Хранящие тепло

Кошка была непонятного цвета, неразличимого из-за налипшей грязи. Кошка была мокрой, с обрезанным хвостом и жалко торчащими в разные стороны иглами мокрой шерсти. Кошка спасала ее почти всегда… Со временем Саша даже начала подозревать, что одна из ее спасительных Девяти Сил обретает конкретный зримый образ этой кошки. Только изредка, в самые тяжелые моменты, она слышала голос Кристины. Кристина убеждала ее в том, что кошка ничего не значит. Что даже самые отъявленные садисты порой сочетают в своей душе изощренную жестокость со смешной сентиментальность. Но Кристина ведь не знала. Она не могла знать, потому что не видела этой кошки. А Саша — видела.

Сначала она, на самом деле, увидела кошку, хотя потом, позже, не могла сказать с полной уверенностью, что было сначала, а что потом. Этот день и жил в памяти каким-то странным серым пятном, постоянно меняющим свои очертания. День был пасмурный, хмурый и неприветливый. Наверное в тот день осень снова обиделась на Сашу. К тому же, транспорт куда-то испарился. Саша стояла на остановке, зябко съежившись, пытаясь заслониться от ветра, который хлестал в лицо с северной стороны. Она, прищурившись, всматривалась вдаль, но по дороге бежали лишь одинокие машины. Изредка мелькал зеленый огонек такси, но Саша с ее зарплатой школьной учительницы позволить себе такси не могла. Она все смотрела на дорогу, и в этот момент увидела кошку…

Да, кажется, сначала она увидела кошку. Мокрая и грязная серая кошка с облезлым хвостом вдруг вылезла из-за забора и, остановившись посреди дороги, огляделась по сторонам и растерянно мяукнула. Порыв налетевшего ветра хлестко ударил ее по спине, заставил прижать уши. В жизни Саша еще не встречала более одинокого и жалкого существа. Было непонятно, откуда взялась кошка, почему она вдруг выползла из своего укрытия и кому адресует свое жалобное «мяу». Саша уже собиралась подойти. Она даже сделала первый шаг, вышла из-под козырька, тут же едва не захлебнувшись ветром. И сразу остановилась.

С противоположной стороны дороги к кошке приближался чей-то силуэт. В темноте Саша плохо видела, и все же силуэт показался ей знакомым. Это и заставило ее остановиться на мгновение. Высокий сутулый парень в короткой кожаной куртке и плотно натянутом до бровей «петушке» быстрыми и широкими шагами пересекал перекресток. Обе руки глубоко в карманах, квадратный упрямый подбородок. «Но ведь это же…»

Иногда Саше казалось, что сначала она увидела его, и только потом появилась кошка. Она не могла себе объяснить этого странного мутного пятна в своей памяти. Хотя все остальное она помнила вполне отчетливо.

…Обе руки глубоко в карманах. Упрямый, выдающийся вперед квадратный подбородок. Это же Андрей, подумала Саша. Андрей Измайлов.

Это был он. Тот самый парень, сидящий на последней парте в правом ряду у окна. Тот самый, который за период их недолгого знакомства успел заставить ее не спать ночами. Который беспрестанно хамил и сверлил ее своими стальными глазами, пытаясь добраться до самого мозга. Андрей Измайлов, который в списке безнадежных стоял на первом месте. Который гордо носил кличку «Крот» и держал в страхе не только всю группу, но даже некоторых преподавателей. Саша не хотела признаваться себе в том, что и сама немного побаивалась своего ученика. С каждым днем она все больше отчаивалась до него достучаться…

Наклонившись, он быстро поднял кошку с земли, прижал к себе обеими руками. «Андрей…» — прошептала Саша, но он ее, конечно же, не услышал. Он даже не заметил ее среди людей, зябко жмущихся под козырьком автобусной остановки. Через несколько минут все растворилось в темноте — больше не было ни кошки, ни парня, который, сжалившись, унес ее с собой.

Этот вечер многое изменил в ее жизни. Кошка стала спасительным оазисом в пустыне безнадежности… Конечно, она не могла этого забыть. Она знала и твердо верила: в тот вечер ей случайно удалось увидеть то, что тщательно скрывалось от посторонних глаз. Обнаженную, ничем не прикрытую человеческую душу. Лицо без маски. И она запомнила это лицо, запечатлела его в своей памяти четким фотографическим снимком, не теряющем собственной яркости вопреки течению времени. И теперь каждый раз, когда было невыносимо трудно видеть перед собой маску, она закрывала на мгновение глаза и вспоминала то лицо, что было скрыто под ней. Это давало ей силы, укрепляло волю и веру… И она продолжала свои отчаянные попытки преодолеть глухую оборону этого парня, заставить его открыться перед всеми и остаться таким, какой он есть.

Однажды… Всего лишь однажды она не выдержала. Звонок уже прозвенел, в классе осталось совсем немного мальчишек. Она окликнула его, когда он уже почти скрылся в дверном проеме.

«Андрей!»

Он обернулся, немного удивленно вскинув брови. Она пристально смотрела в глаза. Ей было слишком важно видеть, как они изменятся, когда она задаст ему свой вопрос.

«Кстати, я хотела спросить… Как твоя кошка? Как она поживает?»

«Кошка?» — переспросил он, сплюнув тугой слюной себе под ноги.

«Кошка», — Саша продолжала смотреть, не отрываясь, в его глаза. Не замечая, что и остальные оставшиеся в классе мальчишки тоже застыли и переводят непонимающие взгляды с одного лица на другое.

«Какая еще кошка?»

«Твоя кошка. Серая. Разве нет у тебя кошки? Или, может быть, это кот…»

«Нет у меня никакой кошки. И кота тоже нет. С чего вы взяли-то?»

Не выдержав, Саша опустила взгляд. Что же, еще одно поражение. Не надо было этого делать. Почти сразу, как только он вышел из класса, Саша поняла всю бесполезность собственной затеи. Нужно было быть полной идиоткой, чтобы предположить с его стороны какую-то другую реакцию. Даже если бы они были в классе вдвоем, без свидетелей, он вряд ли признался бы. Ведь для него эта кошка наверняка означала бы признание собственной слабости, собственного поражения. Он был уверен в том, что никто не видел, как он подбирал мокрую кошку с земли, как прижимал ее, грязную, к себе. Но Саша ведь видела…

Это случилось почти год назад, и с тех пор Саша не теряла надежды, что рано или поздно все же сумеет заставить его сбросить маску. Кошка помогала почти всегда. А смеющийся над Сашиной сентиментальностью голос Кристины звучал с каждым днем все тише. «Не может этого быть. Будь он таким, каким пытается казаться и кажется, он бы никогда, ни за что в жизни… Он бы скорее пнул ее ногой, или просто прошел мимо. Я же видела, своими глазами видела, как он ее подобрал…» — эти слова превратились для Саши со временем в некое подобие заклинания, спасающего в самые тяжелые минуты. А тяжелые минуты случались часто. Иногда ей хотелось закричать на него, ударить, выгнать из класса и бросить в лицо емкое слово «подонок». Если бы не кошка, рано или поздно Саша бы не выдержала.

Но в тот день что-то изменилось. Память была не в ладу с эмоциями. Кошка куда-то затерялась, перед глазами стояло лицо Дениса, в ушах звучал несмолкающий шум отъезжающего поезда, а на сердце была тревога. Тревога вытеснила все чувства. Саша отчетливо поняла, что поступила просто глупо, не поехав в Элисту.

… Он продолжал сверлись ее взглядом, с легкой улыбкой, туманным пятном блуждающей на губах. Смотрел прямо в глаза и меланхолично сплевывал на пол шелуху от семечек. Уже двадцать минут прошло с начала урока, и целый ворох шелухи от семечек собрался возле последней парты. Саша знала, что ей придется подметать этот мусор. В который раз с начала учебного года ей приходится это делать?… Считать было бы бессмысленно. Наверное, подметать эту шелуху было унизительно. Но еще более унизительным казалось Саше оставить ее на полу, как явное доказательство собственного бессилия.

— Андрей. Пожалуйста, прекрати так себя вести. Ты находишься на уроке.

— Ну и что?

— А то, что сейчас мне придется попросить тебя взять веник и подмети мусор.

В ответ он сплюнул еще более смачно и улыбнулся, оскалив зубы. Саша вздохнула, надеясь, что внутренняя дрожь, электрическим разрядом пробежавшая по телу, останется незамеченной для окружающих.

— У вас, Александра Алексеевна… — он всегда обращался к ней с нарочитой и немного комичной уважительностью, тщательно проговаривая каждый звук в ее имени. Это часто вызывало в классе одобрительные и подобострастные улыбки, что заводило Сашу еще сильнее. — У вас это получается гораздо лучше.

— Что у меня получается гораздо лучше? — спросила она ледяным тоном, не замечая, что тишина в классе начинает становиться почти угрожающей.

— Подметать мусор. С веником в руках вы просто великолепны. Особенно, когда пониже наклоняетесь. Такая соблазнительная попка. Я же сам сколько раз видел, — отчеканил он и снова плюнул на пол.

Тихий, неуверенный смешок прошелся по классу легкой волной, и опять наступило тревожное ожидание.

…Именно в этот момент Саша поняла, что никакая кошка ее уже не спасет. Что тот момент, который должен был наступить рано или поздно, наступит сейчас. Лишь считанные секунды отделяют ее от этого момента.

— Выйди из класса, Измайлов. Сейчас же.

— А если не выйду?

— Выйдешь. Еще как выйдешь. Тебе помочь, может быть? Я найду помощников, поверь мне…

Она и сама не знала, что будет делать в том случае, если он ее проигнорирует. Понятия не имела, о каких помощниках ведет речь. Из класса никто не решится — об этом даже думать не стоило. Его боялись. Слишком боялись…

Но, к общему удивлению, он нехотя поднялся со своего места, еще раз сплюнул на пол — теперь уже не шелухой, а сероватой густой слюной, и направился к выходу. Только пошел почему-то не вдоль ряда, а обогнул средние парты и направился к ней.

Он приближался, а она смотрела на него, из последних сил пытаясь преодолеть собственную слабость. Она почти молилась, сама того не сознавая. Молилась о том, чтобы бог дал ей силы подставить правую щеку, получив удар по левой. Не зная, не подозревая о том, что слова этой молитвы вот-вот материализуются в пространстве странным и жутким мутантом, лишь отдаленно напоминающим свое истинное подобие.

Приблизившись, он все так же продолжал смотреть в ее глаза. И Саша не отводила взгляда. Она почувствовала его дыхание — смешанный запах семечек, табачного дыма и кислого вчерашнего перегара. Губы расплывались в улыбке, а глаза смотрели без выражения, словно в пустоту. Он шел прямо на нее, но как будто не видел. Как будто хотел пройти сквозь нее, как граф Калиостро, проходящий сквозь стены. «Куда тебе до его могущества!» — подумала Саша, собирая остаток сил для того, чтобы не отступить, не сдвинуться с места. И только потом, спустя секунду, она поняла, что это был всего лишь отвлекающий маневр. Наживка, которую она заглотила, как глупая и голодная рыба. Потом — когда его рука, быстро выброшенная вперед, схватила подол ее джинсовой юбки и, дернув наверх, плавно и жадно заскользила вниз, внутрь…

Размахнувшись, она ударила его по щеке.

И тут же огненным шаром пронеслись в сознании слова молитвы. Пронеслись — и обожгли. Она не знала, не подозревала в себе такой силы. Очнувшись, она увидела, как он поднимается с пола. Неужели это она свалила его с ног — она, едва доходящая до плеча этого верзилы? Он поднимался медленно, как медведь, вылезающий из берлоги после зимней спячки. Саша заметила огненную полосу на его левой щеке. Полоса напоминала ссадину. Она увидела его глаза, по-прежнему пустые, почти ничего не выражающие. В следующую секунду он снова стоял напротив, продолжая сверлить ее взглядом — как будто ничего не случилось. Потом, медленно приподняв ладонь, дотронулся до огненной полоски на щеке. Дотронулся — и как будто обжегшись, одернул руку.

В тот момент она была почти уверена, что победила. И даже была близка к мысли о том, что поступила правильно. Что иначе было нельзя. Он наконец опустил глаза и медленно направился к выходу, обойдя ее стороной, больше не коснувшись — ни рукой, ни взглядом. Только на пороге, не обернувшись, выплюнул слово «сука». А потом наступила тишина.

Гробовая тишина, какой, наверное, не бывает даже в храме. Саша смотрела перед собой и видела одни только опущенные вниз глаза. Никто не смотрел на нее — все прятали взгляд, как будто боялись обжечься. В тот момент она никак не могла объяснить себе этой реакции. Она поняла, в чем дело, спустя некоторый промежуток времени, после того, как поймала наконец один-единственный взгляд, робко вынырнувший на поверхность.

Это был взгляд Миши Андреева. Ее лучшего, любимого ученика, который мечтал когда-нибудь встретить и полюбить женщину, похожую на осень. Уж лучше бы это был кто-нибудь другой. Кто-нибудь другой, только не Мишка, думала Саша уже после того, как…

Он смотрел на нее, как будто она была прожектором. Мощнейшим прожектором, направленным прямо на него. Слепящим, причиняющим глазам живого человека невыносимую боль. Саша даже заметила влажный отсвет в его глазах, наполненных этой болью. Ей захотелось броситься к нему, защитить его от этого странного и жуткого света, который причиняет ему такие страдания. Но он бросился к ней первым.

Он вскочил со своего места и в три прыжка приблизился к ней. Остановившись, изо всех сил дернул вниз подол юбки… А потом так же стремительно выбежал из класса, шумно хлопнув дверью. И только после этого хлопка Саша наконец поняла, в чем дело.

Джинсовая ткань слишком плотная. Именно поэтому она не опустилась вниз после того, как ее подняли наверх. Она бы опустила ее сама, если бы у нее сохранилась в тот момент хоть какая-то способность к здравому размышлению.

«Уж лучше бы это был кто-нибудь другой», — отстраненно подумала Саша, чувствуя, как лицо заливается краской. Голова закружилась. Саша опустилась на стул и сразу поняла, что потеряла последние остатки сил. Уронив голову на сложенные руки, она разрыдалась.

В классе продолжала стоять напряженная тишина, нарушаемая лишь громкими всхлипы, совсем не напоминавшими плач взрослой женщины. Скорее, казалось, плакала девочка. Маленькая беспомощная девочка, впервые в жизни столкнувшаяся с жестокостью окружающего ее мира.

Когда Саша очнулась и подняла глаза, в классе уже никого не было. Она даже не заметила, как они ушли. Так и не услышала ни одного звука. «Я больше не буду работать, — подумала она. — Никогда больше. Сегодняшний урок был последним. Хватит с меня».

Она долго сидела, глядя прямо перед собой глазами, потемневшими от горя. Прозвучавший звонок вывел ее из оцепенения. Быстро достав из сумочки маленькое зеркало, она припудрила лицо, расчесала волосы. Потом снова застыла, глядя перед собой. Минуты шли, но она совсем не чувствовала хода времени. Что-то было не так. Саша очень долго пыталась понять, что же изменилось. И наконец, в десятый раз остановив взгляд на участке пола возле последней парты, она поняла, в чем дело.

Пол был чистым. Шелухи от семечек не было. Кто-то из ребят подмел мусор, оставленный Измайловым. Кто-то сжалился над ней… Но в классе было пусто, и Саше некому было сказать «спасибо».

Поднявшись, она медленно подошла к окну и принялась разглядывать вечер. На улице начинало темнеть, солнце казалось почти беспомощным на фоне надвигающихся сумерек. Листья все продолжали сыпаться с деревьев разноцветным дождем. Она, не отрываясь, смотрела в окно, постепенно чувствуя, что успокаивается. Волна жгучего стыда постепенно отступала. Саша и сама в это не верила…

— Саша! — услышала она словно издалека и обернулась на голос.

Владимир приблизился к ней быстрыми шагами и уверенно взял за руку.

— Что с тобой? Что-то случилось?

— Ничего, — она освободила ладонь, словно опасаясь, что он сможет ощутить ее ложь своей кожей. — Ничего особенного… Так, обычные учительские будни.

— Так уж и обычные? Ты совсем бледная, смотришь как-то странно…

— Почти обычные. Знаешь, я не хочу сейчас об этом, — под напором его взгляда она больше не смогла выдержать собственную ложь, поэтому решилась на полуправду. — У тебя уже закончились занятия?

— Закончились.

— Везет. А у меня сейчас окно, а потом еще первый курс.

— Устала?

— Устала, — вздохнув, честно призналась она.

— Хотелось бы предложить тебе отдохнуть, но ты ведь, наверняка, снова откажешься.

— Ты опять хочешь пригласить меня в театр? — улыбнулась Саша. За последние несколько недель он уже три или четыре раза звал ее на балет, но каждый раз у Саши находились какие-то причины, мешавшие принять это приглашение.

— Сегодня гастрольный спектакль. Кремлевский балет. Такое не часто бывает у нас в провинции…

— Кремлевский балет?

Саша на минуту закрыла глаза. Ей всегда нужно было закрывать глаза, чтобы представить что-то. Видя перед собой действительность, она не могла заставить свое воображение работать в полную силу. Закрывая глаза, она полностью отключалась от реального мира. Саша закрыла глаза…

Сначала она увидела кошку. Но кошка быстро исчезла, уступив место девушке в белоснежном платье, плывущей по сцене, едва касаясь пола. Саша любила балет, тем более — хороший балет.

— Лебединое озеро?

Владимир кивнул.

— Послушай…

Саша сразу почувствовала — это как раз то, что ей нужно. Эта девушка в белом платье, призрачная, почти нереальная, спасет ее. Поможет прожить этот страшный вечер. Поможет преодолеть то, что сейчас кажется почти непреодолимым. Поможет!

Она замолчала, не договорив. Ее немного смущало то обстоятельство, что она пойдет в театр вдвоем с Владимиром. Возможно, это было глупо, и все же эта затея показалась ей не слишком честной по отношению к Денису. Да и к Владимиру — тоже. Саша чувствовала, что Владимир относится к ней по-особенному. Пойти вдвоем — это значило дать ему надежду. Надежду на то, чего нет и быть не может. Саша не хотела причинять боль этому человеку, который был так по-детски влюблен в нее.

И тут она вспомнила про Кристину.

— Послушай, — снова начала Саша, — а у тебя уже есть билеты?

— У меня же сестра в кассе работает. Разве я не говорил?

— Говорил, — вспомнила, обрадовавшись, Саша. — А она сможет сделать не два, а три билета?

— Три? — он не смог скрыть своего разочарования.

— Три, — подтвердила Саша, — если ты, конечно, не против, я хотела бы взять с собой подругу.

— Подругу, — повторил он без эмоций. — Что ж. Подругу — так подругу. Можно и три билета.

— Отлично! — Саша улыбнулась впервые за прошедший день, искренне и почти радостно. Вспомнила печальные глаза Марины Цветаевой и снова обрела свою неискоренимую способность слышать стихи в каждом звуке. — Нежный призрак, рыцарь без укоризны… Кем ты призван — в мою молодую жизнь?

Владимир немного смущенно улыбнулся, а Саша рассмеялась.

— Знаешь что… Я сейчас ей позвоню. А ты… Ты жди меня. Вот там. Видишь, где кончается аллея? Помнишь, мы смотрели вместе недавно, как листья падают? Вот там меня и жди.

— Хорошо, Саша, — покорно согласился он. — Я пока поеду домой, переоденусь.

— Нет, подожди, — она сама удивилась своему нежеланию его отпускать, и только потом поняла, что ей просто страшно было оставаться сейчас одной. — Побудь со мной — до начала урока. Ты ведь успеешь потом съездить домой и вернуться?

— Успею. Конечно, успею.

— Тогда не уходи. Побудь со мной, физик. Я научу тебя слышать стихи.

Если бы не откровенно шутливая интонация ее голоса, он смог бы воспринять ее слова как надежду. Ту самую надежду, которой она давать ему не хотела. Но Саша просто шутила, и он, покорно вздохнув, так же шутливо согласился:

— Если только я не страдаю глухотой от рождения…

Проводив Владимира, Саша забежала в учительскую и набрала номер Кристины. На том конце долго не снимали трубку, и Саша уже начала беспокоиться, что Кристины нет дома.

— Я слушаю, — раздался наконец ее низкий и немного хрипловатый голос.

— Я уж думала, тебя дома нет, — облегченно вздохнула Саша.

— А, это ты, — голос стал мягче. — Я просто трубку брать не хотела.

— Работаешь?

— Если это можно назвать работой, — хмуро ответила Кристина. — Просто нет настроения. Не хочу ни с кем разговаривать. Надоело все…

— Что — все? Опять хандришь?

— Эх, Сашка… Ну, в самом деле, что это за жизнь такая? Один день похож на другой. Похож — как две капли воды. Как же мне это надоело!

— И совсем они не похожи, — возразила Саша. — Просто у тебя хандра, и ты замечать ничего не хочешь! На самом деле они абсолютно разные. Вот вчера, например, помнишь, дождь был, небо было серое. А сегодня с утра — солнце. И так — каждый день. Даже ветер… Ветер ведь тоже все меняет…

Саша чувствовала, что у нее не слишком-то получается. После всего, что произошло, было трудно вдохновлять пессимистично настроенную подругу.

— Уеду, — пробурчала Кристина, — уеду в свою глушь, в Михайловку. На кой черт мне сдался этот большой город? Только деньги за квартиру плачу. Сидеть в четырех стенах можно и в провинции.

Саша рассмеялась: для нее эти рассуждения были уже привычными. Каждый раз, когда у Кристины было плохое настроение, она собиралась уехать в родной город в Волгоградской области и вести там затворнический образ жизни.

— Только не сегодня, Кристина.

— Понятно, сегодня я на последний автобус уже не успею.

— Да я не об этом. Сегодня тебе в четырех стенах сидеть не придется! Потому что сегодня мы идем в театр!

— Кто сказал?

— И не вздумай… Не вздумай сопротивляться! Билеты уже куплены. Так что собирайся и жди меня через час возле школы.

— Но я…

Кристина пробовала возражать — скорее по инерции, но Саша сразу поняла, что долго уговаривать ее не придется. Закончив разговор, она посмотрела на часы и, ахнув, стремительно помчалась вверх по ступенькам — уже пять минут прошло с начала урока. Не исключено, что ее шалопаи-первокурсники просто не будут ее ждать…

— Урок окончен. Спасибо за внимание.

Саша обвела усталым взглядом класс. На уроке присутствовало меньше половины группы. Кому охота в шесть часов вечера слушать литературные бредни? Может, кому-то и охота, но только не им — первокурсникам, едва успевшим свободно вздохнуть, перешагнув порог школы. И тут — на тебе, снова литература! На первом курсе так всегда, Саша уже к этому привыкла. Для всего нужно время — и уж тем более для того, чтобы пробудить если не любовь, то хотя бы какой-то интерес к предмету. Она никогда не допытывалась об отсутствующих, не отмечала в журнале пропуски — впрочем, к тому, что Александра Алексеева и без пометок прекрасно помнит, кто сколько уроков пропустил, они уже тоже успели привыкнуть за прошедшие два месяца занятий.

Класс опустел почти мгновенно, и Саша достала из сумки пудреницу. Внешность оставляла желать лучшего. «Гораздо лучшего», — мысленно прибавила Саша, но, в конце концов, тому были объективные причины. Косметикой она почти не пользовалась — употребляла ее только в самых торжественных случаях. Но как раз в этих самых торжественных случаях ее подруга Кристина всегда морщила нос и говорила, что Саша выглядит «на сорок с лишним». В последнее время в косметичке кроме пудры и губной помады у Саши ничего не было. В этот вечер она пожалела о том, что не имеет возможности подвести глаза и нарисовать на бледных щеках хотя бы искусственный румянец. Все-таки театр, да не какой-нибудь провинциальный…

В последний раз критически оглядев себя в зеркале, она решила, что сделала все, что было в ее силах, и, посмотрев на часы, поняла, что ей пора поторопиться. Владимир, наверное, уже ждет ее в липовой аллее возле школы. Она бросила взгляд в окно, но окно было совершенно темным. Черный, строго очерченный прямоугольник ни за что на свете не хотел выдавать ей своих тайн. После того как часы перевели на зимнее время, она никак не могла привыкнуть к тому, что на улице так рано темнеет. Вечер, наверное, показался бы ей бесконечно длинным, если бы не великолепная идея Владимира пойти в театр.

Спускаясь по ступенькам, Саша улыбалась, вспоминая, как заворожено он ее слушал, как послушно смотрел в окно, беззвучно повторяя стихи, слетавшие с ее губ. Он казался ей немного смешным и в то же время бесконечно милым, даже немного беззащитным. Она всегда испытывала по отношению к нему какое-то странное смешанное чувство, напоминавшее, наверное, чувство матери к ребенку. Но — не более того.

— До свидания, Сергей Анатольевич! — кивнула она ночному сторожу, грузному и приветливому дядечке неопределенного возраста, примостившемуся возле обогревателя с кроссвордом на коленях.

— До завтра, Сашенька! Саша, а вот подскажи — боязнь замкнутого пространства? Первая «к», вторая «л»?

— Клаустрофобия.

— Дай бог тебе…

— И вам того же! — откликнулась Саша.

Оказавшись на улице, Саша на мгновение остановилась в нерешительности. Так всегда случалось: после яркого света она очень долго не могла адаптироваться к ночной темноте. Медленно, почти на ощупь, спустившись по ступенькам, она, прищурившись, вглядывалась в темноту. Наверное, Владимир еще не пришел — едва ли он стал бы дожидаться ее в конце аллеи, как она велела. Скорее, ждал бы здесь, у выхода.

Вечерний воздух был немного влажным, но теплым. Саша, вдохнув полной грудью, медленно пошла вперед, наслаждаясь тишиной и ни с чем не сравнимым запахом осени. Стук каблуков приглушенно отдавался в вечерней тишине, смешивался с шорохом листьев и шумом крыльев изредка пролетающих птиц. Саша улыбалась: она начинала чувствовать, как из звуков осени постепенно складывается музыка. Так часто бывало — каблуки отстукивали ритм, подчиняя себе и складывая в удивительную мелодию все остальные звуки осени. Удивительную, звучащую единенный раз в жизни, потому что в следующий раз, Саша знала, мелодия будет уже другой. Она даже прикрыла глаза, настолько велико было желание отдаться звукам, раствориться в них…

Но внезапно музыка оборвалась. Точнее, не оборвалась, а почему-то расстроилась. Саша нахмурилась — может, показалось? Нет, снова какой-то слабый, приглушенный звук, совсем не вписывающийся в ее импровизированную партитуру. Как будто звук чьих-то шагов, откуда-то справа.

— Владимир? Володя? — тихо позвала она, вглядываясь в темноту.

Он не отвечал. Она улыбнулась — конечно же, он не мог опоздать, он просто решил напугать ее немного. Совсем немного… Вот только — зачем?

— Почему ты… Не отвечаешь? — проговорила она, не услышав собственного голоса. — Володя?.. Кто… Кто здесь?

Ей хотелось кричать, но голос не слушался. В ту же секунду Саша почувствовала приближение чего-то неминуемого.

— Долго же мне пришлось тебя ждать. Ну вот мы и встретились — наедине…

Он уже стоял рядом, приблизившись незаметно и бесшумно. Повинуясь подсознательному желанию, Саша опустила взгляд и увидела, как в руке Андрея Измайлова блеснуло стальное лезвие ножа.

— Иди ко мне, детка.

Владимир пожалел, что сразу не пошел пешком. Училище находилось в пятнадцати минутах ходьбы от его дома, но он решил сэкономить время, проехав две злосчастные остановки на транспорте. Но транспорт, как и полагается в подобных случаях, сильно подвел. Не нужно было забывать про закон подлости — великий закон, который его, Владимира, просто преследовал. Теперь пришлось мчаться, почти бежать, чтобы не опоздать, не заставлять Сашу ждать его в темной аллее. Лучше бы они договорились встретиться в здании училища. Но, с другой стороны, он понимал, что для большинства членов педагогического коллектива ситуация могла бы показаться пикантной, а вездесущий закон подлости непременно сработал бы и в этот раз — кто-нибудь обязательно оказался бы очевидцем столь грандиозного события и уж, конечно, обеспечил бы прекрасный пи-ар на этот случай. Лично ему было все равно, но компрометировать Сашу не хотелось, тем более что в данном случае дым, как это ни парадоксально, был без огня.

«Без огня ли?» — мысленно задав себе этот вопрос, Владимир заранее знал, что не сможет на него ответить — ни да, ни нет. Потому что он и сам за прошедшие три года знакомства так и не сумел разобраться в своем чувстве к Саше. Он был старше нее, и к тому же, значительно опытнее. Опыт прошлых лет — это прежде всего неудачный брак. Почти шесть лет Владимир был женат на женщине, которую любил. Он знал совершенно точно, что любил ее, помнил те ощущения, которые переживал в тот период, когда они были вместе. Помнил горечь и невыносимую боль вынужденной разлуки. С ним случилась обычная история — она его просто разлюбила. Но он еще очень долго не мог справиться с навалившейся бедой. Год, два, а может быть, и больше. Потом чувства притупились, но память о любви осталась в душе. И теперь он никак не мог соотнести то чувство, которое испытывал к Саше, с понятием «любовь». Это было что-то другое, что-то невероятное, почти религиозное. На самом деле, порой он ловил себя на мысли, что смотрит на Сашу, как на икону. Были ли виной тому ее огромные синие глаза, ее прозрачность, или стихи, из которых, казалось, Саша была соткана, он не знал. Он знал, что ему хочется бесконечно смотреть на нее, но даже подумать о том, чтобы прикоснуться к Саше, он боялся. Этот страх был почти мистическим, напоминающим страх людей, боящихся своим прикосновением осквернить святыню. Саша была его Неопалимой Купиной, его Даром Волхвов… Саша была для него объектом нематериального мира. Но любовь — он это знал — соткана из плоти и крови, хотя и имеет душу.

Он бежал, разбрызгивая не успевшие высохнуть лужи, нервничал и чертыхался на ходу — от того, что опаздывает, от того, что отглаженные и чистые черные брюки будут неизбежно заляпаны грязью. Запыхавшись, остановился у края липовой аллеи, вглядываясь в темноту: Саши не было.

— Саша! — громко прокричал он, но не услышал ответа.

— Ну, идем. Да что ты стоишь, как неживая? Иди, я сказал! — он грубо подтолкнул ее в бок ногой, и Саша отлетела в сторону, едва удержавшись на ногах.

Он тут же подскочил к ней, схватил за полу куртки и волоком потащил в сторону. В вечерней тишине резко прозвучал треск разрывающейся ткани.

— Андрей, — прохрипела она, почувствовала, как сдавило горло. — Прошу тебя…

— Что ты там бормочешь?

Он швырнул ее на землю. Саша почувствовала острую боль, ударившись о ствол дерева.