Глава 7

Мадди поплотнее прижалась к теплому ложу, недоумевая в полусне, отчего это оно такое твердое. Окончательно она очнулась, когда ложе слегка отодвинулось от нее. Мадди полуобернулась и увидела перед собой глаза Ривлина Килпатрика. Сердце ее упало. Мадди отвернулась и уставилась на еле тлеющие угли очага; голова ее лежала на вытянутой мужской руке, а тело было уютно прижато к его телу. Вторая рука Ривлина, скованная наручником с ее рукой, покоилась у нее на талии.

Щеки Мадди жарко вспыхнули. Каким образом выйти из такого положения хотя бы с относительным достоинством?

— Доброе утро, — наконец произнесла она. — Хорошо спали?

— Разумеется. А вы?

Мадди перевела дыхание, прежде чем ответить:

— Я спала очень крепко.

— И как полагаю, впервые пробудились в такой необычной ситуации…

Ривлин явно ее поддразнивал, и Мадди почувствовала себя еще более неловко.

— Вне всякого сомнения, — заявила она. — Любые ваши предложения по поводу того, как мне поступить теперь, будут приняты с искренней благодарностью.

Смех Ривлина был негромким, но Мадди ощущала, как подрагивает все его большое тело.

— Я вижу, — заговорил он, — что вы типичная школьная учительница: начинаете употреблять высокий слог, едва попадаете в неловкое положение.

В этих словах Мадди углядела некий вызов.

— Ну и в чем же заключается для меня ценность этого вашего наблюдения?

— Скорее всего ни в чем, — отозвался он. — Я просто хотел сказать, что это вас выдает.

— Вы считаете, я намерена что-то скрыть?

Ривлин поднял брови:

— Скажите мне, Мадди Ратледж… вы испытываете боль?

— Прошу прощения, какое отношение это имеет к делу?

— Вы беспокоитесь о том, как найти выход, но не спешите это осуществить. Значит, положение не слишком вас тяготит.

Такая прямота лишила Мадди остатков сдержанности.

— Я считала вас более благородным! — выпалила она. Ривлин предостерегающе посмотрел на нее.

— Тот факт, что я мужчина, в значительной степени ограничивает мои хорошие качества, — спокойно заметил он. — Не ждите невозможного, и вы не будете разочарованы.

Это была почти угроза. Услышав ее, Мадди одновременно ощутила некое возбуждение и сжалась от страха. Здравый смысл подсказывал, что ей лучше все же соблюдать дистанцию.

— Снимите с меня наручник, — потребовала она.

— Не забудьте — я конвоир, а вы узница.

Два года тюремного заключения не отучили Мадди негодовать по поводу собственного бессилия. Услышав напоминание Ривлина, она ощетинилась:

— Вы ведете себя омерзительно!

— А вы — по-детски. Что плохого в том, чтобы проснуться и обнаружить, что вам тепло и удобно?

Мне это было приятно. При этой мысли Мадди вспыхнула. Только бы Ривлин не услышал, как сильно забилось ее сердце!

— Вам кто-нибудь говорил о том, какая вы хорошенькая, когда краснеете?

К полному ужасу Мадди, щеки у нее запылали еще сильнее.

— Нет!

— А ведь это так и есть, — мягко произнес он. — Очень хорошенькая.

С ней никто еще так не разговаривал, и ничьи слова так не будоражили ее.

— Вы собираетесь остаться здесь на весь день, чтобы посягать на мое достоинство, или мы поедем дальше? — спросила она с деланным равнодушием.

Ривлин молчал. Мадди ждала, почти не дыша; она только теперь услышала, как дождь стучит по земле и по крыше, услышала низкое, тоскливое завывание ветра.

— Почему это назвать вас хорошенькой означает посягнуть на ваше достоинство?

Внутри у Мадди что-то дрогнуло.

— Тщеславие — один из смертных грехов, и вам это известно.

Снова воцарилось долгое молчание, сопровождаемое только шумом дождя и воем ветра.

— Вы правы, — заговорил наконец Ривлин. — Но полагаю, обвинение в тщеславии — не главная ваша забота. Так оно и было, но Мадди не могла это признать.

— Я считаю, что неразумно забывать о моральных нормах, — с трудом сглотнув, сказала она.

— Стало быть, вы хотите вернуться к тому, с чего начали, — возразил Ривлин неожиданно жестким голосом. — Большинство из нас так не делает. А некоторые просто не могут.

«К примеру, убийцы вроде вас», — молча закончила вместо него Мадди. Ей было наплевать, понимает ли он, что она в ярости.

— Вы намекаете на то, что для меня нет смысла следовать чувству порядочности?

На какую-то долю секунды в глазах у Ривлина промелькнули удивление и смущение, но их тотчас сменила холодная твердость.

— Ни на что подобное я не намекаю, — заявил он. — Я только говорю…

Крыша затрещала — звук был громкий, долгий и пугающий. Мадди запрокинула голову, и тут же струи грязной воды каскадом хлынули вниз, неся с собой клочья сена. Треск усилился и превратился в угрожающий рокот. Громко заржали перепуганные лошади. Вода лилась теперь потоками.

Сквозь адский шум Мадди услышала, как ругается ее конвоир. Затем сильные руки подхватили ее, отбросили в угол, и сверху навалилось что-то тяжелое.

Поняв, в чем ее спасение, Мадди крепко прижалась к его сильному, жаркому телу, которое защищало ее от груды падающих обломков. Ривлин Килпатрик действовал не раздумывая, подчиняясь инстинкту самосохранения. Он затолкал Мадди в самый угол и удерживал ее там; его быстрое дыхание обжигало ей висок, а сердце громко билось у ее груди.

Но вот он откинулся назад и отвел мокрые пряди волос с ее лица.

— Мадди?

Она посмотрела в его темные, встревоженные глаза, и спазм сдавил ей горло.

— Мадди, с вами все в порядке?

Нет. Я хочу, чтобы ты поцеловал меня.

— Все хорошо. А вы? В порядке?

Ривлин кивнул. Долгую минуту он глядел на нее испытующе, и Мадди почувствовала, что ее нескромное желание угадано. Ее пульс стал сбивчивым при одной мысли о том, что он поддастся искушению… Но вместо этого Ривлин отвернулся, медленно вздохнул и приподнялся со словами:

— Думаю, вопрос о том, оставаться нам или ехать, таким образом решен.

Он сунул руку в карман, достал ключ от наручников и молча разомкнул их.

Мадди потерла запястье и, собравшись с духом, спросила:

— Скажите, а нет ли здесь поблизости еще одной заброшенной фермы?

— Нет. — Ривлин носком сапога расчистил проход среди обломков. — Я пойду посмотрю, что там с нашими припасами и с лошадьми, а вы пока попробуйте собрать то, что осталось от одеял и прочих вещей.

Поспешно кивнув, Мадди взялась за дело. Это оказалось нелегко, так как все вещи были погребены под грудами щепок и кучами черной тяжелой пыли. Работала она достаточно успешно, пользуясь доской для того, чтобы отбрасывать в сторону мелкий мусор и выкапывать вещи, вымокшие и грязные. При этом Мадди в мельчайших подробностях вспоминала, какими глазами смотрел на нее Ривлин Килпатрик сразу после катастрофы. Теперь, как и тогда, сердце у нее от этих воспоминаний колотилось как бешеное, а в горле все пересохло. Она твердила себе, что даже единственный поцелуй таит серьезную опасность, но это не помогало — разум отказывался управлять ее эмоциями.

Однако само осознание этого разлада не только встревожило, но и отрезвило Мадди. Она и Ривлин Килпатрик тесно связаны друг с другом, и не известно, когда они доберутся до Левенуэрта. Было бы нелепо отрицать, что Ривлин кажется ей привлекательным мужчиной — таким сочла бы его любая женщина. Если она будет честной сама с собой, ей придется признать, что мысль об интимной близости с ним не вызывает у нее отвращения… Ясно, что и Килпатрик относится к ней с определенным интересом: он предупредил ее, что легко поддается искушению.

Как понимала Мадди, лишь два обстоятельства служили преградой тому, что можно было бы назвать ее падением. Первое — ее решительное нежелание осложнять себе и без того непростую жизнь.

Мадди вздохнула. Было время в ее жизни, когда мир четко разделялся для нее на черное и белое, — тогда она легко определяла, что есть добро, а что зло, молилась об избавлении от искушения и строго придерживалась религиозных и общественных ограничений. Однако все, что направляло ее жизнь, в одну секунду рухнуло, когда она увидела Калеба Фоли и нажала на спуск. Лишь после Мадди начала понимать, что абсолютная правда на самом деле таковой не являлась: жизнь богата различными оттенками серого цвета, а добро и зло относительны, и в одно мгновение любое из них может перейти в собственную противоположность. Как пройдет твой путь во времени и пространстве, не решается на основании железных правил и предписаний. Дубы стоят, не кланяясь ветрам, но они часто падают и умирают, зато тополя гнутся в нужную минуту и благодаря своей гибкости переживают бурю за бурей.

Именно это, решила Мадди, собирая одеяла, станет ее единственной дорогой в будущем. Что выйдет из ее путешествия с Ривлином Килпатриком, то и выйдет, и она не будет стараться изменить течение событий.

Когда она вынесла сохранившиеся вещи под моросящий дождь и присоединилась к своему спутнику, тот сразу заметил — что-то в ней изменилось. Ривлин не мог бы сказать точно, что именно — Мадди сидела верхом точно так же, как всегда: плечи выпрямлены, ноги в мокасинах твердо упираются в стремена, — и тем не менее он чувствовал это. Он подозревал, что происшедшая перемена относится не к ее физическому состоянию, скорее она заключается в ее отношении к миру. Первая догадка возникла у него, когда Мадди вынесла из разрушенного дома их вещи. Возникла именно в первые секунды, когда они вновь оказались вместе после обвала крыши.

Понимала ли она, какие мысли бродят у него в голове? Понимала ли, насколько он близок к тому, чтобы забыть о присяге? Нужно быть слепой и глухой, чтобы не заметить его напряжение. Как ни странно, она вовсе не кажется подавленной или разгневанной тем, что произошло, наоборот, выглядит более… уравновешенной. Да, это самое подходящее слово: она была капризной и возбужденной, а теперь у нее вид человека, решившего смириться. У Ривлина сильно забилось сердце при мысли о последствиях такой возможности.

Черт побери, не слишком ли он размечтался? Если есть на свете женщина, с которой ему не стоит связываться, то это именно Мадди Ратледж. Она его узница, и профессиональная этика запрещает вступать с ней в интимные отношения. Даже целовать ее совершенно недопустимо. Однако именно этого он больше всего хотел. Проснуться и ощутить, как тесно прижимаются к нему соблазнительные округлости, было бы ни с чем не сравнимым наслаждением. Будь он по-настоящему разумен, ему бы следовало попросить о замене в ту же минуту, как они приедут в Уичито. Лучше всего сдать Мадди на руки местному начальству и немедленно улетучиться, не оставаться вместе с ней ни на секунду дольше, чем того требует необходимость. Однако эта женщина более чем достаточно натерпелась в прошлом от соприкосновения с законом и его представителями, и ему вовсе не хотелось становиться виновником ее новых бед. С ее исключительным везением Мадди вполне может заполучить Ходжеса в провожатые до Левенуэрта. Нет, разумно это или неразумно, самое правильное — оставаться с ней до конца. Надо только иметь трезвую голову на плечах, держать себя в руках и надеяться, что Мадди не включится в борьбу между его совестью и желанием.

— Хочу вас спросить из чистого любопытства, не более, — прервала Мадди затянувшееся молчание. — Откуда у вас такое имя — Ривлин?

— Ирландское. Это девичья фамилия моей матери.

— Ривлин Килпатрик… Я всегда считала, что Мадди Ратледж звучит ужасно.

Ривлин хотел было сказать ей, что ему это имя кажется красивым, но побоялся — такое суждение могло быть принято не лучше, чем комплимент насчет румянца. Но пожалуй, отозваться на ее слова все-таки следовало, поэтому он вежливо спросил:

— Кто дал вам имя? Леди из сиротского приюта?

Мадди кивнула:

— Думаю, меня уже как-то звали, прежде чем я попала в приют, но тогда мне было всего четыре года и я не помнила как. Они выбрали Маделайн — это имя казалось им утонченным, а фамилию мне дали в честь какого-то уважаемого гражданина из Айовы.

Прошло несколько минут, прежде чем Мадди спросила:

— Сколько вам было лет, когда вы попали на войну?

— Семнадцать. Я тогда удрал из дома, чтобы записаться в армию.

Вот как? Он был слишком юным, чтобы в чем-то разбираться.

— Очевидно, ваши родители возражали?

— Мой отец занимался производством военного снаряжения по крупным правительственным контрактам и обладал большими связями в правительстве. Я мог бы работать в его фирме и получить освобождение от действительной военной службы. Родители считали, что именно так мне и следовало поступить.

— Почему же вы этого не сделали?

— Я рассудил, что не получу справедливую долю славы, если останусь дома и буду ежедневно перекладывать бумажки на письменном столе.

— И что же — обрели вы вашу славу?

— Я обнаружил, что на войне такой штуки не водится. Там только кровь и смерть.

Ривлин почувствовал на себе ее взгляд и понял, что она оценила всю степень его сожаления и разочарования. Как же он не принял этого во внимание? Она одна на всем свете.

— И ваша семья до сих пор производит военное снаряжение? — спросила Мадди, искусно уводя разговор от того, что причиняло ему боль. Ривлин сухо рассмеялся:

— Кажется, существует постоянная необходимость в том, чтобы что-нибудь взрывали или в кого-нибудь стреляли.

— Почему же вы не вошли в семейный бизнес после войны? Почему уехали сюда?

Он пожал плечами.

— Я дважды возвращался домой. В первый раз — непосредственно после войны, а потом — после смерти отца, когда дело перешло ко мне и моему брату, но… Все это не нравится мне так же, как не нравилось в семнадцать лет. В первый раз я снова записался в армию, а во второй, плюнув на собственную гордость, поступил на мою нынешнюю службу. Я просил родных помочь мне избавиться от ненужных мучений, и они оказались достаточно добры — примирились с моим решением, чтобы я не спятил.

Мадди пристально поглядела на Ривлина, а потом покачала головой:

— Не могу себе представить вас в офисе и в модном костюме.

— Вы не могли бы написать об этом в письме к моей матери и сестрам?

Она засмеялась веселым мелодичным смехом, и у обоих сразу стало легче на душе.

— Может, мне лучше послать им телеграмму? Далеко ли еще до Уичито?

— При той скорости, с какой мы двигаемся, будем там завтра к ночи.

Завтра к ночи. После этого ее мир снова ограничат четыре стены. Надолго ли? Она должна быть в Левенуэрте через десять дней. Если бумаги не готовы и не ждут Килпатрика в Уичито, пройдет некоторое время, пока он получит их, и тогда ему придется везти ее поездом, иначе они не попадут вовремя в суд.

Мадди подняла голову и огляделась, радуясь своей относительной свободе. Воздух сырой и прохладный, солнце прячется за толстым слоем серебристых облаков. Земля мягкая после давешнего дождя, даже топот лошадиных копыт звучит глухо…

Чем больше они удалялись от Ларнеда, тем сильнее менялся характер местности. В узких лощинах, защищенных от порывов южного ветра, росли тополя, и во все стороны до самого горизонта простиралась равнина, покрытая пожелтевшей травой — лишь кое-где виднелись бледно-зеленые пятна. Ветер, задувая с севера, нашептывал что-то приятное.

Они ехали по дороге между двух невысоких холмов, как вдруг Мадди невольно дернулась вперед в седле: ее лошадь фыркнула и затанцевала на месте. Ривлин повернул своего коня так, чтобы он преградил Мадди дорогу, но тот рыл копытами землю и не желал слушаться поводьев. По другую сторону небольшой быстрой речки Мадди увидела двух всадников; один из них весь зарос седой неряшливой бородой, другой был совсем молодой и чисто выбритый. Поперек колен старшего лежало ружье. Мадди заметила, как уголки его губ приподнялись в усмешке.

Мадди проглотила комок в горле. Впереди нее Килпатрик повернулся в седле таким образом, чтобы создать себе прикрытие. В левой руке он держал поводья, а правую положил на бедро, в нескольких дюймах от рукоятки револьвера. Слишком далеко, решила Мадди, посмотрев на дуло ружья бородатого всадника. Ривлин не успеет выхватить револьвер и послать пулю.

— Добрый день, джентльмены, — поздоровался Ривлин с непринужденностью хозяина, вышедшего на крыльцо собственного дома. — Могу я спросить, что привело вас сюда?

Мадди смотрела на спину Ривлина и дивилась тому, как он может оставаться таким спокойным. Ее так трясло, что она всерьез опасалась свалиться с седла. Некоторое время было слышно только, как лошади незнакомцев беспокойно переступают копытами.

— Ваша фамилия, случайно, не Килпатрик? — спросил наконец старший всадник. Проклятие!

— Может, да, а может, нет, — все с той же легкостью ответил Ривлин. — Почему вы спрашиваете?

Оружие… Ей необходимо оружие. Если что-то случится с ее конвоиром… Мадди глянула на землю, и ей живо представилось, как Ривлин лежит, распростертый в траве, и жизнь из него уходит вместе со струящейся кровью. Будет ли у нее время, чтобы соскочить с лошади, выхватить револьвер из его руки и защитить их обоих? Скорее всего нет.

— Нас отправили на поиски вас и вашей узницы.

Мадди поймала почти незаметное движение правой руки Ривлина и поняла, что он приготовился достать револьвер. «Не надо, — молча умоляла она. — Он убьет тебя, прежде чем ты расстегнешь кобуру».

— Ах вот как? — протянул Ривлин почти равнодушно. — Кто вас отправил? И зачем?

Повинуясь внезапному порыву, Мадди высвободила левую ногу из стремени, отвела назад и с силой провела ею по лошадиному боку. Как и во дворе Форт-Ларнеда, лошадь фыркнула, шарахнулась в сторону и заметалась. Мадди в слепом отчаянии балансировала в седле.

Два выстрела сотрясли воздух, и лошадь ринулась куда-то вбок. Мадди, напрягая все силы, пыталась натянуть поводья и утихомирить животное. В пылу борьбы она услышала ржание, скрип кожаного седла и глухой удар о землю. Густой, остро пахнущий кислотой пороховой дым медленно плыл над землей; сквозь него она разглядела Ривлина — он сидел в седле прямой, как стрела, и твердой рукой сжимал револьвер.

Вдевая ногу в стремя, Мадди бросила взгляд на тело старшего всадника, распростертое в грязи у копыт лошади.

— У вас, мистер, — услышала она слова Ривлина, обращенные ко второму всаднику, — есть выбор. Рекомендую бросить оружие и поднять руки вверх так, чтобы я это видел. Затем я надеюсь услышать ответ на вопрос, кто заплатил вам за то, чтобы вы приехали сюда и разыскали нас.

— Он не назвал своего имени.

— Не назвал? Но надеюсь, вы запомнили, как он выглядел?

— Низенький щуплый паренек, — отвечал молодой всадник голосом, полным страха. — Откуда-то с восточного побережья. Не знаю, откуда точно, только он не южанин. Носит котелок. Кучерявые бачки. Одет по моде.

— Рассказывай все до мельчайших подробностей. Юнец перевел дух.

— Особо нечего рассказывать. Этот тип зашел в салун во Флоренсе и…

— Когда это случилось? — нетерпеливо перебил его Ривлин.

— Примерно три недели назад. Мы должны были устроить так, чтобы вы и ваша свидетельница не попали в Левенуэрт. Сотню вперед и еще четыре после того, как разделаемся с вами. Если бы они вчера утром не получили известия от нас, то решили бы, что мы вас все еще ищем. Джим считал, что вы предвидели все это и направились в Уичито. Вот почему мы поехали по этой дороге, вместо того чтобы искать вас севернее.

— Тот человек говорил вам, почему он хочет нас убить?

— Нет. Но мы и не спрашивали.

Мадди перебирала в уме сведения, которые сообщил незнакомец, соображая, какие все это может иметь последствия лично для нее. Руки у нее дрожали, и она крепче стиснула поводья.

— Какие доказательства того, что вы в самом деле убили нас, вы должны были предъявить?

— Вашу шляпу, сумку и левую ногу женщины, отрезанную выше лодыжки. Кажется, у нее там рубец.

Так они собирались отрубить ей ногу? Перед мысленным взором Мадди тускло сверкнуло лезвие занесенного топора. Кровь застыла у нее в жилах, по спине пробежала дрожь.

— А каким способом вы должны были представить эти свидетельства нашей смерти и получить деньги?

— Нам велели послать телеграмму в Канзас-Сити на имя Уильяма Б. Джоунза, а потом встретиться с ним в Империи, чтобы он проверил подлинность доказательств и заплатил нам.

Ривлин негромко выругался.

— Ратледж, — скомандовал он, — слезайте с седла и подберите оружие. Не забудьте о том револьвере, который в кобуре, да прихватите с собой лошадь.

Выполняя приказание, Мадди старалась не смотреть на лицо убитого. Нелегко было засовывать револьверы за пояс брюк скованными руками, но она с этим справилась. Потом, держа в одной руке ружье, а второй ухватившись за поводья, она привела лошадь, оставшуюся без хозяина.

— Вы не можете бросить меня здесь без оружия, — заявил парень, когда Мадди передала ружье Килпатрику.

— Могу. — Голос Ривлина оставался абсолютно безразличным. — И даже без лошади. Слезай с седла. Руки держи поднятыми вверх. Теперь отойди на пятнадцать шагов.

Устраиваясь в седле, Мадди видела, как ее предполагаемый убийца послушно отошел в сторону, остановился и уставился на Ривлина горящими глазами.

— Если я здесь погибну, грех падет на вашу голову, — дрожащим голосом сказал он.

Держа его под прицелом, Ривлин холодно произнес:

— Если ты принимаешь это так близко к сердцу, я оставлю тебе коня и оружие, но при этом тебе придется стать покойником, чтобы ты не мог воспользоваться ни тем ни другим, выслеживая нас. Как тебе такая перспектива?

— Сукин ты сын!

— Вот и помни об этом. И знай, если ты решишь еще раз погнаться за мной, я тебя убью, можешь быть уверен на все сто.

Ривлин спрятал револьвер в кобуру и тронул коня; за собой он вел еще двух лошадей. Мадди ехала рядом с ним.

Когда они проехали две мили, Ривлин остановился, спешился, снял с лошадей, которых вел за собой, седла и отпустил животных.

Снова сев в седло, он протянул руку в сторону Мадди:

— Дайте сюда револьверы.

Она отдала ему один со словами:

— Учитывая обстоятельства, я бы предпочла второй оставить у себя, чтобы прикрывать вас сзади.

— Или всадить мне пулю в спину, — ответил он, не опуская руку. — Давайте.

— Мне показалось, — возразила Мадди, — что в последние дни я заслужила хотя бы частицу вашего доверия.

— Но ведь ваша лошадь идет свободно, я не держу ее в поводу, не так ли? Я зашел по дороге доверия куда дальше, чем предполагал. Давайте револьвер.

Она подчинилась, заметив:

— К вашему сведению… Если что-нибудь случится с вами, я намерена воспользоваться вашим оружием.

У Ривлина слегка дернулся уголок рта.

— Чтобы защитить себя или прикончить меня?

— И то и другое, — дерзко ответила Мадди, чтобы подразнить его.

Ривлин, не выдержав, усмехнулся.

— Ладно, только ради Бога не промахнитесь. — Он тронул пальцем переносицу и добавил: — Цельтесь вот сюда и точно нажмите на спуск.

Мадди ощутила неприятный спазм в желудке. Она, разумеется, никогда бы не сделала ничего подобного. Ее встревожило то, с каким холодным спокойствием, с какой деловитостью он говорил о таких вещах. Казалось, мысль о смерти его совсем не беспокоила. Почему?