Глава двадцать седьмая

В Доме Дверей ничто не было сплошным. Даже «сплошные» стены казались такими только потому, что отказывались пропускать; они не походили на стену, созданную человеком, которая делает тебе больно, если ты не признаешь ее, а первоначально оказывали мягкое сопротивление, которое становится сильнее только в ответ на твою настойчивость, как противоположные магнитные силы.

Но стена, выбранная Барни, ни в малейшей степени не была сплошной. Она давала доступ, и ты мог пройти прямо сквозь нее и выйти по другую сторону. Потому что пес, конечно же, обладал преимуществом или, наверное, не таким уж и преимуществом существа, проведшего здесь немало времени; не только в синтезированных мирах, но и прямо здесь, в недрах самого синтезатора. Это время он, вероятно, использовал на убегание от Сита или одной из его конструкций. И он по необходимости выяснил для себя, которые стены и вправду стены, а которые — нет.

Здесь, в Доме Дверей, не имелось никакой хорошей еды для собаки, а это было другим побудительным мотивом Барни. Как именно он впервые нашел дорогу в синтезированные миры Джилла, Анжелы и Тарнболла при их первом тяжелом испытании, все еще оставалось неясным; но с той поры программу изменили, и предположения, что он все еще способен отыскивать безопасные места, становились все более сомнительными.

Правда, семеро спутников и не испытывали огромного желания исследовать инопланетные миры, им определенно хотелось бы вернуться в свой.

Это было верно, по крайней мере, для большинства из них, но Джилл и спецагент хотели бы вывести из этой дьявольской игры Анжелу и Миранду, а может быть, также Суна, Уэйта и Стэннерсли. Им самим выбор (будь у них таковой) предстоял бы не столь легкий. Потому что они знали — возвращение в мир, который они знали, ничего не решит. Инопланетные точки пришельцев по-прежнему будут там, повсюду водоросли ггудднов, отсчет уже начался. И независимо от того, ггуддны ли уничтожают Человечество, или Человечество само себя уничтожит, пытаясь уничтожить ггудднов, конечный итог будет тем же. Короче, возможность остановить это вторжение находилась прямо здесь, в синтезаторе, или в одной из его многочисленных проекций.

В любом случае, маловероятно, чтобы Барни смог бы найти дорогу обратно в свой родной мир; ведь он не сумел этого сделать в первый раз, так с какой же стати ожидать от него этого сейчас? Нет, самое лучшее (или самое худшее), на что они могли надеяться, что пес покажет им путь в более приемлемый мир, а потом, что Джилл изыщет время или возможность, чтобы попытаться наладить взаимодействие с новой программой Сита.

— Думаете, он поймет, где мы, даже если мы постоянно двигаемся в этом проклятом месте? — спросил, ни к кому конкретно не обращаясь, Джордж Уэйт. Потому что Уэйт, как и все остальные, почувствовал нарастающее расстройство Джилла, когда люди обращались к тому, словно он какой-то всеведущий.

Однако Джилл все же счел нужным ответить ему.

— Пока мы здесь, в Доме Дверей, — сказал он, — то вполне возможно, что Сит все время знает, где мы находимся. Мы не можем узнать наверняка. Но если мы всегда в движении, то и он будет постоянно занят отслеживанием, и, возможно, это затормозит ему подготовку того маленького сюрприза, какой он варганит нам следующим номером программы. И, что еще лучше, мы не будем неподвижными мишенями, если он натравит на нас еще одного скорпиона.

— А пока мы просто продолжаем следовать за Барни, — добавил Тарнболл таким тоном, что это прозвучало, как констатация факта, а не вопрос как таковой.

— Хорошо в этом то, — сказал Джилл, — что пес, похоже, двигается наобум, просто руководствуясь своим чутьем. Если уж мы не знаем, куда направляется Барни, то и Сит тоже не может догадаться, куда мы направляемся.

— Так что, фактически, мы можем вечно идти никуда, пока не умрем с голоду, — произнесла без эмоций, но очень устало, Миранда. — Мы пока идем совсем не вечно, но я уже совсем вымоталась!

— Но и не настолько устала, насколько утомилась бы, если бы это произошло в нашем родном мире, — указала ей в порядке утешения Анжела. — Потому что, это факт — Дом Дверей обходится с тобой по-хорошему... когда не обходится по-плохому.

— Я порядком уверен, что справился с этим наростом — с этой проклятой опухолью, — издал странный смешок Уэйт. — Так что в некоторой степени ты, Анжела, совершенно права: в том случае, когда он не убивает меня, Дом Дверей обходится со мной по-хорошему!

— По крайней мере, теперь у тебя есть надежда, — сказал Стэннерсли.

— Чертовски верно! — подчеркнул свои слова кивком Уэйт. — Так что чем бы все эти ни закончилось, я пока оказался в лучшем положении!

— Пока, — уточнил Джилл и снова мысленно обругал себя за отсутствие дипломатичности.

— Что такое? — Уэйт набрал скорость и поравнялся с Джиллом, а тот следовал по пятам за Барни. Остальные шли цепочкой с Тарнболлом в тылу, охраняющим спины.

Джилл знал, что теперь уже слишком поздно уклоняться от начатого им разговора, и поэтому сказал так:

— Все мы видим дурные сны, Джордж. Ты в какой-то мере повидал мой кошмарный мир, также как мир Кину Суна. Но это лишь двое из нас; а остальным еще придется посетить миры, которые могут вызвать к жизни только их сны. И если поразмыслить, то, возможно, будет неплохой идеей огласить наши страхи прямо здесь и сейчас. Таким образом мы сможем выяснить, с чем же столкнемся при следующем броске костей... то есть, в зависимости от того, кто их бросает.

— Или кто стучит в следующую дверь? — дополнила Миранда.

— Это одно и то же, — кивнул Джилл, оглянувшись туда, где она с трудом тащилась впереди Тарнболла. — Так почему бы вам не подвигнуть нас, начав первой, Миранда? Каким он будет у вас? Какой ваш самый страшный кошмар?

И покуда мимо текли стены из кружащихся цветов, а группа продолжала двигаться главным образом через предположительные «пространства» Дома Дверей, по его запутанным коридорам и через комнаты, вызывающие головокружение и одновременно клаустрофобию, она подумала и ответила:

— Это на самом-то деле было давным-давно. И кошмаров мне в действительности доводилось пережить совсем немного. Возможно, я слишком приземленная натура или что-то в этом роде.

— Все равно, расскажи нам, — подтолкнул ее самым мягким своим тоном рослый спецагент. — Если это не слишком болезненное или личное.

— Нет, ничего похожего, — неуверенно сказала она. — Но я в то время была еще совсем девчонкой. Я хочу сказать, теперь оно уже много лет меня совсем не беспокоило.

— Но в то время беспокоило? — продолжал допытываться Джилл. — Кошмар что, повторялся?

— Каждую ночь! — Она чуть вздрогнула. — А, ладно, если вы действительно думаете, что такое знание может помочь: я была немножко мальчишкой... — И, обращаясь главным образом к Анжеле, пояснила:

— Ну, возможно, сейчас я с виду не очень похожа на девчонку с мальчишескими ухватками или, наверное, как раз похожа, в такой-то передряге, в какой оказались мы все, но раньше я была именно такой. И однажды упала с дерева, сломала правую руку и вывихнула плечо. А в больнице перепутали мою карточку и вкололи мне что-то, несоответствующее моему организму, оставившее меня лишь наполовину обезболенной. Фактически я находилась в бреду, когда мне чинили руку, а укол не подействовал, и поэтому я не совсем отключилась. Я чувствовала большую часть того, что со мной делали, и это было чертовски страшно!

И поэтому после, ну, это был именно он: повторяющийся кошмар. Мне снилась эта группа ужасных, безмолвных великанов в белых халатах, стоящих повсюду вокруг меня, смотрящих на меня сверху вниз, видимых то отчетливо, то размыто и ломающих мне руки и ноги, одну за другой, а потом чинящих их, а затем начинающих все заново. Я просыпалась, вереща от страха, уверенная, что все мои кости сделались ватными! — Она умолкла и снова вздрогнула, а потом закончила:

— Вот так вот. Больше не о чем рассказывать...

— Фью! — присвистнул спецагент. — Ну, думаю, мы все можем как-нибудь обойтись без этого. Мир-концлагерь с врачами, проводящими экспериментальные операции без анестезии! Миранда, пока я рядом, ты ни в какие двери стучаться не будешь!

— А как насчет тебя, здоровенный громила? — Она замедлила шаги, поравнявшись с ним. — Или ты только вызываешь кошмары своим видом?

— У меня есть своя законная доля, — ответил он. — Пара неприятных случаев в Афганистане. И еще об одном моем коллеге, которого раздавил грузовик.

— Раздавил грузовик? — Ее ладонь взметнулась ко рту:

— Джек, какой страшный несчастный случай!

— Нет, — покачал головой Тарнболл и посмотрел ей прямо в глаза. — Это был не несчастный случай, — грубовато разъяснил он. — Вот потому-то он и является мне в кошмарах.

И у Миранды расширились глаза, когда она, наконец, в какой-то мере стала понимать, что за человек скрывался за частоколом острот, и узнавать некоторые из острых граней, скрывающиеся в этом, порой не таком уж и веселым человеком... Однако спецагент не собирался открывать других слабостей и поэтому переложил бремя на плечи Стэннерсли.

— А как насчет тебя, Фред?

— У меня он пространственный, — ответил пилот, обгоняя Кину Суна, но вперив взгляд в пол, не глядя на стены. — Вы видели пример, когда мы впервые сюда прибыли, я имею в виду, в сам Дом Дверей. Я не желал подниматься с пола, пытался вонзить в него пальцы, не мог открыть глаз. Как я вам и говорил тогда, думаю, это из-за того, что я — летчик. Вроде как все мои чувства настроены на это: то есть, настроены на три измерения.

Мне требуется быть — каким? Свободным как птица? — вольным как ветер? Это не клаустрофобия, но, возможно, что-то родственное ей. Поэтому я лично думаю, что вам не нужно беспокоиться из-за того, что я постучу в какие-нибудь двери. Это место и есть мой самый страшный кошмар! По-моему, ничего хуже этого быть не может, и я имею в виду, прямо сейчас! Я испытываю такую тошноту, такую дезориентацию, что меня могло бы просто вывернуть наизнанку. И вывернуло бы, будь хоть что-то у меня в желудке.

Это заинтересовало Джилла.

— Ты хочешь сказать, что если бы бросать кости, стучать в дверь довелось тебе, то мы бы в итоге снова оказались бы здесь? Ну, сама по себе эта мысль интересная и такая, какую стоит запомнить.

Но, слушая Стэннерсли, Джилл снова обдумывал все это дело. Возможно, мысль обнародовать все эти фобии, была, в конце концов, не такой уж и светлой. Наверняка, это послужит лишь тому, что снова сделает их всех четкими, более живыми, легче запоминаемыми. И легче вызываемыми?

И, кроме того, он определенно не хотел, чтобы Анжела говорила о своем кошмаре, с которым она жила, о постоянном ужасе перед ее брутальным, бешеным, ненасытным бывшим мужем. Родом Денхольмом. Да, теперь он уже мертв, но воспоминания о нем были сами по себе кошмарными. Так что, возможно, пора сменить тему. И поэтому Джилл внезапно произнес:

— И еще кое-что, — сказал он, пытаясь остановить движение их мыслей, свернуть их в сторону от таких болезненных тем. — Там, в Китае Кину Суна, мы разделились. Возможно, сейчас самое время заполнить некоторые пробелы. Я помню, что очнулся в той бамбуковой хижине и тявкал что-то насчет Барни. Делал я это, потому что мне снилось, будто он снова потерялся. И все же он оказался с Джеком и Мирандой. Вы с ней знаете, что там произошло?

— Случайно знаю, — ответил Тарнболл. — Или, может быть, нет. Барни был с нами в лесу под дождем, прежде чем мы нашли дом Суна; равно как и на следующее утро, когда мы пошли в рыбацкую деревню. А после этого... в последний раз я его видел, когда он обнюхивался с парой деревенских собак. Я считаю, что он некоторое время занимался там своими делами, а когда покончил с ними, снова взял наш след.

А Миранда добавила:

— Когда мы все убежали в лес, мы с Джеком отделились от остальных. Полагаю, что мне повезло. Находясь с Джеком, я была в куда большей безопасности. Он — мастер по этой части — скрываться, не попадаться и так далее. Мы увидели, что вас взяли в плен, а также, в каком направлении улетели те вертолеты. Поэтому мы вернулись по собственным следам туда, где нас застигли врасплох, подобрали, что смогли, из оброненного вами добра и как раз снова двинулись в путь — к тому армейскому лагерю, ракетной шахте, когда нас нашел Барни.

Рассказ подхватил Тарнболл.

— Спасли мы только одну сумку-баул, — погоревал он. — Судя по всем разрозненным вещам, какие в ней оказались, это, должно быть, сумка Анжелы. Самое лучшее мы рассовали по карманам, а остальное оставили.

Эй, нам же требовалось шагать быстро, и мы не могли обременять себя. Но там также оказался один мертвый кролик. Не знаю, может, это выглядело чуточку подозрительно, но Барни так не считал. Поэтому мы предоставили ему самому расправиться с кроликом, и позже он догнал нас, когда мы прибыли к базе красных. Помимо этого, там нашлось несколько высокооктановых орехов и пара шоколадных плиток. И это все, что мы взяли. Вот и закончились пайки. — Он порылся в карманах и раздал шоколадки.

И снова Миранда:

— Когда я увидела ту базу, тех солдат, маскировочные сети, весь этот термитник — то все мои инстинкты говорили: «Надо драться!» А остальное вы знаете.

— Я думал, что все кончено, — вступил в разговор Уэйт, — и тут из леса вышли вы. Знаете, это ведь было самое похожее на зону боевых действий, в какой мне когда-либо довелось побывать! Вплоть до этой минуты я лишь составлял возможные планы для солдат, но никогда не пробовал побывать в шкуре солдата.

— И не просто солдата, — напомнил ему спецагент. — А еще и шпиона, диверсанта — рака во внутренностях врага, — действующего за его линией фронта. Вот потому-то я и стал спецагентом. Охрана свидетелей достаточно опасное дело, но, черт возьми... я уже слишком стар для такой действительно крутой деятельности! Я был слишком стар и десять лет назад. Надо смотреть правде в глаза, в двадцать пять лет — ты уже слишком стар! И на самом-то деле, мне порядком нравится мысль о том, чтобы стать старым. Во всяком случае, теперь нравится. — И, пройдя вперед, поддержал Миранду, обняв ее одной рукой за талию, и спросил:

— Ты в порядке?

— Жить буду... ну, во всяком случае, пока, — отозвалась та.

— Дом Дверей работает против нас, и он же работает на нас, — задумчиво проговорила Анжела. Она обдумывала увиденное, ломала голову над явными парадоксами. — Кину Сун вычислил это, подойдя к проблеме под новым углом. Если это был его кошмар, то почему бы не заставить этот кошмар работать на него? Что-то здесь, похоже, поддерживает своего рода сумасшедшее равновесие. Потому что он и верно заставил кошмар поработать на него.

— Да, и чуть не угробил всех нас при этом, — указал Стэннерсли.

— : Не ваша, — возразил Сун оттуда, где трусил в середине группы. — Я не хотеть причинять ваша вред. Моя дурной сон — страдать я, не ваша.

— Да, но так не получается, — разъяснил ему Тарнболл. — То, что убивает тебя, вероятно, убивает также и нас. Так что больше никакой героики. Кину Сун!

— Глупый! — покачал головой коротышка.

— Я или ты? — осведомился спецагент.

— Моя глупый, — ответил Сун. — Думай, это кончаться. Поэтому заставлять все кончаться. Глупый.

— Кину Сун, — обратился к нему Джилл, — некоторым из нас довелось уже проделывать это — и мы победили, вернулись в свой родной мир. Постоянно повторяй себе это. Ты можешь вернуться в свой родной мир, к Лотос. Я хочу сказать, к настоящей Лотос.

И коротышка кивнул, прожевал шоколадку и продолжал идти.

— Ну, нам больше не приходится нести рюкзаки, — вздохнул Уэйт. — И еды тоже больше нет. Черт, мы заслуживаем «лесенку». Я сыт по горло всеми этими «змейками».

— Анжела, милая, — обратился к подруге Джилл, — то, что ты там говорила насчет того, будто синтезатор поддерживает своего рода сумасшедшее равновесие, натолкнуло меня на мысль. И «сумасшедшее» — это самое подходящее слово. Поэтому если я сильно отойду от того, что нам известно, пусть меня кто-нибудь поправит. В любом случае, мне все представляется вот в таком свете: что бы там еще ни выглядело неисправным, перекошенным в нашем текущем существовании, по крайней мере, мы-то настоящие. Я хочу сказать, мы находимся в наших настоящих телах, в каком бы мире ни оказались.

Уж это-то ясно из того, что у нас сохранились наши обычные телесные отправления, которые не проявлялись, когда мы в прошлый раз угодили в Дом Дверей; и, вдобавок, мы ощущаем голод, слабеем, обрастаем бородами и так далее. Так что это — есть мы... Паршивый английский язык! Это суть мы! Мы не синтезированные манекены, какими были в первый раз. В тот раз настоящими были только Род Денхольм и Алек Хагги. Один из них, Хагги, попал в игру случайно, а Род Денхольм был придуманной Ситом дополнительной маленькой угрозой. По какой-то причине он использовал настоящего Рода; вероятно, для своего личного удовольствия.

Джилл умолк и нахмурился:

— Тут легко сбиться с мысли. Столько комбинаций идей или догадок, которые могут быть верными или не совсем неверными. В любом случае, постараюсь продолжить. Теперь Сит сказал нам, что на этот раз яды могут убить нас, инопланетная атмосфера тоже, и чуть ли не все может нас убить, потому что мы — настоящие. И поскольку мы настоящие, наша энергия истощается, и мы можем утомиться телом, умом и душой. Утомиться и оказаться уничтоженными. Ну, именно так утверждает он... но как насчет синтезатора? Как мне представляется, у него должны быть основные правила для тестирования излучаемых образчиков. Я хочу сказать, ведь это машина фонов, а фоны были, в конечном счете, неплохим народом, С ними можно поговорить разумно. Я говорил с Верховным фоном; он не показался мне каким-то чудовищем; Сит был не нормальным человеком — или существом. Поэтому если определенные правила являются для синтезатора основными, то, возможно, Сит просто пугал нас болтовней о ядах, негостеприимных атмосферах и тому подобном. И в таком случае, возможно, компьютер синтезатора и впрямь поддерживает какое-то своего рода сумасшедшее равновесие.

— Основные правила? — в голосе Тарнболла явственно звучал скептицизм. — Но разве он не сказал, что теперь это его игра?. Разве он не говорил нам, что перепрограммировал эту штуку и может теперь создавать правила по ходу дела?

— Да, он это говорил, — ответил Джилл. — Но может ли он? Что, если у этой штуки есть самоотключатели, встроенные принципы, которые просто нельзя обойти — ни Ситу, ни кому-либо другому. В конце концов, нам известно, что один такой точно есть. Меня стукнули по голове, когда те красные солдаты схватили нас на той поляне. Так же, как и Анжелу. Ладно, допустим, у меня шишка, а у нее — синяк, но они быстро заживают. А если не считать этого, то у нас все распрекрасно... нас исправили. И Джорджа тоже починили. И Кину Суна, во всяком случае, — в пределах возможностей синтезатора. Так что эта часть синтезатора явно по-прежнему работает. Понимаете, к чему я клоню? Что хорошего в испытании, если все контрольные образчики в конечном итоге должны умереть?

— Дайте-ка я разберусь, правильно ли я тебя понял, — проговорил Тарнболл. — Ты говоришь, что... в тот первый раз, там, в Шотландии, мы не могли умереть или серьезно пострадать, во всяком случае, физически, потому что это были не мы. Но мы могли пострадать психически, сойти с ума от страха, потому что думали, будто это были мы.

Мы не знали, что мы синтезированы, потому что если бы знали, то это сорвало бы цель испытания, которая заключалась в том... заключалась в том, чтобы...

— Чтобы довести нас до последней черты, — кивнул, прерывая его, Джилл. — А потом посмотреть, свалимся ли мы с края пропасти или нет. И случилось так, что некоторые из нас свалились: Клайборн и Андерсон. Но что касается основной массы тестируемой группы, то мы выжили и психически, и физически, даже до такой степени, что побили Сита в его же жульнической игре. Поэтому мы явно оказались достойными. Вот потому-то фоны и убрались, оставив нас в покое.

— Ладно, — сказал Тарнболл. — Значит, на этот раз Сит хотел бы изменить правила — и он хотел бы, чтобы мы думали, будто он их изменил — но, фактически, программа тут фиксированная, неизменяемая. Ты именно это пытаешься сказать?

— Правильно, — подтвердил Джилл. — Что-то вроде того. Но просто подумайте: разве не имело бы смысл в тех мирах, которые не могут причинить испытуемым образчикам физического вреда, в мирах, которые им подходят, испытывать настоящие образчики, а не их копии?

На сей раз, усомнилась Анжела:

— Не могут причинить им физического вреда?

Джилл пожал плечами:

— Ну, исключая несчастные случаи, конечно. Полагаю, я говорю о том, что есть миры с совместимой атмосферой и силой тяжести — в нашем случае, миры земного типа, где образчики действительно могут выжить.

— Но если это так, — снова заговорил Тарнболл, — то почему Сит в первый раз не подверг испытанию настоящих людей?

— Знаешь, Джек, — нахмурился Джилл, — иногда ты, черт возьми, чересчур уж логичен. — Но затем щелкнул пальцами. — Но ты также сам же даешь ответы на свои вопросы.

— А?

Джилл энергично кивнул.

— Помнишь случай, когда то ядовитое насекомое схватило кисть твоей руки? Будь это настоящий ты, то тут же на месте и умер бы. Но ты выжил и становился все сильнее.

— Значит, — заключил Уэйт, — тут действует какая-то своего рода справедливость, система взаимозависимости и ограничений. На каждую «змейку» — «лесенка», и наоборот.

— Возможно, — не стал спорить Джилл. — А это означает, что Сит не столь всемогущ, каким хотел бы казаться. И, Джек, подумай-ка вот о чем. Если мы пережили то первое тяжкое испытание только благодаря своим синтезированным телам, то как насчет Хагги и Денхольма, а еще и Барни? Они тоже пережили его, большую часть испытаний. По большей части на инопланетных мирах. Я хочу сказать, мы ведь знаем, что Сит — жулик, так почему бы ему не быть еще и лжецом?

— Так значит, все это сводится к тому, — сделал вывод Тарнболл, — что на самом-то деле, как ты говоришь, у нас больше шансов, чем он нам пророчит. И что единственная разница между этим и нашим прошлым визитом состоит в том, что на этот раз мы — это действительно мы.

— И еще одно, — кивнул Джилл. — На этот раз мы. знаем, что к чему! На этот раз если нас напугает, приведет в ужас что-нибудь чудовищное, то мы будем знать, в чем тут дело. Ладно, так давайте пугаться, сколько влезет — но не дадим загнать себя с края в пропасть. Сит рассчитывает, что мы чуточку спятим или, может быть, совсем сойдем с ума, в то время как он будет стоять в сторонке и смеяться над нами; рассчитывает, что мы будем испуганы до потери рассудка, когда он в последнюю минуту вступит в игру, чтобы нанести завершающий удар. Фактически, он уже один раз попытался это сделать в «Китае». Так он представляет себе оплату сторицей. Поэтому мы не должны делать ничего иного, только держаться тут.

И в то же время я не должен делать ничего иного, лишь снова войти в контакт с этой треклятой машиной или с чисто ментальной частью ее мозга.

— И ты — единственный, кто может это сделать, — добавила Анжела.

— И, — попытался не обрывать ее Джилл, — тут идеальное место, где можно этим заняться. Но это занятие требует сосредоточенности, и мне не помешает какое-то преимущество, а в данный момент у меня нет ни того, ни другого.

И тут у Барни вздыбилась шерсть, он внезапно остановился, издал низкое, гортанное рычание и весь напрягся, начав пятиться так быстро, что Джилл чуть не споткнулся о него...

Глава двадцать восьмая

Хотя у стен с крутящимися цветами не было никакого деления на секции, Джилл и его группа явно добрались до «секции», которая не являлась стеной. Они не видели сквозь нее, но это была дверь в какую-то другую часть синтезатора. Уж это-то инстинктивная реакция пса сообщила им, а то, что выходило через эту стену или скорее дверь, подтвердило догадку.

— Опять двадцать пять! — проскрежетал Тарнболл, когда из кружения цветов высунулись, извиваясь, перистые усики, похожие на ищущие планктон щупальца какого-то гротескного, гигантского усоногого рака. Они всего на несколько дюймов опережали серо-голубые клешни в хитиновой броне и набор злобных, вращающихся кристальных глаз.

— Арахнид Рекс! — сглотнул, пятясь, Джордж Уэйт.