— Я и остался таким, мама. Пока я здесь, я буду тем же. Обещаю, что не позволю изменить себя, а когда почувствую, что не могу справиться с этим, я уйду.

— Но эта девушка? Если ты вернешь ее, какой она будет?

— Прелестной, как и прежде. Я не о внешней красоте, хотя она была очаровательной. Важно, что она будет живой. Это и есть красота, ты ведь знаешь.

— И как долго, сынок? Сколько она проживет? Будет ли стареть? Чем она станет, Гарри?

Он не знал.

— Обычной девушкой. Не знаю.

— А ее дети? Какими будут они?

— Не знаю, мама! Я только знаю, что она слишком живая, чтобы быть мертвой.

— Ты делаешь это... так нужно тебе?

— Нет, я делаю это ради нее. Ради всех вас.

Он почувствовал, как она качает головой.

— Не знаю, сынок. Просто не знаю...

— Верь мне, мама.

— Я должна тебе верить. Могу я чем-то помочь?

Гарри заторопился.

— Нет-нет, мама, это отнимет твои силы. Ты говорила, что ослабела.

— Это так, но если ты можешь бороться, значит, могу и я. Если мертвые не захотят говорить с тобой, может, они будут слушать меня. Пока могут.

Он благодарно кивнул.

— Были и другие жертвы, до Пенни Сандерсон. Я знаю из газет их имена, но мне нужно знать, где они похоронены, и нужно, чтобы меня представили им. Видишь ли, им пришлось испытать такое, что они вряд ли отнесутся с доверием к человеку, который вступит с ними в контакт, тем более таким способом. Тот, кто их убил, тоже владел этим даром. Мне очень нужно расспросить их, но я не хочу путать и причинять новые страдания. Так что сама видишь, без тебя это будет не просто.

— Ты хочешь знать, где их могилы, верно?

— Верно. Мне и самому было бы не трудно узнать это, но в моем сознании много такого, что усложняет эту задачу. А время идет.

— Ладно, Гарри, сделаю что смогу. Но не заставляй меня снова выслеживать тебя. Приходи сам. Ну ладно, я... — Она внезапно умолкла.

— Мама?

— Ты разве ничего не чувствуешь? Я всегда чувствую, когда это происходит так близко.

— Что случилось, мама?

— Нас стало больше, — печально сказала она. — Кто-то где-то умирает. Или что-то.

Мэри Киф при жизни была медиумом. После смерти ее чувствительность стала еще острее. Но что она имеет в виду? Гарри не понял и почувствовал неприятное покалывание в затылке.

— Что-то? — переспросил он.

— Животное, щенок. Несчастный случай, — вздохнула она. — И сердце одного малыша разбито. Это происходит в Боннириге. Прямо сейчас.

Сердце Гарри сжалось. Он терял в жизни так часто, что чужая потеря, даже самая незначительная, жалила его в сердце. А может, на него подействовало то, с какой печалью сказала об этом мать. А может быть, виной тому была его повышенная в последнее время чувствительность. Возможно, там нуждаются в нем.

— Говоришь, это в Боннириге? Ну ладно, мне пора. Я приду повидать тебя завтра. Может, ты что-то узнаешь к тому времени.

— Береги себя.

Гарри поднялся, посмотрел на течение, потом — на противоположный берег. Солнце выглянуло из-за неспешно плывущих по небу пушистых облаков, и от этого на душе стало легче.

Он перелез через шаткую изгородь, углубился в небольшую рощицу и там среди зелени и пятен света, вызвал дверь Мёбиуса. Через мгновение Гарри очутился в глухом тупичке неподалеку от центральной улицы Боннирига. Направив волны мертворечи во все стороны, он стал искать вновь прибывшего в страну мертвых.

Гарри ощутил совсем рядом жалобное повизгивание и подвывание — это были следы паники и боли. И недоумение: почему боли уже нет и как это яркий день вдруг стал чернее черной ночи? Так бессловесное животное реагировало на внезапную смерть.

Гарри воспринимал все очень ясно — примерно те же чувства охватывали и человеческое существо. Разница лишь в том, что собакам не доводилось размышлять о том, что такое смерть. Поэтому их недоумение было куда сильнее. Та же обескураженность, с какой собака отпрыгивает, когда ее несправедливо или жестоко ударят, пнут ногой.

Некроскоп надеялся, что за ним никто не наблюдает; он воспользовался пространством Мёбиуса и проследил, где берет начало происшествие со щенком. Вот оно: край тротуара при повороте налево, на шоссе, ведущее в Эдинбург. День был рабочий, улица почти пустынна, горстка людей, которая там собралась, не могла видеть Гарри, который возник из ничего у них за спинами. Первое, что бросилось ему в глаза, — длинный черный тормозной след от горелой резины на поверхности дороги.

Гарри осторожно коснулся сознания щенка. Тот был в полном отчаянии. Все пропало: свет, звуки, запахи. Осязание. Куда девался его Бог, его молодой хозяин?

— Ш-ш-ш! — успокаивал его Гарри. — Не волнуйся, малыш! Не волнуйся!

Он подошел ближе, раздвинул зевак и увидел маленького мальчика с волосами соломенного цвета, который стоял на коленях у сточной канавы; его щеки блестели от слез, а на коленях лежал мертвый искалеченный щенок. Одно плечо раздавлено, тельце перекручено; голова проломлена, из разорванного правого уха что-то сочится.

Гарри опустился на одно колено, обнял одной рукой мальчика, а другой похлопал животное и снова пробормотал:

— Ш-ш-ш, малыш!

Он утешал обоих. Гарри ощутил, что щенок успокаивается и уже лишь поскуливает — он снова чувствует! Он ощущал присутствие Гарри.

Но мальчик никак не мог успокоиться и все всхлипывал:

— Он умер! Пэдди мертв! Почему машина не переехала меня вместо Пэдди? Почему она не остановилась?

— Где ты живешь, сынок? — спросил Гарри.

Мальчугану было лет восемь-девять. Он посмотрел на Гарри голубыми глазами, полными слез.

— Там, — он, мотнул головой вправо. — В седьмом доме. Мы с Пэдди там живем.

Гарри осторожно взял на руки собаку и поднялся.

— Давай-ка лучше отнесем его к тебе домой, — предложил он.

Толпа расступилась перед ними, Гарри услышал, как кто-то сказал:

— Безобразие. Просто позор!

— Пэдди умер! — Мальчик схватил некроскопа за локоть, когда они свернули в пустынную узкую улочку.

Умер. Это правда... но почему? Разве ему обязательно было умирать?

— Тебе ведь не нужно было умирать, Пэдди?

Пэдди ответил — не лаем и не словами — это было просто согласие: собака всегда соглашается с друзьями и редко возражает хозяину. Гарри не был хозяином Пэдди, но, конечно, он был другом, новым другом. Вот так все и решилось, очень быстро. Когда они подошли к маленькому садику перед домом номер семь, Гарри спросил:

— Как тебя зовут, сынок?

— Питер. — Слезы застилали ему глаза, комок в горле мешал говорить.

— Питер, я... — Гарри вдруг остановился. Стараясь говорить как можно естественнее, он продолжил, глядя на щенка, которого нес: — По-моему, он шевельнулся.

Мальчик разинул рот.

— Пэдди? Он же весь изуродован!

— Сынок, я ветеринар, — солгал Гарри. — Знаешь, я могу попробовать спасти его. Ты беги, расскажи своим, что случилось, а я отвезу Пэдди в лечебницу. И я тебе сообщу, удастся ему выкарабкаться или нет. Идет?

— Но как же...

— Давай не будем терять времени, Питер, — заторопился Гарри. — От этого зависит жизнь Пэдди, верно?

Мальчик сглотнул, кивнул и побежал к калитке дома номер семь. Когда он влетел в садик, Гарри снова создал дверь Мёбиуса. Расстроенная мама Питера выскочила на крыльцо взглянуть на ветеринара, но Гарри был уже совсем в другом месте.

Гарри не мог похвастаться большим количеством друзей среди живых. Но среди этих немногих был у него приятель, который занимался гончарным делом. В его мастерской имелись печи для обжига. Щенок был, естественно, мертв, когда Гарри протянул тельце Хэмишу Маккаллоху и попросил его кремировать.

— Он мне дороже дюжины других собак, — сообщил Гарри старому гончару. — Я хочу сохранить его прах. Сделай это хотя бы ради мальчугана, его хозяина, для него это настоящая трагедия. И еще я хочу купить один из твоих горшков — вместо урны.

— Охотно сделаю все, что ты хочешь, Гарри, — ответил Хэмиш.

— Только вот что, — сказал некроскоп, — постарайся собрать пепел без остатка — мальчик хотел, чтобы он весь остался с ним, понимаешь?

— Как скажешь, — кивнул гончар.

Гарри оставалось только ждать. Через пять часов работа была закончена. Гарри вдруг успокоился; он стал таким, как прежде. Как ни поджимало его время, требуя решения личных проблем, это дело он доведет до конца. Ведь это лишь первая ступенька, первая проба того, что он задумал совершить. Кроме того, он сможет сам следить за процессом, за всеми возможными отклонениями. У этого щенка была проломлена голова, как у Тревора Джордана, и искалечено тело — как у Пенни.

В десять часов вечера Гарри спустился в большой пыльный подвал своего старого дома, что стоял примерно в миле от Боннирига. Он заранее освободил и вычистил его, а участок пола в центре скреб и мыл, пока тот не заблестел как полированный. Старый Хэмиш сказал ему, сколько весил труп щенка до того, как его сожгли, так что даже человеку, слабо владеющему математикой, не составило бы труда в точности определить количество требуемых химикатов. У Гарри с математикой было все в порядке, и он рассчитал все до миллиграмма.

Наконец пепел и химикаты были смешаны в нужной пропорции. Маленькая кучка лежала на надраенном участке пола. Все было готово. Гарри не стал прислушиваться, тут ли его персональная блоха — он думал не о себе, а о мальчике, который вряд ли уснет этой ночью.

И теперь, когда он готов был начать, все казалось до смешного простым. Все ли на месте? Не забыл ли он чего? Неужели и впрямь этих странных, таинственных слов, которые он когда-то вымолвил, находясь в подземелье замка Ференци, этого непонятного заклинания, пришедшего из мрака веков, будет довольно, чтобы заставить восстать то, что превратилось в прах? И если такое возможно, не богохульство ли это? Впрочем, колебаться, пожалуй, поздно. Если некроскоп заслуживает проклятья, то он уже проклят. И потом, чистилище напоминает бесконечность: если ты осужден навеки, это наказание нельзя удвоить.

Мысли пошли по привычному кругу, снова сводя его с ума. Вдруг до Гарри дошло — это вампир в нем старается сбить его с толку. Некроскоп разорвал круг. Он протянул руки и обратил мысли к тому, что лежало на полу, и стал выговаривать слова заклинания:

И'ай 'Нг'нгах,

Йог-Сотот,

Х'и-Л'джеб,

Ф'эй Тродог

— Уааах!

Казалось, кто-то поднес спичку к чему-то горючему: серая кучка на полу вспыхнула и засветилась, повалил цветной дым, запахло чем-то, похожим на серу, но не совсем. И послышался лай!

Пэдди, восставший из пепла, пошатываясь, выскочил из быстро рассеивающегося грибовидного облачка дыма. Опущенные вниз уши дрожали, щенок пошатывался — ноги не держали его. Он возвратился: переход от несуществования, от бестелесности и невесомости к жизни и тяжести был внезапным, а щенячьи лапы уже разучились держать тело.

— Пэдди, — прошептал некроскоп и опустился на одно колено. — Пэдди, сюда, малыш!

Собачонка рванулась, упала, вскочила на ноги, пошатнулась, еле устояв на ногах, и подбежала к нему.

Черно-белая, коротконогая и вислоухая — на сто процентов дворняжка — и на сто процентов живая!

...Или не совсем?

— Пэдди, — повторил некроскоп, но уже с помощью мертворечи. Ответа не было. Живая. Никаких сомнений!

Через полчаса Гарри доставил Пэдди в седьмой по счету дом в ряду аккуратных строений с террасами на узкой улочке Боннирига. Он не хотел задерживаться и тут же сбежал бы, но кое-что необходимо было узнать. Насчет Пэдди. Изменился ли у него характер? Был ли он абсолютно тем же псом?

Очевидно, да. Питер, во всяком случае, в этом не сомневался. Хозяин Пэдди уже час назад должен был отправиться в постель, но он не мог не дождаться новостей от “ветеринара”. А дождался чуда — возвращения Пэдди; впрочем, только некроскоп знал, что это в самом деле чудо.

Отец Питера — высокий, худой, с виду суровый — оказался на самом деле приветливым человеком.

— Малыш сказал мне, что Пэдди точно погиб, — говорил он, щедро наливая виски в стакан Гарри, когда Питер ушел со щенком в свою комнату. — Кости переломаны, голова пробита, все в крови... Мы так расстроились. Питер очень привязан к щенку.

— Да, выглядело это гораздо хуже, чем на самом деле, — отвечал Гарри. — Щенок был без сознания, поэтому лапы у него болтались. А кровь из порезов выглядит так ужасно! Да и изо рта у него шла слюна. Но на самом деле это был только шок.

— А плечи? — Отец Питера поднял бровь. — Сын сказал, что они были совсем изувечены.

— Вывих, — кивнул Гарри. — Достаточно было вправить.

— Мы вам так благодарны.

— Все в порядке.

— Сколько мы вам должны?

— О, ничего.

— Вы так добры.

— Мне просто нужно было удостовериться, что Пэдди остался таким же, как прежде, — сказал некроскоп. — Я имею в виду, не изменился ли его характер после травмы. Не показалось вам, что он какой-то не такой?

Из спальни Питера донесся лай, потом визг и смех.

— Они играют, — кивнула мать и улыбнулась. — Им пора спать, но сегодня особый случай. Нет, мистер...

— Киф, — сказал Гарри.

— Нет, мистер Киф, Пэдди ничуть не изменился.

Отец Питера проводил Гарри до калитки, еще раз поблагодарил и попрощался. Когда он вернулся в дом, его жена сказала:

— Какой милый, достойный человек. У него такой душевный взгляд!

— М-м-м? — ее муж задумался.

— Ты не согласен?

— Да нет! Но знаешь, глаза у него... Там, у калитки, в темноте, когда он на меня посмотрел...

— И что?

— Нет, ничего, — он потряс головой. — Игра света, вот и все.

Гарри вернулся домой в приподнятом настроении, чего с ним давно не случалось. Последний раз он так чувствовал себя в Греции, когда ему удалось вернуть дар мертворечи и способность к интуитивным вычислениям. Может, если это дело удастся, будет лучше не только ему, но и другим тоже.

Он уселся в удобное кресло у себя в кабинете и заговорил, глядя на урну, стоявшую в темном углу. Казалось, к ней он и обращается, но ведь урны не могут разговаривать...

— Тревор, ты ведь был телепатом, да еще каким! Значит ты и сейчас телепат. Я уверен, что, даже когда я не говорю с тобой, ты слышишь меня. Читаешь мои мысли. Так что... тебе ведь известно, чем я был занят этой ночью?

— Я — это я, и не более того, — голос Тревора дрожал от волнения. — Так же, как ты — это ты. Да, я знаю, что ты сделал и что собираешься сделать. Мне трудно в это поверить. Даже если тебе это удастся, и то поверить будет нелегко. Это как волшебный сон, когда боишься проснуться. У меня ведь не было никакой надежды. А теперь есть...

— Но ты же все время знал, чего я хочу?

— Хотеть не значит мочь. Но теперь, когда собака...

Гарри кивнул.

— Но все же это собака, а не человек. Нельзя быть полностью уверенным, пока... пока убедишься.

— Что я теряю?

— Думаю, что ничего.

— Гарри, я готов, в любой момент, когда ты решишь. Приятель, я еще как готов!

— Тревор, ты только что сказал, что ты — это только ты, а я — это только я. Не кроется ли за этим больше, чем сказано? Ты, наверное, много чего прочел в моем мозгу.

Довольно долгая пауза.

— Не буду тебя обманывать, Гарри. Я знаю, что с тобой случилось и чем ты становишься. Не могу выразить, как мне жаль.

— Очень скоро, — сказал некроскоп, — вся крысиная стая начнет преследовать меня.

— Это мне известно. И твои дальнейшие планы — тоже.

Гарри кивнул.

— Моя мать верно сказала. Это странное место. И зловещее. Я был бы рад любой помощи.

— Я могу что-то сделать? Конечно, отсюда мало чем поможешь.

— Как ни странно, можешь, — ободрил его Гарри. — Это можно было бы сделать хоть сейчас. Но я не хочу этим пользоваться.

— Так когда же? — Джордан опять разволновался.

— Завтра.

— О Боже!

— Нет, только не это, — неожиданно возразил некроскоп. — Клянись кем и чем угодно, но с этим именем будь поосторожнее...

Потом они поговорили обо всем понемножку, вспомнили старые времена. Жаль, веселого в их воспоминаниях было мало. Конечно, результатом гордиться можно, но вспомнить — это был сущий ад.

Они помолчали.

— Гарри, ты ведь знаешь, что Пакстон продолжает за тобой следить, верно?

Именно Джордан первым обратил внимание некроскопа на этого мыслешпиона. Гарри был признателен ему за это. С тех пор прошла неделя, и теперь Гарри сам научился улавливать близость телепата.

Когда он в первый раз столкнулся с этой проблемой, ему тут же пришло в голову воспользоваться даром, который он унаследовал от Гарольда Уэллесли, бывшего главы отдела экстрасенсорики, который оказался двойным агентом и покончил с собой, когда его раскрыли. Наследство Гарольда было, если так можно выразиться, негативного свойства — способность делать свой мозг абсолютно непроницаемым для телепатов. И это, казалось бы, делало его идеальным кандидатом на роль главы британской службы экстрасенсорной безопасности. Но, в конечном счете, так только казалось. Желая хоть как-то искупить вину, он передал свой дар Гарри.

Но талант Уэллесли был вроде обоюдоострого меча: если ты запирал двери, то туда не могли проникнуть не только враги, но и друзья. И потом, когда ты задуваешь свечу в темной комнате, все слепнут. Гарри предпочитал свет — предпочитал знать, что Пакстон здесь и что именно он собирается делать.

Вдобавок такое экранирование мозга требовало затрат энергии, которые как-то нужно пополнять. “Батареи” некроскопа вследствие постоянного эмоционального стресса были изрядно истощены.

Так что в данное время только интуиция Гарри помогала ему быть начеку и справляться с попытками Пакстона проникнуть в его сознание — интуиция и набирающий силу ум твари внутри него, ее растущие таланты. Постепенно они разовьются в своего рода телепатию и другие экстрасенсорные способности. Но совсем не вредно иметь в своем распоряжении мощь телепата такого уровня, как Джордан.

Эти рассуждения, естественно, Джордан тоже слышал.

— Не переживай, Гарри. Что поделаешь, раз так вышло. Все, чем я могу быть тебе полезен, в твоем распоряжении. И сейчас, и потом, когда ты... совершишь свою попытку, — як твоим услугам. Я не передумаю. Ты, конечно, попытаешься защитить себя, но я уверен, что ты ничего не сделаешь во вред нам.

— Нам?

— Людям, Гарри. Не думаю, что ты способен предать людей.

— Мне бы твою уверенность. Но ведь это буду не я, вернее, я буду думать по-другому. Так что...

— Тебе просто нужно следовать намеченному плану. Когда ты почувствуешь, что нуждаешься в моих услугах, или когда обстоятельства заставят тебя скрыться, ты воспользуешься ими.

— Хорошенькое дело, меня гонят из собственного мира, — ворчливо заметил Гарри.

— Лучше это, чем выпустить джина из бутылки.

— Ты выразился предельно откровенно, Тревор.

— А зачем еще нужны друзья?

— Ну а ты, ведь ты тоже своего рода джин в бутылке, скажешь нет? — Это вампирская сторона Гарри давала себя знать, разжигая страсть спорить, подавить собеседника любой ценой. Джордан еще не понял этого, он был настроен добродушно.

— А что, так, наверное, и возникли все эти старинные восточные легенды о джинах! Представь, у кого-то есть власть, он знает заклинания, которые могут вызволить могущественного слугу из праха в кувшине... Что изволишь пожелать, господин?

— Чего желаю? — переспросил Гарри, и голос его был так же мрачен, как и выражение лица. — Иногда я не желаю, а жалею, что родился на свет!

Вот теперь Джордан почувствовал: раздвоение Гарри, странные приливы в крови, размывающие пограничную линию его воли; ужас, который бросал вызов его человеческой сущности и власти над собой; натиск, усиливавшийся час от часу, день ото дня.

— Гарри, ты устал. Может, тебе надо немного расслабиться? Отправляйся спать.

— Ночью? — Некроскоп усмехнулся, но как-то сухо, мрачновато. — Нет, это не для меня, Тревор.

— Ты должен бороться.

— Я борюсь, еще как, — глухо ответил Гарри. — Только этим и занимаюсь.

Джордан умолк, а потом заговорил снова, с дрожью в голосе.

— Слушай, давай... давай отложим пока наш разговор.

Гарри почувствовал его волнение, почувствовал страх мертвеца. “Господи! — взмолился он так, чтобы не услышал Джордан. — Уже и мертвецы боятся меня”.

Он резко вскочил, чуть не опрокинув стул, пошатываясь, подошел к окну, и посмотрел сквозь щель в шторах — через реку, в ночь. И в этот самый момент там, на том берегу реки, кто-то под деревьями зажег спичку, чтобы прикурить. Вспыхнул на секунду огонек, потом его прикрыли ладонью, укрывая от ветра, и только время от времени разгоралось желтоватое свечение — когда курильщик делал затяжку.

— Этот гад следит за мной, — сказал Гарри, обращаясь к самому себе.

Да-да, к себе. Джордан был слишком напуган, чтобы отвечать...