Ариель зажег карманный фонарик, посветил им, и Тори увидела низкие сводчатые потолки и пересекающиеся коридоры. По стенам были укреплены закрытые металлическими сетками современные светильники, дававшие слабый свет. Дорожка, по которой они шли, была забетонирована.
      И снова они куда-то свернули, одолели еще один пролет каменных ступеней и вошли в небольшую келью. Коридоры, по которым они проходили, были еще древнее предыдущих, в гораздо худшем состоянии, без освещения; воздух спертый, пол вымощен каменными плитами.
      Ариель внезапно остановился, схватил Тори за руку и осветил фонариком груды белеющих костей - сваленных в кучу человеческих скелетов.
      - Вот все, что осталось от пропавших без вести несчастных людей, прошептал он. - От тех, кого бросили гнить в катакомбы города.
      Тори хотела что-то сказать, но Ариель внезапно зажал ей рот ладонью и погасил фонарь. Откуда-то послышались непонятные звуки, постепенно они становились громче, и стало понятно, что разговаривают двое мужчин. "Боже мой, - подумала Тори, - они же говорят по-японски!" Она продолжала напряженно прислушиваться к японской речи, которую хорошо понимала:
      - Возможно, Рега еще принес бы какую-то пользу.
      - Не думаю. В любой момент он мог предать нас. (Смех.) Я с удовольствием пристрелил его, - дуло в затылок, нажимаешь на курок и - бум! - как будто свечку в церкви задул. До чего приятно! Вообще приятно нарушать закон.
      - Я синтоист. Бог и дьявол ничего не значат для меня, все чушь, выдумки.
      - А я католик и понимаю, в чем заключается смысл возмездия.
      - Тогда непонятно, как это ты можешь быть католиком и грешить? (Снова смех.)
      - Не согрешишь - не покаешься, в чем же каяться, если ведешь жизнь праведника? Вот я и стараюсь как можно чаще нарушать закон, к тому же, ты знаешь, мне нравится быть насильником.
      - Ладно, давай займемся делом.
      Невозможно было определить, насколько близко подошли японцы к Тори и Ариелю, акустика подземелья обманывала слух: преступники - это были настоящие японские гангстеры - могли находиться и в нескольких метрах от искателей приключений, и в двух шагах от них. Молодые люди и рады были бы убраться отсюда подальше, но боялись шелохнуться, чтобы не обнаружить своего присутствия.
      Японцы включили фонарь и вдруг с удивлением обнаружили, что они не одни в подземелье.
      - Что за черт! - воскликнул один из них, вытаскивая автоматический пистолет. - Проклятье!
      Мгновение - и они уже мчались вдогонку за Тори и Ариелем, устремившимися в глубь бесконечных коридоров.
      Тори отчетливо слышала топот бегущих ног, тяжелое дыхание преследователей. Бежать почти в кромешной темноте было очень трудно.
      - Нас нагоняют! - крикнула она Ариелю. Ариель ничего не ответил, увлекая ее все дальше по темному извилистому тоннелю. Снова поворот, и еще один; длинный ряд ступеней, вниз, вниз, в темноту, в неизвестном направлении.
      - Быстрее! Они убьют нас, если догонят, - Ариель мог бы и не говорить этого, - Тори сама хорошо понимала, что им грозит, и старалась бежать изо всех сил.
      Через некоторое время они вновь наткнулись на огромную пирамиду из человеческих скелетов. Тори снова представилось, что они очутились в могиле, из которой уже никогда не выбраться на свет божий. С того места, где они затаились, был виден арочный вход в комнату; оттуда должны были появиться японцы. И действительно, вскоре в комнату проник луч фонаря, остановился на груде останков, потом коснулся Тори. Она вжалась в стенку, надеясь и молясь, чтобы японцы их не увидели. В эту минуту она ощутила себя сродни этим мертвым, безвинно убитым когда-то людям. Если души их вдруг находятся здесь, может быть, они ее защитят? Девушка внутренне собралась и постаралась ослабить свою психическую энергию до минимума, потому что знала: если японские гангстеры прошли такую же выучку, как она сама, они почувствуют ее энергетическое поле и, следовательно, обнаружат присутствие человека. Ариель, застывший рядом, не делал ни малейшего движения, - он, похоже, прекрасно разбирался в том, как следует себя вести в подобной ситуации.
      - Здесь никого нет, - сказал один японец.
      - Только мертвецы, - отозвался другой. - Пошли отсюда.
      Но японцы продолжали стоять, не двигаясь.
      - Эти двое видели нас. Их надо убрать.
      Струйка пота потекла по спине Тори. Она узнала голос философа-маньяка, любителя нарушать закон. Он был гораздо опаснее и умнее другого преступника. В тишине громко щелкнул взведенный курок.
      - Надо бы раздолбать к черту эти скелеты.
      Сердце Тори готово было выскочить из груди.
      - Ты что, одурел? Это же кости, чего по ним палить?
      - Мне плевать.
      - Слушай, эти люди не погребены, значит, их души не успокоены. Они бродят тут. Нельзя их тревожить, это большой грех. Чего ты, в самом деле, разве не понимаешь, что мы не найдем этих двоих? В этом лабиринте сам черт ногу сломит. Пойдем отсюда. Нечего зря терять время, а то пропустим удачную сделку.
      - Все же надо бы этих найти...
      - Что они видели? Да и не знают, зачем мы здесь! Забудь ты про них. Может, это просто дураки-туристы забрались сюда в поисках острых ощущений.
      - Ладно, черт с ними!
      Свет стал удаляться, комнату заполнила темнота. Ариель зашевелился, но Тори схватила его за руку и многозначительно прижала палец к губам. Они двинулись вперед только после того, как окончательно стихли шаги японцев.
      Через пару дней после приключения в подземелье старинного особняка Ариель собрался в Сан-Франциско, где у него был собственный великолепным дом на Рашн-Хил, и пригласил с собой Тори. Она с удовольствием приняла приглашение, без сожаления расставшись с Буэнос-Айресом и своим одиночеством. Почему нет? Ариель ей нравился и, кроме того, сильно ее заинтересовал: Тори хотелось понять, как мог заурядный торговец мясом, за которого выдавал себя Ариель, не только прекрасно ориентироваться в подземном лабиринте, но и, похоже, заранее знать, что туда придут головорезы из якудзы?
      Просторная гостиная была заполнена разнообразными предметами, принадлежавшими когда-то древним народам Южной Америки: ярко раскрашенной керамикой, каменными скульптурами женщин и животных, деревянным оружием с железными наконечниками для яда.
      Ариель налил Тори шампанского и спросил:
      - Ты хорошо знаешь город?
      - Не очень. - Тори отхлебнула из стакана. - Как коренная жительница Лос-Анджелеса я не люблю Сан-Франциско.
      - По сравнению с другими американскими городами он - ничего. Париж, конечно, лучше, но в Сан-Франциско у меня есть работа.
      - А что, французы говядину не едят?
      - Едят, но в меньших количествах, чем американцы. Кроме того, импортное мясо французские закупщики берут с неохотой. С ними лучше не связываться, даже с японцами - и то лучше.
      Тори никогда особенно не нравился Сан-Франциско, но от дома Ариеля она была без ума. По душе ей пришлось и место, где располагалось жилье - дом стоял на горе, из окна был прекрасный вид, кроме того, здесь у нее появилось чувство некоторой отстраненности от всего и покоя.
      Девушка посмотрела на Ариеля: он повернулся лицом к окну, в его кофейного цвета глазах отражался пурпурный закат. Они стояли, молча глядя друг на друга. Вид у Ариеля был домашний, расслабленный, несколько рассеянный.
      - Я с удовольствием затащил бы тебя в постель, - вдруг проговорил он, - но мне не следует этого делать.
      - Ну-ну, это что-то новенькое.
      - Нет, ты не понимаешь, Тори. Ариелю было явно не по себе, и Тори, заметив это, хотела прекратить разговор, но потом передумала.
      - С самых первых минут нашего знакомства я увидела, что очень тебе нравлюсь. Скажу правду: я тоже в тебя влюбилась, и не делай вид, будто ты этого не знаешь. А раз это так, то я не понимаю, почему тебе "не следует" со мной спать. Чего-то боишься?
      - Ты мне все равно не поверишь. Давай забудем об этом, я ничего не говорил, ладно?
      Но Тори потянулась к Ариелю и жадно прижалась к его губам своими жаркими губами. Они слились в таком долгом и сладком поцелуе, что девушке с большим трудом удалось заставить себя оторваться от своего нового друга.
      - Ты зачем это сделала? - спросил Ариель.
      - Не приближайся ко мне, - ответила Тори. Сейчас ей хотелось успокоиться, не потерять контроля над собой. Так, значит, он ей лгал! Совершенно ясно теперь, что завел он ее в подземные тоннели с определенной целью, но вот с какой?
      "Спокойно, спокойно, - убеждала сама себя Тори, - сконцентрируйся на деле".
      - Послушай, - спросила она, - почему ты живешь в Сан-Франциско, а не в Виргинии? Разве Слейд перестал проводить беседы с глазу на глаз?
      Ариель ничего не ответил. Он включил музыку, и через минуту в комнате зазвучал голос Мелиссы Эзеридж.
      - Откуда тебе известно, что я работаю в Центре? - после паузы спросил он.
      - Вспомни японских преступников, которых мы встретили в подземелье. Ты сказал тогда, что, "они убьют нас, если догонят". Почему ты был так в этом уверен? Разве ты знаешь японский язык? Это во-первых. Во-вторых, пять минут назад ты заявил, что предпочел бы работать с японцами, а не с французами. Почему? А в-третьих - это был твой самый сильный промах - ты нисколько не удивился, когда я нашла подходящее место, чтобы укрыться от погони, и заставила тебя остаться на месте и не шуметь, потому что наши преследователи, я знала это, находились, рядом. - Тори повернулась к Ариелю. - Тебе не кажется, что пора объяснить мне, в чем дело?
      - Позже, любимая. У нас много времени впереди. Он подошел к Тори и поцеловал ее в губы. Когда сильные руки обхватили ее тело, она и не думала вырываться. Все закружилось и поплыло перед ее глазами. Девушка порывисто прижалась к Ариелю, сгорая от страстного желания быть любимой. Как она изголодалась по любви, добровольно осудив себя на одиночество, изголодалась не только ее тело, но и сердце! Как захотелось вновь ощутить себя женщиной, забыться в руках умелого любовника, принять его близость спокойно и радостно!
      Тори тихо стонала, пока Ариель целовал ее всю сверху донизу, ее грудь, соски, бедра, влажное лоно, жаждущее принять в себя мужчину. Когда он вошел в нее, она вскрикнула, обхватила спину Ариеля руками, плотно прижалась к нему бедрами, чувствуя его все глубже в себе. Тори было так хорошо, она наслаждалась не только сексом, но и чувством радостной свободы, раскованности, когда сердце поет и хочется жить; такое чувство бывает, когда танцуешь под дождем или с разбега бросаешься голышом в теплое море. Два тела, сплетенные в страстном объятии, чудесное единение плоти и чувства, возможное только тогда, когда два любящих сердца распахнуты навстречу друг другу... "Боже мой", - выдохнула Тори, ее ощущения были настолько сильны, что на глазах выступили слезы. Как восхитительно быть женщиной, мягкой, податливой, отдающейся! Как непохоже это на то, чему ее учили: мужская жестокость, твердость, никаких эмоций и женских слабостей. И она научилась этому, и превзошла в этом мужчин. Строгая четкость движений, речи, мыслей - такой была Тори. Такой была ее жизнь - дисциплина, тренировки, ничего лишнего, такой она стала в далекой Японии, когда делала свою работу лучше любого мужчины. Теперь она была бесконечно благодарна Ариелю за то, что в ней проснулось ее женское естество, которое она давно в себе подавила и без которого, как оказалось, жизнь ее не имела смысла.
      Тори пошла в ванную, встала под душ - и вдруг раздался взрыв. Стены закачались, и она едва успела ухватиться за фаянсовую раковину, чтобы не упасть. Выскочив из ванной, она ринулась в гостиную, зная наверняка, случилось что-то страшное. В воздухе стоял специфический запах от взрыва пластиковой бомбы, из гостиной шел дым. Ариель лежал ничком на полу. Диван, на котором они только что любили друг друга, был искорежен и обуглился, балконные двери выбило, стекло хрустело под ногами; на месте двери зияла огромная дыра, яркие драпировки развевались на ветру как флаги.
      Тори опустилась на колени рядом с Ариелем. Он был весь в крови и задыхался, издавая жуткие хрипящие звуки. Оттолкнув Тори, которая пыталась его поддержать, он пытался до чего-то дотянуться, стараясь проползти несколько метров. С неимоверным трудом ему удалось добраться до маленького бюро и открыть его. Это стоило ему таких усилий, что он почти потерял сознание. Судорожно дернувшись, Ариель уткнулся окровавленным лбом в пушистый ковер на полу. Тори перевернула несчастного на спину и не удержалась от крика - на груди Ариеля зияла страшная рана. То, что он еще дышал и смог открыть бюро, было почти чудом.
      Что же произошло за те несколько минут, пока она была в ванной? Разум Тори отказывался понимать случившееся, она совершенно обезумела от горя, глядя на любимого, умирающего у нее на руках. Но сам он не думал о смерти, мысли его были заняты другим - он хотел достать какую-то вещь из бюро, и в конце концов сделал это - вытащил деревянную шкатулку и дал ее Тори. Губы его шевелились, взгляд блуждал, он явно хотел что-то сказать. Тори наклонилась и прошептала: "Что, что ты хочешь?" Но в этот момент изо рта Ариеля, пузырясь, потекла кровь. Все было кончено. Тори ничем не могла ему помочь. Она просто поддерживала слабеющее тело и думала о том, что он умирает не в одиночестве, чувствует, что его любимая рядом.
      Книга первая
      СТРАННАЯ НАХОДКА
      Деловые люди всего лишь инструмент в руках людей мыслящих.
      Генрих Гейне
      Виргиния - Лос-Анджелес
      Двое мужчин остановились на дорожке великолепно ухоженного типично английского сада. Один из них был довольно молодой, черноволосый, с ястребиным носом и проницательными голубыми глазами; другой - почтенного возраста, высокий, с властным лицом, окруженным ореолом выцветших светлых волос.
      День шел на убыль; сквозь густую листву росших вдоль дорожки вязов и ольхи нет-нет да и проглядывало веселое солнышко, разбрасывая золотые блики то на гиацинты, то на старую лозу. Вдалеке виднелась большая усадьба в тюдоровском стиле, уютно расположенная среди шелестящих буков, стройных кипарисов и магнолий.
      - Она сама виновата в том, что мы отказались от ее услуг, - обратился голубоглазый брюнет к пожилому мужчине.
      - Следовало бы сказать спасибо тебе.
      - Мне? Я вас не понимаю.
      - Разве? - Пожилой посмотрел на своего собеседника с некоторой иронией. Он хотел добавить еще что-то, но не стал этого делать. Внешность у него была весьма примечательная: волевое лицо прирожденного лидера, умное, обаятельное и хитрое одновременно. Годы уже оставили на этом лице свой отпечаток, только глаза сохранили задор и боевой дух молодости - глаза озорного мальчишки, которому море по колено: он и на самое высокое дерево заберется, и проедет по улице, уцепившись за бампер автобуса, и вообще ему на всех наплевать, как бы ни относились окружающие к его выходкам.
      - Когда я был моложе, чем ты сейчас, я значительную часть времени проводил со своими кузенами в Англии, - старик махнул рукой в сторону вишневых деревьев и боярышника, раскинувших ветви над усыпанными розовыми и сиреневыми цветами азалиями, - в этой стране я и научился любить сады.
      - Сады, но не садоводство, - отозвался Рассел Слейд, - так звали более молодого мужчину, - а англичане любят сами ухаживать за своими замечательными садами.
      - И правильно делают, - согласно кивнул другой, по имени Бернард Годвин. Одежда его отличалась такой же изысканностью и аккуратностью, как и сад: красивая охотничья куртка, тщательно начищенные, сверкающие на солнце ботинки на толстой подошве, причем и куртка, и ботинки были отменного качества. - Даже имея клочок земли, стоит возделывать его как можно лучше. - Годвин пристально посмотрел в глаза Расселу, которому очень важно было выдержать этот взгляд. Если не выдержит - Годвин наверняка расценит это как признак слабости.
      - У Америки, Рассел, нет проблем с территорией - места много. Только Советский Союз мог составить нам в этом смысле конкуренцию. И это дает нам большие преимущества перед другими народами.
      Бернард Годвин считал, что "советский" и "русский" - разные понятия, что Россия отдельное государство, наряду с прибалтийскими республиками, Грузией и Арменией, Украиной, входившими в состав бывшего Советского Союза. И Годвин, и Рассел Слейд получили изрядное образование в области советской политики и экономики, но пришли к противоположным выводам. Слейд считал, чем острее встанет национальный вопрос перед русскими, тем лучше; чем дольше будут раздирать Россию национальные проблемы, тем выгоднее для Америки. Есть гласность или нет гласности, - значения не имеет, гораздо важнее нестабильная, слабая Россия, которой можно управлять. Попытка помочь ей найти выход из кризиса казалась Слейду чистым безумием.
      - Слава Богу, понятие "советский народ" ушло в прошлое, - рассуждал Годвин, обходя с любовью возделанную разноцветную клумбу, - но сейчас там каждая республика хочет стать абсолютно независимым государством, отсюда и хаос, неразбериха, государство развалилось и неизвестно, чем это в будущем грозит нам. Хорошо бы навести порядок в этом бедламе.
      - Ну и какую роль в этом ты отводишь Тори Нан? - спросил его Слейд.
      Годвин неопределенно махнул женственной рукой:
      - С Тори это исключительно твоя затея, с самого начала.
      Слейд почувствовал в тоне собеседника неодобрение и поспешил признать свою вину:
      - Что ж, я согласен, видимо, тот способ, который я избрал, чтобы вернуть ее в нашу организацию, оказался не совсем удачным.
      - Не совсем удачный - это не то слово. Ужасный, особенно из-за Ариеля Солареса.
      - Да, безусловно. Жаль, что потеряли такого сотрудника.
      - Позволь напомнить тебе, Рассел, что мы не в бейсбол играем, где счет идет на очки. За любой неудачный ход люди расплачиваются жизнью. Смерть Солареса - большая потеря для нас.
      "Так вот зачем старик вызвал меня в свою загородную резиденцию, подумалось Слейду. - Сад, цветы, птицы поют, деревенская идиллия, романтика. Только сам Бернард далек от этой романтики и по-прежнему полон желчи".
      Рассел внимательно смотрел на Годвина и мысленно укорял себя: каким он был наивным, надеясь, что, возглавив Центр, обретет долгожданную власть. Старик был живым доказательством противного.
      Бернард Годвин, человек, который создал Центр и, несмотря на многочисленные слухи о его плохом здоровье и даже близкой смерти, продолжал здравствовать, постоянно находился в курсе всех дел, по-прежнему оставался у кормила власти, хотя формально главой фирмы стал Рассел.
      Рассел Слейд жаждал этой власти больше всего на свете. Используя коварство, вероломство и обман - три довольно сомнительные добродетели, он неуклонно и быстро поднимался по служебной лестнице, превзойдя всех - за исключением Годвина, конечно, - по работоспособности и уму. Никто лучше Рассела не мог систематизировать беспорядочные, разрозненные сведения, поступающие от оперативных сотрудников, разбросанных по всему свету, и выделить в них главное, определить по ним возможное дальнейшее развитие событий в той или иной ситуации. По нескольким незначительным деталям или одному какому-либо признаку Слейд мог восстановить полную картину. Кроме того, он был талантливым, от Бога, администратором, умел организовать дело таким образом, что люди работали с полной отдачей, на пределе своих возможностей. Все эти достоинства не оставались незамеченными, и Годвин оценил их, дав Расселу возможность занять достойный его пост.
      И все-таки Слейд подозревал, что старик ему завидует, завидует его молодости и не желает отдавать власть в его руки. Может быть, Рассел и ошибался, но факт оставался фактом, что Годвин не до конца ввел Слейда в курс своих дел, не раскрыл свои обширные связи, обеспечивающие ему такой вес, что даже президенты вынуждены были с ним считаться.
      - Рассел, разреши мне дать тебе маленький совет, - вновь заговорил Годвин, - будь осторожен. Если ты не способен отвечать за жизнь и смерть своих сотрудников, жди беды. Ты можешь здорово промахнуться в будущем.
      - Вы говорите так, как будто подобное случилось впервые.
      Снова взмах женственной руки.
      - Разумеется, нет. Мы теряли людей и раньше. Но в мое время сотрудников приносили в жертву ради более значительных целей. Их смерть имела определенный смысл. Она была продумана, понимаешь меня?
      "Какой же все-таки Годвин бессердечный! - подумал Слейд. - Как быстро он избавится от меня в случае необходимости? Может, уже кого присмотрел на мое место? Но я просто так не сдамся, я буду сражаться до конца, чтобы сохранить свое нынешнее положение, клянусь тебе, Господи!"
      - Знаете, Бернард, - сказал Слейд, ничем не выдав своих мыслей, - мне кажется, что вы слишком много времени проводите в беседах с представителями нашей верховной администрации. Эти апологеты, называющие себя вспомогательными силами, любят переписывать заново "новейшую историю" нашей организации. Так же, как, кстати, и вы. Я заметил, что потери, которые мы понесли из-за операции КГБ "Бумеранг", вас абсолютно не волнуют.
      Годвин холодно улыбнулся:
      - Что об этом говорить? Дело прошлое...
      - Неужели? Ваше стремление помогать советским диссидентам подробно отражено в наших бумагах. В той операции погибло десять агентов, ставших членами фиктивной, как выяснилось впоследствии, группы диссидентов. КГБ удалось ввести в заблуждение многих, включая вас, эксперта из экспертов во всем, что так или иначе связано с Советским Союзом. А все потому, что вы чересчур доверяете своим советским друзьям.
      - Друзья - единственное, что делает человека человеком, Рассел.
      - Ив нашем секретном мире тоже?
      - В нашем особенно.
      У Годвина был на удивление таинственный вид, когда он произносил последние слова. Глаза его смотрели мягко и доверчиво, и трудно было поверить, что на самом деле это очень холодный и циничный человек.
      - Видишь ли, Рассел, - продолжал он, - когда дело плохо, я предпочитаю позвонить и обратиться за помощью к другу.
      Годвин изобразил на лице такую улыбочку, что Рассел содрогнулся и вежливо произнес:
      - Я иногда забываю, что ты ни разу не был в деле и у тебя нет опыта оперативной работы. (Упрек или просто упоминание факта? С Бернардом Годвином никогда не знаешь наверняка.)
      - Поверь мне, Рассел, я высоко ценю твои административные таланты, да и другие таланты тоже, но бывают моменты, когда я скучаю по старому доброму времени: тогда работалось проще, но и интереснее.
      - Проклятье, Годвин, не настолько я был неправ, используя Солареса для того, чтобы вернуть Тори к нам, в отчий дом, так сказать. Еще немного, и она бы проглотила наживку, ведь после того, как мы обошлись с ней, она вряд ли бы захотела вернуться.
      - Разумеется, нет. Но если бы ты, Рассел, вместо того, чтобы держать ее на расстоянии, когда она на тебя работала, стал ее другом, или просто союзником, ничего подобного не произошло. И Соларес был бы жив.
      - Ариель должен был возбудить у Тори интерес к тому, чем занимался. Кроме того, поскольку я не был уверен в ее стопроцентной профессиональной пригодности, я хотел устроить ей проверку, создав экстремальную ситуацию, которая требовала бы максимального напряжения физических и умственных сил. Согласитесь, я разработал неплохой план, просто в чем-то Соларес допустил ошибку, за что и поплатился жизнью - кто-то его убрал.
      - Ариель был не у меня в подчинении, им руководил ты. Вполне вероятно, что из-за недостатка оперативного опыта ты в чем-то ошибся. Скажи честно, неужели ты взял к себе Солареса только для того, чтобы выманить Тори Нан из ее добровольного затворничества, - еще раз насладиться полной властью над ней?
      - Да, но вы сами дали свое благословение на увольнение Тори, возразил Слейд и тут же пожалел о сказанном: стараясь овладеть ситуацией, он попался в умело расставленную Годвином словесную ловушку.
      - Я дал лишь согласие, Рассел. Ничего больше, - старик сорвал цветок азалии и вставил его в петлицу.
      Рассел ничего не ответил, размышляя о том, как бы ему одновременно избавиться от тирании Годвина и завладеть его секретами. Надо непременно выяснить, кто расправился с Ариелем Соларесом, но сделать это самому, собственными средствами. Он прекрасный администратор, у него своя сеть агентов. Почему нет? На Годвина работает секретная служба советских диссидентов, и у него, Рассела, тоже будет секретная служба, вот так.
      Тори разбудило пение перепела. Он сидел в густых зарослях кустов, видневшихся сквозь раскрытые жалюзи. В первую секунду она не могла сообразить, где находится, потом вспомнила, - дома, в Лос-Анджелесе. Огромная кровать, на которой она лежала, была такая удобная, что из нее не хотелось вылезать. Тори шевельнулась и тут же услышала, как открывается дверь в спальню. В шикарном шелковом халате и шлепанцах из телячьей кожи, неся в руках поднос с завтраком, в комнату вошла мать Тори.
      - Ты уже проснулась, дорогая? - спросила она нежным голосом. "...Как я здесь очутилась?" - удивилась девушка, сощурившись от солнечного света, затем закрыла глаза и стала вспоминать...
      ...Запах сигарного дыма и орехов в сахарном сиропе, загазованный воздух большого города и аромат дорогих духов... Затхлая плесень подземелья... Мелькание света в кромешной тьме, безумная игра теней, гулкие звуки... человеческие кости... Я не хочу больше жить...
      ...Пьянящее чувство любви, близости, восхитительное ощущение свободы... Потом ...кровь, смерть, ужас и опять липкий страх... Вонь взрывчатки и умирающий человек, уносящий с собой ее любовь, мир и покой.
      ...Я не хочу больше жить...
      - Как чудесно, что ты снова дома, милая, - произнесла Лора Нан, садясь на край постели и ставя поднос рядом с собой, - мы так были обеспокоены твоим звонком. Как ты оказалась в полицейском участке Сан-Франциско?
      ...Не умирай, Ариель, пожалуйста. Не уходи! Грег мертв; если ты тоже умрешь, я не перенесу этого...
      Тори сделала над собой усилие, пытаясь отогнать страшное видение, села в кровати, стараясь не уронить поднос с едой.
      - А где папа? - спросила она, заранее зная ответ.
      - Он в конторе, разумеется, и прислал свои извинения. Ты же знаешь своего отца, милая, Эллис, как зыбучий песок, всегда в движении. Ой, неужели я сказала "зыбучий песок"? Я хотела сказать "ртуть". Никогда не понимала, как можно спать по три часа в сутки и столько работать? Но Эллис человек привычки; как всегда - спит с трех до шести, ни секунды больше.
      Тори смотрела на мать: Лоре Нан шел уже шестой десяток, но выглядела она молодой и свежей - каскад великолепных каштановых волос, ярко-зеленые глаза, нежная кожа без следа косметики и морщин. Невозможно было поверить, что время никак не отразилось на этом красивом лице, но... В Лос-Анджелесе к услугам богатых клиенток были и генная инженерия, и пластические операции, и многое другое. Местное общество прогнало старость прочь, так же как Господь выгнал Адама и Еву из райского сада - навечно. Только в отличие от Рая, в Лос-Анджелесе любили грешить, и, более того, грех всячески поощрялся. Отец Тори любил повторять: "Грех преуспевает здесь больше всего". Можно втаптывать в грязь тех, в чьих услугах не нуждаешься, а перед нужными людьми пресмыкаться!
      Спальня была богато обставлена: взгляд Тори скользил по тончайшему китайскому фарфору, украшенному цветочными мотивами, столовому серебру от Тиффани... Вещи вызывали у нее воспоминания и образы детства, большая часть которого прошла в Саду Дианы, который завели родители Тори, отдавая дань моде.
      Лора Нан достала льняную салфетку и расстелила ее поверх покрывала.
      - Ешь, дорогая, Мария так старалась приготовить все, что ты любишь. Такой великолепной стряпней грех пренебрегать.
      Тори улыбнулась матери давно отработанной улыбкой послушной дочери и принялась за еду. Боже, как она была голодна!
      Мать наблюдала за дочерью очень внимательно, словно астроном за далекой звездой.
      - Эллис обещал вернуться сегодня пораньше. Пообещай мне, дорогуша, что ты не будешь спорить с отцом.
      - А я с ним никогда и не спорю, - возразила Тори совершенно машинально.
      - Ты, наверное, хочешь побыть одна, правда? - Лора поднялась.
      - Нет, - Тори схватила мать за руку и притянула ее обратно. - Нет, не уходи. Обещаю, что не буду спорить с папой.
      - Вот и славно, - улыбнулась Лора Нан дочери, - тогда мы сможем поговорить о действительно важных вещах. О твоем счастье, например. Вижу, ты по-прежнему одна, хотя и ожидала, что ты привезешь сюда какого-нибудь друга или приятеля.
      - Мама, я очень тронута твоей заботой, но, прошу тебя, не надо. С мужчинами я на время завязала. - Увидев, как вытянулось материнское лицо, Тори добавила: - Не навсегда, конечно, просто сейчас у меня такое настроение, ничего не хочется.
      - О, милая моя, как это грустно, - воскликнула Лора, - но у тебя должна же быть какая-нибудь компания, круг знакомых, как у всех! Это же необходимо, без этого нельзя жить, как без света или тепла, например.
      - Многие обходятся без тепла и света, мамуля, - возразила Тори.
      - Ну, есть такие, разумеется, но это же неправильно. Я только хочу, чтобы ты была счастлива...
      - Ты - да, а папа?
      - Не начинай все снова, Тори, ты же обещала. Пойми, твой отец упрям и от своей задумки не откажется. Он хочет устроить твою личную жизнь.
      - Поэтому, наверное, он не одобряет моего поведения, - в голосе Тори помимо ее воли прозвучала обида.
      - Дорогая, он совсем не осуждает тебя. Откуда ты это взяла? Просто он, в некотором роде, разочарован, что ли, особенно после того, как Грег погиб, так и не оправдав надежд отца.
      - О, Господи, мама, что значит "не оправдав надежд"? Как он мог их оправдать, если погиб?
      - Но твой отец...
      - Знаю, знаю, для него это одно и то же.
      - Жаль, я огорчила тебя, дорогая Тори, я не хотела, извини.
      - Вовсе нет, - Тори отодвинула поднос и откинулась на подушки. - Я устала, только и всего.
      - Ты поспи, а я пойду, - Лора поднялась. - Я оставила указания прислуге, чтобы тебя не тревожили. На этом этаже сегодня пылесосить не будут.
      Что-то новое! Мать строго следила за тем, чтобы в доме убирались ежедневно, включая воскресенья.
      - Мама, ты днем будешь дома?
      - В три часа у меня встреча в студии. (Лора Нан называла "студиями" все киностудии, где ей доводилось сниматься.) Мария накормит тебя обедом.