Ни словом не обмолвившись с Денисом об этой истории, Жанна просто стала ждать. Не было ни одного дня, чтобы она не просматривала телефонный дисплей, тщательно контролируя каждый зафиксированный номер. Она словно чувствовала, что тот телефонный звонок не может быть единственным. Хотя бы потому, что время от времени продолжала ловить застывший взгляд Дениса, слышала его рассеянную речь даже в те дни, когда все было нормально, когда Денис был внимателен и даже ласков — дни, которые позже вспоминала как их лучшие дни.

Ее опасения подтвердились спустя почти два месяца, когда Жанна уже начинала забывать о той злополучной истории. В то утро у нее даже не было цели проверять номера — она почти забыла об этой своей «обязанности», просто собиралась позвонить все той же старой подруге. Сняла трубку — и в тот же момент почувствовала, как уходит почва из-под ног. Вчера… Значит, вчера, пока она бегала в магазин за хлебом, Денис снова звонил по этому номеру. Снова разговаривал с девушкой из своего прошлого…

Конечно, Жанна не могла знать о том, что Денис ни с кем не разговаривал. Он просто набирал номер и почти сразу вешал трубку — в тот момент, когда на том конце раздавался голос Кристины. Он и сам не знал, зачем звонит, зачем набирает Сашин номер. Не понимал, хочет ли поговорить с Кристиной, или звонит всего лишь для того, чтобы лишний раз убедиться — Саши больше нет. В той самой квартире, где они когда-то пили чай из одной чашки, где он впервые увидел портрет Марины Цветаевой, так похожей на Сашу — теперь там живет Кристина. Эти звонки были продиктованы импульсом — Денис никогда не пытался объяснить себе, зачем он это делает и почему, никогда не готовился к ним заранее. За пять минут до того, как брал в руки телефонную трубку, он еще не знал, что будет спустя эти пять минут.

Уже повесив трубку, Денис начинал ругать себя за мальчишество, за эти глупые звонки. После этих звонков он несколько дней не мог прийти в себя — воспоминания душили его, все валилось из рук, даже послушные всегда мышцы становились какими-то дряблыми. С трудом обретая душевное равновесие, он давал себе слово, что больше никогда не будет вести себя так глупо, но спустя какое-то время снова, подчинившись импульсу, брал в руки телефонную трубку, набирал номер, слушал голос Кристины и нажимал на рычаг. Он даже и представить себе не мог, как бесится Жанна, снова обнаруживая на дисплее знакомые цифры…

За прошедшие семь месяцев Жанна насчитала четыре телефонных разговора по тому злополучному номеру. Пятый по счету звонок окончательно вывел ее из себя. Она вдруг подумала о том, что потратила почти год своей жизни на то, чтобы заставить Дениса забыть о своем прошлом. И вот — получила очередное доказательство того, что потратила этот год зря. Она едва не расколола телефонную трубку, с грохотом ударившуюся о поверхность кухонного стола. Возможно, если бы спустя несколько минут Денис случайно не вернулся домой, позабыв какие-то нужные документы, Жанна и в этот раз молча проглотила бы очередную пилюлю. Возможно, не случилось бы ничего, что случилось потом. Но он вернулся.

Жанна стояла на кухне, прислонившись спиной к стене. Телефонная трубка валялась на столе, а у Жанны было очень бледное лицо. Денис прошел мимо, в комнату, бросив на ходу:

— Документы забыл.

— Документы забыл, — механически повторила Жанна и позвала его: — Денис!

Спустя пару минут он снова появился в поле ее зрения, снова прошел мимо, собираясь уже надеть куртку.

— Подожди немного. Я хотела у тебя спросить…

— Что? — рука застыла возле вешалки, в голосе сквозило нетерпение.

— До каких пор это будет продолжаться.

— Что будет продолжаться? — в этот момент он уже отметил, что Жанна как-то неестественно бледна, что трубка почему-то лежит на столе, но так и не догадался, в чем причина. — Что с тобой, Жанна?

— Со мной — ничего. Со мной все нормально. Это с тобой не все в порядке. Сколько можно ей звонить!

— Звонить… ей? — до него наконец дошло, что имеет в виду Жанна. Догадавшись, каким образом она узнала об этих звонках, он криво усмехнулся: — Ты что, шпионишь за мной, Жанна?

— Называй, как хочешь. Только знаешь, всему есть предел. Я устала от всего этого, неужели ты не понимаешь, Денис?

— От чего ты устала? — он так и продолжал стоять в прихожей возле вешалки, внезапно остро ощутив, что совсем не хочет приближаться к Жанне — ни на шаг.

— От того, что ты постоянно думаешь о ней, звонишь ей… Господи! Когда же это кончится!

— Это мое дело, Жанна, — сухо ответил он. — Я не хочу ни с кем это обсуждать.

— Ах, вот даже как. Ты даже и отрицать не пытаешься… Ты даже не хочешь меня обмануть! — выкрикнула она, уже не в силах контролировать себя, не прислушиваясь к голосу собственной интуиции, которая предупреждала ее об опасности. Это был едва ли не единственный эпизод, когда Жанна впервые потеряла контроль над собой.

— Зачем… Зачем мне тебя обманывать, Жанна? Ведь…

Он хотел сказать ей о том, что ничем ей не обязан, снова напомнить, что она сама вошла в его жизнь, не спросив его об этом. Тот единственный раз когда он, напившись до беспамятства, умолял Жанну вернуться — не в счет, ведь оба они прекрасно понимали, что не о Жанне он тогда плакал, и звал — не ее. Он уже собирался ей все это сказать и уйти, захлопнув дверь, но она перебила его:

— Но неужели это так сложно — обмануть! Господи, даже представить себе не могла, что я когда-то буду просить об этом! Но ведь можно же было сказать, что ты просто звонил приятелю! Неужели нельзя было! Сколько можно жить прошлым, Денис!

— Если нет настоящего, только это и остается, — ответил он, задумчиво глядя мимо нее.

— Не смотришь даже! Нет у тебя настоящего… А как же я? Значит, меня тоже — нет! Меня нет, а она — есть? Ну, так и иди к ней, что же ты сидишь здесь — со мной, которой нет? Иди, тебе же не привыкать вытирать об меня ноги! Как же я устала от всего этого! Устала! Устала! Уходи!

Жанна почти кричала. И в этот момент, услышав слово «уходи», он внезапно вспомнил тот, другой крик, который перевернул его жизнь. Сашино лицо, покрытое темными шрамами, внезапно так отчетливо возникло перед глазами, что ему захотелось зажать уши, чтобы не слышать больше этого крика и не видеть этого лица, этих огромных синих глаз, смотрящих на него с таким укором. Сдернув с вешалки куртку, даже не одевшись, он быстро вышел из квартиры и побежал вниз по ступенькам, уже зная заранее, что сейчас он пойдет не на стадион. Сейчас он пойдет к Кристине. Он найдет Кристину, узнает, где ему искать Сашу — и найдет ее. Сегодня, сейчас — будь, что будет. Если нет любви, то по крайней мере прощения он должен у нее попросить. Иначе, казалось, ему никогда не избавиться от этого видения, от этих глаз-озер. Они так и будут преследовать его, каждую секунду напоминая о том, что он натворил.

Вскочив на подножку уже тронувшегося автобуса, битком набитого спешащими на работу людьми, Денис проехал четыре остановки, вышел у светофора, перебежал дорогу, не став дожидаться зеленого света, быстрыми скачками одолел четыре лестничных пролета… Ему мучительно хотелось остановиться. Память, как лукавая искусительница, предлагала ему сотни «островков», которые могли бы задержать его: «Вот она, эта дверь. Ты помнишь? Здесь, тогда, давным-давно — помнишь?» И, в самый последний момент: «А может быть, не надо? Может быть…» Но Денис уже нажимал на кнопку звонка, глубокими вдохами пытаясь укротить рвущееся из груди сердце. Один, второй, третий…

Дверь распахнулась. Перед ним стояла Кристина.

— Денис? — ее глаза широко распахнулись. И, словно не веря им, она снова спросила: — Ты?

— Прошу тебя, — начал он без предисловий. — Скажи мне. Скажи мне, пожалуйста, Кристина. Мне очень надо ее увидеть. Я больше не могу так жить. Просто не могу жить без нее. Скажи!

Она смотрела пристальным, изучающим взглядом, как будто пыталась в зеркале глаз разглядеть его душу. В тот момент она колебалась — глядя на Дениса, было понятно, насколько сильно в тот момент ему была нужна Саша. Кристине даже стало немного не по себе от того, насколько трудной оказалась ее роль в этой внезапно сложившейся ситуации. Теперь от ее решения, возможно, зависела судьба двух людей. Ее не слишком волновал Денис — но Сашка! Сашка ведь еще не оправилась от удара — кто знает, может быть, поддавшись сейчас минутному порыву, Кристина невольно станет соучастницей новой трагедии? Да, сейчас, безусловно, Денису нужна была Саша. Но где гарантия того, что она была нужна ему вчера и будет нужна завтра? И все-таки, было в его взгляде что-то такое, что уже почти заставило Кристину склонить выбор в его пользу. Но в это момент Денис, сам того не подозревая, все испортил: он стал говорить о Жанне.

— Я знаю, Кристина, ты мне не веришь. Ты видела меня в тот день… Я знаю, ты приходила, а она была у меня. Она была у меня дома. И, наверное, Федор тебе говорил, что она… у меня задержалась. Но, поверь, все это не имеет никакого значения. Я ее никогда не любил, я даже не знаю, как могло так получиться…

Он говорил еще что-то — сбивчиво, невнятно, перескакивая с одной неоконченной фразы на другую. Но Кристина его уже не слушала. «Обычные мужские отбрёхи, — подумала она, чувствуя, как душа твердеет, снова становится непроницаемой. — Ничего нового. Ничего оригинального. Зачем он пришел?»

Терпеливо дождавшись, когда Денис наконец замолчал, десятки раз повторив одно и то же и уже не зная, что еще сказать, она вздохнула:

— Я понимаю. Я все прекрасно понимаю. Но и ты пойми, Денис. У Сашки своя жизнь. Своя, новая жизнь. В этой жизни многое изменилось… Очень многое. Знаешь, она ждет ребенка.

— Она ждет… ребенка?…

Когда Кристина услышала его голос, внутри снова что-то дрогнуло, и она подумала: а может быть, напрасно? Может быть зря она вот так — взяла, и отрезала, не отмерив? Может быть, все-таки стоит сказать эти два слова, которые так и рвутся с языка: «от тебя». Два слова, которые все изменят, и, возможно, сделают счастливыми даже не двоих, а троих людей? Или — несчастными…

Но ей так ничего и не удалось добавить к сказанному. Пока она раздумывала, пока чувства боролись в ней — за считанные секунды, пролетевшие с момента осознания сказанного, Денис совсем забыл о Кристине. Медленно повернувшись, он стал подниматься вверх по ступенькам.

— Денис! — окликнула его Кристина. «Обернется — скажу!» — подумала она. Но Денис уже не услышал ее. И не обернулся.

Федор, открыв дверь и увидев лицо Дениса, остолбенел.

— Опять напился, сволочь! — ахнул он, не находя больше никаких объяснений этому стеклянному взгляду.

— Да нет, не напился. Я же себе слово дал… Ты на работу?

Федор стоял в прихожей уже в верхней одежде. В тот момент, когда в дверь позвонил Денис, он уже завязывал шнурки на ботинках.

— На работу. Да что случилось-то у тебя?

— Да так, ничего. Я у тебя посижу немножко. А потом…

Он прошел мимо Федора в комнату неуверенной, слегка пошатывающейся походкой, будто и в самом деле пьяный, не сняв ни куртки, ни кроссовок, облепленных липкой весенней грязью. Опустившись на край кресла, некоторое время сидел молча, а потом, подняв глаза, со странной усмешкой произнес:

— А знаешь, дядя Федор, жизнь-то… Она, оказывается на месте не стоит. Течет, как река. Летит, как ветер.

Федор, всегда приходящий в бешенство от каких бы то ни было лирических пассажей, беззвучно выругался и ушел, хлопнув дверью. «Машка меня задушит за эту грязь на паркете. Придется в обеденный перерыв с половой тряпкой на коленях ползать», — уже беззлобно подумал он про себя, спускаясь вниз по ступенькам.

Дальше не отредактировано

— Да, жизнь на месте не стоит, — задумчиво произнес Федор, с тоской поглядывая на последнюю оставшуюся бутылку пива. — Два часа назад было шесть бутылок, а теперь осталась одна. Вот тебе и доказательство. Течет, как река… Кажется, так ты тогда выразился. Течет, и все с собой уносит. Черт, я скоро, наверное, стихами заговорю!

— Не заговоришь, — успокоил его Денис, — с этим надо родиться, чтобы говорить стихами. Таких людей немного. Я когда-то знал одну. Лунная Птица Сновидений, которая не выносила дневного света.

— Что еще за… — Федор снова откашлялся — Лунная Птица Сновидений?

— Это из сказки, — усмехнулся Денис, — тебе что, дядя Федор, сказок в детстве не читали?

— Читали, но такой я что-то не припомню.

— Это из сказки про Синюю Птицу. Я в детстве больше всех эту сказку любил. Знаешь, до сих пор некоторые места наизусть помню. Лунная Птица сновидений не выносила дневного света, оттого и погибла.

— Сделай лицо попроще, а то меня сейчас стошнит, — угрюмо пробасил Федор, почему-то пряча глаза. — Но ведь она не погибла, твоя… птица сновидений.

— Не знаю, — тихо произнес Денис. — Не знаю. Я ведь совсем ничего о ней не знаю, Федор.

— Да, Кристина предпочитает на эту тему не распространяться. Я тоже о ней почти ничего не знаю. Но я — другое дело, а ты мог бы, при желании…

— Зачем? У нее своя жизнь. Я думаю… Я верю в то, что она счастлива. У нее есть ребенок. Есть человек, который всегда рядом, которого она, наверное, любит. Зачем мне все это знать?

— Может, ты и прав, — задумчиво произнес Федор. — Только… Откуда ты про этого человека знаешь, который рядом? Может, и нет никакого человека?

— Федор, пойми, — Денис улыбнулся немного грустно. — Ты ведь не маленький уже. Дети не берутся из воздуха. Для того, чтобы сотворить ребенка, нужно два человека, а не один. Я узнал о том, что она ждет ребенка, спустя почти восемь месяцев с того момента, как расстался с ней. А это вполне достаточный срок, чтобы встретить человека и полюбить его.

— Да, дети из воздуха не берутся, — немного обидевшись на снисходительный тон Дениса, пробурчал Федор. — Встретить — это понятно. Но вот полюбить — об этом-то ты откуда знаешь?

— Знаю, — убежденно произнес Денис. — По другому она никогда… Никогда не смогла бы. Она не такая. Не стала бы… Если бы не любила.

— Ну хорошо, — согласился Федор, — с этим я, допустим, согласен. Но откуда ты знаешь, что он… этот… рядом?

Денис пожал плечами:

— Не знаю, Федор. Наверное, рядом. Ничего я про нее не знаю, — снова повторил Денис. Ни про нее, ни про ее ребенка. Кто у нее, мальчик или девочка? — неожиданно спросил он.

— Девочка, — наморщив лоб, произнес Федор, — Кристина однажды говорила. Давно уже. Она же почти совсем ничего о Сашке. Могила… Хотя — я ведь сам никогда не спрашиваю. Знаешь, как будто барьер какой-то внутри. Не пускает — и все. Если бы спросил — может, она и рассказала бы что-нибудь… Но это — я. А ты-то? Неужели совсем ничего, никаких… чувств не осталось?

Выговорив слово «чувств» Федор вздохнул, словно опустил наконец на землю огромную тяжелую ношу.

— Чувства… остались, — Денис не смог сдержать улыбки, увидев лицо приятеля. — Послушай, дядя Федор, я только одного не понимаю: ты своей Машке-то какими словами в любви объяснялся? Руку и сердце ей как предлагал?

— А никакими, — Федор махнул рукой, — она все слова за меня сказала. Я только головой кивнул. И еще на регистрации сказал — да. Ну, когда меня спрашивали — хочу ли я… Сказал, хочу. Ты же меня знаешь, Денис. Я люблю не словами, а душой!

Не выдержав, Денис рассмеялся, а спустя некоторое время его смех подхватил и Федор, поняв, что ничего более патетично-лиричного сказать было невозможно. Посмеявшись, уже без сожаления об «уходящей жизни» откупорил последнюю бутылку пива и разлил ее по бокалам, следя за тем, чтобы пена не переползла через край.

— Чувства остались, — снова повторил Денис, отпив первый глоток. — Знаешь, они были разные. В тот день, когда я узнал… Когда Кристина мне сказала, они были очень разными. Я поверить не мог, даже злился. Злился на нее за то, что не стала меня ждать. Пока я тут пил, потом лечился, потом никак не мог с Жанной разобраться, раздумывал, что я ей скажу при встрече, все слова подбирал… Я, дурак, думал — она меня ждать будет. А она, видишь, не стала. Я пришел — а меня уже не ждут. Я тогда думал — она меня вечно ждать будет. А потом понял, что жизнь-то не стоит на месте. Видишь, как получилось — не стала она меня ждать. И мне так обидно было, так больно… А потом, со временем, боль прошла. Ни обиды, не злости, только грусть и еще… тепло какое-то, знаешь… Тепло. Как будто все льдом было покрыто, а потом солнце на небе появилось, и растопило — капля за каплей. Я его почувствовал, тепло это. И сохранил. И, знаешь, жить стало легче…

— Понятно, — резюмировал Федор, — внутренняя система автономного обогрева души. Личное изобретение инженера Полонского. Ну, а топливо-то? Топливо откуда берешь?

— Память, — опустив голову, ответил Денис. — Память щедра.

И, усмехнувшись, добавил: — На топливо.

Некоторое время они сидели в тишине, не зная, что еще можно прибавить к сказанному и не решаясь почему-то поменять тему разговора. Федор заговорил первым:

— Ну, что, ты уже решил променять родные просторы на солнечный берег Средиземного моря?

— Дураком был бы, если бы не решил, — ответил Денис.

— Подписал уже?

— Нет еще, не подписал. Есть еще время.

— Значит, еще не решил, — сделал логический вывод Федор. — Что-то тебе мешает.

— Мешает, — сразу согласился Денис. — Только вот не пойму — что. Там перспективы, деньги, в конце концов. Здесь — ничего. Ничего…

— Как будто сам себя убеждаешь, — высказался Федор, должным образом оценив интонацию, с которой Денис произнес последние слова.

— Может быть, и так. Только — в чем? Сам не знаю. В конце концов, не на всю жизнь уезжаю. Контракт — на год, а там уже все от меня зависеть будет. Не захочу остаться — вернусь. Только иногда такое чувство, как будто я что-то не сделал. Что-то важное, и не пойму что.

— Может, не извинился перед Жанной за то, что она напрасно потратила на тебя целый год своей молодой жизни?

— Я ее об этом не просил. Да при чем тут Жанна, что ты все время о ней вспоминаешь? Далась она тебе! — с нескрываемой досадой проговорил Денис.

— Ну, ладно, не кипятись. Не буду больше, — миролюбиво произнес Федор. — Вот мы тут с тобой сидим, режим нарушаем…

— Не мы нарушаем, а я нарушаю. Только у меня сегодня выходной. Могу позволить себе расслабиться. Три бутылки пива для меня, прошедшего огонь и воду — пустяк, ты же знаешь!

— Может, еще за парой бутылочек сбегать? — подмигнул Федор. — Авось после четвертой тебе яблочко на голову и свалится — поймешь, в чем причина собственной нерешительности?

— Ты что, на стойкость меня проверяешь? Не хочу я больше пива!

— Ну, не хочешь, значит, не надо. Только я и без пива, кажется, знаю, в чем дело. Что тебя держит. Вернее, кто.

— И кто же?

— Она, — многозначительно произнес Федор. — Саша. И это твое тепло, которое ты боишься потерять на солнечном побережье. Замерзнуть боишься ты в этой жаркой стране, приятель.

— Она, — повторил Денис, глядя мимо Федора в приоткрытое окно.

— В общем, так. Иди, одевайся, — Федор залпом осушил оставшееся пиво и нетерпеливо повторил: — Одевайся.

— Я вроде бы и так не голый. Что тебе в голову взбрело, дядя Федор?

— Куртку, говорю, надевай. Осень на улице, прохладно. Замерзнешь без куртки, пока дойдешь.

— Да что ты придумал, Федор? Куда я должен идти?

— К Кристине. Сейчас ты оденешься, и пойдешь к Кристине. И все узнаешь. Выяснишь то, что тебя так мучает.

— Что узнаю? Что выясню? Что ты несешь-то? — Денис почти злился.

— Все, что хочешь узнать, но боишься себе в этом признаться! — не сдавался Федор. — Узнаешь все, что хочешь узнать! Узнаешь, где она, с кем она, как она…

— Да не хочу я ничего знать! — настойчиво отказывался Денис. — Я же тебе сказал: рядом с ней есть человек, который… Этого достаточно.

— Да что ты заладил — человек, человек! А если нет с ней рядом никакого человека?

— А ребенок?

Они говорили, перебивая друг друга, почти без пауз — речь сливалась в единый поток, вопрос наскакивал на вопрос.

— А если ребенок… А если ребенок — твой?

«Совсем спятил», — подумал про себя Федор, произнося эти слова, но внешне своего смущения не обнаружил.

— Она не могла забеременеть от меня спустя восемь месяцев после того, как я видел ее в последний раз. Прекрати нести чушь, Федор, — с видимым раздражением парировал Денис.

— Да откуда ты знаешь… — пока Федор подыскивал слова, которые могли бы разрушить этот весомый аргумент, Денис продолжил наступление:

— В учебниках написано. Ты в школе не учился? Дети появляются на свет…

— А откуда ты знаешь, когда… Когда он появился на свет? — внезапно осенило Федора. — Может, она как раз на восьмом месяце была, когда ты узнал…

— Заткнись! — оборвал его не на шутку разозлившийся Денис. — Прекрати нести чушь, или я тебя сейчас выгоню.

— Извини, — поле долгой паузы произнес наконец Федор. — Не знаю, что на меня нашло. И правда, еще одна бутылка была бы лишней. Только, знаешь, я все-таки думаю — не мешало бы тебе сходить к Кристине. Да подожди, не перебивай, дай закончить. Ты ведь уедешь на целый год, а потом, может, еще на год останешься… А может, и вообще не скоро вернешься. Ты ведь классный вратарь, Дэн. Они тебя просто так не отпустят. Сходи, поговори. Просто узнай, что у Сашки все в порядке. Тебе легче будет.

— Откуда ты знаешь? — тихо спросил Денис.

— Я так думаю! — произнес Федор, подняв указательный палец, подражая кавказской интонации известного персонажа киноэкрана.

Грустно улыбнувшись, Денис ничего не ответил.

— На самом деле, Денис. Я на самом деле так думаю. Я же вижу — тебя гложет. И знаю — совершенно точно знаю, что ничего ты не подпишешь и никуда не уедешь, пока тебя гложет. И все твои великие перспективы лопнут, — Федор надул щеки и резко выпустил воздух, издав своеобразный щелчок, — как резиновый шарик. Скажи, что я не прав?

Денис молчал. Он чувствовал, знал, что Федор прав. Если бы ему не предстояла эта поездка, возможно, такой острой потребности снова окунуться в прошлое и не возникло бы. Но теперь ему действительно было страшно уезжать — как будто на самом деле там, далеко, под палящим солнцем, это волшебное тепло, которое согревало его душу все эти годы, могло раствориться, исчезнуть. Может быть, и правда — нужно просто поговорить с Кристиной, узнать обо всем, что так мучило его, особенно в первые годы разлуки? Убедиться, что все хорошо. Что там, где-то далеко, Саша — счастлива?

— Наверное, прав. И, знаешь, так я и сделаю.

— Одевайся! — снова начал Федор.

— Нет, — улыбнулся Денис. — Не сейчас. От меня пивом разит за версту. Не хочу, чтобы она меня не правильно поняла. Я лучше завтра. После тренировки зайду к ней.

— Точно? — Федор смотрел исподлобья, как строгий профессор смотрит на нерадивого студента на экзамене.

— Точно, — заверил его Денис. — Сто процентов.

— Ну, смотри. Ладно, пойду я, — посмотрев на часы, Федор поднял брови. — Надо же, как время пролетело. Как это Машка до сих пор меня разыскивать не начала?

В тот же миг, по странному совпадению, зазвонил телефон.

— Да, Маша. Привет, — улыбнулся Денис, подняв трубку. — Здесь, где же ему еще быть? Ну, не кипятись. Он уже как раз уходить собрался… Да, сейчас дам ему трубочку.

— Привет, солнышко мое! — проговорил Федор самым нежным голосом. — Ну, что ты, радость моя…

Не выдержав, Денис громко и от души рассмеялся.

— А на обед? Что на обед кушала?

Саша тянула Маринку за руку, пытаясь побыстрее добежать до дома и спрятаться наконец от этого сумасшедшего ветра.

— На обед…

Дальше ничего не последовало.

— Что, опять ничего не ела, Маринка?

— Ну, не ругайся, мамочка. Там был гороховый суп, ты же знаешь, я его не люблю. Зато я потом ела, после сна!

— Что ты ела после сна?

— Булку! — торжествующе выпалила Марина. — И чай выпила, целый огромный стакан!

— Ну сколько можно повторять, дочка: булка — это не еда!

— Ну почему, я ведь ее ем! А если я ее ем, значит — еда!

Саша вздохнула: железная логика! Маринка в свои неполные пять лет отличалась редкой рассудительностью. Они наконец забежали в подъезд, сразу стало теплее. Маринка вся растрепалась от ветра — смоляные пряди волос выбились из-под берета, щеки раскраснелись.

— Замерзла?

— Ни капельки! На улице совсем тепло.

По быстрому раздев дочь, Саша, не снимая верхней одежды, прошла на кухню и поставила чайник на плиту. Все-таки, согреться не помешает.

— А еще… — начала Марина длинную фразу, смысл которой был совершенно непонятен, так как произносился на тарабарском наречии.

— Ну, сколько раз просила — не разговаривай с набитым ртом! Подавиться можешь. Я все равно ничего не поняла.

Марина послушно прожевала бутерброд, шумно глотнула чай и с чувством досады повторила:

— Непонятливая ты какая, мама! Я тебе говорю, сегодня в садике красками рисовали.

— Что рисовали?

— Семью!

— Семью? — заинтересованно переспросила Саша.

— Ну да, свою семью.

— И что же ты нарисовала?

— Свою семью, — подняв брови, ответила Марина, словно удивляясь недогадливости Саши. — Я тебе сейчас покажу, он у меня с собой!

Уронив недоеденный бутерброд на пол, Марина вихрем соскочила с табуретки и умчалась в прихожую. Саша, вздохнув, подняла бутерброд, смела крошки. Через минуту Марина уже стояла в прихожей, пряча руки за спиной.

— Только… Ты меня не будешь ругать? — с надеждой спросила она, почему-то не решаясь сразу показать рисунок.

— Ругать? За что я тебя должна ругать? Ты что, нарисовала мне хвост и огромные, как у слона, уши?

— Нет! — Марина рассмеялась, на миг позабыв о своих опасениях. — Наоборот, я тебя очень красивую нарисовала, ты у меня получилась самая красивая мама. Только я еще…

Саша выжидающе смотрела на дочь, так и не понимая, в чем причина ее замешательства.

— Наверное, это не совсем правда, а ведь обманывать нехорошо. Не будешь ругать?

— Не буду! — Саша уже начинала мучиться от собственного нетерпения. Смутная мысль, зародившись в сознании, заставила ее почувствовать некоторую напряженность.

— Я еще нарисовала… папу.

— Папу? — Саша протянула руку, стараясь ничем не обнаружить собственной тревоги. «Ну вот и случилось», — подумала она. Когда-то это должно было случиться. Саша, казалось, была всегда к этому готова — всегда, но только не теперь. Теперь она почувствовала, что все ее заготовки, все ответы на возможные вопросы внезапно исчезли из памяти, оставив зияющую пустоту. Это оказалось настолько неожиданным, что она просто растерялась.

— Да, — тихо произнесла Марина. — Знаешь, почти у всех ведь бывают папы. Только у меня и у Ксюши Рязановой нету. А мы сидели рядом и вместе придумали, что нарисуем себе пап. И нарисовали…

— Ну, покажи.

Марина протянула листок и молча, почти не мигая, уставилась на Сашу.

На картинке было изображено три фигуры. Маленькая фигурка в центре — Маринка — держала за руки своих родителей. Саша была изображена в длинном красном платье, какого у нее никогда не было, с распущенными по плечам пышными волосами. На нее были надеты бусы, в руке — букет цветов. «Папа» в Маринкином представлении оказался огромным мужчиной, на две головы выше Саши. У него были такие же светлые кудрявые волосы, синие глаза и круглые розовые щеки. Саша с трудом подавила улыбку — несмотря на серьезность ситуации, уж больно смешной получился у Маринки «папа». Все три изображенных на картинке человечка улыбались. Вокруг сияло солнце, и почему-то одновременно из маленьких голубоватых тучек капал дождь.

— Слепой дождик, — тихо произнесла Саша. — Не замечает солнышка.

Она пыталась сориентироваться в ситуации. Вспомнилась большая статья из журнала по детской психологии — совсем недавно она как раз читала о том, как «расшифровывать» детские рисунки. «Если на небе солнце, — вспоминала Саша, — ребенок чувствует себя спокойно и радостно. Если сгустились тучи — это сигнал о том, что он испытывает дискомфорт…» Поди-ка, расшифруй этот рисунок!

— Мам, — донеслось как будто издалека. Саша вздрогнула, поняв, что на некоторое время совсем выпала из «окружающей действительности». Опустившись на табуретку, она притянула Марину к себе и погладила ее по голове.

— Хороший рисунок. Молодец, Маринка, ты настоящий художник.

— Мам, — снова, почти шепотом проговорила Марина. — А почему у всех есть папа, а у нас с Ксюшей нет?

Саша ничего не знала о Ксюше Рязановой. Она и понятия не имела о том, что та тоже живет без отца. Но теперь, услышав вопрос дочери, она почему-то почувствовала на себе двойную ответственность, двойную вину. Молчание затянулось, и Саша собиралась уже было сказать что-то вроде «ты еще маленькая, чтобы понять такие сложные вещи». Но внезапно поняла, что Маринка не настолько уж и маленькая… А может быть, даже уже слишком большая для того, чтобы принимать ее отговорки. И что она не заслуживает такого формального ответа, не заслуживает той обиды, которую могла бы сейчас нанести ей Саша, поддавшись своему первому порыву. На нее смотрели почти совсем взрослые глаза — глаза, так похожие на глаза Дениса. Сможет ли она соврать, глядя в эти глаза?

— Это не совсем так, Марина. На самом деле… На самом деле у тебя есть папа. У всех детей есть папы, просто иногда так случается, что родители… По разным причинам, родители не могут жить вместе.

— Есть? Он у меня — есть? — Маринка обрадовалась до такой степени, словно только одно осознание того, что ее папа есть, хотя бы «где-то», было уже достаточным для ощущения полного и бескрайнего счастья.

Саша чувствовала себя неуверенно, словно шла по хрупкому весеннему льду, в любой момент грозящему надломиться и сомкнуться над головой. Искры счастья, переливающиеся в глазах дочери, вызывали в ней ответную волну радости, смешанной с болью.

— Есть…

Саша сделала еще один неуверенный шаг по льду, и вдруг, словно оглянувшись назад и увидев, что берег уже слишком далеко — настолько далеко, что назад идти не имеет смысла, поняла одно: надо идти вперед.