ЧАСТЬ 1

ПРОПАВШИЙ МАЛЬЧИК

«…Я все-таки люблю осень. Несмотря на то, что небо часто бывает хмурым и печальным, идут дожди, а сильный ветер заставляет деревья склоняться до самой земли, как будто хочет заставить их подтвердить свое могущество и власть. Осень красивая. Красивая, переменчивая и печальная — как женщина. Наверное, именно такой будет женщина, которую я когда-нибудь встречу и буду любить: красивой и грустной, как осень…»

— Обязательно встретишь, Мишка… Обязательно!

Откинувшись на жесткую спинку стула, Саша прикрыла глаза, почувствовав влагу сквозь сомкнутые веки. Ох уж эта вечная и неизлечимая ее сентиментальность! Стрелки циферблата соединились на самой вершине, и одна, более проворная и длинная, уже начала медленно спускаться вниз, за полночь, к началу следующего дня. Тусклый свет настольной лампы вытянутым прямоугольником освещал стопку тетрадей, аккуратно сложенную на кухонном столе. Тетрадь Миши Андреева была последней. Задумавшись всего лишь на секунду, Саша решительным росчерком вывела круглую «пятерку» и, после очередной недолгой паузы, все же прибавила к ней коротенький, едва заметный, минус. «Все-таки» было написано слитно, в слове «могущество» вместо «о» стояла «а»… Впрочем, это был спорный вопрос, потому что почерк у Миши Андреева был неразборчивый. Предположим, что это все-таки «о». Еще четыре-пять орфографических ошибок тоже можно списать на неразборчивость почерка. Запятые отсутствуют там, где надо и присутствуют там, где не надо. Но это можно условно назвать индивидуальностью, авторским стилем. Авторский стиль Миши Андреева, учащегося второго курса профессионально-технического училища, будущего слесаря-сантехника, если повезет…

Саша улыбнулась. Нет, не поднимется у нее рука поставить «тройку» после этих слов. И даже на «четверку» не поднимется. Потому что это сочинение нельзя назвать ни удовлетворительным, ни даже просто хорошим. Такие слова шестнадцатилетнего парня дорогого стоят, Саша это знала по собственному опыту четырехлетней работы в бывшем восемнадцатом ПТУ, которое, следуя традициям современности, не так давно переименовали в строительный колледж. Как тяжело, порой просто неимоверно трудно бывает достучаться до них, этих по большей части обозлившихся, закрытых, запущенных мальчишек. Мальчишек, глубоко обиженных на взрослых за то, что взрослые закрыли окна, не дождавшись их возвращения. Закрыли окна…

Почти пять лет прошло с тех пор, как Саша узнала о том, почему дети становятся жестокими. В тот вечер она сидела дома с шестилетним Никитой, соседским мальчишкой, которого оставили под ее присмотром родители, уехавшие на вечеринку. У Саши не было абсолютно никакого опыта общения с маленькими детьми, и она даже представить себе не могла, как будет развлекать Никитку целый вечер. Но положение спасла книжка. Старая потрепанная книжка шестьдесят девятого года издания, которую принес с собой малыш и, робко протянув почти незнакомой тете Саше, спросил:

«Почитаешь? Мне уже читала бабушка эту книгу, два раза, но я хочу еще…»

«Почитаю, — ответила Саша, с интересом рассматривая обложку, на которой был изображен летающий мальчик. — Джеймс Барри. Питер Пен. Это, кажется, про пиратов? Или, нет, про индейцев?… Прости, я, кажется… Это было так давно…»

Саше почему-то стало немного стыдно от того, что она, филолог по образованию, толком не знала, о чем эта книга. Филолог, это во-первых, а во-вторых, она тоже была когда-то ребенком, и значит, должна была знать вдвойне… Но Никита не собирался ее стыдить:

«Ну да, и про пиратов тоже, и про индейцев, только это там не главное… Они, знаешь, летают. Летают, по-настоящему!»

«Летают?»

«Ну да, летают себе!»

«А ты хотел бы?»

«Спрашиваешь! Только…»

«Что — только?»

«Да нет, ничего. Я знаю, что моя мама не такая. Она бы не закрыла окно. Ни за что не закрыла бы!»

Тогда Саша еще не знала, что этой книге суждено будет стать ее Библией. Тогда она еще не совсем отчетливо поняла, о чем говорит Никита. Поняла позже, когда сама погрузилась в текст, листая страницу за страницей, перебегая глазами от строчки к строчке, чувствуя, как гулко и быстро стучит сердце внутри. Она словно сама оказалась там, на этом острове фантазий, среди пропавших мальчиков, забывших о том, что когда-то у них была мама.

«Мы улетаем, словно самые бессердечные существа, живем, ни о ком не думая, а потом, как только нам потребуется особое внимание, мы благородно возвращаемся домой, уверенные, что нас встретят объятиями, а не шлепками…»

Саша остановилась, на секунду задумавшись о том, насколько простой порой бывает истина.

«Ну же, читай дальше!»

«Так велика была их вера в материнскую любовь, что они решили: еще немножко можно ни о ком не думать! Только у одного из них не было этой веры, и, услышав конец сказки, он глухо застонал.

— Что с тобой, Питер? — вскричала Венди, подбегая к нему.

Она решила, что он заболел, и стала осторожно его ощупывать.

— Где у тебя болит?

— Это совсем другая боль, — сказал Питер загадочно.

— Какая же? Говори!

— Венди, ты не знаешь, что такое матери!

В ужасе мальчики окружили его. Его волнение их напугало. И он поведал им то, о чем молчал до сих пор.

— Было время, когда я, как и вы, думал, что моя мама всегда будет держать окно открытым, и я не возвращался много лун подряд. И вот наконец я прилетел домой. И что же? Окно было заперто, мама совсем забыла обо мне, а в моей кровати спал другой мальчик!

— Ты уверен, что все мамы такие?

— Да!

— Так вот оно что! Изменщицы! Жабы!…»

Саша сделала паузу, пытаясь отдышаться и немного успокоиться.

«А моя мама никогда не закрыла бы окно, — снова повторил Никита, как будто убеждая себя, — не закрыла бы!»

«Конечно, нет! — Саша прижала к себе его голову, слегка коснулась губами макушки. — Не закрыла бы. Она бы тебя ждала. Ждала, пока ты налетаешься и вернешься к ней. Ведь ты бы все равно когда-нибудь налетался и захотел вернуться, правда?»

«Правда!»

В тот вечер она очень долго сидела в кресле неподвижно, накрывшись пледом. И думала о том, что в жизни все гораздо проще, чем кажется на самом деле. Оказывается, нужно всего лишь оставлять окно открытым. Не закрывать его и верить в то, что когда-нибудь человек, которого ты любишь, вернется к тебе. Так просто — и в то же время так сложно. Попробуй, выдержи, ведь в окно не всегда светит солнце. Бывает снег, дождь, сильный ветер. Бывает осень и бывает зима…

«Ты просто сумасшедшая. Какая к черту может быть литература в этом ПТУ? Если его колледжем обозвали, все равно — суть-то осталась прежней! Да ведь они же там все наполовину отмороженные! Куда ты прешься со своим Достоевским и Цветаевой, Сашка? Неужели думаешь донести до них смысл высокой поэзии? У них ведь глаза — пустые! Они в жизни если что и читали, то это, наверняка, был букварь. Дура, тебе ведь аспирантуру у Гольдина предлагали! Дура…»

Реакция большинства однокурсниц на ее решение пойти после окончания университета преподавать литературу в бывшем восемнадцатом ПТУ была практически однозначной, разными были лишь эпитеты, которыми ее награждали: дура, идиотка, чокнутая, маразматичка… Кристина подобрала самый красочный и емкий, на свой взгляд, эпитет — камикадзе. Восемнадцатое ПТУ славилось тем, что едва ли не половина его питомцев были условно осужденные, и почти все находились на учете в детской комнате милиции, отчего само училище приобрело в городе неофициальное название «тюремный филиал». Немногим из закончивших училище удавалось использовать полученные знания на свободе. Рано или поздно почти каждый третий оказывался там, куда, казалось, и сам стремился.

Саша никогда ничего не возражала и не пыталась объяснить — просто улыбалась немного снисходительно. Она-то знала, в чем причина. Знала и верила в то, что никакие они не отмороженные, что пустые глаза — это только маска, скрывающая боль от того, что окна оказались закрытыми. Вот и все. И ей нужно было попытаться открыть эти окна, попытаться во что бы то ни стало. Иначе она просто не могла — уж такой родилась на свет, и ничего с этим не поделаешь. Огромные темно-синие глаза, насмешливые пухлые губы и белые вихрастые пряди она получила генетическим путем точно так же, как любовь к поэзии и стремление к торжеству справедливости. «Стремление к торжеству справедливости» звучало слишком патетично. И Саша никогда не пользовалась этими словами для того, чтобы выразить свои мысли. Она просто говорила: «Я хочу, чтобы все было хорошо…»

— Красивой и грустной, как осень… — повторила Саша вслух, откладывая в стопку последнюю тетрадь. — Молодец, Мишка. На самом деле, молодец.

Впрочем, проверенная тетрадь была не последней. Теперь Саша пожалела о том, что не оставила ее напоследок. Горькую пилюлю всегда лучше запивать сладким сиропом: она помнила, как в детстве бабушка всегда давала ей ложку варенья после горького травяного отвара от кашля. «Девясил, — ласково повторяла бабушка, сочувственно гладя на Сашу, которая корчилась от горечи, — это значит — девять сил. Девять добрых сил, которые помогут тебе выздороветь». «Если эти силы добрые, то почему они такие горькие, бабушка?!» — искренне возмущалась Саша. Она и теперь, повзрослев, с трудом верила в то, что добро может быть таким горьким на вкус. Все-таки, нужно было оставить сладкую ложку напоследок.

Но теперь уже ничего не поделаешь. Вздохнув, она открыла синюю измятую тетрадь с изображением Бритни Спирс на обложке.

«За что я люблю осень». Название темы сочинения на первом листе было написано четким почерком, без ошибок, и снабжено жирной увесистой точкой. Но дальше не было ни одного слова. Был рисунок. Большой, занимающий почти всю страницу. Высокое дерево, согнувшее ветви, видимо, под напором сильного ветра. Листья, летящие в разные стороны, тучи на низком небе. Два человека. Один из них, с жестким ежиком волос, выступающим вперед жестким подбородком и запавшими скулами был точной копией автора сочинения-рисунка. Другой была девушка с огромными, в половину лица, глазами, очками на переносице и небрежно собранными в пучок на затылке прядями белых волос. Это была она, Саша. Александра Алексеевна. Сходство было стопроцентным, пояснения не требовались.

У парня были спущены штаны вместе с нижним бельем. Девушка стояла перед ним на коленях, и, судя по выражению лица объекта своей страсти, доставляла ему фантастическое удовольствие…

Быстро захлопнув тетрадь, Саша зажмурилась. Завтра. Это завтра у нее будет непроницаемое лицо, ироничная, немного снисходительная улыбка на губах и ледяное спокойствие в голосе. За ночь она успеет подобрать слова, с утра несколько раз прорепетирует свою речь перед зеркалом, проследив за тем, чтобы не дрогнул ни один мускул на лице. Она з нала, что завтра будет внешне неуязвимой. Никому и в голову не придет, насколько беспомощной и беззащитной она чувствует себя сейчас. Как ей страшно и больно глотать эту горькую пилюлю, как невыносимо сложно заставить себя поверить в то, что добро может быть таким отвратительным на вкус. Никто не догадается. Саша знала, потому что это был далеко не первый ее опыт. Пожалуй… Пожалуй, стоит похвались его. Сказать, что он замечательный художник. Ведь это на самом деле так — парень одаренный. Он прекрасно рисует. Саша будет говорить правду, и от этого ей будет легче. Она не станет его обманывать. Она просто пожалеет о том, что он так бездумно растрачивает свой дар. Что тратит на пошлость то, что могло бы служить прекрасному. Пожалуй…

Телефонный звонок отвлек ее от тягостных размышлений. Покосившись на часы, она с удивлением и возрастающей тревогой подумала о том, что для звонков время слишком позднее.

— Алло!

— Не сомневалась ни секунды в том, что в такое время суток великий Макаренко не может спать. Первый час ночи — подумаешь! Самое время для проверки тетрадей или для планирования урока литературы…

— Кристина, это ты! — облегченно выдохнула Саша, услышав голос подруги, и рассмеялась: — В самую точку попала! Тетради проверяю!

— Ну и как? Много ли юных гениев среди рабочей молодежи?

— Попадаются, — уклончиво ответила Саша, — причем не только в области литературы.

— Да ну! — недоверчиво произнесла Кристина, но, видимо, заметив странные нотки в голосе подруги, сочувственно спросила: — Что, опять Андрюша Измайлов тебя доводит? Что на этот раз?

— Ничего, — Саша не стала посвящать подругу в тонкости последнего инцидента с Измайловым, — прорвемся.

— Прорвешься, — неуверенно произнесла Кристина, — или нарвешься когда-нибудь. Чует мое сердце. Ох, и дура же ты, Сашка…

Несколько минут Саша терпеливо молчала, давая подруге возможность произнести традиционную, повторяющуюся почти ежедневно в течение последних четырех лет, речь. Но наконец она не выдержала:

— Кристина, ты мне позвонила в первом часу ночи для того, чтобы в тысячу пятьдесят восьмой раз напомнить по Гольдина, который предлагал мне аспирантуру? Но, насколько я знаю, Гольдин без меня не умер, а в аспирантуре нет нехватки в научных кадрах…

— Гольдин не умер, — неохотно согласилась Кристина, — а эти твои прыщавые ублюдки…

— Прекрати! — почти закричала Саша, но, спустя секунду, почувствовав неловкость, смягчилась: — Перестань, пожалуйста, Кристина. Ты же знаешь…

— Знаю, — вздохнула ее собеседница, — все я знаю. Это я так. Для профилактики, несмотря на то, что случай безнадежный. Ты тоже меня прости за резкость. Я, на самом деле, не поэтому тебе позвонила. Я тебя сейчас опять уговаривать буду. Пойдем со мной, Сашка!

— Ты опять об этом, — вздохнула Саша.

В течение последних двух дней Саша уговаривала пойти вместе с ней на новоселье к своим друзьям. По странному стечению обстоятельств, эти старые друзья Кристины вселились в тот же дом, в котором жила Саша. Более того, оказались ее соседями сверху.

Кристина была приглашена давно. Во-первых, как давний друг новоселов. Во-вторых, как свободная, а значит, ущербная, по понятиям некоторых, девушка. И не только ущербная, а даже в некотором роде опасная для ревнивых жен свободолюбивых мужей. Совместно с новосельем планировалось осуществить захват Кристининой свободы и независимости: ее собирались познакомить с каким-то «неотразимым, вот увидишь!» парнем, который тоже засиделся в холостяках. Видимо, неспроста, а потому что знал, что рано или поздно он встретит Кристину и полюбит ее всей душой. Кристина рассуждала об этом с присущей ей долей сарказма, но знакомству особенно не противилась — было интересно посмотреть, что же за сокровище они откопали. И вот за два дня до намеченной даты выясняется, что «сокровище», похоже, дорожит собственной свободой и независимостью ничуть не меньше, чем Кристина — своей. Она видела именно в этом причину последовавшего отказа «сокровища», хотя внешне причина мотивировалась более деликатно.

— Пойми, мне не хочется выглядеть акулой. А именно акулой я и буду выглядеть, если буду одна. Машка просто осатанеет, ей кусок в горло не полезет, если я буду сидеть рядом с ее распрекрасным Федором. Она ведь все знает про его творческую натуру. Свет потушат, начнутся танцы — они это любят, знаешь. Не хуже твоих пятнадцатилетних. Топтание на месте с поцелуями и раздеванием. Проходили уже. А если со мной будешь ты, мне не будет так скучно. Мне никогда не бывает с тобой скучно, Сашка, ты ведь знаешь. Еще с тех пор, как мы на первом курсе случайно за одну парту сели, помнишь? Ну, пожалуйста, пойдем со мной!

— Кристина…

— Ну что тебе стоит, бог ты мой! На один этаж вверх подняться, не сломаешься!

— Я не знаю, насколько это удобно. Меня ведь не приглашали…

— А я, по-твоему, чем сейчас занимаюсь? — возмутилась Кристина, — Я тебя что, не приглашаю?

— Ты — это ты, — весомо возразила Саша.

— Это одно и то же. Я скажу, что приду с подругой. Они будут очень рады, во всяком случае, им будет все равно. А мне не будет скучно, и я не буду выглядеть акулой, потому что все время буду сидеть рядом с тобой и общаться только с тобой, и танцевать только с тобой буду! — выпалила Кристина почти на одном дыхании.

— Надеюсь, ты меня раздевать не будешь, — рассмеялась Саша.

— Не буду. Клянусь, — торжественно пообещала Кристина, — ну так как?

Саша остановила взгляд на синей тетрадке, сердце больно сжалось. «Завтра», — подумала она с тоской.

— Саш! — окликнула ее Кристина, — спишь, что ли?

— Практически, — подавляя зевоту, ответила Саша. — Да ладно, черт с тобой. Поднимусь. Не сломаюсь же, на самом деле…

Кристина дала отбой в полном восторге. А Саша, устало опустившись на кровать, долго лежала без сна, мысленно перебирая в сознании детали предстоящего завтра урока литературы и очередного поединка с парнем, уже давно прекратившим попытки достучаться в закрытое окно.

Наступающее утро показалось Денису хмурым. Впрочем, в последнее время даже солнечное утро казалось ему хмурым. Вечная слякоть на дорогах раздражала. Но больше всего раздражала и злила эта затянувшаяся полоса проигрышей. Еще пять-шесть таких вот «удачных» игр, и можно смело распрощаться с мечтой о следующем сезоне в высшей лиге. А там опять пойдет — Красный Кут, Балаково, Пенза… «Красные Текстильщики» и «Заводчане». Только грязь собирать на дорогах провинции и травмировать ноги на полях, покрытых колдобинами, почти без травы. Никакой тебе Москвы, никаких международных турниров. Зарплату, соответственно, урежут как минимум в два раза. Взлетел «Сокол», да только падать оказалось слишком больно… Почему так? Даже осень, его любимое время года, в этот раз не дарит той радости и ощущения вечной свободы, вечного полета.

— Дэ-эн, — раздалось протяжно у него над ухом, — я хочу кофе…

— Ну так пойди и налей.

Денис даже сам на мгновение опешил от собственной грубости. Девушка провела с ним ночь, вернее, пару ночей — это, конечно, не обязывает его на ней жениться, но элементарную вежливость все же нужно соблюдать. Он покосился на Жанну краем глаза, но та оставалась непроницаемой. Все то же выражение безоблачного счастья и беспросветной лени на красивом лице.

— Мне лень, — сказала она и потянулась.

— Мне тоже, — искреннее ответил Денис и поднялся с постели, — но, так и быть, налью.

Таким образом он собирался исправить собственную оплошность. К тому же, подниматься с постели все равно пришлось бы. Через два часа у него тренировка — нужно было еще успеть добраться до стадиона, который находился в противоположном конце города. Кофе и ему не помешает.

Когда спустя несколько минут Денис вернулся в комнату, Жанна стояла у окна в черном кружевном белье, красиво изогнувшись и откинув на спину длинные и густые красновато — каштановые волосы.

— Ваш кофе, мадам, — произнес Денис без эмоций и поставил поднос на столик между креслами.

Жанна промурлыкала что-то невнятное, а потом позвала его:

— Иди сюда. Ну, скорее же!

— Зачем? — немного настороженно поинтересовался Денис, не исключая возможности сексуальной атаки, которая сейчас, перед тренировкой, была ему явно ни к чему.

— Ну иди! Покажу чего!

Денис подошел ближе и проследил за направлением ее пальца в тонком золотом ободке.

— Смотри, какая классная машина! Это, кажется, шестисотый…

— О, боже, — раздражено выдохнул Денис.

Жанна удивленно вскинула брови, не понимая его реакции.

— Послушай, мне вот что интересно… — Денис отошел в сторону и с неподдельным любопытством разглядывал Жанну, слово видел в первый раз. — Вот если бы… Нет, ты представь. Попробуй представить себе на минуту, что ты ослепла. Что ты — слепая.

— Зачем? — Жанна была немного испугана. — Я же…

— Ну, попробуй, — нетерпеливо перебил он, — попробуй. А теперь представь, что тебе дали возможность увидеть мир. Что тебе подарили всего лишь несколько минут… Скажем, пять или десять, в течение которых ты можешь видеть. Потом у тебя снова отнимут эту способность, но эти пять минут… На что бы ты стала смотреть, скажи?

Денис и сам закрыл глаза, пытаясь представить себя в подобной ситуации. Неужели он, как последний идиот, уставился бы на женские ноги, проходящие в этот момент мимо него? Конечно, нет. Он стал бы смотреть на осень. На листья — желтые, красные, грязно-зеленые, которые кружатся в прозрачно-голубом небе. Он стал бы смотреть на осень. А Жанна?

— Я… — она распахнула глаза, словно очнувшись от долго сна. — Конечно, это глупо — пялиться на машины, даже самые крутые. Наверное… я стала бы смотреть на тебя.

— На меня?! — Денис опешил от неожиданности. «Она с ума сошла, что ли?» — подумал он, снова вглядываясь в Жанну. — Но почему?

— Не знаю, — она улыбнулась. — Ты очень красивый. Ты мне нравишься…

— О, боже! — снова выдохнул Денис и безнадежно махнул рукой. Напрасно он затеял этот эксперимент. Было заранее понятно, что ничего интересного не получится. В конце концов, девчонке еще двадцати лет не исполнилось. Может быть, она и правда не видела в жизни ничего более красивого! Просто потому, что не знала пока, как это просто — увидеть самое главное. Ее интересуют красивые тачки, красивые шмотки, а высшим проявлением прекрасного она элементарно считает красивого мужика. Вот тебе и весь сказ!

Издалека, словно из подземелья, раздался телефонный звонок. Денис с большим трудом отыскал телефонную трубку под одеялом, по ходу дела припоминая, что накануне разговаривал по телефону, практически параллельно отвечая на страстные объятия Жанны.

— Ма, это ты?

— А я уж думала, тебя нет. Как дела, Дениска?

— Мам, перестань, пожалуйста, называть меня Дениской. У меня все нормально.

Краем глаза Денис заметил снисходительно-ласковую улыбку, распустившуюся, как розовый цветок, на лице Жанны.

— Я хотела к тебе зайти, с утра котлет нажарила…

— Не надо, мам, — немного смущенно проговорил Денис, — я… У меня есть же еще котлеты. Те еще.

— Понятно. У тебя девушка, да?

— Догадливая ты у меня, — вздохнул Денис.

— Было бы, о чем догадываться, — немного грустно произнесла в ответ Алла Васильевна. — У тебя почти каждый день девушка, и каждый день — новая. Одна уходит, другая приходит… Так и не встретил свою мечту?

— Романтик ты у меня, мама. Причем неисправимый, — улыбнулся Денис. — Не встретил. А если бы встретил, она бы не ушла. Я бы ее не отпустил, ни за что в жизни. Ты уж мне поверь, она была бы сейчас со мной.

— Это кого бы ты не отпустил? — поинтересовалась Жанна сразу после того, как Денис дал отбой.

— Нехорошо подслушивать чужие разговоры, — пожурил ее Денис, на ходу надевая спортивный костюм. — Одевайся, Жанна, мне на тренировку пора.

— А мне, — вкрадчиво произнесла Жанна, — никуда не пора. Я могу остаться и приготовить вкусный ужин к твоему возвращению. Как ты на это смотришь?…

Денис смотрел на это неофициальное предложение руки и сердца резко отрицательно. Позволишь ей остаться сегодня, она на следующий день перевезет к нему чемоданы. Создатель очень неудачно пошутил, сотворив Дениса: он наделил его внешностью мужчины с рекламного плаката «Хуго Босс», но при этом забыл лишить мозгов и критического отношения к жизни, что стало для Дениса большой проблемой. Почти все знакомые девушки почему-то автоматически отметали возможность наличия последних качеств у мужчины, фотография которого достойна быть растиражированной по всему миру, скажем, на обложке журнала «Плейбой». Внутренняя сущность «плейбоя» при этом мало кого интересовала, а столкнувшись с ее проявлениями, половина девушек просто терялась от неожиданности. Но это, впрочем, была лучшая половина. Другая презрительно отворачивалась. Но стоило ли обижаться на это? Может быть, сам Денис виноват в том, что выбирает не тех девушек?

— Ну так что?

— Что? — Денис смотрел на Жанну, как на инопланетное существо, не понимая, как она сюда попала и почему до сих пор находится здесь, на его территории.

— Как ты смотришь на то, чтобы сегодня вечером мы…

Очередная телефонная трель прервала их диалог, и Денис облегченно вздохнул, подумав про себя, что его деликатность когда-нибудь сведет его в могилу.

— Ты еще не ушел? Привет, Денис.

— Привет, Федор. Я уже на выходе.

— Послушай… Я опять о том же. О Машке. Ты же знаешь, какая она… Осточертели уже эти скандалы.

— Что, опять поругались?

— Пока нет.

— Слушай, Федор, ты как баба. Говори яснее, хватит предисловий.

— Может быть, ты все-таки придешь сегодня?.. Если Кристина будет в компании мужчины, я буду гарантирован от очередного приступа супружеской ревности. Ты же знаешь, она патологически меня ревнует ко всем одиноким женщинам, включая своих подруг.

Наконец Денис понял, что приятель снова настойчиво приглашает его на новоселье, от которого он до сих пор отказывался. Он терпеть не мог, когда ему кого-то сватали, ненавидел эти искусственные знакомства при «естественных» обстоятельствах. Кристина, о которой ему в последнее время без конца твердил Федор, представлялась ему некой хищницей, которая только и мечтает о том, чтобы женить на себе хоть какого-нибудь мужика. Но в тот момент он подумал о другом — о том, что вечеринка у Федора может стать отличным поводом, чтобы помешать присутствию Жанны у себя дома сегодня вечером. О том, что ему не придется врать.

— Да, конечно. Я обязательно приду. В шесть, кажется?

— Ты настоящий друг, Дэн! А Кристина — увидишь, она тебе понравится! Она же умница, такая талантливая, любовные романы сама пишет, и красивая! — его приятель испытывал ликование по поводу полученного согласия. К тому же, Денису начинало казаться, что сам Федор реагирует на эту Кристину не совсем адекватно, то есть не совсем так, как подобает женатому мужчине. «Возможно», — подумал Денис и, положив трубку, обернулся к Жанне.

— Сегодня вечером, Жанна…

— Да, я уже слышала. Что ж… Ты мне позвонишь? Номер простой — две двойки и четыре девятки.

— Две двойки и четыре девятки, — механически повторил Денис. — Обязательно. Одевайся, пожалуйста, быстрее, я на тренировку могу опоздать.

— Когда?

— Что значит когда? Через час тренировка…

— Когда позвонишь, спрашиваю!

— Не знаю, Жанна… У меня скоро турнир в Элисте, потом игра в Питере. Не знаю.

Жанна надула губы и опустила вниз черные бархатные ресницы, что означало обиду. Когда за ней захлопнулась дверца такси, Денис облегченно вздохнул, в очередной раз дав себе клятву не заводить больше любовных интрижек.

— А теперь я хотела бы сказать несколько слов по поводу ваших сочинений.

Саша обвела глазами ребят, сидевших за партами, стараясь не фиксировать взгляда на задней парте в правом углу класса.

— Все вы справились с заданием неплохо. Мне было очень приятно узнать, что многие из вас любят осень, потому что я и сама именно это время года люблю больше всего. Вот, например… — Саша отыскала в сложенной пачке тетрадей ту, что была ей нужна, и продолжила: — Например, Сережа Фридман считает, что осень — это пора грустных размышлений. Я тоже так считаю, и все же печаль, на мой взгляд, — это прекрасное чувство, которое облагораживает человека, делает его добрее, прекраснее.

— Унылая пора, очей очарованье! — раздалось торжествующее со второй парты.

Саша улыбнулась в ответ:

— Почти двести лет назад эти слова написал Александр Сергеевич Пушкин. Почти двести раз приходила и уходила осень, и каждый раз была прекрасна по-новому, неповторима. Пушкин любил осень — так же, как и я, как многие из вас. А вот Миша Андреев нашел, на мой взгляд, очень поэтичное сравнение — он сравнил осень с женщиной, красивой и печальной…

— О-о-о! — нестройный гул потянулся со всех концов класса, и торчащие ежики волос почти одновременно обернулись назад. Миша Андреев, невысокого роста худенький парень с темно-карими круглыми глазами слегка покраснел и посмотрел на Сашу, как ей показалось, с укором.

— А по-моему, глупо сравнивать осень с бабой, — раздалось с предпоследней парты. Саша заметила полупрезрительную улыбку на лице Коли Боброва.

— Конечно, бабу можно трахнуть, а осень нельзя. Это и дураку понятно.

Дружный хохот прокатился по классу, и в тот же момент двадцать пар глаз напряженно сосредоточились на Саше, которая должна была продемонстрировать свою реакцию на реплику Андрея Измайлова.

Его глаза были колючими и непроницаемыми, как два покрытых шипами стеклянных шара, заполненных темной и мутной жидкостью. «Пустые глаза», — вспомнила Саша. Нет, его глаза не были пустыми. Да это и не глаза вовсе были, а просто очки. Темные очки, маска, скрывающая человека, который не желает быть опознанным. Никого не хочет подпускать к себе, заранее предупреждая возможные попытки сближения этой отпугивающей, угрожающей маской. Маска убийцы на лице беззащитного в душе подростка. Саша верила в это. И все же ей было тяжело, а поэтому она по старой привычке призывала на помощь те таинственные «Девять Добрых Сил», которые должны были спасти ее и помочь побороть в ее душе зарождение ответной жестокости. Волшебные Девять Сил всегда помогали. Должны были помочь и в этот раз.

— Возможно, это и справедливо, если мыслить такими категориями. Но человеку, в отличие от животного, дан разум и способность испытывать чувства более высокие, нежели примитивное желание совокупления. Я думаю, что человек, лишенный этой способности, должен быть глубоко несчастным… Он достоин того, чтобы его пожалели.

Саша говорила искренне, и большинство, почувствовав эту искренность, обернулось и посмотрело на заднюю парту в правом углу класса с сожалением.

— Чего уставились, уроды? Я себя несчастным не чувствую! — пробасил Измайлов, презрительно скривив губы.

— Я не о тебе говорю, Андрей, — мягко обратилась к нему Саша. — Ты, как раз напротив, на мой взгляд, щедро одарен природой. Ты талантливый человек, а талантливый человек не может быть бездуховным.

— Талантливый, — усмехнулся Измайлов, но в его усмешке Саша все-таки сумела расслышать нотки любопытства.

— Да, талантливый, — подтвердила Саша, — ты прекрасно рисуешь. У тебя, на мой взгляд, прекрасное чувство формы, пространства, объема. Только жаль…