувствовал себя деревенским дурачком, когда, оглянувшись, увидел, что несколько человек насмешливо переглядываются. Я разозлился. Надо же, а я мотался по пустыне, дрался, стрелял — и все ради ее спасения.

Чем больше думал об этом, тем сильнее злился, и вдруг до меня дошло, что найти-то я ее нашел, однако свое добро обратно не получил. Я рванулся вслед за Дориндой, но она уже исчезла.

Черная карета уже отъезжала. Наверное, они уехали в ней.

В любом случае я должен найти свое золото.

В то время в Лос-Анджелесе было сто десять салунов, но мне посоветовали отправляться сразу в салун Баффама — самый изысканный в городе. Там можно услышать свежайшие сплетни.

Надев шляпу, я вышел на улицу, и тут же рядом со мной возник худощавый смуглый молодой человек. Мексиканец… или калифорниец.

Он тихо заговорил:

— Возможно, сеньор, у нас общие интересы.

— Продолжайте.

— Говорили, что черноглазая сеньорита больна и не выходит из комнаты. По-моему, это неправда. Думаю, она уехала из Лос-Анджелеса, а потом ее привезли обратно.

— Мистер, — сказал я, остановившись и холодно глядя на него, — кажется, это личное дело леди.

— Да? Возможно. Сеньор очень галантен, но умен ли? Этой леди нельзя верить, сеньор, ни ей, ни ее знакомым. К тому же они опасны. Опасны для нас обоих. Они постараются убить нас.

Не в моих правилах выслушивать плохое о женщинах, но не я ли первый подумал, что она колдунья?

— Мы можем поговорить у Баффама, — ответил я, — если у вас есть что сказать. Может, там окажется человек, которого я ищу.

— Этот салун — далеко не лучшее место для поисков знакомых.

Может, и так… Однако это заведение мне рекомендовали, да и надо с чего-то начинать. А вдруг этот парень выведет меня на потерянный след? Во всяком случае, он знал город, а я нет.

Кстати, он наверняка был прав, когда утверждал, что черноглазой нельзя доверять. Но она убегала — от чего?

Я припомнил, что сказал мне Харди в ту ночь, когда я покупал у него лошадей. Узнав, что я из Сэкеттов, он посоветовал не говорить об этом Доринде. Почему? При чем здесь моя фамилия?

Заняв столик у Баффама, мы заказали пиво и уселись понаблюдать за публикой. Салун был полон мексиканцев, ковбоев и бродяг, бизнесменов и фермеров.

— Я здесь родился, — вдруг произнес мой новый знакомый. — Меня зовут Родриго Энрикес. Я очень люблю Лос-Анджелес, но он меняется, и меняется, по-моему, слишком быстро.

Вдруг я увидел в противоположном углу комнаты человека, похожего на одного из тех, кого я видел в последнюю ночь в Хардвилле. Этот человек, стоя у бара, разговаривал с другим, которого загораживали от меня посетители.

— Жизнь в Калифорнии слишком легкая, — продолжал Родриго. — Моему народу не нужно думать о деньгах, здесь всегда есть еда, поэтому в деловых качествах мексиканцы уступают янки. Повезло тем семьям, которые породнились с американцами, хотя и этого часто недостаточно. Как в нашем случае.

К этому времени я уже не обращал на него внимания и даже не делал вид, что слушаю, как этого требует вежливость, потому что не отрывал глаз от противоположного конца комнаты. Я ощупал револьвер на поясе и был готов последовать за человеком у бара, если он станет уходить.

— Янки, породнившийся с нашей семьей, был пиратом.

— Я слышал о нем. Джозеф Чепмен.

— Нет, это другой. Сеньор Чепмен хороший человек и порядочный гражданин. Мой дед, Бен Мандрин, в чем-то похож на него, только дед был самым настоящим пиратом и к тому же очень жестоким.

Человек, за которым я следил, допил стакан и не стал заказывать следующую порцию.

Поерзав в кресле, я приготовился встать, но Родриго, похоже, ничего не замечал.

— Мой народ очень долго жил слишком легко, так откуда у него теперь предприимчивость? У нас впереди много трудностей.

— Крепитесь.

— Нет, этого недостаточно. Двухгодичная засуха… Из-за нее мы залезли в долги. К тому же дед заложил землю, чтобы выручить друга, но банк разорился, и подходит время платить по векселю. Вряд ли его продлят.

Но я едва его слышал. Все мое внимание было приковано к человеку у бара.

— Именно Доринда Робизо заставила его подписать вексель.

Я сразу насторожился. Все, что Родриго говорил до сих пор, казалось мне обычной болтовней, мало меня заботившей, потому что ни у меня, ни у моих друзей не было земли в Калифорнии. Но теперь у нас оказалось что-то общее.

— Хотите сказать, что она сделала это нарочно?

— Иногда нельзя доказать то, что знаешь наверняка, но похоже, что директор банка и знакомый Доринды Робизо договорились. Мне кажется, она заставила моего деда подписать вексель за друга в тот момент, когда уже был разработан план лжебанкротства банка. Не исключено, что банк пострадал, когда была засуха и поголовье скота уменьшилось. Если в такое время появляется человек, Который предлагает золото, чтобы избежать банкротства, банкиры могут согласиться… если они жулики. Да, не Исключено. Эти старомодные калифорнийские идальго не особенно церемонились с деньгами. Обычно они держали Котелок с золотом у себя в открытом дворике за домом, и Каждый, кто нуждался в деньгах, просто заходил и запускал руку в котелок. Не жизнь, а сплошное удовольствие. И окружали их люди такого же толка, поэтому все Шло хорошо, пока золотая лихорадка не привела в эти края людей другого типа. Первыми появились золотоискатели и поселенцы. Эти тоже не считали доллары, когда их имели. Потом пришли карточные шулеры и мошенники.

— Сколько у вас заложено земли? — спросил я Родриго.

— Больше ста тысяч акров.

У меня перехватило дыхание. В горах мы обрабатывали акров сто шестьдесят и имели еще столько же под лесом и кустарниками на склонах, слишком крутых, чтобы на них можно было что-то выращивать. Этой земли едва хватало на жизнь, так как плодоносный слой почвы и урожай были невелики.

Ясно, что при таких ставках заинтересованная сторона готова на все, она не могла допустить, чтобы ей мешали.

— Какую роль в этой истории играет Доринда Робизо?

— Старик Бен — такой же, как мы все. Ему нравятся молодые, симпатичные женщины, и однажды Тэрнер — это банкир — зашел в гости и привел свою «племянницу».

Человек у бара неожиданно повернулся и вышел. Я встал.

— Доскажете потом, — сказал я. — У меня срочное дело.

Незнакомец пошел по улице, а когда я нагнал его, то он уже стоял напротив отеля «Белла Юнион». Этот отель недавно переименовали в «Сент-Чарльз», и про это место я слыхал. Лет десять-пятнадцать назад здесь случилась перестрелка между Бобом Карлайлом и братьями Кинг.

Я двинулся к нему, надеясь подойти как можно ближе, но он заметил меня, повернулся, нырнул в ближайший переулок, а я помчался за ним… но слишком быстро.

Забежав за угол, я увидел незнакомца футах в сорока от меня с револьвером в руке, он тут же развернулся и выстрелил. Расстояние было минимальным, и он убил бы меня, если бы не убегал: человек из салуна остановился и выстрелил навскидку поспешно.

Что-то ударило меня в голову, я упал на колени, затем вытянулся лицом вниз, услыхав топот бежавших сзади людей, а впереди — ясно различимый звук захлопнувшейся двери.

Я пришел в себя и подумал, что лежал всего несколько секунд, пока зеваки не окружили меня и не стали задавать дурацкие вопросы. Я, шатаясь, поднялся на ноги, оперся о стену дома и остался стоять, но кровь заливала глаза и не давала сосредоточиться. Все, что я запомнил, — это звук захлопнувшейся двери в переулке где-то впереди.

Люди продолжали задавать вопросы: «что случилось» и «кто стрелял», но слова не доходили до меня. То сознание, которое у меня еще оставалось, сконцентрировалось на одном: найти стрелявшего в меня человека.

Родриго тоже оказался рядом, пытаясь помочь, но я отмахнулся от него, собрался с силами и пошел по переулку.

Я увидел только одну дверь. Подойдя к ней, я на минуту прислонился к стене, готовясь к тому, что должно произойти, затем взялся за ручку и отворил дверь.

Коридор передо мной был футов сорока длиной с двумя дверьми справа и одной слева. Первая дверь вела в пустую комнату, заваленную досками, видимо, приготовленными для ремонта. В комнате никого не было.

Бесшумно закрыв дверь, я подошел к следующей, которая выходила в магазин готовой одежды. Там был только один продавец и один покупатель.

— Кто-нибудь здесь проходил? — спросил я.

Оба оглянулись и покачали головами.

— Никто. Ни души, — ответил продавец.

Оставалась комната слева, и я направился к ней. Распахнув дверь, я вошел внутрь.

За столом сидел высокий молодой человек, которого я видел с Дориндой Робизо и который увел ее.

— Вы хотели видеть меня?

— Я хочу увидеть человека, вошедшего сюда из переулка, — сказал я.

— Мне очень жаль. Сюда никто не заходил. Это все?

Левой рукой я вытер кровь с лица. Голова так трещала от невыносимой боли, что, немного повернув голову, я сморщился.

Здесь стоял огромный письменный стол, два стула и столик. Но была еще одна дверь.

— А что там? — спросил я.

— Ничего.

Я ему не нравился, ни капельки не нравился. Он хотел сказать еще что-то, но я показал на дверь.

— Откройте ее, — сказал я.

Он откинулся в кресле.

— Не будьте дураком. Я не собираюсь делать ничего подобного. А теперь убирайтесь, или я упрячу вас в тюрьму… Я могу это сделать.

Подойдя к столу, я наклонился к нему, а я высокого роста.

— Мистер, — сказал я очень мягко, — ну-ка попробуйте сделать то, что обещали.

Вот тогда он разозлился и начал подниматься. О, это был человек, привыкший, чтобы ему подчинялись. Он был мощного сложения, сильный, а сейчас еще и злой. И вот он начал подниматься, и, когда встал со стула и положил руки на подлокотники, я схватил его за рубашку и жилет и рванул на себя, чтобы он потерял равновесие, а потом сильно оттолкнул.

Он ударился о кресло и вместе с ним полетел на пол, а я быстро ступил к той двери и распахнул ее. Тут же один за другим прозвучали два выстрела, но я стоял в стороне, и обе пули прошли мимо.

Человек в комнате стрелял просто в открытый проем, не целясь и не видя цели.

— В следующий раз я буду стрелять в ответ. Ну что, бросишь револьвер или лучше умрешь? — сказал я.

Выбор у него был невелик, и я услышал, как он переминается с ноги на ногу.

— У тебя осталось две пули, — сказал я. — Ты, может быть, случайно попадешь в меня, но у меня пять патронов, и я не промахнусь.

— Я не сделал тебе ничего плохого, — сказал он, но я рискнул и с оружием наготове шагнул в комнату.

Он хотел было выстрелить, но, увидев у меня в руке шестизарядник, сразу передумал. Он взглянул на мой револьвер, бросил свой и сделал шаг назад.

— Я не собираюсь его поднимать, — сказал я, — а ты можешь, если надумаешь.

Позади я услышал шум и повернулся так, чтобы держать на прицеле обоих.

— Мистер, — сказал я, — у меня забрали все. У меня исчезли лошади и золото. Я хочу получить их обратно. Вы, ребята, хотите — говорите, хотите — стреляйте, мне все равно.

Высокий молодой человек очень осторожно встал, понимая, что я в любую секунду могу нажать на спуск. Махнув револьвером, я поставил второго человека рядом с первым.

— Мы об этом ничего не знаем, — сказал молодой человек. — Я понятия не имею, о чем вы говорите.

— По-моему, вы оба врете, — сказал я, — и если окажется, что я неправ, то извинюсь перед тобой. Но вот этот парень, который в меня стрелял, он был там. Он был в пустыне.

— Ты ошибаешься!

— Ну конечно, я ошибаюсь. И поскольку ты был в пустыне, ты знаешь, что я не шучу с оружием. Я хочу получить обратно свое и получу.

— Ты дурак, — с пренебрежением сказал молодой человек. — Сейчас ты держишь нас на мушке, но, когда уйдешь, тебя будут искать люди шерифа, а если убьешь нас, тебя повесят.

— Осторожней, Дейтон, — сказал тот, что пониже ростом. — Он хорошо владеет шестизарядником.

Дейтон улыбнулся нехорошей улыбкой.

— Мой тебе совет, друг, убирайся из города, да поскорее.

— Я так и сделаю… получив обратно свое.

Дейтон взглянул на второго.

— Как насчет этого, Олифант? Ты что-нибудь знаешь?

Олифант облизал пересохшие губы.

— Мы думали, он мертв. Конечно, мы забрали лошадей.

— И тридцать фунтов золота, — добавил я.

Олифант переступил с ноги на ногу.

— Я не знаю…

— Это много, — холодно произнес Дейтон. — Мне бы хотелось об этом узнать.

— Ничего не знаю насчет золота, — сказал Олифант. — Мне…

Я взвел курок.

— Припомни получше, друг, — произнес я. — Чуть-чуть напрягись, иначе я буду задавать вопросы кому-нибудь другому.

С Олифанта ручьями лил пот. Он был напуган до смерти, и не только мной. Очевидно, они сговорились о золоте молчать. Но он не сдавался.

— Не очень-то шуми, — сказал он, — если связываешься с Сэкеттом.

— С кем, с кем?

— С Ноланом Сэкеттом. А если тебе незнакомо это имя, значит, ты ничего не знаешь. Нолан Сэкетт, ганфайтер.

Я удивился, а он подумал, что я испугался. И вдруг я понял, почему мне показалось знакомым телосложение этого крупного человека: оно было совсем как мое… или моего брата Оррина, хотя тот был потяжелее.

Я не знал никакого Нолана Сэкетта ни из клана со Смоуки-Маунтинс, ни из клана камберлендских Сэкеттов.

— Клинч-Маунтинс!

— Что? — Они оба уставились на меня, не догадываясь, что это значит. И, не зная историю Сэкеттов, не могли догадаться. Но единственные Сэкетты, которые могли ввязаться в такую передрягу, были Сэкетты с Клинч-Маунтинс. Они по своей натуре находились по другую сторону закона, но ребятами были крепкими и неутомимыми драчунами. Этого у них не отнимешь.

— Ну-ка, мистер, — сказал я, — начинайте говорить. Где мои кони и золото?

— Тебе придется иметь дело с Сэкеттом, если хочешь получить их обратно. — Он все еще думал, что это имя меня пугает. — Ты до этого еще не дорос.

— Зато ты слишком здоровый, — ответил я. — Но если потребуется, Сэкетт всегда может встать лицом к лицу с Сэкеттом.

Они не поняли. Они только смотрели на меня, поэтому я сказал:

— Ведь я тоже Сэкетт. Уильям Телль Сэкетт, хотя все зовут меня Телль. Я с гор Теннесси, правда, не с тех, что Нолан. И мы, Сэкетты, не любим, когда позорят наше имя. Мне придется встретиться с этим Ноланом Сэкеттом и почитать ему из Библии.

— Ваши кони у Грека Джорджа, — сказал Олифант, — это за перевалом Кауэнга-Пасс. Золото там же, берите, если сможете забрать.

— Смогу.

Пятясь к двери, я посмотрел на Дейтона.

— А ты не мешайся у меня под ногами, — посоветовал я ему. — Ты мне не нравишься.

Он улыбнулся, но теперь я знал, что улыбка у него нехорошая, в ней скрывалась жажда убийства.

— Ты не доедешь до перевала, — сказал он. — Я об этом позабочусь.

— Ты слишком занят кражей ранчо у старика, — ответил я.

Слова попали в точку, Дейтон дернулся, будто получил пощечину. Он встал с кресла с побелевшими губами, но я сделал шаг назад и прикрыл за собой дверь.

Встревоженный Родриго ждал меня в конце улицы.

— Я боялся за вас, — сказал он. — Я не знал, что делать.

— Начнем сначала. Вы знаете, где живет Грек Джордж?

— Конечно, кто же не знает? Это там, где поймали бандита Тибурсио Васкеса.

— Далеко отсюда?

— Миль десять, не больше. У подножия гор.

— Мои лошади там. Золото тоже.

Он взглянул на меня.

— И вы отправитесь за ними? Вы и не представляете, что задумали, сеньор. Это место встречи бандитов. А в каньонах Санта-Моники полно преступников. Вы должны взять с собой шерифа и подмогу.

— Подмогу я ношу с собой, — сказал я и похлопал по кобуре, — а что касается шерифа, то мы, Сэкетты, сами делаем все что надо и не просим помощи ни у кого.

— Я поеду с вами, сеньор.

Я поглядел на него и подумал, что он настоящий мужчина.

— Делайте так, как найдете нужным, — ответил я. — Но будьте готовы к перестрелке.

Мы пошли за лошадьми, и я подумал, что если мы не поторопимся, то опоздаем, потому что Олифант либо пошлет кого-нибудь из своих людей предупредить преступников, либо отправится сам.

— Там будет человек по имени Нолан Сэкетт, — сказал я. — Если его кто-нибудь и сможет пристрелить, то только я.

Родриго побледнел.

— Я не знал, что он там, амиго. Говорят, на его счету двадцать два человека.

— Нельзя гордиться тем, что ты убил человека, — сказал я. — Человек должен стрелять только в случае необходимости и желательно не слишком часто или без разбора.

Мы сели на лошадей и направились по улице Форт-стрит на северо-запад вдоль подножия гор, мимо ирригационных каналов и садов, и я с интересом смотрел на апельсиновые деревья, потому что за всю свою жизнь видел их редко.

В Лос-Анджелес протянули железную дорогу, и оттуда, где мы проезжали, можно было видеть паровоз на вокзале. Главная улица вела от вокзала через Сонору, где жили бедные мексиканцы и калифорнийцы в побеленных глиняных домах. Большую часть улиц окаймляли перечные деревья, но чем дальше мы отъезжали от ирригационных каналов, тем суше становилась земля.

Во главе с Родриго мы проехали через Нопалеру — кактусовую рощу — и остановились возле маленькой мексиканской таверны. Родриго вошел внутрь, а я остался ждать в седле, оглядывая окрестности.

Дул слабый ветерок, день был теплый и приятный. В такой день хочется отдыхать, но у нас были дела.

К западу лежало ранчо Родео-де-лас-Асуас, и, глядя вдоль горного хребта, я смог различить тонкую струйку дыма, обозначавшую нашу цель, — там жил Грек Джордж, именно там ранили Тибурсио Васкеса, когда он пытался скрыться через окно ранчо.

Родриго вышел из таверны с озабоченным видом.

— Сеньор, в доме Грека пять человек, но того, что назвали вы, среди них нет.

У меня отлегло от сердца. Еще ни один Сэкетт не стрелял в родственника, и я не торопился стать первым. Мы никогда не были связаны с Сэкеттами с Клинч-Маунтинс, потому что они тяжелые люди: вечно гнали самогон да шатались по темным тропам. Но у всех был бойцовский характер, все они были хорошими драчунами.

— Поехали. Я намерен получить обратно все, что принадлежит мне.

Родриго посмотрел на меня, и надо отдать ему должное: он не отступил. Он запрыгнул в седло и повел свою лошадь рядом с моей. Он только снял ременную петлю с курка револьвера.

— Мне бы хотелось, чтобы вы познакомились с моим дедушкой, — вдруг сказал он. — Вы бы понравились Старому Бену.

— Если все, что я слышал, правда, — признался я, — мне тоже хотелось бы познакомиться с ним.

А слышал я много. Это был умный старик, хотя и не устоял перед хорошеньким личиком. Не он первый, не он последний.

Мы подъехали к дому с задней стороны и спешились.

Дверь отворилась, и появился свирепого вида человек с насмешливой улыбкой на лице.

— Посмотрите, кто приехал! А мы-то думали, что он лежит мертвый в Мохаве.

— Меня нелегко убить.

— И то правда. — Человек рассмеялся. — Но мы не повторяем ошибок.

Пока он говорил, я шел к нему. Родриго остался около лошадей.

Человек, стоявший в дверях, выпрямился и, усмехаясь, потянулся за револьвером. Он без сомнения считал себя проворным, но я даже не дотронулся до револьвера, а ударил его кулаком, мощным от долгих лет работы с лопатой, киркой и лассо. Человек так и не успел вынуть револьвер.

Удар пришелся в челюсть, он сильно стукнулся головой о дверной косяк и сполз на землю, и в тот же момент я сразу услышал два выстрела. Прижавшись к двери, я оглянулся и увидел Родриго с дымящимся револьвером и человека с винчестером, упавшего на подоконник и, по-моему, мертвого.

Внутри дома трое мужчин потянули руки вверх, а симпатичная молодая мексиканка стояла, уставившись на меня. Она была молодая, нахальная, и было видно, что ее жизненный путь не был легким.

— Ты похож на него!

Было заметно, что она удивлена.

— Ты совсем как он!

— Мы, Сэкетты, все похожи, — ответил я, — если ты говоришь о Нолане. Правда, я его еще не встречал.

— Ты повстречаешься с ним только один раз, — сказала она с презрением.

— Да брось ты. Я с ним поговорю, и все уладится.

Это была не столько похвальба, сколько желание. Я не любитель стреляться с родственниками и надеялся, что он тоже.

Остальным я сказал:

— Я приехал за своими вещами… и золотом.

— Ты найдешь своих коней и вещи вон там. — Рыжеволосый парень махнул головой в сторону корраля и конюшни. — Я ничего не знаю о золоте.

— Мэм, — сказал я мексиканке, — раздуйте огонь в очаге. Кажется, он мне понадобится. И принесите сюда вон ту железку.

Я усмехнулся мужчинам.

— Я долго шатался в Нью-Мексико. У тамошних апачей можно кое-чему научиться.

Рыжий не особо забеспокоился, но другие стали переминаться с ноги на ногу, и оба сразу вспотели.

Тот, кого я уложил в дверях, начал приходить в себя, поэтому я сделал шаг назад, схватил его одной рукой за шиворот, втащил в комнату и швырнул на пол.

Мексиканка не двинулась с места. Я взял кочергу и некоторое время ворошил угли в очаге. Тогда мексиканка повернулась и взяла шаль.

— Не волнуйтесь, — сказала она. — Я приведу Нолана и сеньора Дейтона.

Она смело посмотрела мне в глаза.

— Этот ничего вам не сделает. Он боится.

Я рассмеялся, и это ее взбесило. Она сверкнула черными глазами, хотела что-то сказать, но я ее опередил.

— Мэм, вы очаровательная девушка, и когда найдете Нолана Сэкетта, скажите ему, что здесь Уильям Телль Сэкетт. Если захочет, пусть приходит. Что касается Дейтона, то он знает, что я здесь. Мы с ним уже виделись сегодня… и с человеком по имени Олифант.

Это их озадачило, но девушка выскочила из дома, как будто боялась, что я ее остановлю, чего у меня и в мыслях не было. Я собирался уладить все по-хорошему, и чем раньше они здесь соберутся, тем лучше.

— У меня есть друзья, — сказал Родриго, — может быть, стоит их позвать.

Он помолчал.

— Можно позвать вакеро с нашего ранчо, по-моему, им придется по душе поговорить с этими… ворами.

Теперь забеспокоился даже рыжий, поэтому я сказал Родриго:

— Поезжайте. Скажите, чтобы захватили побольше веревок. Нам могут понадобиться веревочные галстуки.

В те годы в «городишке», как все называли Лос-Анджелес, запросто вешали людей, будь они в законе или вне его. За несколько лет там повесили сорок на законном основании и тридцать семь просто так. Перестрелки случались ежедневно, и городское население было печально известно своими скорыми судами Линча.

Бандиты могли не принимать в расчет меня, но сознание собственной вины их беспокоило.

Позади дома находилась кладовая. Я согнал пленников в нее и запер дверь.

В коррале нашлись все мои лошади, седла и уздечки. Оседлав коней, я отыскал свои вещи, большинство из которых никому не понадобилось. В доме я обнаружил свой винчестер, лежавший вместе с чьими-то вещами, проверил заряды и приготовился ждать.

Больше всего я хотел отыскать золото, потому что не все оно принадлежало мне. Почти час я копался в доме, перевернув все вверх дном, но золота не нашел.

А затем я услышал стук копыт и понял, что меня ожидают крупные неприятности.

Из окна я видел, как они приближались, потом выскользнул во двор и спрятался в ивах у ручья. Мексиканка была с ними, а всего я насчитал шесть вооруженных людей.

Они подъехали быстрой рысью, поднимая клубы пыли, но, когда растянулись, чтобы окружить дом, пыль постепенно осела. Прибывшие окружали дом, пустив лошадей шагом.

Спрятавшись в ивняке, я наблюдал и ждал. Мне не хотелось стрелять без нужды, мне нужна была встреча с Ноланом Сэкеттом, но его среди всадников не оказалось.

Все это время я думал, где может быть спрятано золото. Олифант сказал, что оно здесь, в этом месте, но он мог и соврать.

Когда всадники спешились и вошли в дом, я подошел к своим лошадям, сел на жеребца и шагом повел лошадей прочь. Я услышал, как они спорят и переговариваются, но я быстро ретировался за сарай и направился к входу в ближайший каньон.

Родриго вернется, но до той поры я не собирался стрелять, потому что мог убить кого не надо: человека, который знает, где мое золото.

Через минуту-другую они выбежали из дома и начали обыскивать местность.

Сидя верхом в зарослях высоких кактусов, я наблюдал за ними, держа винчестер наперевес. В долине, в стороне ранчо «Лас-Аидас», я заметил облако пыли — сюда быстро скакала группа всадников.

Бандиты стали искать следы, но здесь побывало слишком много лошадей и слишком много людей, поэтому я не беспокоился.

Беспокоился я о том, как получить назад золото, потому что ребята в Аризоне положились на меня. Я был уверен, что, где бы оно ни было, Доринда об этом знает.

Далекое облако пыли приближалось, кажется, бандиты увидели его, потому что вдруг все разом вспрыгнули на коней и поскакали врассыпную прочь.

Двое проехали рядом со мной в сторону каньона, где находились другие воровские убежища.

Когда они скрылись, я шагом вывел лошадей из зарослей и опять подъехал к дому. Там осталась только мексиканка, у которой при виде меня загорелись глаза.

— Вы знаете, где золото? — мягко спросил я. — Вы могли бы здорово помочь мне.

— Я не собираюсь тебе помогать! — Она вскинула голову. — Когда приедет сеньор Сэкетт, он все равно оставит тебя в дураках.

— Ему стоит поторопиться. Вот едут мои друзья.

Она ничего на это не ответила, но мы уже слышали топот лошадей.

— Если передумаете, найдите меня, — сказал я. — Стыдно такой красивой девушке, как вы, связываться с бандитами.

Она хотела что-то сказать, но поджала губы.

Вместе с Родриго подъехали двадцать крепких, сухих вакеро, и все они, казалось, расстроились, когда выяснилось, что драки не будет.

— Вам надо поехать с нами, — сказал Родриго. — Старик Бен хочет видеть вас.

— Бен Мандрин?

— Да. — Он улыбнулся. — И сеньорита Робизо.

Дом на ранчо был длинным глиняным зданием с несколькими дверьми, выходившими на длинную веранду. Ранчо было старым и обжитым. Здесь росли огромные древние дубы и сикоморы. Тень от них показалась очень приятной после поездки под жарким открытым солнцем, и я натянул поводья и минуту-две сидел в седле, осматриваясь.

Если у Старого Бена не отнимут ранчо, оно перейдет к Родриго, и я понимал, почему он так его любит. Здесь везде царила атмосфера доброго спокойствия: она была и в запахе трав и жасмина, окружающего дом, и в тени под огромными старыми деревьями.

Дом был построен в виде буквы «Г», из него открывался вид на уходящее вдаль море за круглым склоном холма. Между морем и домом росла пожухлая от засухи трава с несколькими рядами маиса, бобов и других растений.

Дверь открылась, и я увидел стоящую в проеме Доринду в легком красивом платье и выглядевшую от этого еще прекрасней.

— Проходите, пожалуйста, в дом. Мистер Мандрин ждет вас.

Она повернулась.

— Хуан, позаботься, пожалуйста, о коне джентльмена.

Спешившись, я смахнул шляпой пыль с одежды и прошел через двор, чувствуя затылком, что за мной пристально наблюдают, но не Доринда и не Хуан.

Девушка с улыбкой протянула мне руку. То была широкая, приятная улыбка, приоткрывшая белоснежные безупречные зубы, но глаза ее не улыбались. Они излучали настороженность и беспокойство.

— Благодарю вас, мистер Сэкетт. От всей души благодарю за все, что вы сделали. Когда те люди приехали за мной, мы подумали, что вы мертвы.

— Годится.

— Что вы имеете в виду?

— Иначе они могли бы поехать и проверить.

Она на секунду задержала на мне взгляд, как бы стараясь угадать, сколь я умен или насколько опасен.

— Все это ошибка.

— Людям, погибшим в Мохаве, интересно было бы услышать ваши слова, — откровенно сказал я.

Когда она попыталась ответить, я ее оборвал:

— Мэм, я приехал не к вам. Я приехал к Бену Мандрину.

Раздался глубокий и сильный голос:

— Так оно и есть! Входите, мистер Сэкетт! Прошу, входите!

Он сидел в большом старом кресле-качалке и совсем не походил на пирата. Он никогда не был высоким — во всяком случае таким, как я, — но в свое время был широкоплечим и, кажется, очень сильным человеком. Запястья у него были такими же широкими, как у меня, дюймов десяти в окружности, а руки — сильные, с плоскими костяшками… руки драчуна.

Лицо было широкое, скуластое, глаза глубоко посажены, в густых черных волосах виднелась седина. Ему было уже за семьдесят, но выглядел он намного моложе. Однако бросались в глаза разбитые параличом больные ноги. Они были закрыты одеялом и были так тонки, что их было почти не видно.

Над глазом белел старый шрам, а другой рассекал щеку, но шрамы не портили его. Бен Мандрин выглядел сильным, волевым стариком, прожившим богатую событиями жизнь.

— Так ты Сэкетт? — сказал он. — Дорри рассказывала мне про тебя. Похоже, ты боец.

Я остановил взгляд на шраме над глазом, и он заметил это.

— Сабля, — сказал он. — Это случилось давно. Почти целую жизнь назад.

— У Гаттераса, — сказал я. — И они приняли вас за мертвого.

Оба сильно удивились. Доринда резко повернулась и посмотрела на меня, а Бен схватился за ручки кресла и выпрямился.

— Откуда ты знаешь? — спросил он. — Об этом знали очень немногие.

— Вы слишком часто нападали на побережье Каролины, — ответил я. — Человек, который ударил вас саблей, — мой дед.

Несколько мгновений он не сводил с меня яростного взгляда, затем рассмеялся.

— Он тоже был бойцом, — заметил Бен. — Владел саблей лучше всех… лучше всех, кроме одного.

Он внимательно оглядел меня.

— Здесь у нас есть еще один Сэкетт. Это твой родственник?

— Наверное. Он Сэкетт с гор Клинч-Маунтинс, мы с ними не в ладах, но мы не пираты.

В глазах его появилось жесткое выражение… ему было над чем подумать. Если бы Бен Мандрин был чуть помоложе или чуть поздоровее, тогда я бы дважды подумал, прежде чем выдать такое. Но мне показалось, что ему нравится наш разговор, и я вдруг понял, что давно уже никто не осмеливался разговаривать с ним по-мужски. Из-за того, что он богат и калека, перед ним, скорее всего, преклонялись.

— Это было давно, — сказал старик. — Я стал владельцем ранчо и добропорядочным гражданином.

Его глаза сверкнули недобрым смешком.

— Или ты не слышал?

— Слышал и поверил… но не совсем.

Он снова рассмеялся и, глянув на Доринду, сказал:

— Он мне нравится.

Затем повернулся ко мне.

— Как ты относишься к тому, чтобы поработать на меня?

— Я не ищу работу. Я ищу тридцать фунтов украденного у меня золота, а когда найду, возвращусь в Аризону. Более того, — я смотрел прямо на Доринду, — у меня есть идея, кого надо спросить.

О, он сразу все понял. От Старика Бена мало что укрывалось. Он поглядел на нее, потом на меня.

— Ты не прав, мой друг, она все время была со мной.

Он указал на кресло.

— Садись, немного поговорим о кораблях, саблях, береге Каролины пятьдесят лет назад, а может, и больше. Ч о говорил тебе дед?

Он повернулся к женщине.

— Доринда, принеси нам бутылку вина — очень хорошего вина, которое навевает воспоминания.

Потом мы сидели молча, слушая, как удаляются ее шаги. Судя по звукам ее шагов, вино хранилось в другом конце дома.

— Ты помог ей в пустыне, Сэкетт, за это я благодарю тебя.

Тут уж я удивился, потому что думал, что он ничего не знал о том, что она уезжала из города.

— Я пошел за водой, и, пока возвращался, бандиты схватили ее. Когда один из них стрелял в меня, я споткнулся и меня сочли убитым,

— А ты лежал не шевелясь? Она не догадывается, что я знаю.

Он закурил длинную черную сигарету, затем проницательно взглянул на меня.

— Она украла у тебя золото?

— Этого я не могу сказать, но думаю, она знает, где оно. По-моему, — я постарался сформулировать так, чтобы он не обиделся, — у нее нюх на золото, если можно так выразиться.

В этот момент Доринда появилась на веранде, направляясь к нам. Она несла бутылку мадеры того сорта, который называют «дождевой водой», хотя я ни разу не попадал под такой дождик.

— Я бы предпочел ямайский ром, — сказал Бен, — но в Калифорнии его трудно найти.

Мы попробовали вино. Оно было очень хорошим. Бен Мандрин показался мне неплохим стариком, но вину я доверял больше, чем Старику Бену, а ему — чуть больше, чем черноглазой колдунье. Мне становилось его жалко при мысли, что он скоро все потеряет.

Пока мы ехали из города на ранчо Грека Джорджа, Родриго рассказал мне еще кое-что. Тэрнер, человек из банка, доверил Доринде уговорить Старого Бена подписать бумаги, а Тэрнер должен получить деньги от Дейтона и его приятелей, когда те затребуют вексель и завладеют ранчо. Они могли получить ранчо даже без векселя, потому что старик был разорен, у него почти не осталось денег.

Засуха уничтожила урожай и пастбища, Старику Бену ничего больше не оставалось, кроме как отдать ранчо, но что он будет тогда делать, искалеченный старик?

Вино согрело ему кровь, он стал рассказывать о минувшем, о набегах, о поединке с моим дедом. Пока мы разговаривали, он подолгу смотрел на меня или отводил взгляд, прислушиваясь к моему голосу, когда мне удавалось вставить несколько слов. Мне показалось, что он что-то задумал, затаил в своей темной душе какую-то мысль.

Доринда слушала, иногда выходила из комнаты и возвращалась. Я заметил, что она не пила… Намеренно? Иногда у нее прорывалось нетерпение, она хотела, чтобы я уехал, потому что не видела смысла в нашем разговоре.

Я тоже подумывал уехать, когда старый Бен вдруг сказал:

— Ты должен переночевать здесь, Сэкетт, у нас хватит места. У тебя еще достаточно времени на охоту за золотом. Утро вечера мудренее.

Он пристально посмотрел на меня и поставил стакан на стол.

— Родриго сказал, что ты хотел купить лошадей или мулов и припасы для продажи в шахтерских городах. Твои планы еще не изменились?

— Нет, но я буду покупать, когда найду свое золото.

Бен жестом указал на равнины, окружавшие дом.

— Они хотят отнять все это, но у меня есть достаточно мулов, и я отдам их тебе… за небольшую цену. Я прикажу, чтобы их пригнали для тебя.

Он вдруг схватил палку, словно собираясь встать, затем посмотрел на Доринду.

— Скажи, чтобы за мной пришли, и проводи мистера Сэкетта в его комнату.

Бен Мандрин помолчал.

— В комнату Пио, — добавил он.

Она удивилась, но вышла и вернулась с двумя вакеро. Они подняли Старого Бена вместе с креслом и вынесли из комнаты. Когда они вышли, я допил вино и поставил стакан.

— Я никогда не видела его таким, — удивленно сказала встревоженная Доринда. — Он никогда так долго не разговаривал с незнакомыми людьми.

— Это оттого, что он вспомнил прошлое. Я упомянул битву при Гаттерасе, и ему на память пришли добрые старые времена.

Ее удивление, казалось, прошло.

— Да, да, должно быть, из-за этого.

Доринда была очень красивой женщиной, но я стал замечать в ней холодность, на которую раньше не обращал внимания, хотя с самого начала относился к ней с настороженностью.

— В комнату Пио! — продолжала она. — Он никогда никого не пускал в эту комнату, кроме старого губернатора.

— Пио Пико?

— Они были друзьями… по-моему, дружат и до сих пор, хотя сейчас он редко выходит из дома.

И больше она ничего не говорила.

Ужинали мы вчетвером: Старый Бен, Родриго, Доринда и я, но теперь Старый Бен молчал. Только однажды он сказал:

— Недалеко от Моры в Нью-Мексико случилась перестрелка, в которой участвовали какие-то Сэкетты. Один из них женился на мексиканке.

— Это мои братья, — сказал я.

Он ел с аппетитом, но вина больше не пил — только несколько чашечек крепчайшего кофе. Я на своем веку выпил немало кофе и привык к тому, какое готовят в горах ковбои: такому крепкому и густому, что в нем даже подкова увязнет.

Я устал и хотел спать. К счастью, после ужина мы совсем недолго сидели за столом.

В предназначенной мне комнате стояла огромная роскошная кровать, а на столике с мраморной столешницей — таз и кувшин с водой. Каменный пол покрывал ковер с длинным ворсом, и стояло кресло. В комнате было еще одно окно и еще одна дверь, которая, наверное, вела в спальню Старого Бена.

Сидя на краю постели, я обдумал ситуацию, и она мне не понравилась. Я хотел лишь получить свое золото и отправиться обратно в горы, на шахты, но вместо этого попал на старинную испанскую гасиенду в гости к бывшему пирату.

Да, я вернул своих лошадей, но приобрел массу врагов, и не по своей вине, а только пытаясь помочь девушке, которая, оказывается, тесно связана с моими врагами… приобретенными благодаря ей.

Устав строить догадки и обозвав себя дураком, я стянул сапоги, умылся и начал раздеваться.

И вдруг дверь в комнату Старого Бена Мандрина отворилась, и он встал в проеме, опираясь на костыли и глядя на меня с дьявольским огоньком в глазах.

Старый пират проковылял в комнату и опустился в кресло.

— Мне нужна помощь, мой мальчик. Мне нужна твоя помощь.

Я так и остался стоять, глядя на него с открытым ртом. На нем была одежда для верховой езды. Некогда она была ему впору, но сейчас не очень-то ему подходила.

— Нам придется проехать до рассвета почти двадцать миль, — сказал он. — Надевай-ка сапоги.

— А вы сможете проехать двадцать миль верхом? — сказал я.

— Нет… но проеду. Предоставь это мне.

Я все глядел на него.

— Почему я? У вас есть люди. У вас есть Родриго. И у вас есть Доринда. — Тут я усмехнулся.

Он отмахнулся.

— Причуда старика. Послушай, сынок, ты молод, ты силен, у тебя будет много женщин, но для меня она последняя. Я не буду говорить, что она моя, потому что это неправда, к тому же я уверен — у нее и мысли такой нет. Она выглядит как страстная женщина, но это не так. Можешь мне поверить: ни одна великая куртизанка прошлого — а Доринда во многом похожа на них — HP была страстной, любящей женщиной. Все они холодны и расчетливы. Они использовали эмоции мужчин в своих целях, они — всего лишь фасад, всего лишь обещание. Страстная женщина слишком эмоциональна, чтобы думать о своей выгоде. Доринда — другая. О своей выгоде она думает день и ночь.

— Тогда почему бы не избавиться от нее?

— Как я уже говорил, она — последняя красавица, которая живет рядом со мной. Большинство из нас так или иначе платят за любовь, а я заплатил за ее внимание, подписав ту бумагу.

В его жестких стариковских глазах появился волчий блеск.

— А теперь, с твоей помощью, я собираюсь дать им все, чего они заслуживают.

— По-моему, это не так.

— Вот почему я выбрал тебя. Ты честный.

А я продолжал молча смотреть на него.

В детстве я слышал о нем бесчисленное количество разных историй, а теперь понимал, что ни одна из них не являлась вымыслом. Мне нравился этот старый дьявол, и я сочувствовал ему.

— Что у вас на уме? — спросил я осторожно.

— Поездка на запад, в горы.

— Вы же не в форме. Скажите, что нужно сделать, и я сделаю.

Волк, сидевший в нем, показал зубы. В его глазах заплясал нехороший огонек.

— Я сам все сделаю. — Улыбка исчезла. — Все, что я собираюсь сделать, — это спасти свое ранчо. Никто не пострадает.

С минуту я раздумывал над этим, но так ничего не придумал. Я не умею разгадывать планы других людей. Может, я слишком простодушен, может, во мне не сидит волк… не знаю. Я умею выстоять в схватке при револьверах, в драке на кулаках, но можете мне поверить, не умею придумывать разные хитроумные планы, чтобы обманывать других людей.

Нечего и пытаться отгадать, что он задумал. Я знал, что помогу ему, потому что если у старика-инвалида хватит духу проехать двадцать миль, то ему стоит помочь. К тому же мне хотелось увидеть, как старый дьявол перехитрит тех, кто хотел ограбить его.

— Ладно, — сказал я.

— Седлай коней, — сказал Бен Мандрин, — и побыстрее. Нам далеко ехать.

Когда я направился к двери, старик зацепил мою руку костылем.

— Через окно, — сказал он, — за нашими дверями следят.

Окно открылось бесшумно, и я выскользнул в тихую ночь. Сияли звезды, а где-то на вершине дерева ухала сова. Двигаясь на цыпочках, я добрался до корраля, где стояли мои кони. Всего за несколько минут оседлал лучшую пару и провел их в густую тень дома.

Я помог Старому Бену пролезть в окно и, поднимая его в седло, удивился: он был легкий, но в плечах и руках чувствовалась сила.

Я прыгнул в седло, и мы поехали в ночь. Бен поскакал впереди. Он мог ездить верхом, это точно. Бен направил коня на запад к горам, а я ехал сзади и не переставал беспокоиться, что старик может упасть из седла и расшибиться.

В лицо дул прохладный ветер. Над нами нависла непроглядная темнота гор. Мы молча скакали на запад, и я все время, тревожась, посматривал на Старого Бена, но тот уверенно держался в седле — не могу представить, чего ему это стоило.

Мы ехали по темным и молчаливым холмам. Здесь паслись стада и табуны, но теперь животные спали, и мы их не видели. Один раз увидели огни и замедлили шаг, осторожно проехав мимо деревушки неподалеку от ранчо.

Неожиданно мы свернули в горы, поднимаясь по узкой, едва видимой тропе. Протоптанная людьми и скотом, тропа была светлее, чем окружавшая ее земля. Пока мы поднимались, мне показалось, что я чувствую близость моря, и вдруг, выехав на перевал, мы увидели его. Вот он лежал справа от нас — широкий, великий Тихий океан.

Старый Бен остановил коня и посмотрел в ту сторону. Я не видел в темноте его паз, но, наверное, они наполнились тоской и жаждой снова быть там.

Я понимал его, потому что знал это чувство — тоску по диким местам. Я не городской человек, не любитель людных мест. Мне нравится чувствовать ветер на лице, долгие мили видеть, как колышется трава в прериях, как плывут тени облаков по равнине и виднеются голубые сгустки далеких холмов.

В океане под нами залитый лунным светом выпирал темный мыс. Старый Бен махнул рукой в ту сторону.

— «Малибу», — сказал он. — Ранчо «Малибу».

Он взглянул на звезды и двинулся дальше, хотя тропа была плохо видна. Похоже, по ней мало путешествовали. Мы ныряли в низины, петляли по ним, и, по-моему, Старый Бен изо всех сил старался, чтобы я запутался и не запомнил дорогу.

Вдруг Старый Бен резко свернул направо и въехал в узкий проход в горной стене, затем, проехав немного вперед, остановил коня.

— Помоги мне слезть, — сказал он, когда я спешился.

Я приподнял его с седла, и старик слегка обмяк у меня на руках, но тут же напрягся.

— Никаких костылей. Здесь от них пользы не будет. — В его голосе послышалась железная нотка. — Жди тут… мне придется задержаться.

Старый Бен не мог идти — он уполз в черную ночную тень, куда не падал лунный свет. Я закурил сигару, зажав ее в кулаке, чтобы не был виден огонек, и приготовился ждать.

Что за таинственное место? И почему он уполз один?

Я долго ждал, прислушиваясь к ночной тишине, и только раз услышал, как вдали сорвался с кручи камень и через несколько секунд ударился о землю.

Бен Мандрин был не дурак: если он решил что-то предпринять, это было ему крайне нужно. Но старый пират был не тем человеком, которого можно ослушаться, поэтому я сидел там, где он приказал, и слушал ночь… слушал, надеясь уловить либо его приближение, либо звуки надвигающейся беды.

Несколько раз я смотрел на звезды, чтобы проверить время, и они меня не утешили. Возвращение домой для уставшего старика будет долгим, и рассвет может застать нас в пути. Что тогда? Что, если утром его не найдут в постели? Что, если утомительная дорога скажется на сердце и старик умрет у меня на руках? Кто-нибудь мне поверит?

Я беспокойно вышагивал взад-вперед, с нетерпением ожидая его возвращения. А может, он спрятался всего лишь в нескольких ярдах, с интересом наблюдая, как я мечусь туда-сюда? А может, он уполз слишком далеко и теперь лежит где-нибудь раненый? Но я не слышал криков о помощи; хотя ночь была ясной и прохладной, звуки разносились хорошо.

Наконец я сел и закурил новую сигару, прикрывая огонек ладонями. Какие странные штуки иногда проделывает с человеком судьба — надо же было мне очутиться здесь вместе со старым пиратом, о котором я много слыхал в детстве, а знал всего несколько часов.

Звезды постепенно меркли. Я нетерпеливо затоптал окурок и встал.

Лошади с поднятыми головами вслушивались в ночь, повернув их туда, куда уполз Бен Мандрин. Они смотрели вдоль хребта, раздувая ноздри.

Сделав шаг вперед, я тихо спросил:

— Бен?..

Ответа не было.

Было слишком темно, чтобы идти по следам, и, хотя я рискнул выкурить две сигары, искать следы Бена при свете факела было бы слишком опасно. Здесь, в высокогорье, где местность буквально кишела преступниками, мы могли бы разминуться в темноте. Я не имел понятия, как далеко он уполз и не сменил ли направление, чтобы сбить меня с толку.

От всего этого у меня снова разболелась голова. Ничего серьезного: пуля лишь скользнула по голове, содрав кожу и волосы, но оставила шишку величиной с куриное яйцо.

Я еще раз взглянул на звезды. У нас оставалось совсем мало времени. Я встал, прошел несколько шагов и прислушался.

Ни звука. Наверняка с ним что-то случилось. Не в моем характере ждать чего-то, когда старый калека беспомощно лежит в скалах и темноте.

И я направился за ним.

Мы находились высоко на каменистой, поросшей кустарником гряде, где с одной стороны горы круто спускались вниз к океану, а с другой лежала глубоко внизу плодородная долина. Потеряться здесь было невозможно.

Наступил самый темный предрассветный час. Я шел осторожно, стараясь разглядеть, не лежит ли старик без сознания на земле. Раза два я тихо позвал его, но ответа не получил.

Неожиданно я вышел к месту, где тропа, если это можно назвать тропой, раздваивалась: одна вела дальше по гряде, а другая шла по краю уступа еще более высокого хребта и казалась довольно опасной.

Здесь я должен выбрать наверняка, потому что времени в обрез. Хребет закроет свет со сточной стороны низины, ну, а со стороны океана риск был меньше. Поэтому, встав на колени, я чиркнул спичкой, прикрыв ее ладонью, и осмотрел землю.

Вот и след, ясный, как удар топора по бревну: старик прополз здесь и повернул на высокую тропу.

Только это была не тропа, а узкая ниточка скального выступа над отвесным обрывом в несколько сотен футов глубиной. Из-за темноты я не смог разглядеть, как далеко она тянулась, но того, что я увидел, было достаточно. Поэтому я осторожно двинулся вдоль уступа. Через некоторое время тропа расширилась, потом опять сузилась.

Я отошел от лошадей на сотню ярдов, прежде чем снова позвать Бена, и на этот раз уловил впереди слабый шорох. Я не мог сказать, что это было — человек или животное, но тем не менее двинулся дальше, и вот он оказался передо мной, лежавший лицом вниз на редкой скальной траве.

Кожа на ладонях Бена Мандрина была содрана чуть ли не до мяса. Рядом с ним на тропе лежал набитый чем-то большой мешок. Жаль, что уже скрылась луна, но делать нечего — я взял его на руки и нагнулся, чтобы поднять мешок, который оказался ужасно тяжелым. Сам не знаю, как мне удалось дотащить старика до лошадей и посадить в седло. Я весь взмок и тяжело дышал.

Старик пришел в себя, когда я усаживал его на лошадь.

— Сможете ехать сами или лучше вас привязать?

— Вперед, мой мальчик, и мчись как ветер, а я от тебя не отстану.

Бен схватил меня за руку, и, поверьте мне, схватил больно.

— Сынок, — сказал он, — я должен быть в постели, прежде чем на ранчо кто-нибудь поднимется. Ты только довези меня до дома, об остальном я позабочусь сам.

Мне ничего не оставалось, как выполнить его просьбу. Лошади хорошо отдохнули, и мы вихрем понеслись с горы.

Через деревушку мы промчались бешеным галопом, через мгновение кто-то выбежал на дорогу и что-то закричал, но мы уже скрылись. И старик все время скакал рядом. Может, он и выглядел старым и больным, но бойцовский дух в нем сохранился, и мы почти загнали лошадей, когда оказались в сотне ярдов от ранчо.

Небо начинало сереть, в одной из хибар вакеро виднелся огонек, но мы тихо прошмыгнули мимо, и я через окно внес Бена в свою комнату, затем перенес его в хозяйскую спальню, и он запер свой большой мешок в один из шкафов у изголовья кровати.

Выбравшись наружу, я быстро расседлал лошадей и загнал их в корраль. Все еще спали, я уже начал чистить лошадей, когда из дома вышел какой-то вакеро.

Он остолбенел, когда увидел меня, но я лишь поднял руку и сказал по-испански:

— Доброе утро, амиго. — Затем добавил по-английски: — Когда здесь приглашают к завтраку?

— Еще рано, — проворчал он в ответ по-испански и вернулся в дом.

Поэтому я дочистил лошадей, тщательно протер их, накидал сена и добавил каждой добрую порцию овса. Они его заслужили.

Подойдя к углу, я увидел, что на веранде стоит Доринда. Она испытующе взглянула на меня.

— Вы рано встали.

— Нет, мэм, — сказал я мягко, — ничего подобного. Возьмите любого парня с гор — он к этому времени уже вовсю работает. Что вы, мэм, дома в горах у нас уже подоены все коровы, а зимой к этому времени мы бы уже проверили половину капканов.

— Я не знала, что вы с гор, — сказала она, и не знаю почему, но я вдруг понял, что она лжет.

— Вы не видели мистера Мандрина? — спросила она.

— Кто, я? А разве он уже встал?

Она подошла ко мне.

— Телль, пожалуйста, не считайте меня неблагодарной. Я хотела отблагодарить вас за все, что вы для меня сделали, но это оказалось невозможным. Видите ли, те люди не поняли бы меня. Когда-нибудь я все объясню…

— Не утруждайте себя, — сказал я. — Тот, кто пытается отнять у старика ранчо, не должен мне ничего, и меньше всего я жду объяснений.

Она сразу напряглась, побледнела, а красивые черные глаза превратились в ледышки.

— Вы глупый осел, — презрительно сказала она. — Я вам ничего не собираюсь объяснять.

Она резко повернулась и ушла, а мне почему-то стало легче на душе: не хотелось иметь ничего общего с этой черноглазой.

Примерно через полчаса, когда я проголодался так, что готов был съесть собственные подметки, нас позвали завтракать, и в это же время к ранчо подъехали люди.

Одного взгляда в окно было достаточно, чтобы броситься в комнату за оружием. Не в моих привычках выходить к столу вооруженным, но на сей раз придется. Я взял револьвер и заткнул его за пояс так, чтобы в любой момент иметь его под рукой.

Снаружи я увидел Дейтона и Олифанта, того самого законопослушного горожанина, которого видел с Дейтоном и Дориндой. С ними приехал Нолан Сэкетт. Впервые я встретил родственника и не был этому рад.

С ними подъехали еще люди, и среди них — худощавый парень с узким лицом и змеиными черными глазами. Кобуру он носил подвязанной к ноге, на манер некоторых знаменитых ганфайтеров, и вел себя соответственно.

Когда я вошел в столовую, Старик Бен уже усаживался за стол и кинул на меня хитрющий взгляд.

— Тебя ждут неприятности, мой мальчик, — сказал он. — Ты со мной?

— Похоже, враги у нас одни и те же, — ответил я.

Неожиданно вошел Родриго и взглянул на меня, как мне показалось, с сомнением: вроде бы мне теперь нельзя доверять…

В дверях появились приехавшие.

— Входите, входите! — сказал Старик Бен добродушным голосом, расплывшись в улыбке, и это сбило их с толку: они растерялись, поскольку, без сомнения, приехали заявить Бену без обиняков, что ранчо принадлежит теперь им и чтобы он убирался прочь. Я прочел это в их глазах.

Все стали рассаживаться, а я никак не мог сообразить, какую же роль в этом играю я сам. Похоже, я так и не приблизился к похищенному золоту, а Доринда не собиралась ничего рассказывать, даже если знала.

Всю жизнь я впутывался в чужие дела и никак не мог понять, как это происходило. Может быть, я просто шел самым коротким путем, может быть, слишком часто хотел помочь другим, может быть, меня легко уговорить. Как бы то ни было, я опять впутался не в свое дело.

Этот Дейтон весь с виду так и лучился радостью, но душонка у него была с гнильцой. Мне он не нравился. Сегодня, однако, Дейтон свел меня лицом к лицу с кровной родней.

Нолан Сэкетт вошел сразу за Дейтоном, и через всю комнату мы посмотрели друг другу в глаза.

— Ты бы мог связаться с компанией получше, — тут же выпалил я.

Нолан усмехнулся.

— Сразу видно, что ты из тех самых Сэкеттов-проповедников.

Он был так же широк в плечах, как я, — крупный, мощный парень фунтов на двадцать тяжелее меня, с крепкими Мышцами, перекатывавшимися под натянутой рубашкой. Лицо у него было шире моего, с крупным подбородком и перебитым носом, однако с первого взгляда было ясно, что он Из рода Сэкеттов.

— Я никогда не поднимал револьвер на Сэкетта, — произнес я, — поэтому надеюсь, что ты не собираешься устраивать ничего такого.

— Можешь уехать, — сказал он.

Нолан вел себя грубо и нахально, но и он был удивлен, потому что на самом деле странно встретить родственника в Калифорнии, так далеко от родных теннессийских гор.

— Вы все-таки вычистили этих Хиггинсов? — спросил он.

— Об этом позаботился Тайлер.

— Они были забияки. Помню, один раз двое Хиггинсов загнали меня в угол на скале Макмена, к тому же я был ранен.

— Так это был ты? Мой брат Оррин рассказывал об этом случае. Он тащил тебя на спине с горы десять или двенадцать миль.

Дейтон раздраженно вмешался.

— Нолан, мы приехали по делу, или, может, ты забыл?

Нолан не обратил па него внимания.

— Потом на муле приехала Розмари Хиггинс… с одной из этих девчонок Трелони. Они приехали, чтобы найти Хиггинсов и похоронить их по христианскому обычаю.

— Оррин поднялся и закопал их обоих. Он прочитал молитву и немного из Библии. А потом Оррин написал родственникам, чтобы те смогли отыскать место, где он их похоронил. Мы, Сэкетты со Смоуки-Маунтинс, и камберлендские тоже, всегда хороним своих мертвых, и всегда по-христиански… рано или поздно.

— Как там, в Мохаве? — с ехидцей спросил Нолан.

— Оставалось мало времени, — объяснил я, — к тому же со мной была женщина. Будь я посвободней, я бы прочитал над ними молитву.

— Нолан… — Дейтона наш разговор начал выводить из себя.

— Ты приехал по делу, — сказал Нолан, — так и займись им.

— Оно касается тебя! — сердито объявил Дейтон. — Если что-нибудь пойдет не так…

— Я знаю, — спокойно сказал Нолан. — Если что-нибудь пойдет не так, мне надо стрелять. За это мне платят. Ну и хорошо, улаживай свои дела, а когда дело дойдет до стрельбы. я буду под рукой.

— Лучше не надо, — сказал я. — Мне еще не приходилось читать молитвы над Сэкеттами и, надеюсь, не придется.

— Скажи, где у тебя Библия, — ответил Нолан, — и я почитаю над тобой.

— Успокойтесь, успокойтесь, джентльмены. — Старик Бен выглядел оживленным, как наседка, только что снесшая яйцо. — Никаких разговоров о делах, пока мы не позавтракаем.

— Мне жаль портить тебе аппетит, старик, — нехорошим тоном произнес Дейтон, — но я приехал, чтобы оформить закладную на ранчо. Теперь я его владелец.

Взглянув через стол, я случайно обратил внимание на Доринду. Она глядела на стертые, исцарапанные в кровь руки Бена Мандрина, словно не могла поверить своим глазам.

— Что с вашими руками, мистер Мандрин? Вы поранились?

На мгновение в комнате воцарилась тишина, будто все потеряли дар речи или разучились дышать. У Старого Бена Мандрина, вроде бы только что вставшего и перебравшегося из кресла в постель и обратно, ладони были изрезаны и стерты в кровь. Они не были забинтованы, и смотреть на них было страшно.

У всех, кроме меня, вертелся на языке вопрос: что же случилось? А старый лис наслаждался происходившим. Да, он давно так не веселился, наверное, с тех пор, как последний раз отправил какого-нибудь беднягу «шагать по доске «[2].

Дейтон изучающе и с подозрением смотрел на него, а Олифант не на шутку забеспокоился. Нолан Сэкетт только взглянул на руки Бена, потом на его лицо и спокойно продолжал есть.

Старик Бен небрежно махнул ладонью.

— Ничего страшного, не волнуйся понапрасну, Доринда.

Дейтону казалось, что он выглядел слишком самоуверенно. Он считал, что старик должен сходить с ума от горя и умолять об отсрочке, а Бен Мандрин беззаботно и спокойно сидел за столом, глаза же старого дьявола сверкали ярче, чем у хорька, схватившего курицу.

Старик Бен ел за двоих, и некоторое время все молчали. Я тоже здорово проголодался, но больше всего мне хотелось спать. Прошлой ночью я вообще не сомкнул глаз, а до этого спал очень мало. Если и дальше так пойдет, то у меня в нужный момент не хватит сил выхватить из кобуры револьвер.

Когда подали кофе, Старик Бен откинулся на спинку кресла и сказал:

— В моем возрасте мало удовольствий, а за те, что имеешь, надо дорого платить. Когда Доринда вдруг проявила ко мне интерес, я почувствовал, что за этим что-то кроется. Тэрнер представил ее как племянницу, а прежде он никогда не говорил, что у него есть племянница. Ну а когда она предложила ухаживать за мной, я понял, что здесь что-то не чисто. Затем, когда Тэрнер попросил у меня заем для своего банка, я начал думать. Раза два он одалживал мне наличные, точнее, не он, а его отец, поэтому я чувствовал себя в долгу перед банком. Доринда все это время жила здесь и ухаживала за мной: то поправит плед на коленях, то подложит подушку под голову. Думаете, старику все равно, кто о нем заботится? Мне не все равно. У меня и в мыслях не было, что она делает все это бескорыстно. Другое дело, если бы мне было лет пятьдесят, ну может, чуть побольше. Но не теперь. И тем не менее, меня ее присутствие радовало, мне нравилось смотреть на нее. Вам придется признать, что она очень привлекательная женщина, настоящая леди, все при ней.

Он рассмеялся.

— Кажется, я буду по ней скучать.

— Переходите к делу, — сказал Дейтон. — Я хочу, чтобы вы убрались с ранчо сегодня же.

Этот Дейтон… Такие, как он, мне совсем не нравятся.

Глаза Старика Бена смотрели на Дейтона в упор, как дула двух пистолетов.

— Должен вас разочаровать, мистер Дейтон, — сказал он. — Я никуда отсюда не уеду. Вы не сможете отнять у меня собственность, которая стоит в пятьдесят раз дороже, чем подписанный мной и перекупленный вами вексель. Вы не владеете моей собственностью… и не будете владеть.

Бен Мандрин изменился так резко, что от неожиданности некоторые даже вздрогнули. Сидел себе старичок, болтал о молодых женщинах, и вдруг изменилось все: и тон, и взгляд, и поза — и Дейтон сразу же осознал, что его ждут неприятности.

— Что вы хотите сказать? — наклонился вперед Дейтон. — Да вы просто выжили из ума! Подошел срок уплаты по векселю, вы это знаете, и я не дам вам отсрочки. Все ваши друзья, кто мог бы вам помочь, из-за засухи в таком же положении, как вы. А теперь убирайтесь с ранчо, и убирайтесь немедленно!

Бен Мандрин был крепким орешком. Он рассмеялся, но от этого смеха всем стало не по себе.

— Вот что, мистер Дейтон, — сказал он. — У меня для вас сюрприз. Я оплачу вашу жалкую бумажку, и даже с процентами!

Из-под пледа, укрывавшего его колени, он достал мешочек и поставил перед нами на стол.

— Вот, мистер Дейтон, все до последнего цента… золотом.

Когда Бен поставил мешочек на середину стола, послышался звон монет, но Дейтон не поверил. Он схватил золото и высыпал его на скатерть.

Это было самое настоящее золото, его было достаточно, чтобы оплатить ничтожную сумму, за которую Дейтон с Олифантом надеялись отхватить больше ста тысяч акров плодородной земли в одном из самых живописных мест штата.

Но нет, Дейтон не мог этому поверить. Он знал, что у Старика Бена не было наличных. Он знал, что никто не мог одолжить Бену такую сумму. Он уже воображал себя хозяином ранчо и обдумывал, как развернуть рекламную компанию на Востоке и начать распродавать эти земли.

А черноглазая колдунья посмотрела на золото, потом — поверх стола — на Дейтона, и ее глаза стали злющими.

— Ну что, мистер Дейтон, — сказала она холодно, — что теперь?

Родриго выглядел таким же удивленным, как все, только Нолан Сэкетт оставался спокойным. Он лишь поглядел на Старика Бена и спросил:

— Ничего, если я доем, прежде чем уеду?

— Конечно, конечно, — сказал старый дьявол. — Чувствуйте себя как дома. В конце концов, вы мои гости, — добавил он не без сарказма.

Золото было рассыпано на столе, и Родриго не мог отвести от него глаз. Нолан Сэкетт с аппетитом уплетал завтрак, но другие, включая угрюмого худощавого человека с черными глазами, даже не дотронулись до еды. Дейтон несколько раз пытался было заговорить, но так и не смог, сказать было нечего.

Наконец Старик Бен сказал:

— Вы воспользовались моим гостеприимством, — голос его звучал сухо и твердо, — а теперь убирайтесь! Что касается вас, Дейтон, если вы еще раз появитесь на моей земле, будь то по делу или без дела, я прикажу вас выпороть!

Дейтон, шатаясь, поднялся из-за стола, потому что его уже выпороли — морально. Олифант тоже поднялся, за ним, как бы нехотя, черноглазый ганфайтер и Нолан.

Дейтон взглянул на Доринду.

— Ты едешь?

— Ты что, принимаешь меня за дуру?

О, она была прекрасна, но и язычок у нее был острый.

— Я однажды уже убежала от тебя, потому что ты безмозглый осел, но ты силой привел меня обратно. Если еще раз попробуешь это сделать, я убью тебя собственными руками.

Старик Бен рассмеялся, а Дейтон побелел как смерть и нырнул в дверь.

Нолан Сэкетт наклонился над столом и смел золото в мешочек.

— Дейтон, — позвал он, — ты кое-что забыл!

Нолан остановился в дверях, закрыв собой почти весь проем. Он взвесил мешочек в руке, затем повернулся и посмотрел на Старика Бена.

— Интересно, — сказал он, — где можно достать такое золото? Высокой пробы, в монетах, к тому же часть из них старинные. — Он надел шляпу. — Надо обдумать… Это надо обдумать. — Нолан вышел и закрыл за собой дверь.

Старик Бен сидел, сжимая край стола с такой силой, что некоторые порезы открылись и на белой скатерти показалась кровь.

— Убей его! — сказал он. — Сэкетт, убей его!

Я внимательно поглядел на него, а потом спросил:

— Зачем мне его убивать?

— Проклятый дурак! — закричал Старик Бен. — Я сказал, убей его!

Никто не двинулся с места, и лицо Старика Бена потемнело от прихлынувшей крови. Я даже подумал, что его вот-вот хватит удар.

— Этот человек, — произнес Бен, — погубит нас. Запомните мои слова.

— Только не меня, — ответил я. — Ваши дела меня не касаются.

Бен Мандрин посмотрел на меня так, словно видел впервые.

— Да, конечно. Я и забыл.

Мы сидели молча, и каждый думал о своем. Доринде Робизо теперь придется самой о себе заботиться: она оказалась без крова и без обещанной доли денег.

Бен Мандрин, которым я восхищался за мужество, неожиданно оказался злобным, жадным и сварливым стариком. Он спас свое ранчо, но теперь ему приходилось принимать в расчет Нолана Сэкетта, потому что с какой стороны ни взгляни, а Нолан вполне недвусмысленно пригрозил Бену.

Нолан Сэкетт, как и все остальные, знал, что золото появилось не просто так. Старик Бен был близок к разорению, Дейтона заверил в этом Тэрнер. Родриго, его собственный внук, тоже так считал. И вдруг появляется Старик Бен с мешком золотых монет и выплачивает долг.

Где он взял золото?

И тут я внезапно подумал о себе. И хорошо сделал.

Старик привез это золото, из которого он уплатил лишь малую часть, во время нашей полуночной поездки. Когда Бен оставил меня на перевале и уполз в сторону хребта, он отправился за кладом.

Все ли он забрал? Или там осталось еще?

Отодвинувшись от стола, я встал, пошел в свою комнату и собрал вещи. Что-то подсказывало мне: надо скорее сматываться из этого дома.

Родриго вышел, когда я кинул свои вещи на пол веранды.

— Ты уезжаешь? — спросил он.

— Да.

— Дед хочет видеть тебя. Он говорит, что обещал тебе мулов.

Да, он обещал, и они мне понадобятся.

— Хорошо, — сказал я, и мы вернулись в дом.

Старик все еще сидел за столом, а за те несколько минут, что я отсутствовал, стол уже прибрали. Бен выглядел усталым, что было неудивительно после всего пережитого. Сказывалась и долгая скачка, и утомительное ползанье по скалам. Впервые, как я его встретил, Бен выглядел на столько лет, сколько ему было.

Родриго вышел из комнаты, и старик сказал:

— Ты помог мне выбраться из безвыходного положения. Я приказал пригнать мулов и дарю тебе двадцать голов.

— Это щедрый подарок.

Он пожал плечами.

— У меня их несколько сот. На ранчо больше шести тысяч голов скота и почти тысяча лошадей. Двадцать мулов — небольшая плата за то, чем я тебе обязан. Кроме того, — и в глазах у него мелькнула прежняя веселая искорка, — это избавит меня от лишних голов. Если до лета не пройдут дожди, сильные дожди, я потеряю много скота.

Он написал дарственную на мулов и передал мне.

— Родриго знает об этом. Все будет хорошо.

Затем он заворочался в кресле и взглянул на меня.

— Увидев мое золото, честность твоя осталась при тебе?

— Да. Потому что знаю, что многого на это золото не купишь.

— А это? А все это?

— На скольких человек вы можете положиться? Когда вы оказались в беде, вам пришлось прибегнуть к помощи совсем незнакомого человека.

— Может быть, я зря это сделал.

— Это ваши проблемы. — Я свернул дарственную и положил ее в карман рубашки. — Что вы собираетесь делать с Дориндой?

— Орлицу, мой мальчик, нельзя держать в клетке. Я могу оставить ее здесь и дать все, что она пожелает, и скоро она возненавидит меня, потому что будет от меня зависеть. Даже в золотой клетке орлица будет клевать прутья, стремясь вырваться на волю.

— Вы можете все изменить, дав ей денег. Плохо, когда у женщины нет денег.

Он развернулся в кресле.

— Ты чертовски сентиментален, Сэкетт. Это сослужит тебе плохую службу. Но если тебе нужна работа, оставайся. Я дам тебе долю в капитале.

— Нет.

— Ты слишком легко отказываешься от миллиона долларов, мой мальчик. Скоро ранчо будет стоить много. Все произойдет на твоих глазах. Неужели так легко отказаться от кучи денег?

Я лишь посмотрел на него, застегнул карман, в котором лежала дарственная на двадцать мулов, и грубо сказал:

— Мистер, я мог заполучить их прошлой ночью там, в горах. Я мог скинуть вас с обрыва, вернуться и лечь спать — никто ничего не заметил бы.

— Так ты об этом думал?

— Нет… но подумайте сами.

— Но ведь ты привез меня назад, — он оценивающе оглядел меня, — именно поэтому ты мне нужен здесь. Мне нужен честный человек.

— А Родриго?

Он фыркнул.

— Наверное, он честный и старательный. Но он слаб… он чистоплотный. Он будет драться справедливо и проиграет, а ты дерешься так, как дерутся с тобой, и ты выиграешь.

— Прощайте, Бен Мандрин, — ответил я, подошел к двери и секунду постоял, глядя на него. Старик засунул руку под плед, которым были укрыты его ноги, и я не собирался поворачиваться спиной к такому человеку. Надеюсь, вчера вы вывезли все, — сказал я. — Нолан Сэкетт или любой из их шайки может выследить белку на скалистом плато.

— Ты тоже, — ответил он. — Ты тоже.

Я вышел из комнаты пятясь, предварительно убедившись, что двор пуст.

Когда я подошел к корралю, она уже стояла там… очень красивая женщина с черными глазами и кораллово-красными губами, грациозная и обворожительная.

Ее темно-красное платье резко выделялось на побелевшей от непогоды стене корраля, и мне показалось, что она принарядилась неспроста. Я сразу стал прикидывать, что ей нужно.

— Никто, кроме вас, не смог бы сделать этого, — сказала она. — Спасибо, что помогли ему.

Ее слова требовали определенного ответа, поэтому я сказал:

— Мэм, мне надо оседлать коня. Для меня уже сгоняют мулов.

— Вы редкий человек, Телль Сэкетт. Жаль, что я не познакомилась с вами раньше.

— Думаете, что-нибудь изменилось бы? Мы все равно разошлись бы каждый по своей дорожке.

— Что вы собираетесь делать?

— Еду в Аризону, обратно на шахты.

— Опять через эту ужасную пустыню? — Ее передернуло. — Надеюсь, что больше никогда в жизни не увижу пустыню.

— Мне надо ехать именно этой дорогой, я должен вернуться к тому, что оставил.

— К девушке?

Ну как я мог ответить, если и сам не знал? Да, там была Девушка. Потом она поехала на Восток навестить кого-то из своей родни и не вернулась. Даже не написала.

Эндж… Эндж Керри.

— Нет, мэм, — сказал я, — не к девушке. Похоже, мне суждено одному бродить по диким местам, и конца тому не видно.

— Должен быть конец, Телль.

Ну, я глянул в ее огромные черные глаза, увидел влажные, чувственные губы и подумал, что если это западня, то приманка выбрана точно.

— Мэм, — ответил я, — снаружи вы совсем как женщина.

Она напряглась, словно я ее ударил.

— Что вы имеете в виду?

— Как вам сказать, мэм… Я человек, который совсем не разбирается в женщинах, но, кажется, чувства у вас все снаружи, а не внутри. Я не хочу оказаться в положении этого старика. Я с удовольствием бы вас поцеловал и все такое, но при условии, что буду видеть обе ваши руки, потому что не знаю, в какой вы прячете нож.

О, она разозлилась, да еще как! Губы сжались, лицо застыло в гневе, она хотела дать мне пощечину, но сдержалась. Она хорошо владела собой, и прошла секунда или две, прежде чем она заговорила.

— Вы ошибаетесь. Просто я не нашла своего мужчину… Мне приходилось держать себя в руках, приходилось быть осторожной. Но ради вас я могу стать другой.

— Ладно, — сказал я неожиданно для себя самого, — давайте попробуем. Я оседлаю для вас лошадь, и вы можете возвратиться со мной в Аризону. Если ваши чувства не изменятся, когда мы приедем в Прескотт…

Она снова схватила меня за руку, подступив так близко, что я вдохнул сладкий аромат ее духов.

— О Телль, возьми меня с собой! Ну возьми! Я сделаю для тебя все, что хочешь. Буду любить тебя, как никто еще не любил! Ради тебя я даже поеду через пустыню. Если нужно, я доеду до самого Далласа.

Тут появился Родриго с двумя вакеро и моими мулами. Надо отдать ему должное: он действительно выбрал самых лучших. Я редко встречал таких — не низкорослых испанских мулов, а больших миссурийских — неоценимое животное для путешествий.

— Если хотите, сеньор, мы подержим их здесь, пока у вас не готов груз.

— Я буду вам признателен.

Родриго стоял рядом, переминаясь с ноги на ногу, пока я седлал жеребца и готовился к поездке в город.

— Будьте осторожней, когда поедете через Нопалеру. Там часто убивают из засады.

— Грасиас.

Еще одну новость Родриго приберег напоследок. Он подошел, когда я, собрав поводья, взялся за луку седла.

— Тот, что приезжал сюда, худощавый, черноглазый…

— Да?

— У него есть напарник… друг. Он тоже был в пустыне, и как раз он знает, где спрятано ваше золото, амиго. Мне рассказали они. — Родриго качнул головой в сторону вакеро. — На свете очень мало секретов, сеньор, если умеешь слушать.

— Вы знаете, как зовут напарника?

— Дайер. Сэндмен Дайер.

Я слышал это имя… давным-давно. Вместе с ним воскресила память запах пороха и мокрой кожи.

— Вы знаете его? — спросил Родриго.

— Может быть… я не уверен.

— Будьте осторожны, сеньор. Говорят, он очень опасен, и у него много друзей. Несколько недель назад он приехал с севера, и с ним его люди — человек двадцать. С тех пор у нас начались грабежи, никто не может доказать, но все думают, что именно он главарь банды. Дайер хорошо стреляет, сеньор, он — ганфайтер, и очень опасный: убил одного человека в Вирджиния-Сити, а другого — в Пайоше.

Я сел на коня и поглядел на свои руки, лежавшие на луке седла: огрубевшие от работы, привыкшие к кирке, лопате, топору и лассо. И к револьверам тоже.

— Это не имеет значения, амиго. Если у него золото, которое принадлежит не только мне, но и моим друзьям, я обязательно спрошу, где оно.

— Хотите умереть?

— Никто не хочет умирать.

Я развернул жеребца, выехал с ранчо и направился к городу.

Мне осталось только забрать свое золото. Для этого надо увидеть Сэндмена Дайера. Или… может, я слишком подозрительный? Не скрывается ли тут ловушка? Может быть, кто-то пустил слух с тем расчетом, чтобы его услышал я?

Когда я приехал в Лос-Анджелес, уже стемнело и во многих домах горели огни. Я въехал со стороны смолокурен, оставил коня в лучшей конюшне города и возвратился в «Пико-Хаус», в свою комнату.

В холле сидел человек в белой шляпе с плоскими полями и читал «Стар». Он посмотрел на меня поверх газеты, и я увидел его глаза, затененные шляпой.

Мои немногочисленные пожитки лежали в комнате, рядом я положил винтовку и вещи из седельных сумок найденных лошадей. Осталось найти только золото.

Я устал… до смерти устал. От усталости у меня кружилась голова. Завтра вечером мне надо встретиться с Сэндменом Дайером, но сейчас надо отдохнуть.

Я снял рубашку, налил в таз воды, умылся и причесался. Стоя перед зеркалом, стал рассматривать себя, рассматривать старые пулевые шрамы, напомнившие о войне и уличных перестрелках, и более тонкие шрамы от ножевых ран. Все это метки того, как мне «везло».

Я много раз видел, как умирали люди. Умом я сознавал, что от смерти никто не застрахован и не защищен, однако сердцем я не хотел верить, что могу умереть сейчас, сегодня, завтра…

Молодые вообще не верят в свою смерть, что-то внутри их твердит: да, другие могут умереть, но не я, не я. Я буду жить…

И все же, когда я увидел, как умер хороший человек, а плохой остался в живых, я понял, что все смертны и что я ничем не отличаюсь от других. Завтра, когда я пойду за своим золотом, пуля или нож могут оборвать мою жизнь.

И все же я пойду. И не потому, что я такой храбрый, а потому, что надо.

Сев на кровать, я начал было снимать свои запыленные сапоги, когда шаги за дверью заставили меня внутренне сжаться. Через секунду я услышал легкий стук в дверь и, прижавшись спиной к стене, с револьвером в руках, спросил:

— Кто там?

— Вам письмо, сэр. Оно прибыло вчера, но я ожидал увидеть вас в баре.

— Просуньте его под дверь.

Последовало минутное колебание, а затем на полу появилось письмо, написанное незнакомым размашистым мужским почерком.

«Мистер Сэкетт! Когда привезли почту с фургона, который вы видели в каньоне, оказалось, что там было письмо и для вас, адресованное мне. Поскольку оно может оказаться важным, пересылаю его вам.

Харди».

Вскрыв конверт и развернув написанные убористым почерком страницы, я увидел, что письмо от Эндж.

Я упал на постель и медленно, с трудом — потому что в детстве почти не ходил в школу — прочитал письмо.

Она болела… теперь выздоровела… Хочу ли я, чтобы она вернулась? А затем она сообщала: она возвращается. На первом же дилижансе. Мы встретимся в Прескотте.

Я сложил письмо и засунул его в карман брюк. Разделся и лег. Натянув одеяло, я осторожно вытянул ноги: кровать была рассчитана на людей покороче меня, и постепенно расслабился, блаженствуя на мягком матрасе.

Эндж, моя Эндж… Она возвращается на Запад. Мы встретимся в Прескотте.

Вдруг я сел.

Эндж будет ждать меня в Прескотте, а я приеду с другой женщиной!

В конце концов я лег и постарался еще раз расслабиться, но как я ни пытался…

Неожиданно я проснулся. Едва удалось заснуть, как что-то, какой-то слабый шум разбудил меня. Я хотел было двинуться, но вовремя остановился. В комнате кто-то был.

Дверь, кажется, закрыта, окно открыто совсем чуть-чуть, однако в комнате кто-то был.

Слабый скрип подсказал мне, что чужак стоит рядом с кроватью. Я приоткрыл один глаз, увидел темную напрягшуюся фигуру, слабый отблеск на лезвии ножа и бросился на человека, повалив его на пол.

Задыхаясь от страха и бешенства, я подмял его под себя, схватил за запястье и начал выворачивать руку с ножом. Другой рукой я ухватил незнакомца за пояс, встал на ноги, одновременно подняв его, и выбросил в окно.

Раздался оглушительный треск и звон стекла, затем дикий, отчаянный крик на улице и глухой удар, когда он грохнулся на землю.

Только тогда я заметил, что дверь приоткрыта, и, захлопнув ее, задвинул для надежности засов, затем опять лег. Сквозь разбитое стекло в комнату врывался холодный ночной воздух. Я услышал взволнованные голоса снаружи… но решил, что это меня не касается.

Через некоторое время по коридору затопали тяжелые сапоги и кто-то начал барабанить в дверь.

Оторвав голову от подушки, я сказал:

— Убирайтесь, черт подери! Неужели здесь нельзя поспать?

За дверью начали отвечать, и я добавил:

— Если мне придется опять встать, в окно вылетит кто-нибудь еще. Ну а теперь оставьте меня в покое.

Послышалось приглушенное бормотание, тихие удаляющиеся шаги по коридору. Я завернулся в одеяло и через несколько минут заснул.

Проснулся утром, когда солнечный свет уже вовсю лился сквозь выбитое окно. Чувствуя себя после тяжелого сна немного разбитым, я встал, умылся и оделся. Натягивая рубашку, выглянул в окно, но не увидел и следа ночного происшествия.

Одна, и только одна, мысль сидела в голове: сегодня я увижу Сэндмена Дайера.

Спустившись вниз, я подумал, что все собравшиеся, наверное, ждут меня. Владелец отеля — по крайней мере, мне показалось, что владелец, — подошел и сказал, что мне придется заплатить за разбитое окно.

— За какое еще разбитое окно? Мистер, не бил я никаких окон, я даже пальцем к нему не притронулся. Если хотите получить деньги, найдите человека, который сквозь него пролетел. С него и спрашивайте.

Он начал было спорить, но я сказал:

— Послушайте, мистер, мне не нравится, когда меня выводят из терпения. Хватит с меня прошлой ночи, а здесь окна пошире.

Ну, он вроде как сник, но я не отстал.

— Чем тратить время на разговоры, могли бы выяснить, как у того вора оказался ключ от моего номера. У вас здесь такие порядки, что ворам дают ключи?

Я говорил громко, и несколько человек подошли поближе, чтобы поглазеть на скандал. Владелец забеспокоился.

— Ш-ш-ш! — сказал он. Теперь ему больше всего хотелось избавиться от меня. — Давайте об этом забудем. Боюсь, я ошибся. — И поспешил прочь.

Я повернулся лицом к зевакам и сказал:

— Кто-нибудь знает, где найти человека по имени Дайер? Сэндмен Дайер?

Оказалось, никто ничего не знает. В жизни не встречал таких незнаек. До сей минуты всем было интересно, и вдруг всем стало неинтересно. Через секунды две после вопроса холл опустел.

Я вышел на улицу, где пыльную дорогу и деревянные тротуары заливал яркий солнечный свет. Помедлив на углу, я посмотрел через площадь в сторону Соноры. Вряд ли Дайер живет там.

Ближе ко мне протянулась улица Калье-де-лос-Негрос, больше известная как «переулок ниггеров», на ней — игорный дом Тао.

Никуда не спеша, я прогуливался по городу, разглядывая витрины и наблюдая за омнибусами. Люди на улицах попадались самые разные, на них стоило посмотреть: коренные калифорнийцы были разодеты хоть куда — на многих были

короткие шелковые, разноцветные хлопчатобумажные или замшевые с бисером курточки, белые рубашки, на всех были черные шелковые платки, бархатные или шерстяные брюки, а иногда встречались из прекрасно выделанной белой замши, и почти каждый был подпоясан шелковым кушаком, чаще всего ярко-красного цвета. Много было самых разнообразных серапе — от грубых, сделанных из индейских одеял, до чисто шерстяных.

На фоне всего этого великолепия я в своем новом двенадцатидолларовом костюме выглядел бедным парнем с гор. Ведь для того чтобы одеть некоторых из прохожих, потребовались бы тысячи долларов, а то и больше. А седла и уздечки! Никогда не видел столько накладного серебра. И при этом, держу пари, у большинства из них дома были земляные полы.

Я шел по городу, расспрашивал о Сэндмене Дайере, и каждый предупреждал, что это опасный человек. Но я больше боялся приехать в Прескотт вместе с Дориндой и встретиться с Эндж. Эндж — рыжеволосая независимая девушка — обладала достаточным характером и силой, чтобы выжить в горах Колорадо, где мы с ней познакомились.

Вдруг со Спринг-стрит на Майн-стрит выехал черноглазый ганфайтер, которого я видел на ранчо Старика Бена. Он проехал мимо, не заметив меня, и направился на Калье-де-лос-Негрос. У меня не было ни капли сомнения, что он едет к Дайеру.

Но едва я повернулся, чтобы следовать за ним, как сзади раздался голос:

— Послушай моего совета и оставь Дайера в покое.

Это был Нолан Сэкетт.

Мы стояли лицом друг к другу — оба вооруженные, крупного сложения и оба со шрамами, появившимися с тех пор, как мы покинули Теннесси. Правда, некоторые шрамы появились раньше.

— Если он твой друг, то передай: пусть вернет мое золото. Лично к нему я ничего не имею.

Нолан даже не улыбнулся.

— Не будь дураком, парень! Скажи спасибо, что остался жив, и успокойся.

— Я иду за своим золотом.

Он поглядел на меня с презрением и бешенством.

— Послушай, — сказал он раздраженно, — ты мой родственник, иначе бы я не вмешивался: убьют тебя, ну и пусть. Дайера окружают сорок человек, а сам он невероятно опасен.

— Поэтому он посылает человека, чтобы тот зарезал меня спящего?

— Поверь мне, Телль, того человека послал не Дайер. Дайеру на тебя наплевать.

Нолан сдвинул шляпу на затылок, и я увидел в его глазах беспокойный огонек.

— Для человека, который утверждает, что не вмешивается в чужие дела, — сказал он, — ты на удивление быстро наживаешь себе врагов. Ты не ошибешься, если немедленно оседлаешь своего жеребца и смотаешься отсюда. В городе три или четыре банды, которые мечтают похоронить тебя.

— Скажи Дайеру, чтобы он приготовил мое золото. Иди и скажи ему прямо сейчас.

— Черт возьми, если ты пойдешь против Дайера, ты пойдешь против меня. Я — с ним.

— Я уже говорил, что не воюю с Сэкеттами, но если ты встанешь между мной и тем, что по справедливости принадлежит мне, тебя похоронят рядом с Сэндменом Дайером.

— Там сорок человек, черт тебя побери!

— Похоже, Дайер не очень-то надеется на себя, если держит рядом такую компанию. Если ты с ним, то пусть роют могилу пошире — для вас всех.

Когда он ушел, я остался стоять на улице, глядя на далекие холмы. Может быть, я сошел с ума? В конце концов, почему бы не забраться в седло и не уехать восвояси? Большая часть того золота принадлежала мне, и от него зависело мое будущее: я надеялся купить скот для ранчо в Аризоне. От него зависело наше с Эндж будущее… если у нас вообще есть будущее.

А для тех парней, которые доверили мне свое золото, оно значило гораздо больше, хотя теряли они меньше.

Мне не надо было напоминать, на что я иду, у меня не было никакого плана, я не знал, с чего начать. Как уже говорилось, я не мастак планировать да обдумывать. По мне, лучше кинуться в драку с головой, а там будь что будет. Я жалел только об одном — что Нолан Сэкетт с ними.

Странная штука — человек. Я знал, что впереди у меня сплошные проблемы, может быть, ранения или смерть, но я повернулся и пошел по Калье-де-лос-Негрос. Наверное, это все, на что я годился, — идти напролом.

Остановившись на углу, я вынул шестизарядник и крутанул барабан — он работал безотказно. Какой-то прохожий взглянул на меня и заторопился дальше — умный человек: он почувствовал неприятности и разумно избежал их. Только у него никто не отнимал принадлежавшего ему золота.

Начать следовало с игорного дома Тао, потому что там всегда собирался народ, чтобы сыграть в карты и выпить. Когда я протиснулся к бару, меня заметили. До сегодняшнего дня я мог поклясться, что не узнал бы почти никого из тех, кто преследовал меня в Мохаве, но здесь я сразу заметил двоих из той банды.

Черноглазый ганфайтер стоял у бара с вызывающим, пренебрежительным видом, и это меня разозлило.

— Скажи Дайеру, что Телль Сэкетт здесь и хочет его видеть.

— Он знает, что ты здесь.

Двое подошли к столику у двери и уселись. Еще двое остановились у соседнего карточного стола и сделали вид, что наблюдают за игрой. Мужчина, сидевший за этим столом, задумчиво огляделся, бросил карты и забрал с кона свои фишки. Затем, стараясь выглядеть беззаботным, встал и ушел. Тоже разумный человек… достаточно дальновидный, чтобы смыться, пока не разразилась гроза.

Мне не понадобилось больше искать Сэндмена Дайера. Как только я его увидел, то понял, что это он.

Дайер сидел за столиком в небольшой нише: он был меньше среднего роста, с квадратными плечами и угловатым лицом с высокими скулами. С первого взгляда показалось, что его лицо чем-то выделяется, может, даже немного уродливо, но, присмотревшись, я увидел, что все вроде на месте. Просто он производил такое впечатление.

Дайер широко и дружелюбно улыбался. И тут я вспомнил город Шайло и понял, что надо быть очень осторожным: когда этот человек улыбался, он был всего опаснее.

— Ну-ну, Сэкетт, давненько мы не видались. Очень давно. — И протянул мне руку.

Я уже знал, какая это рука: холодная и мягкая, потому что уже однажды пожимал ему руку, и тогда этот жест значил не больше, чем теперь. Он был большой любитель пожимать руки. Я не забыл его штучки, но, зная Дайера, Догадывался, что он приступит к делу не сейчас.

Сэндмен Дайер — тогда мы называли его Сэнди — был не в меру разговорчив. Он обожал звук собственного голоса. Он любил не только говорить, но и демонстрировать свои знания, а Сэнди был на сто процентов уверен, что превосходит в знаниях любого. Эта его широкая улыбка, непринужденный смех скрывали презрение ко всему окружающему.

Сэндмен любил поговорить, но беда в том, что он мог внезапно оборвать разговор, просто остановиться на середине фразы и убить собеседника или приказать, чтобы его убили.

Я видел это собственными глазами, так как там, в Шайло, мы служили вместе. В первый раз, когда я увидел, как он убил безоружного пленного, я подумал, что он свихнулся от грохота орудий и винтовок. Преднамеренная жестокость — редкая вещь на войне. Вообще-то люди считают, что на войне много жестокости, но это совсем не то. Когда убиваешь на войне, то не потому, что тебе захотелось кого-то убить, но если вдруг увидишь, как упал мертвым твой друг, — вот тогда ты бьешь изо всех сил… если можешь.

Во второй раз он убил сдавшегося в плен майора, симпатичного человека лет тридцати пяти, галантного джентльмена, который сложил оружие, попав в окружение. По сути дела, он был моим пленником. Это-то меня и взбесило. Дайер с ним по-дружески заговорил, я не придал этому значения. Но скоро разговор Дайера стал принимать совсем другой оборот. Я его одернул, но Сэнди не обратил внимания.

— У вас есть семья, майор? — очень вежливо спросил Дайер.

— Да, у меня жена и двое детей.

— А дети в армии?

— Они слишком молоды, сэр. Одному шесть, а второму двенадцать.

— А-а. — Невинно, как ребенок, он заглянул майору в глаза и сказал: — Интересно, сколько раз вашу жену насиловали с тех пор, как началась война?

Это прозвучало так неожиданно, что все вздрогнули, а трое или четверо наших хотели вмешаться. Майор побледнел, сделал шаг вперед и занес руку для пощечины, а Дайер отступил и сказал:

— Майор, вам так и не доведется этого узнать.

Ну, я слышал о людях, быстро выхватывающих револьвер, но никогда не видел. В горах мы пользовались в основном винтовками, а многозарядный револьвер изобрели всего лет двадцать назад.

Дайер выхватил револьвер и выстрелил майору в живот.

Я ударом сбил Сэнди с ног.

Он мешком рухнул на землю, а потом, немного помедлив, вскочил и бросился на меня, а я опять свалил его ударом. Собственно говоря, он давно помешался. Позже, когда история получила огласку, мне кое-что рассказали о его выходках.

Разгорелся скандал, Дайера судили и выгнали со службы. Позже я слышал, что он присоединился то ли к банде Коунтрилла, то ли к Кровавому Биллу Андерсону.

И вот он сидит напротив меня, наверняка не забыв нашу последнюю стычку. Я знал, что он опасен, как прижатая к стене гремучая змея, нападающая вслепую, без предупреждения.

Меня прошиб холодный пот, и я испугался. Я думал, что никогда больше его не увижу, а, выходит, попал прямо в осиное гнездо. Но только у меня было преимущество перед теми, кого он убивал: я знал, чего ждать.

И я знал еще одно: прежде чем мы расстанемся, один из нас умрет. По-другому не получится.

— Я думал, ты на Восточном побережье, — сказал я, выдвигая стул и усаживаясь так, чтобы никто не мог подойти сзади. — Не ожидал найти тебя здесь.

— А я не ожидал, что ты захочешь увидеться со мной, Сэкетт.

— Почему бы и не увидеться? — беззаботно спросил я и добавил: — Я слышал, один из твоих ребят привез из пустыни мое золото. Я ему очень благодарен.

Он улыбнулся, на сей раз от души. Ему явно понравилось, как я это выложил.

— Ты упомянул золото, но, по-моему, его просто нашли в пустыне. Я понятия не имел, что оно твое. — Он продолжал улыбаться. — Надеюсь, ты сможешь опознать его?

Я видел, что Дайер издевается надо мной, полагая, что нельзя отличить одну партию золотого песка от другой, но здесь он ошибался. По правде говоря, я мало что в этом смыслил, только запомнил, что говорили горняки и старатели, но Дайеру это знать необязательно.

— Между прочим, я могу опознать его. Так же как и любой другой из старателей. Процент серебра и других примесей неодинаков в разных месторождениях.

Ему это не понравилось. И не потому, что я мог опознать свое золото, а потому, что он сам этого не знал. Стараясь держаться легко и непринужденно, я лихорадочно думал. Передо мной сидел психически неуравновешенный человек, с отличной реакцией и взрывчатым характером. Поступки нормального человека можно предугадать, но этот мог сделать самый дурацкий шаг — смертельный — только из-за минутной прихоти. Это было все равно, что сидеть на ящике с динамитом с отсыревшим взрывателем — знаешь, что взорвется, но не знаешь когда.

Его окружали бандиты, искатели приключений, бродяги — люди, польстившиеся на легкие деньги или на деньги, казавшиеся легкими. Они шли за Дайером, боясь перечить ему, потому что он обладал смекалкой и смелостью. Дайер перебрался на юг в погоне за деньгами и рискованными приключениями, его подручные безоговорочно шли за ним. Большинство из них хорошо владели оружием, некоторые так и не выбрали свою дорогу в жизни после Гражданской войны, другие были просто уголовниками.

Победить в драке можно, только непрерывно нанося удары, и единственная моя возможность выйти отсюда живым или, по крайней мере, умереть с револьвером в руке, — это отвлечь его разговорами.

— Помнишь нашу встречу с конфедератами на Совином ручье? — спросил я и, взглянув на остальных, продолжал: — Никогда не видел ничего подобного. Нас было шестеро, Дайер — слева, и мы двигались в ранних сумерках вверх по ручью. Стояла такая тишина, что было слышно, как шуршит одежда при ходьбе. У Дайера на поясе два револьвера 36-го калибра, которые он все свободное время начищал, у всех были винтовки. Ну, идем мы себе, как шайка индейцев-мескалеро, и вдруг выходим на поляну, и тут же с другой стороны появляются солдаты конфедератов, по меньшей мере человек двадцать. Они так же остолбенели, как и мы, один Дайер не растерялся: бросил винтовку, выхватил револьверы и пошел палить, словно из пулемета «смит-персиваль» на сорок патронов. Он стрелял сразу двумя руками, и конфедераты побежали. По-моему, никто из нас не успел выстрелить, как Дайер уложил троих, а ранил не знаю сколько.

Люди чувствуют, когда что-то должно случиться: игра почти прекратилась за те несколько минут, как я вошел. Считая того, первого, который сразу скинул карты, ушло уже человек двенадцать.

Но Сэндмену Дайеру нравилось слушать о своих подвигах. Он уселся поудобнее, заказал выпивку и начал вспоминать прошедшие деньки. Я, однако, понимал, что чем больше народу уйдет, тем меньше у меня шансов остаться в живых. Дайер не особенно заботился о свидетелях. Если ему вдруг вздумается убивать, ничто в мире его не остановит. Это было какое-то сумасшествие.

А самое худшее то, что он действительно стреляет быстро и метко.

Мы продолжали разговаривать, пока я не осознал, что пора выпускать быка. То есть, я хочу сказать, что держал быка за хвост и был в безопасности до тех пор, пока не отпустил его, но когда-нибудь его придется отпустить, и лучше сделать это, когда мне удобно самому, а не ждать, когда он вырвется.

Поэтому я сказал:

— Ну, приятно было повидаться с тобой, но мне пора обратно в Аризону. Если отдашь золото, я тотчас уйду.

Выражение его лица чуть-чуть изменилось, веки слегка дрогнули, когда до него дошло, что я сказал. Наш разговор немного успокоил окружающих. Они расселись по залу и болтали между собой за выпивкой в уверенности, что больше ничего не случится. Они не знали Дайера так хорошо, как я.

— Ну конечно! — Он улыбнулся с гостеприимностью голодного койота. — Я все время собирался вернуть его тебе. — Он обернулся к человеку за стойкой бара. — Джо, открой сейф и принеси сюда тот мешочек с золотом.

И тут я понял.

Он выстрелит, когда я Протяну руку за мешочком… или когда буду открывать дверь. Скорее всего — последнее, потому что ему захочется сыграть на публику. Он может выстрелить мне в спину, но, вероятнее всего, вытащит револьвер, когда я буду уходить, а потом окликнет и выстрелит в грудь.

В уме я подсчитал, сколько шагов до двери. Много… слишком много.

Вдруг я понял кое-что еще. Лучи послеполуденного солнца падали в окно над нами, и, когда я дойду до середины зала и обернусь, солнце будет светить мне прямо в глаза.

Вряд ли Дайер рассчитал это с самого начала, хотя нельзя поручиться и за это. Разговор, который должен был расслабить его и снять напряжение в зале, теперь уже был бесполезен.

Ведь Сэндмен Дайер знал, что я тоже хорошо стреляю.

Дайер говорил негромко, и нас слышали только те, кто находился поблизости. Ленивый разговор на другом конце зала продолжался, и я услышал, как Джо закрыл дверцу сейфа и пошел к нам. Он поставил золото перед Дайером и вернулся за стойку.

Теперь нельзя терять ни минуты. Наклонившись над столом, я сказал:

— Спасибо, Сэнди, — и взял золото… левой рукой.

Он улыбался, в его глазах плясали дьявольские огоньки, которые я так хорошо знал. Я увидел, что он следит за моей левой рукой и правой, лежащей на краю стола.

Я встал.

Все ждали от Дайера одного только слова или жеста, чтобы прикончить меня и набить свинцом так, что мою могилу можно будет застолбить как свинцовую шахту.

Я протянул ему руку и сразу понял, что это ошибка. Я рассчитывал, не выпуская его руки, довести до двери, но тут же понял, что сейчас он будет стрелять. Убить меня, когда я протягивал руку для рукопожатия, доставило бы этому сумасшедшему дьяволу несказанное удовольствие.

Он легко вскочил на ноги, начал было протягивать мне руку, а затем уронил ее на револьвер.

Моя же рука была слишком далеко от оружия, поэтому я попытался толкнуть его в грудь, но Дайер отступил на шаг и наткнулся на свой стул.

В этот момент, когда он на секунду потерял равновесие, я прикрыл лицо левой рукой и через окно выскочил на улицу.

Можете поверить — я сильно рисковал, но мне повезло: я вышиб раму плечом и растянулся в переулке. Падая, я выхватил револьвер и взвел курок.

И тогда Дайер, ярко освещенный полуденным солнцем, появился в окне. Его револьвер полыхнул пламенем, но он рассчитывал увидеть меня на ногах, поэтому прицелился слишком высоко. В то же мгновение я выстрелил, взвел курок и снова выстрелил — все так быстро, что два грохочущих выстрела слились в один.

Дайер согнулся, словно кто-то ударил его под дых, и, когда его палец конвульсивно сжался на спуске, снова грохнул выстрел.

Вскочив на ноги, я выпустил еще две пули в тело Дайера, в то время как оно исчезало за окном. Этого человека я хотел видеть только мертвым.

Изнутри послышался топот бегущих людей, затем их остановил знакомый голос.

— Оставьте его. — Это был Нолан Сэкетт. — Вы, ребята, стойте там, где стоите.

Нагнувшись, я нащупал мешок с золотом, поднял его и подошел к окну. Мертвый Дайер лежал на полу, а до его людей стало доходить, что драться-то уже не за что.

— Кто-нибудь еще хочет вступить в игру? — спросил я. — Свободные места есть!

Кажется, ни у кого из них на руках козырей не было, поэтому все вели себя тихо. Я сказал Нолану:

— Я уезжаю. Поедешь со мной?

— Пошел ты к черту, — вежливо ответил он.

Иногда совершенно непредвиденные поступки могут спасти тебе жизнь.

Когда я собрал и взнуздал лошадей, мне не жаль было уезжать из города. Жаль, что я так и не увидел океана.

Он простирался невдалеке от моей тропы, поэтому, проезжая Нопалеру — обширную местность, поросшую кактусами к северу от дороги, — я внезапно решился. У меня не было никакого желания ночевать на ранчо Бена Мандрина, поэтому я подумал, что лучше всего мне прогуляться к Санта-Монике и океану. Когда я еще смогу побывать в этих краях?

Вот так можно спасти себе жизнь.

Свернув с дороги, я выбрал тропу, ведущую к ручью Сент-Винсент, откуда, как я слышал, берут воду в Санта-Монике. Ехал я быстро, но путь был неблизкий, и только к полуночи я добрался до места, где слышался шум океана.

На обрыве в полутора метрах от берега стояло ранчо, но я не хотел встречаться с людьми, поэтому объехал его стороной. На небе высыпали звезды, свежий бриз с океана приятно холодил лицо. Внизу, в конце каньона, рос густой кустарник и высились огромные старые сикоморы, но там же, судя по непогашенным кострам, расположилась группа скваттеров, и я свернул на север и ехал по берегу, пока не нашел другой каньон. Проехав четверть мили вверх по каньону, я обнаружил рощицу, где и остановился.

Мне страшно повезло, что меня никто не преследовал, потому что в ту ночь я спал как убитый, пока солнце сквозь листву не пригрело лицо.

Лошадям понравилась сочная трава на поляне, поэтому я не спешил, но в седельных сумках не осталось еды, и я встал, оседлал лошадей и поехал по берегу по направлению к Санта-Монике.

Там я поставил лошадей в конюшню, снял комнату в отеле и договорился с управляющим — его звали Джонсон, — чтобы он обменял мое золото на наличные: мне не терпелось избавиться от золотого песка.

Передавая деньги, управляющий внимательно посмотрел на меня и сказал:

— Вы, по-моему, хороший человек. На вашем месте я был бы очень осторожен с такой большой суммой. Здесь полно воров.

— Что вы говорите! — с изумлением сказал я. — Большое вам спасибо. Я буду сторониться незнакомых людей.

Рядом с отелем стояла баня, куда народ приходил принять ванну, и я тоже решил, что не мешает поплескаться в воде и расслабиться. Я положил седельные сумки рядом с ванной, а на них — оружейный пояс так, чтобы револьвер всегда был под рукой. Несколько человек, проходя мимо, глядели на меня, потом на револьвер и тут же спешили дальше. В основном это были пожилые люди, принимающие ванны от ревматизма.

После хорошего обеда я немного погулял по городу, посмотрел на местную школу, церкви и железную дорогу, которую построили только год назад. Говорили, что Санта-Моника будет самым большим портом на Западном побережье… по крайней мере, к югу от Сан-Франциско.

Раза два я зашел проведать лошадей и долго стоял в дверях конюшни, проверяя, не следит ли кто за мной или не появился ли в городе кто-нибудь из банды Дайера.

В ту ночь я спал — и хорошо спал — в отеле. Спокойно лег в кровать, я был уверен, что никто не знает, где я. Однако положил седельные сумки и револьвер рядом с собой.

В полдень я появился на ранчо Мандрина.

Я рассчитывал, что в это время меня не будут ждать: я заметил, что в обед и во время сиесты на ранчо было тихо, как на кладбище.

Как только мне на ум пришло такое сравнение, я тут же попытался от него отделаться: смерть и так ходила за мной по пятам, не стоило лишний раз поминать ее.

Я постарался подъехать к ранчо незамеченным и уже был во дворе, когда из дома вышел темноглазый мужчина в белой шляпе.

— Привет, — сказал он. — Ты, наверное, Телль Сэкетт.

— Вроде так.

— Ну и наделал ты шуму в городе! Всем интересно, куда ты пропал.

— Я бродяга, вот и бродяжничаю.

Он стоял, пытаясь разобраться, что я собой представляю, а я тем временем привязывал в одну упряжку мулов, чтобы их легче было вести, и старался не поворачиваться к нему спиной и даже делал вид, что так оно и нужно. С мулами, которые ни минуты не стоят спокойно, это было легко. И я все раздумывал, надо ли зайти попрощаться со стариком.

У парня в белой шляпе была повреждена рука, он прихрамывал, лицо пересекал свежий шрам, как будто от разбитого стекла. И вообще он выглядел как человек, которого выкинули из окна и который упал на крышу веранды и оттуда на землю.

Закончив приготовления, я провел свой маленький караван мимо крыльца и повернулся к Белой Шляпе.

— Эй, ты! Давай зайдем в дом и повидаем Старика Бена.

— Я уже его видел, — сказал он довольно угрюмо. — Он меня знает.

— А ну заходи, — посоветовал я, — и иди впереди меня. Похоже, ты уже пытался проглотить слишком большой кусок, не пытайся еще раз.

По-моему, ему это не понравилось, однако он вошел в дом впереди меня. Мне показалось, Старик Бен слишком много времени возится под своим пледом, но, возможно, это были только мои подозрения.

В дверях своей комнаты появилась черноглазая Доринда, а за ней — индеанка с чемоданами, сумками и всякой всячиной, без которой не обходится ни одна уважающая себя женщина.

— Ну, Бен, — сказал я, — теперь прощай. Адиос. Если надумаешь снова меня увидеть, тебе придется приехать в Аризону.

Его жесткие старческие глаза внимательно изучали меня, в них светилась ирония, смешанная с чем-то похожим на уважение.

— Ты убил Сэндмена Дайера, — сказал он. — Никто не думал, что это возможно.

— Все люди смертны, — ответил я. — Дело только во времени.

Доринда стояла молча, и, взглянув в ее сторону, я заметил, что глаза ее широко раскрыты, а лицо немного побледнело. Я удивился, потому что она хорошо владела собой и не волновалась по пустякам.

— Ну ладно, мой мальчик! — сказал Старик Бен. — Счастливого тебе путешествия. И спасибо… спасибо за все. Немногие сделают то, что сделал ты, и при этом задаром.

— Ваши мулы очень хорошие. Считайте, что это и есть плата, — сказал я и обратился к Доринде: — Вы готовы?

— Идите… Я хочу попрощаться с Беном.

— Ладно. — И я повернулся к двери.

Он слишком поторопился, этот старик. Я был у него в руках, но он поторопился. Несколько недель подряд я готов был встретить любую неожиданность с любой стороны, а тут вдруг забыл об осторожности. Но он поторопился.

Я почувствовал, как что-то свистнуло рядом с головой и глухо воткнулось в дверной косяк, и тут же меня оглушил грохот выстрела. Я и так шел к двери, но после выстрела вылетел во двор, как будто у меня загорелись задние карманы на джинсах, и мне не стыдно в этом признаться.

Он снова выстрелил, но пуля прошла в том месте, где меня уже не было, а потом до меня донесся такой поток ругательств, которого я в жизни не слыхал.

Белая Шляпа с винтовкой в руках стремительно обогнул угол дома. Но когда этот парень наткнулся на меня, он обнаружил, что ему в горло направлен шестизарядник.

— Можешь бросить винтовку, или я оттащу то, что от тебя останется, в кусты на потеху стервятникам.

Он был решительным человеком, сразу понявшим логичность моих аргументов, и откинул винтовку, словно она обжигала ему пальцы.

— Лос-Анджелес далеко, — сказал я ему, — поэтому чем раньше выйдешь, тем лучше.

В это время во дворе появилась Доринда с таким видом, будто ничего не случилось. Я помог ей забраться в седло, держась подальше от окон дома. Там сидел обозленный старик, который помнил, что если кто-нибудь в мире и знал, где спрятано его пиратское золото, то это был Уильям Телль Сэкетт.

Когда мы отъезжали, я слышал, как Старик Бен призывает то ли Белую Шляпу, то ли кого-то еще прикончить меня, но все оказались достаточно сообразительными, чтобы не лезть под пули.

Едва мы выехали на тропу, я понял, как это приятно — ехать вслед за своими мулами рядом с красивой черноглазой девушкой, болтая о пустяках.

Не скажу, чтобы я всегда непринужденно беседовал с женщинами. Дома в горах я вообще не любил разговаривать, а на танцах всегда спотыкался о собственные ноги, но ближе к полуночи, когда девушки начинали расходиться со своими кавалерами, я был тут как тут.

Только с Дориндой было легко. Она знала, как разговорить мужчину, и скоро я рассказывал о доме, о холмах, маме, Тайлере и Оррине, о Хиггинсах и даже о девчонках Трелони.

Сестры Трелони жили на другом склоне горы и слыли такими же норовистыми, как дикие кобылы. Их было восемь, девчонок Трелони, все красавицы, и, пока мы то и дело воевали друг с другом, они не воевали ни с кем.

Я болтал, но не забывал оглядываться, чтобы бросить взгляд назад, на тропу. Если путешествуешь по нехоженым местам, надо всегда проверять тропу, по которой проехал, потому что не исключено, что однажды придется возвращаться по ней же, а дорога выглядит совсем иначе, когда едешь в другую сторону. К тому же привычка оглядываться часто продлевает жизнь. Как сейчас.

Сзади кто-то поднял облако пыли. Не очень большое облако… однако поднял. Похоже, за нами следовало четыре — пять лошадей, и их вели шагом, чтобы поднявшаяся пыль не слишком привлекала внимание.

Доринда не оглянулась ни разу. Она глубоко задумалась, и понятно почему.

— Так ему и надо, — сказала она. — Он хотел убить тебя.

— Кто?

— Бен Мандрин. Он знает, что ты единственный, кто может найти его золото. Там, наверное, осталась целая куча золота, если ему так не терпится увидеть тебя мертвым.

— Может быть.

— На дороге, которая идет через смолокурни, в зарослях кактуса он поставил засаду. Тебя там ждали весь день, но ты как-то ускользнул.

— Нужно отдать им должное: они старались.

— Хотела бы я увидеть старого пирата, когда он узнает, что золото исчезло. Именно этого он заслуживает.

Тут я осторожно взглянул на нее. Похоже, она что-то задумала, и я обрадовался, что еще не потерял свою Библию. Мне захотелось положить ее сегодня ночью под голову.

— Там должно быть огромное состояние, — продолжала она. — Он рассказывал мне о корабле с перуанским золотом, который потопил неподалеку от Панамы. Он говорил, что они выгрузили золото на берег и перенесли вверх по каньону в безопасное место. Они работали всю неделю… естественно, только по ночам.

— Да, это целая куча золота, — сказал я.

— Когда мы его найдем, мы сможем отправиться в Нью-Йорк, Париж, Лондон… куда захотим. А ты сможешь купить самое большое и самое хорошее ранчо и пустить на выпас лучших лошадей и скот.

— Это точно… если бы у меня было столько золота.

— Ты знаешь, где оно спрятано, у тебя есть мулы, на которых его можно вывезти.

— Этот старик — калека. Никто не знает, что произойдет, ему может понадобиться это золото. Если не ему, то Родриго.

Она развернулась в седле и уставилась на меня как на ненормального, и, по-моему, она была недалека от истины.

— Ты хочешь сказать, что не возьмешь это золото?

— Нет, мэм. Может, лет через несколько, когда старик умрет, я вернусь и посмотрю, что к чему, и если там что-нибудь останется, я заберу клад.

— Да ведь он пытался убить тебя! И это после того, что ты для него сделал!

— Такой уж Бен человек: крепкий, крутой, и тут ничего не поделаешь, Доринда. Я с самого начала ожидал чего-нибудь подобного. У него ведь не было друзей… если только кое-кто не хотел кое-что получить.

Ее глаза сузились, в них появилась злоба.

— Ты имеешь в виду меня?

— Не обязательно. Просто так ему жилось. Но Бен мне ничего не должен. Поглядите на мулов, которых он мне подарил.

— Мулы! Да ты можешь забрать все его золото!

И тут она сняла шляпку, и в следующий момент на меня из-за скалы уставились два винчестера, а сзади послышался стук копыт приближающихся лошадей. Рука Доринды накрыла мою, когда я потянулся за револьвером.

— Вот он, мальчики. Заставьте его разговориться.

Она отъехала в сторону, прихватив мой шестизарядник. Я осторожно осмотрелся, но деваться мне было некуда. Я оказался в их руках, целиком и полностью.

Бандитов было шестеро, а мой винчестер лежал в притороченном к седлу чехле, и если уж на то пошло, то он вполне мог висеть на стенке у меня дома — такая от него сейчас была польза.

— Берите его, мальчики, он ваш.

Черные глаза Доринды загорелись злостью ведьмы. Кажется, она была не прочь сама пристрелить меня, да только они не знали, где лежит золото.

В одном я был уверен — выхода у меня не было.

С ранчо я поехал на север, в холмы. Я все еще не купил товаров для аризонских шахт и хотел перевалить через горы к ранчо Сан-Франциско, где Ньюхолл строил город. Товары там вроде бы стоили так же дешево, как в Лос-Анджелесе, а некоторые утверждали, что даже дешевле.

Мы проехали немного на запад и как раз собирались повернуть опять на север к холмам, когда на меня напали эти парни. Ясно, что все придумала черноглазая. Если бы я отправился за золотом, бандиты следили бы за мной и на обратном пути ограбили бы. Теперь, когда они убедились, что я еду на север, они хотят узнать, где спрятано золото.

Меня остановили рядом с огромной скалой в конце маленькой долины, и мне казалось, что золото было спрятано недалеко — чуть выше в горах.

Это была красивая маленькая долина, окруженная старыми величественными дубами. Мы остановились в тени одного из них. Стояла тихая, теплая послеполуденная погода, и я слышал, как щебетали птицы в деревьях и кустах возле тропы.

Бандиты стали окружать меня тесным кольцом. Я спокойно сидел, держа руки на луке седла, и старался найти выход, но в голову ничего не приходило.

— Он ездил со стариком той ночью, — сказала Доринда, — поэтому, мальчики, он должен знать, где спрятано золото.

— Он не взял меня с собой, — сказал я. — Вы что, думаете, он сумасшедший?

Никто не ответил, но через некоторое время один из них спросил:

— А вы как считаете, мэм?

— Сколько мог проползти старик? Чтобы доехать до места и вернуться, им понадобилось много времени. Если старик оставил Сэкетта с лошадьми, он не мог уползти далеко. Дождя не было, значит, должны остаться следы.

Темноглазый бандит вскинул винчестер.

— Собираешься говорить об этом, мистер? Покажешь нам это место?

Почему бы нет? Это не мое золото, и как только бандиты его получат, я им стану не нужен. Они могут отпустить меня… хотя, с другой стороны, могут и пристрелить, если решат, что я буду мстить.

— Насколько я знаю, он забрал все. Иначе, думаете, я не стал бы его искать?

— Если бы он забрал все, — сказала Доринда, — ему было бы все равно, увидишь ты место или нет. Они перетаскивали сокровища с берега несколько ночей подряд, поэтому одному человеку невозможно забрать его за одну ночь.

— Надо запастись едой, это далеко отсюда, — сказал я. — У меня ничего нет, я рассчитывал все купить у Ньюхолла.

— Он лжет, — сказала Доринда. — Я прошла по их следам.

Я опять посмотрел на нее. Эта колдунья знала столько, сколько городская девушка знать не может. Она сказала, что прошла по нашим следам, и у меня было чувство, что она говорит правду. Если она сумела проследить за нами, то должна быть хорошим следопытом.

— Золото недалеко, — сказала она. — Я шла по их следам несколько миль в этом направлении, они не могли уехать намного дальше этого места.

Бандиты окружили меня. Не было ни единого шанса попытаться что-то сделать и остаться в живых. Мулы вместе с запасной лошадью паслись неподалеку.

— По-моему, мы в миле-двух от клада, — сказала Доринда, — и если бы он был один, то давно уже был бы там.

Она повернулась к высокому, грозного вида бандиту.

— Клаймер и Яки, заставьте его заговорить.

Яки был плосколицым метисом, и, похоже, он знал, как заставить человека умирать долго-долго. Говорят, что индейцы яки так же хорошо владеют этим искусством, как апачи.

Бежать нельзя — кругом никаких укрытий, кроме редко разбросанных деревьев, а скала слишком отвесна.

Не раз я попадал в крутые переделки, и каким-то образом мне удавалось избегать худшего, а это место и вовсе не предвещало ничего плохого: день был ясный и солнечный, по траве прыгали тени от листьев, лениво плыли по небу облака. Ничего зловещего… кроме кольца молчаливых винтовок, направленных на меня.

Несправедливо, чтобы все кончилось вот так, подумал я. Все должно быть по-другому: крики, выстрелы, драка; должна быть кровь и запах пороха.

— Слезай с лошади, — сказал Клаймер. Он широко ухмылялся, и я увидел, что у него не хватает двух зубов. — Посмотрим, из какого теста ты сделан.

Он мотнул головой в сторону Яки.

— Я видал, как он один раз снял кожу с живого человека… ну, почти снял. Тот парень понял что к чему и пытался сделать то, что от него требовали. Не сразу, правда, потому что когда мы оставили его в покое, было слишком поздно.

На какое-то мгновение я решил пришпорить коня и испытать судьбу, но дело было в том, что судьба у меня была одна. Они не могли промахнуться. Никак не могли.

Поэтому я спрыгнул с лошади, и они отвели меня к большому старому дубу. Можете мне поверить: я был мокрым от пота. Мне было страшно, но я старался не показывать этого и все время ждал — а вдруг они совершат ошибку. Только этого не случилось.

Они подвели меня к дереву, и вдруг я решился. Если они собирались убить меня, то пусть себе убивают. Одно я знал наверняка: никто не привяжет меня к дереву, пока я жив и в сознании.

Я приготовился. Если действовать быстро, можно завладеть винтовкой, и тогда я захвачу кого-нибудь с собой, когда отправлюсь к Создателю.

— Эй, — воскликнул кто-то. — Что там?

По дороге неторопливо легким аллюром к нам приближался всадник — высокий мужчина, уверенно державшийся в седле.

— Черт побери! — сказал один из бандитов. — Это Нолан Сэкетт!

— Занимайтесь своим делом, — сказала Доринда. — Это не его дело.

Он подъехал к нам, и, несмотря на слова Доринды, все остановились и смотрели на него. Я тоже.

— Привет, ребята! — У Сэкетта было время, чтобы оценить ситуацию. — Если вы собрались за этим золотом, то считайте, что я в доле.

— Никакой тебе доли, — сердито сказала Доринда. — Продолжай, Клаймер!

А Нолан посмотрел на меня, усмехнулся, достал из-под куртки револьвер и перекинул его мне.

Вот и все.

Он бросил револьвер, я перехватил его в воздухе, он выхватил свой, и вот нас уже двое, с оружием наготове.

Бандитов это застало врасплох. Они просто не ожидали ничего подобного, потому что Нолан был одним из них. Но вся штука была в том, что он был к тому же Сэкеттом, а кровь — она всегда кровь.

Доринда не стала визжать и закатывать истерики, как сделала бы всякая другая женщина, хотя в ту минуту злости в ней было достаточно, чтобы схватиться с горным львом. Она лишь посмотрела сначала на меня, потом на Нолана.

— Ну ребята, по коням и вперед, — сказал Нолан бандитам. — Это мой двоюродный брат или, во всяком случае, родственник. Я мог бы позволить застрелить родственника, но чтобы какой-то Яки заживо свежевал его — это мне не нравится. Поезжайте, ребята, и считайте, что хорошо провели время.

— А что, если мы не поедем? — воинственно спросил Клаймер.

— Ну, — ответил я, — вас больше, но, когда стрельба закончится, многие из вас будут мертвы. Так зачем стрелять?

— К черту все это, — сказал один и развернул своего коня.

И после этого они разъехались, оставив нас с Дориндой Робизо.

— Нолан, — сказал я, — у меня была идея накупить у Ньюхолла товаров, погрузить их на мулов и отправиться через Мохаве к шахтам в Аризоне. Для одного человека мулов слишком много.

— Считай, что у тебя есть напарник.

Он повернулся к Доринде.

— Хочешь с нами, Абигейл?

— Чтоб ты сдох, — сказала она и, развернув лошадь, ускакала прочь.

Леди так не разговаривают.

Проехав несколько миль, я спросил Нолана:

— Ты назвал ее Абигейл?

— Конечно… разве ты не знаешь? Она же одна из этих никчемных девчонок Трелони с наших родных теннессийских холмов.

Будь я проклят! Так это Абигейл Трелони. Однако той ночью в школьном саду было слишком темно, да к тому же все эти девчонки Трелони были для меня на одно лицо.

1

Фриско — Сан-Франциско.

2

Обычай пиратов расправляться с пленными: заставить их прыгать в море с привязанной доской