— Думаешь, он тебе поверил?
      — Не знаю. Разве это так важно?
      Какое-то время они молчали. Тишину нарушало лишь потрескивание огня в очаге. Он напрягся — снова послышалось звучное тиканье, повсюду сопровождавшее маленького человечка. Он чуть было не спросил, что это за звук, но Боннедюк Последний продолжал:
      — Мой народ давно исчез с лица земли. Во всяком случае, о нем давно уже нет никаких упоминаний в истории. Но меня — меня одного — оставили здесь, чтобы я смог увидеть Кай-фен и тем самым искупить грехи моего господина.
      Он поднялся, подложил поленьев в огонь и пошевелил раскаленные угли кончиком меча.
      — Мы с Хиндом живем Внешним временем, как ты, несомненно, уже догадался. Это было необходимо, чтобы пережить разрушительную силу тысячелетий, ибо я — из того народа, властитель которого нашел на лесной просеке колдовской корень. Тот самый корень, кусочек которого ты съел…
      — Легенду о великом воителе рассказал мне старый аптекарь в Шаангсее. И он дал мне корень…
      — Да. Он был буджуном…
      — А сад… Тот храм в Шаангсее…
      Боннедюк Последний кивнул:
      — И это тоже.
      «Чего-то я явно недопонимаю», — подумал Воин Заката.
      Маленький человечек дохромал до своего стула и протянул руку, чтобы погладить Хинда.
      — Из-за жгучего своего желания править всем миром, — продолжил рассказ Боннедюк, — он был направлен на просеку, где рос корень.
      — Направлен кем?
      — Богом.
      — Каким богом?
      — Бог только один, дружище.
      В очаге затрещало полено, а потом с тихим звуком упало в золу. Оранжевые языки пламени вспыхнули с новой силой.
      — Съев этот корень, он стал самым могучим воином в мире и таким образом утолил свою жажду завоеваний…
      Он умолк, увидев, что Воин Заката поднял руку.
      В его обновленном сознании промелькнул образ высокого широкоплечего человека со смуглой кожей и карими глазами. Почему-то ему вдруг захотелось снова увидеться с Мойши или по крайней мере узнать, что с ним и где он сейчас. Наверняка — посреди необъятных соленых морей, на высоком мостике тяжело груженного судна, с парусами, ловящими ветер. На корабле, направляющемся в какой-нибудь дальний порт, спрятанный за изгибом поросшего зеленью мыса. А его журнал, наверное, пополнился новыми записями. Почему он вспомнил о Мойши именно сейчас? В памяти всплыли слова Боннедюка. Бог только один, дружище. Его светло-зеленые глаза широко распахнулись, в зрачках заплясали золотистые искорки.
      — Продолжай.
      — Съев этот корень, — снова заговорил маленький человечек, — он тем самым создал условия для сотворения Дольмена. Поскольку уже ничто в мире не могло сравниться с его могуществом, а наши Законы не потерпели бы столь вопиющего нарушения равновесия.
      Так появился на свет Дольмен, рожденный, чтобы вступить в битву с моим господином. Дольмен тогда одержал победу, но во время сражение он получил очень серьезные раны и был выдворен за пределы человеческого мира. И все это время, пока он пребывал в запредельных пространствах, на протяжении многих столетий он был одержим мыслью о возвращении, об отмщении всему человечеству, ибо уничтожение — его единственная страсть.
      — А сейчас он выжидает в лесу на севере. И ждет он меня.
      — Да, — согласился Боннедюк Последний. — А моя долгая миссия наконец завершена.
      Воин Заката засунул руку в перчатке из шкуры Маккона под панцирь и извлек из складок одежды несколько небольших предметов желтоватого оттенка. Они блеснули при пляшущем свете пламени.
      — Когда-то, — сказал он, — ты сделал подарок Ронину. Этот подарок, как видишь, все еще со мной. Я очень ценю ту защиту, которую он мне дает. А теперь я хочу сделать подарок тебе.
      Он протянул руку вперед.
      — В Хийяне ты как-то сказал Ронину, что кости уже бесполезны. Может быть, это все потому, что они принадлежат другому времени, давно прошедшей и забытой эпохе. Держи, дружище. Это — из пасти вполне современного крокодила.
      В подставленную ладонь Боннедюка Последнего он высыпал крокодильи зубы, добытые Ронином в джунглях, на подступах к Ксич-Чи.
 
      Никто не видел его; никто не услышал, как он подошел.
      Он был словно ветер в ночи, задувающий через высокие крепостные стены.
      Его наставники по джиндо могли бы гордиться им. На темных, промозглых улицах Камадо, где толпился народ, он стал лишь еще одной мимолетной тенью, отбрасываемой неверным светом раскачивающихся масляных фонарей.
      Среди фыркающих лошадей, в толпе потных, переругивающихся друг с другом солдат, мимо стай тощих желтых собак, мимо груд грязной, свалявшейся одежды, мимо стражников, сменяющихся в карауле строго по часам, он скользил по гудящим улицам, не замечаемый никем, как будто укрытый плащом невидимости. Это искусство сливаться с толпой было душой джиндо.
      Иногда он останавливаются в густой тени, прислушиваясь к обрывкам разговоров. Он пробирался к определенному строению из дерева и камня, длинная тихая терраса которого ничем не отличалась от террасы любой другой казармы в Камадо. Но он-то знал, что казарма, куда он шел, была далеко не обычной.
      Он обошел строение сбоку, скользнув в кромешную тьму бокового проулка, заваленного мусором. Из-под ног во все стороны с визгом бросились крысы. Он замер, дождавшись, пока они не успокоятся, а когда снова тронулся с места, они уже не издали ни звука.
      Через небольшое неосвещенное окошко он проворно забрался внутрь, в темноту здания.
      Приоткрыв деревянную дверь, он увидел двух воинов в дальнем конце длинного узкого коридора, освещенного факелами из промасленного тростника, расположенными через равные промежутки. Его дверь находилась как раз посередине между двумя факелами. Даже если бы он выбирал специально, он не нашел бы лучшего места.
      Он осторожно проверил дверные петли.
      А потом рывком распахнул дверь. Петли даже не скрипнули. Движения его рук были неуловимы: две черные металлические звездочки просвистели в воздухе и вонзились в шеи воинов.
      Человек в черном отчетливой тенью бесшумно двинулся вперед.

* * *

      — Все сомнения надо было отбросить сразу.
      — Чепуха.
      — Нет, дружище, теперь я главный. Я чувствую себя ответственным за все человечество.
      — Значит, ты не уверен в своих возможностях?
      — Нет, не в моих возможностях. Я не уверен в другом: кто я.
      Поддон очага покрылся белым пеплом. Поленья все выгорели, развалившись на кусочки. Среди золы все еще пританцовывали догорающие огоньки.
      — Цельных личностей нет. Мы все состоим из каких-то кусков…
      — Знай я, чем кончится битва в Ханеде, мне было бы легче.
      — Ответ, наверное, где-то в тебе, найти его должен ты сам. Никто другой и не может об этом знать. Когда-то я просто бросал свои кости и на их гранях читал ответ. А сейчас… — Он глубоко вздохнул. — Я устал.
      Только теперь, в первый раз за все время их знакомства, Воин Заката увидел, что перед ним смертный. Похоже, время, которое Боннедюку Последнему удавалось обманывать на протяжении многих веков, все же брало свое.
      Он улыбнулся.
      — Теперь пришел я.
      Его шепот разнесся шелестом в полумраке. Тиканье сделалось громче и стало контрапунктом к мелодии их голосов.
      — Ты исполнил свою задачу. Вина твоего господина искуплена…
      Боннедюк Последний печально покачал головой:
      — Нет. Слишком много пролито крови. Человек — это не колос, раскачивающийся под ветром, а жизнь его — не урожай под серпом колдовских созданий. Они не имеют права… Они должны поплатиться за все… Есть Законы на все времена.
      — Тогда Дольмен будет разбит.
      Пристальный взгляд светло-серых глаз, которые были как будто прорехами в ткани времени.
      — Нежели? Что ж, виной тому, что Дольмена призвали в мир, — неуемная алчность моего господина. Возможно, так и должно быть, чтобы именно человек заплатил теперь последнюю цену.
      Плечи его опустились. Жест, выражающий полную безысходность. Категоричность смертного приговора, окончательного и не подлежащего никакому обжалованию.
      — Сейчас еще рано судить.
      — Но уже скоро, дружище. Скоро.
      Воин Заката поднялся и встал возле угасающего очага.
      — Да, скоро наступит конец всем страданиям, свидетелем которых мне выпало быть.
      Боннедюк тоже поднялся и проковылял к низкому стулу, где лежали его потертые кожаные сумки. Он открыл одну сумку, и внезапно тиканье сделалось громче. Он достал небольшой предмет из коричневого оникса и красного жадеита. Непонятного предназначения вещица имела форму трапеции и была застеклена с одной стороны. Внутри виднелся шар из огненного опала, вращающийся то в одну, то в другую сторону с чистым ритмичным звуком.
      — Риаланн, — пояснил маленький человечек. — Вот что удерживает нас с Хиндом Снаружи, что позволяет нам пользоваться широтой эпох.
      — Ронин часто задавался вопросом, что это за странное тиканье, которое сопровождает тебя повсюду. И мне тоже было интересно.
      Боннедюк Последний кивнул.
      — Я знаю. И показываю его тебе именно потому, что ты никогда не просил посмотреть. Кроме очень немногих, никто не должен знать о его существовании, поскольку его сила уменьшается раз за разом, когда кто-то на него смотрит.
      — Убери его, — сказал Воин Заката. — Спрячь.
      Он прислушивался к прихрамывающим шагам маленького человечка, удалявшимся по деревянному полу.

* * *

      Туолин застонал.
      Он поднял дрожащую руку. Это стоило ему неимоверных усилий.
      Не могу, подумал он.
      Потом он собрался и занялся дыхательными упражнениями, составлявшими самую суть его подготовки. Возвращение к основам.
      Его грудь была липкой, теплой и влажной, но боль почти унялась. Зато выше, у плечевого сустава, чувствовалось невыносимое трение плоти о кость.
      Реакция была полностью рефлекторной.
      Его рука, налитая свинцовой тяжестью, медленно двинулась вверх. Он скрипнул зубами, заставляя мышцы работать. Боль пронзила его, но он подавил рвущийся из горла крик и лишь застонал.
      На самой границе поля зрения возникла какая-то тень. Мозг машинально отметил ее.
      Через какое-то время ему удалось дотянуться до шеи, и он без колебаний вырвал ту штуку, которая вонзилась в его плоть. Он чуть не лишился сознания, но тут же возобновил дыхательные упражнения, насыщая кровь кислородом, чтобы преодолеть шок и удержаться на краю беспамятства.
      «Ну ты, идиот, — говорил он себе. — Поднимайся!» Его спасла только его тренировка. Именно потому, что он прошел суровую школу боевых искусств, он начал двигаться еще до того, как услышал приближающийся резкий свист. Его натренированное тело начало уворачиваться от грозившей опасности, прежде чем включился разум. Именно поэтому он еще жив, а товарищ его, один из его солдат, лежит рядом с ним мертвым.
      Он посмотрел на оружие, которое держал в руке: металлическая пятиконечная звезда с зазубренными краями, — и до него вдруг дошло, какое страшное зло проникло в стены Камадо. Он снова мысленно обругал себя. Поднимайся, болван, не лежи.
      Он с трудом поднялся на ноги, привалившись к стене. Он весь вспотел от напряжения.
      Мастер джиндо в Камадо. Мысли у Туолина метались, когда он пытался припомнить маршрут движущейся тени, — со сверхъестественной отчетливостью, поскольку упорная сосредоточенность помогла ему заблокировать боль и шок нервной системы, в то время как организм пытался приспособиться к повреждениям плоти. Хотя он, когда падал, не видел, в каком направлении скользнул черный призрак, он знает, куда идти. В этой казарме есть только одна цель, достойная внимания: Воин Заката.

* * *

      Перед дверью стояли двое охранников.
      Он замер в дрожащих тенях коридора. Он почти не сомневался, куда идти. И все же он ничего не хотел оставлять на волю случая. Поэтому он решил, что один из этих двоих должен остаться в живых, хотя бы на несколько мгновений, чтобы он мог получить подтверждение.
      Бесшумно и стремительно он выбросил вперед напряженную руку, сломав грудную кость стоявшему справа.
      Не успел воин упасть, захлебнувшись собственной кровью, хлынувшей в легкие, мастер джиндо одним ударом сломал обе ключицы второму и удержал его, когда тот начал сползать по стене.
      Он что-то спросил у него шепотом, воин ответил, а потом мастер джиндо перерезал стражнику горло спрятанным в рукаве лезвием.
      Низко пригнувшись, он распахнул дверь и скользнул внутрь.

* * *

      Он продвигался вперед; желудок крутило, тошнота подступала к горлу.
      За ближайший угол… коридор прыгает перед глазами, будто какой-то умалишенный дергает его за ниточки. Он прислонился к стене, тяжело дыша, прижал лоб к холодному камню. Потом, собравшись с силами, заставил себя идти дальше, ведомый инстинктом воина. Облизал сухие губы. Он знал, что это значит — тело его обезвоживалось вследствие шока, потери крови и обильного потения.
      Он сосредоточился на своей ненависти, холодной и действенной, в результате чего произошел выброс адреналина, подстегнувшего его слабеющий организм. Он старался не думать о негнущейся левой руке, о теплой крови, вытекающей из раны в плече.
      Он остановился при виде двух распростертых тел. Дверь за ними была приоткрыта, и, хотя его напряженные нервы требовали немедленных действий, он заставил себя замереть на месте и прикрыл глаза, потому что в комнате было темнее, чем в коридоре, и надо было дождаться, пока глаза не привыкнут к смене освещения. Ломиться в комнату неподготовленным — верная смерть: за те несколько мгновений, пока его зрение будет приспосабливаться к темноте, мастер джиндо успеет прикончить его как миленького. Он был достаточно сведущ в этом тайном искусстве и знал, что нельзя недооценивать противника, который владеет им.
      Он стремительно ворвался в комнату, присев и перекатившись по полу, как только пересек порог — подальше от полоски смертельно опасного света из коридора.
      Комнату залил серебряный свет луны, проглянувшей ненадолго из-за плотной завесы облаков. Высокие узкие окна с открытыми ставнями, выходящие во внутренний дворик, словно мерцающие прутья какой-то жидкой решетки.
      Обнажив меч, Туолин быстро окинул взглядом углы, потом — участки в тени от мебели.
      И тут он увидел их.
      Они сцепились в безмолвной схватке на широкой светлой кровати.
      Джиндо и Моэру.
      Его темный сгорбленный силуэт был сверху, а она сомкнула ноги у него на спине, словно они предавались любовным утехам. Но ее сильные бедра были напряжены, сжавшись вокруг его почек, а пятками она упиралась в его поясницу, ища точку опоры, чтобы сломать хребет.
      Джиндо сжимал ей горло, нащупывая большими пальцами болевые точки под челюстью, ниже ушей.
      Моэру дернула ногами, вдавливая пятки поглубже, и джиндо издал тихий стон. Он, однако, уже нашел нужные точки и нажал пальцами. Моэру захрипела, из глаз брызнули слезы и потекли по высоким скулам.
      Она закашлялась, резко взмахнула левой рукой и ударила джиндо под ухо. Голова его дернулась, но глаза полыхнули зловещим огнем, и он еще сильнее надавил пальцами.
      Моэру вскрикнула.
      Стряхнув с себя оцепенение, Туолин метнулся к кровати и ударил джиндо рукоятью меча по ребрам. Тот издал стон, дернулся и, отпустив Моэру, бросился на Туолина — голыми руками вырвал у риккагина меч и отшвырнул его прочь, одновременно замахнувшись. Его рука прошла по невероятной траектории, неразличимой глазом.
      Джиндо ударил сплеча. Туолин видел его движение, но уклониться уже не мог. Удар пришелся ему в лицо.
      Резкая боль. На щеке — рваная рана. Опустив взгляд, Туолин увидел на пальцах джиндо кастет с шипами, обагренными кровью.
      Риккагин шагнул влево, заходя со стороны поврежденного бока джиндо, и смахнул кровь с лица. Кость была не повреждена. Можно сказать, что Туолину повезло: если бы мастер джиндо не был ранен, он смог бы нанести удар в полную силу. Риккагин бросился вперед.
      Во время схватки в темноте воин рефлекторно запоминает очертания и формы, так что, когда они изменяются, тело само двигается, а разум только потом отмечает его движения. Туолин упал на пол, в то время как в его сознании отразился стремительный миг, предшествовавший движению; память уже прокручивала в замедленном темпе все то, что до этого видели его глаза, с тем чтобы пустить в ход единственно правильный — инстинктивный — ответ.
      Это было лицо джиндо. Еще одна линия, посеребренная тонкими лунными лучами. Падая на пол и перекатываясь в густую тень, Туолин услышал над собой шорох. Его мозг сохранил остаточное изображение надутых щек джиндо, готовившегося выпустить отравленный шип.
      Джиндо плюнул, и риккагин услышал негромкий стук невидимой духовой трубки.
      Он прыгнул на противника, скорчившись от боли в раненом плече, обхватил его руками за пояс и тут же ударил его сжатыми кулаками по ребрам. Раздался резкий хруст.
      Глаза у джиндо закатились, только теперь Туолин заметил, что тот до сих пор держит в сжатых губах духовую трубку. Он отчаянно выругал себя за то, что чуть не пропустил эту уловку.
      Усилив давление, он услышал в воздухе тихий свист и в то же мгновение увидел промелькнувшую руку.
      Тонкие пальцы нажали на точку между ключицами джиндо. Глаза у того закатились, и губы расслабились. Сдерживаемый воздух разом вырвался у него изо рта, и духовая трубка выпала. Джиндо рухнул на пол.

* * *

      — Я пока не хочу, чтобы он знал об этом.
      Она закончила перевязку и пристально на него посмотрела.
      — Понимаешь?
      В его глазах еще отражалась боль. Раненое плечо горело огнем. Шея ныла. Он не мог двинуть левой рукой.
      — Не совсем. Нет, не понимаю.
      Она перевела взгляд на черное тело, распростертое на кровати. Джиндо был крепко привязан за руки и за ноги к четырем металлическим стойкам — обсидиановая звезда, чем-то похожая на его собственные метательные звездочки.
      — Он приходил за мной, Туолин, разве ты этого не понял?
      — Но я думал…
      — Естественно. Ты решил, что он явился убить Воина Заката, а вместо него наткнулся на меня. — Она тряхнула головой, разметав темные волосы. — Ошибки не было, я уверена. Он напал на меня, Туолин. Он не искал никого другого.
      Туолин повернулся к выходу.
      — Мы должны сказать Воину Заката…
      Она остановила его, положив ладонь на его здоровую руку.
      — Знаешь, что он сделает, — тихо сказала она, — если сейчас вдруг войдет?
      — А разве ты не убьешь его?
      Она рассмеялась, и смех ее прозвучал холодным шепотом ночи.
      — О да, риккагин. Я убью его, но не сейчас и не скоро. Не раньше, чем он расскажет мне то, что я хочу узнать.
      Туолин устроил левую руку поудобнее. На повязке уже проступила кровь. Кисть онемела.
      — Мне тоже хотелось бы знать, откуда нашим врагам известно о тебе, Моэру. Но он — джиндо. Он скорее умрет, но не скажет ни слова.
      — И все же мне нужно узнать, кто его подослал, — проговорила она, глядя на закутанную фигуру.
      — Ты ничего от него не добьешься.
      Ее глаза мерцали в неярком лунном свете.
      — Смотри.
      Она бесшумно приблизилась к кровати и резко ударила джиндо по лицу. Еще раз. Еще.
      А когда глаза его ожили и он полностью пришел в себя, она сдернула с него черную маску.
      Взгляды их встретились.
      — Кто послал тебя?
      Она произнесла это негромко, но так, чтобы он видел, как ее губы выговаривали каждое слово.
      Он смотрел на нее, не мигая.
      Она опустила руку. Впечатление было такое, что она хочет только слегка надавить на его тело. Глаза у джиндо широко распахнулись. Он побледнел, от лица его разом отхлынула кровь. Через какое-то время он раскрыл рот, словно хотел закричать, но крика не последовало.
      Она повторила вопрос и движение, и постепенно Туолин начал понимать, что она нашла ритм, который каким-то образом усиливал воздействие ее слов.
      Воздух в комнате накалялся, несмотря на прохладную ночь. Резко запахло потом и чем-то еще.
      Туолин подошел к столу и выпил холодной воды из кувшина.
      Джиндо периодически терял сознание. Во время одной из таких пауз Туолин спросил:
      — Это действительно необходимо? Мы теряем время. Он не заговорит.
      — Похоже, ты не понимаешь.
      — Какая разница, кто его подослал? Убей его, и покончим с этим.
      — Он скажет.
      — Не нравится мне это.
      Она не сводила глаз с бледного лица на кровати.
      — Ты настолько чувствительный человек, риккагин? Наверное, я тебя пугаю.
      Он глухо рассмеялся.
      — Или ты думаешь, я получаю от этого удовольствие?
      — Нет, я… — Он подошел поближе. — Хотя, может, и так.
      — А что, если так оно и есть?
      — Ты всегда с ним…
      Она повернулась к нему, стоя над взмокшим от пота телом.
      — Послушай, я совсем не хотел…
      Он запнулся, наткнувшись на ее пристальный взгляд, который как будто обшаривал его лицо.
      — Ты спасла мне жизнь. Ты буджунка, великолепный воин, но я…
      — Что?
      — Я тебя не понимаю.
      — Ты хочешь сказать, что не можешь представить себе, как добро и зло уживаются в одном человеке.
      Он отступил на шаг.
      — Я думаю, что ты ничего…
      — О, я хорошо понимаю тебя, Туолин.
      Она продолжала посматривать на лоснящееся от пота, изможденное лицо джиндо.
      — Значит, себя ты считаешь добрым, не так ли?
      Он вспомнил о Кири.
      — Да.
      — И в тебе нет никаких дурных чувств? Ненависти, например? И ты не способен убить человека?
      — Я — солдат, — осторожно отозвался он. — Убивать — это моя профессия.
      — Ты сам сказал, это твое ремесло. И ты сам его выбрал.
      — Да. Именно так.
      Джиндо застонал. Веки у него задрожали: он снова стал приходить в сознание.
      Она положила ладонь на его липкую от пота грудь, проверяя одновременно дыхание и пульс.
      Туолин вдруг разъярился.
      — Да, в этом профессионал. Что бы ты делала, если бы я не…
      — Но всему есть свой предел.
      Он на мгновение задумался.
      — Да.
      — Глупец! Неужели ты никогда не заглядывал к себе в душу? Неужели ты всегда был настолько занят искусным, профессиональным убийством, что не сумел осознать себя целиком?
      Она снова переключилась на джиндо и, удостоверившись, что он полностью пришел в сознание, возобновила воздействие на нервы, расположенные на внутренней стороне его бедер. На лбу у него опять проступил пот, а грудь начала судорожно вздыматься. Глаза у него закатились. Похоже, он снова впадал в беспамятство, но Моэру уже водила пальцами по его телу, выводя его из этого состояния. Джиндо открыл глаза. Теперь во взгляде у него впервые появился проблеск каких-то чувств.
      Склонившись над дрожащим телом, она прошептала:
      — Дело в том, что ты не умрешь. Потому что я не позволю тебе умереть. Теперь ты понял, что я могу это сделать. Если не скажешь, кто послал тебя, я свяжу тебе руки и ноги и переброшу обратно через реку. Что будет, когда они все узнают? Что с тобой сделает твой хозяин, когда узнает, что ты не исполнил свою задачу?
      Она намеренно выдержала паузу.
      — Что тебя взяли в плен?
      Ее тонкие сильные пальцы нажали еще раз. Тело джиндо изогнулось, и рот беззвучно раскрылся. Он потерял сознание.
      — Значит, Туолин, я злобная женщина. Зачем тогда слушать, что я говорю? А вдруг это все — ложь?
      — Нет, — угрюмо выдавил он. — Я так не думаю.
      Он присел на кровать и сгорбился, словно под тяжестью невыносимой усталости.
      — Тогда где же правда?
      Она отвела взгляд, покосившись мельком на джиндо.
      — Правда в тебе самом, риккагин. Нет легких ответов. Слова мудрецов — это миф. Жизнь редко бывает настолько простой. — Она снова проверила пульс у пленника. — Верь в себя. И не бойся себя. В каждом из нас есть что-то от зверя. Прими это как должное. Потому что без этого ты не сможешь жить.
      — Выходит, до сих пор я не жил… И что же я делал?
      — Пытался выжить.
      Она провела пальцами по груди джиндо, приводя его в чувство. Глаза у него открылись. Остекленевший взгляд постепенно обрел осмысленность. Моэру опять опустила руку, и только сейчас Туолин отчетливо рассмотрел, что именно она делает. Медленно. Бесконечно медленно.
      — Говори.
      Сильнее.
      Джиндо обливался потом. Его рвало, но она прижала ему гортань, и его тело не позволило ему захлебнуться собственной блевотиной: джиндо уже не контролировал себя.
      — Говори.
      Его тело начало биться в судорогах, и Моэру усилила воздействие, поднимая болевой порог до невыносимого уровня. Веки у него затрепетали, а дыхание стало неровным. Он жадно хватал воздух, но она закрыла ему рот ладонью, заставляя дышать носом. Приток кислорода был недостаточен, чтобы поддерживать организм пленника в его теперешнем состоянии, и Моэру понимала, что долго он не протянет.
      Она постепенно усилила боль, дивясь про себя его стойкости, и в то же время ее огорчало, что все это скоро закончится.
      При недостатке кислорода боль стала еще сильнее, и теперь его больше всего мучил не страх смерти, а понимание того, что, если он сейчас же не потеряет сознание, мучения возобновятся.
      Она довела его до предела.
      — Говори…
      И он сказал, уже теряя сознание.
      Когда его мозг наполовину отключился, а самоконтроль ослаб на несколько драгоценных мгновений, он выдавил из себя два слова.
      Она резко нажала большими пальцами, и вязким облаком хлынула кровь.
      Промокшая от пота, она поднялась с кровати и помогла Туолину добраться до низкой кушетки в другом конце комнаты. Его лихорадило, плечо у него распухло. Заглянув под повязку, Моэру дала ему воды. Потом задумчиво уставилась на него.
      — Кто такой Саламандра?

ЗАСТЫВШИЕ СЛЕЗЫ