Ронин.
      Имя мерцало у него в мозгу, словно благоухающий драгоценный камень. Остров. Оазис в бурном, сверкающем потоке. Жизнь в подвижной пустоте, где не должно быть иного присутствия.
       Ронин.
      Нежное и чувственное; сумеречное, одушевленное смыслом, который больше, чем трепет слова, произнесенного вслух. Алые буквы, огненное клеймо, выжженное на небосводе его рассудка.
      Ронин сел, всмотрелся в темноту. Он, кажется, задремал. Его убаюкало поскрипывание корабельных снастей. Негромкие вздохи бескрайнего моря. Медный фонарь покачивался на цепи. Сверху донесся приглушенный звук — били склянки.
      Сумрак неуловимо смягчился.
      — Моэру?
       Да.
      Он встал на ноги, обшарил глазами небольшую каюту. Потом изумленное:
      Но ты не можешь говорить. Это сон.
       Я позвала тебя из сна.
      Он медленно повернулся кругом. Койки в наклонной переборке, узкие полки, миска с водой, фосфоресцирующее сияние океана в иллюминаторе, отсвечивающее на медном компасе. Плеск пенящейся воды.
      — Где ты?
       Здесь.
      Он шагнул к закрытой двери. Тусклый свет мерцающей ночи играл на мышцах его обнаженной спины.
       У тебя в мозгу.
      Он распахнул дверь.
      — Кто ты?
       Я… я не знаю.
      Он по-кошачьи бесшумно двинулся вниз по трапу к ее каюте.
 
      Когда Ронин вышел на палубу, была уже середина вахты часа стрекозы. Он поднялся по кормовому трапу на высокий полуют и встал на корме у леера. Предрассветный бриз раздувал его темно-зеленый плащ, хлеставший его по ногам. В вышине потрескивали белые полотнища парусов, слабо светившиеся в нарождающемся зареве нового дня; тихонько поскрипывал корпус мчащегося на восток корабля. Ночь за кормой отступала, словно страшась восходящего солнца. Темнела кильватерная струя.
      У люка в носовой кубрик уже наблюдалось какое-то шевеление, но Ронин не обратил на него внимания. Он не отрываясь глядел на море, созерцая бескрайнюю ширь, по которой скользил их корабль.
      — Он опять там торчит, — послышался голос сзади.
      — М-м?
      — Доброе утро, капитан.
      К нему приблизилась высокая мускулистая фигура. Сверкнули темно-карие глаза.
      Ронин оторвал взгляд от перекатывающихся волн.
      — Вы все, штурманы, такие, Мойши? Ни сна, ни покоя и вечно настороже?
      Широкие толстые губы раздвинулись в ослепительной белозубой улыбке, сверкнувшей на смуглом лице, заросшем черной бородой.
      — Ха! Таких, как я, больше нет, капитан.
      — То есть таких безрассудных? Надо действительно быть дураком, чтобы отправиться в воды, не отмеченные на карте.
      Не перестав улыбаться, Мойши развернул листок рисовой бумаги.
      — Боннедюк дал мне эту карту, когда нанял меня, капитан.
      — В вашем журнале есть подробные записи обо всех местах, куда вы заплывали. Но там не упоминается Ама-но-мори.
      Заложив ладони за широкий кушак, Мойши уставился на свои высокие блестящие сапоги.
      — Этот Боннедюк — ваш друг, капитан, если не ошибаюсь? — Он кивнул, сам подтверждая свои слова. — С чего бы ему вам лгать? На этой карте указан остров под названием Ама-но-мори, к которому… — тут он сделал какой-то знак, быстро прочертив рукой поперек груди, — …по воле Оруборуса мы и плывем.
      Он поднял взгляд.
      — Я исходил столько морей, капитан; я видел столько диковинного, что теперь, когда я рассказываю об этом, сидя полупьяным у теплого очага в таверне в каком-нибудь захолустном порту, все присутствующие хохочут и нахваливают меня за богатое воображение. Поверьте, капитан…
      Сверху послышался приглушенный крик; впередсмотрящие сменялись с вахты. Ванты закачались под весом матросов.
      — Эй, капитан, видите там? — Мойши показал вперед, на розовый краешек солнца, выползающего из-за ровного горизонта. По поверхности моря поплыли розовые полумесяцы отражения. — Пока солнце встает, я уверен, что все в порядке.
      Он издал странный лающий звук, который, как Ронин уже знал, означал, что штурман смеется.
      — Позвольте мне вам кое-что рассказать о Мойши Аннай-Нине, потому что вы мне нравитесь. — Он умолк на мгновение и почесал длинный нос. — Как только вы ступили на борт корабля, я сразу понял, что никакой вы не капитан. Да, море вы любите, очень любите, но времени в плаваньях провели совсем мало, верно?
      Он тряхнул головой.
      — Но в этом, как вы понимаете, нет ничего постыдного. Вы — настоящий мужчина, это я тоже понял с первого взгляда, а теперь, шестьдесят шесть дней спустя, убедился, что я был прав.
      Восходящее солнце разметало искрящийся свет по океанской шири, придав воде ослепительную иллюзорную твердость. Топсели загорелись слепящим светом. Ронин прищурился.
      — Сейчас большинство штурманов хотят одного: денег. Для них неважно, куда они плывут, кто их хозяева… для них имеет значение лишь ценность груза. Поскольку чем груз дороже, тем больше денежек им отвалят по прибытии в порт. — Мойши хлопнул себя по широкой груди. — Но я не такой. Нет, я не стану врать и убеждать вас в том, что звон серебра мне противен. Скорее наоборот.
      Снова мелькнула широкая улыбка, казавшаяся белоснежным пятном на фоне темного гранита.
      — Но я живу для того, чтобы пополнять мой журнал новыми фактами, а без новых земель их, естественно, не прибавится. Честно скажу, капитан: когда Боннедюк показал мне эту карту, я и думать забыл про груз «Киоку». «Пусть о грузе думает капитан, кто бы он ни был», — сказал я себе. Отплыть на быстроходной шхуне к неизвестному острову, воплотить миф в реальность — такой шанс выпадает раз в жизни!
      Свободная рубаха Мойши трепыхалась на усиливающемся ветру, перекатываясь волнами по широкой груди. Он положил руку на рукоять массивного палаша в потрепанных кожаных ножнах, висевших у него на правом бедре. Из-за кушака у него торчали медные рукояти двух кинжалов. Он повернул голову к восходящему солнцу. Крохотный бриллиантик в проколотой правой ноздре сверкнул на свету.
      — Этот убогий знает, о чем говорит, капитан. Насколько я понимаю, карта, которую он мне вручил, — не подделка. В этом я разбираюсь. В юности мне продавали немало фальшивок. В общем, мне повезло. Не каждому выдается случай доставить красотку, как ваша «Киоку», к земле, давно позабытой миром.
      — Значит, вы думаете, что Ама-но-мори все-таки существует.
      — Да, капитан, я так думаю. — Пристальный взгляд глубоко посаженных глаз скользнул по лицу Ронина. — А вы разве сами еще не чувствуете…
      Мойши стукнул себя по груди.
      — …вот здесь?
      Бесцветные глаза Ронина оторвались наконец от перекатывающихся волн, и он принялся изучать лицо штурмана — смуглое, угловатое, с длинным носом и затененными, глубоко посаженными глазами. В этом лице чувствовалась некая скрытая сила, ассоциирующаяся у Ронина с утесом под порывами бури, избитым, но не сломленным.
      Ронин кивнул и медленно проговорил:
      — Конечно, дружище, вы правы. Но и вы тоже должны понять. Я очень долго искал этот остров. Эти поиски перевернули всю мою жизнь и направили ее по пути, совершенно для меня непонятному. Что-то во мне изменилось. Теперь мне уже страшно подумать о том, что когда-нибудь все это закончится.
      Суровый взгляд Мойши смягчился, и он на мгновение сжал Ронину плечо.
      — Это правда, капитан. Так бывает. Ты слишком долго живешь, поглощенный какой-то мыслью, и в конце концов мысль как бы сама обретает реальность и подчиняет тебя целиком. Остерегайтесь этого.
      Ронин улыбнулся, потом поднял голову. Какое-то время они молчали.
      — Что вы сказали, когда подошли ко мне?
      Штурман отвернулся и сплюнул за борт.
      — Ваш первый помощник все время торчит на носу.
      — А это неправильно?
      — Помощники редко выходят на нос, капитан, Разве что если надо кого-то позвать или навести порядок. Место помощника — на корме.
      — Тогда что он делает впереди?
      Мойши пожал массивными плечами.
      — У каждого, кто выходит в море, есть на это своя причина. Все они — неудачники, капитан, вот почему они и избегают земли. На борту корабля никто не задает лишних вопросов. А что касается первого помощника…
      Он снова пожал плечами.
      — Наверное, ему есть чего избегать.
      — Так вы не знаете людей в команде?
      — Штурману редко приходится дважды встречаться с одним и тем же моряком. Команды собираются из людей со всех концов континента человека. Ничего страшного в этом нет, но меня мало интересует, с кем мне приходится плыть.
      Он скрестил руки на груди.
      — Здесь я знаю только одного Мойши Аннай-Нина. И он — клянусь Оруборусом — единственный человек на борту, чья личность мне интересна.
      Его губы скривились в усмешке.
      — Не считая вас, капитан.
      — Я приму это как комплимент.
      — Почему бы и нет, — сухо ответил штурман и отошел.
      Ронин опять посмотрел вперед, прикрыв ладонью глаза. Солнце уже взошло. Его приплюснутый диск застыл в ослепительно белом небе, словно зажженный фонарь из рисовой бумаги. Стрелы света отлетали бликами, отражаясь от движущихся гребней волн, а выемки между волнами оставались темно-синими. Матросы вдоль правого борта принялись закидывать удочки, чтобы наловить рыбы на завтрак. От просмоленной палубы, прогретой солнцем, поднимались разнообразные запахи: резкая, горькая вонь от рыбьих потрохов, пряный запах слежавшейся соли, аромат теплого дегтя и смолы, кислый запах застаревшего пота.
      Послышался хриплый крик, и несколько матросов бросили свои снасти, чтобы помочь товарищу, у которого клюнуло что-то явно большое, поскольку его едва не снесло за борт. Все вместе они потянули бечевку, ритмично напевая, чтобы двигаться в лад. Под загорелой кожей ходили мышцы. Обнаженные спины лоснились от пота.
      Над правым бортом мелькнуло извивающееся серо-коричневое щупальце, а потом на палубу плюхнулась здоровенная — в два человеческих роста — бесформенная куча. Матросы, разобравшиеся наконец, что они вытянули на борт, поспешно отступили от извивающейся туши. Один из них окликнул Мойши. Он оторвался от карты и подошел к ним. После короткого спора он протолкнулся через плотное кольцо моряков и вытащив палаш, рубанул существо со всей силой. Хлынула темно-зеленая кровь. Возле его сапог дернулось щупальце. Кто-то подал штурману тряпку, и он вытер клинок, прежде чем вложить его в ножны. Осторожно и, кажется, с отвращением матросы спихнули тушу за борт, после чего с видимой неохотой вернулись к своим снастям, негромко переговариваясь между собой.
      Ронин перегнулся через ограждение полуюта.
      — Что это было, Мойши?
      Тот бросил на него быстрый взгляд.
      — Рыба-дьявол, капитан, — сказал он. — Ничего особенного. Ничего.
      — И все же?
      — Матросы ее не любят.
      Он вернулся к своим картам.
      Впереди, на носу, Ронин разглядел худощавую фигуру первого помощника — черный силуэт на фоне низкого солнца. Его изуродованное лицо скрывала милосердная тень. Ронин видел его только издали, как и большинство членов команды, но он знал, что у этого человека нет нижней челюсти, а щеки покрыты глубокими шрамами. Говорили, что он потерпел кораблекрушение в водах, буквально кишевших акулами. А когда его вытащили… Чудо, что он вообще остался жив…
      Пожав плечами, Ронин отвернулся. Если первый помощник предпочитает одиночество и проводит все дни на носу, он ничего не имеет против. Этот человек делает свое дело, а на море, как сказал Мойши, лишних вопросов не задают.
      Теперь мысли его обратились к Моэру. Кто она? Он прообщался с ней почти полвахты, но по-прежнему не знал о ней ничего, потому что она и сама ничего не знала.
      Он подобрал ее на улицах Шаангсея, голодную и больную, и спас ее, движимый порывом, инстинктом — чем угодно. Но факт остается фактом: с того самого мгновения их судьбы соединились. Она стала хранительницей странного корня, который — по словам аптекаря, предыдущего его хранителя, — много тысячелетий тому назад послужил главной причиной для создания Дольмена. Того самого корня, который Ронин съел в сосновом лесу к северу от желтой крепости Камадо, после чего воссоединился с Боннедюком Последним и его спутником, удивительным зверем по имени Хинд.
      Она последовала за ним на север от Шаангсея в погоне за Макконом, к Камадо, в лес Черного Оленя Тьмы. Она дожидалась его терпеливо, таинственно, ехала с ним через пылающий континент человека, в порт Хийян, в то время как у высоких стен Камадо бушевала битва — Кай-фен, последняя битва человечества, Немая Моэру, которая не могла говорить, но тем не менее могла складывать мысли-слова у него в голове, была явно не из Шаангсея или его окрестностей. В ее чертах не было ничего характерного для тех мест. И хотя Ронин нашел ее среди беженцев, спасавшихся от боев на севере и стекавшихся толпами в Шаангсей, она едва ли была крестьянкой, судя по нежным рукам, не привыкшим к тяжелой и грязной работе.
      Моэру ничего не могла рассказать ему, потому что она потеряла память — от удара ли, от потрясения или от чего-то еще, чего Ронин не знал и узнать не мог. Она помнила только Тенчо, Кири, Мацу… и Ронина. Кто она такая, откуда она появилась, пока оставалось тайной. Но теперь, когда «Киоку» рассекала океанскую ширь в поисках острова легендарных буджунов, когда их долгие странствия близились к концу, пришло время раскрыть загадку прошлого Моэру.
      А еще Ронин хотел узнать о судьбе тех, кто остался запертым в каменной цитадели Камадо: сдерживают ли люди усиливающийся натиск орд Дольмена, в которых помимо обычных людей выступали и нелюди, жуткие странные существа. Вернулась ли в крепость Кири, выполнив свою миссию в Шаангсее, где она собиралась примирить враждующих зеленых и красных и объединить их силы для последней битвы? Но самое важное: собрались ли на континенте людей все четыре Маккона? Он знал, что двое уже были вместе. Когда же сойдутся все четверо, они опять призовут Дольмена в мир людей. И тогда Камадо наверняка падет.
      Бронзовый колокол возвестил середину вахты, и Ронину принесли завтрак: полоски сырой белой рыбы, очищенной и промытой, и порцию сушеных водорослей.
      Повернувшись на звук, Ронин увидел Моэру. Она поднималась на полуют по кормовому трапу. На ней были темно-синие шелковые шаровары и стеганый жакет темно-зеленого цвета с вышитыми на нем изображениями прыгающих рыбок. Освещенная утренним солнцем, она подошла к Ронину, и он в который уже раз восхитился ее безупречной красотой. Высокие скулы, довольно острый подбородок, большие миндалевидные голубовато-зеленые глаза оттенка далекого тихого моря. Длинные черные волосы струились искрящейся вуалью на солоноватом ветру. Она выглядела бодрой и отдохнувшей. Сейчас она нисколько не напоминала ту изможденную, грязную женщину, которую он подобрал на изрытой колеями улице Шаангсея. Когда она подошла вплотную, Ронин увидел, что она надела цепочку с медальоном-цветком — как же он называется, этот цветок? — которую он подарил ей прошлой ночью. Изделие буджунов, снятое им с человека, умирающего в мрачном шаангсейском переулке. Потом эта цепочка едва не стоила ему жизни при столкновении с зелеными у ворот города за стенами. Ронин почему-то обрадовался тому, что она надела эту вещицу — его подарок.
      — Есть хочешь?
       Да, —прозвучало у него в мозгу, и он невольно вздрогнул.
      Ронин окликнул матроса, который принес для нее тарелку с едой. Некоторое время он смотрел, как она ест.
      — Скажи еще раз, что случилось, — вдруг сказал он.
      Она подняла золотистое лицо; в глаза ей попало солнце, и они стали белыми, а потом почернели, попав в тень от волос.
       Когда я позвала тебя ночью.
       — А раньше ты не могла.
      Ронин и сам не понял, был это вопрос или нет. Она убрала двумя пальцами прядь волос, упавших на глаза, а он подумал: Мацу… Дикий, тревожный крик в ночи.
      Взгляд Моэру на мгновение сделался непроницаемым и пустым. Потом она моргнула, словно пытаясь уловить какую-то случайно промелькнувшую мысль. Она твердо стояла на палубе, не обращая внимания на качку.
       Что ты сказал?
       — Раньше ты не могла.
       Нет. Иначе я позвала бы тебя скорее. Наверняка. —Да, наверное.
      Отвернувшись от нее, он выбросил остатки пищи за борт и вперил взгляд в переливающуюся загадочную поверхность воды.
      Моэру опять принялась за еду, с опаской поглядывая на Ронина.
      Ветер крепчал. Боцман отдал матросам приказ лезть на ванты и полностью разворачивать паруса. Солнце скрылось за облаком, и сразу заметно похолодало. Потом белый круг появился опять, и снова стало тепло. Тени от пробегающих по небу облаков скользили по морю размытыми пятнами.
       Если ты сейчас думаешь… не беспокойся, я не могу читать твои мысли.
       — Но я вовсе не…
       Нет. Конечно, нет.
      Она доела последний кусочек рыбы.
      — Ну хорошо. Да, мелькнула такая мысль.
       Я видела, как Мойши убил эту тварь, которую поймали матросы.
       — Рыба-дьявол.
      Ронин отметил, что она поспешила сменить тему.
       Он разрубил ей брюхо, ты видел? Потому что они живородящие. Он сделал так, чтобы детеныши тоже погибли.
       — Откуда ты это знаешь? — с неподдельным интересом спросил он.
       Я… не знаю.
       — Ты когда-нибудь была на море?
       Кажется, была.
       — Тогда, может быть, твой народ — народ моряков.
       Нет. Я думаю, нет.
      Моэру отставила тарелку. Когда она наклонилась, волосы скользнули ей на глаза стремительным потоком тьмы.
      — Тогда кто же ты? — нарушил Ронин затянувшееся молчание. — Постарайся не думать. Смотри на море. Что ты чувствуешь?
      Моэру сделала, как он сказал. Опершись о поручень и положив подбородок на сложенные руки, она не отрываясь следила за безостановочным движением волн, бьющихся о корпус корабля. Потом она вздохнула. Трепетный красно-золотой лист в осенней буре.
       Возможно, я просто крестьянка с севера, бежавшая от войны, какой ты меня в первый раз увидел.
       — Теперь я знаю, что это не так.
      Глаза у нее увлажнились. Моэру моргнула. Слезинка скатилась по щеке. Ронин обнял ее, и она прижалась к его крепкому телу, наконец сдавшись.
       Я плыву в неизвестность, и это меня пугает. Кто я, Ронин? Что я здесь делаю? Я чувствую, что не должна оставлять тебя. Я чувствую… как будто мой корабль разбился, и я давно утонула, и труп мой уносит течением. Я словно утопленница, выброшенная на чужой берег. Я должна…
       — Что?
      Она вскинула голову и вытерла глаза.
       Расскажи, что случилось в лесу под Камадо. Когда ты вышел оттуда, ты был такой бледный, что я испугалась. Я подумала, что ты был ранен и потерял много крови.
      Ронин слабо улыбнулся.
      — Ранен? Нет. Во всяком случае, не в том смысле, какой ты вкладываешь в это слово.
      Ронин еще крепче прижал Моэру к себе. Тепло ее тела окутало его, словно плащ.
      — Я столкнулся со сверхъестественным существом и с тех пор часто его вспоминаю.
      Он покачал головой, словно теперь, вспоминая об этом, сам не верил в реальность случившегося.
      — Это был человек, Моэру. Человек с головой оленя, покрытой густой черной шерстью, и с исполинскими рогами.
      Он понизил голос:
      — Я вынул меч, но не смог удержать его. Пальцы меня не слушались, и я выронил меч. Он подошел ко мне, человек-олень, и у меня подкосились ноги. Он занес надо мной свой меч, черный ониксовый клинок, а потом что-то произошло. Что-то странное. Он смотрел мне в лицо, и в глазах у него я увидел страх. У него были человеческие глаза, это больше всего меня поразило. Мы оба застыли, не в состоянии что-либо сделать. Мы смотрели друг другу в глаза и не могли даже пошевелиться.
      Наверху качнулись ванты. Застонали паруса, поймавшие попутный ветер. Поигрывая мышцами, матросы потянули концы, чтобы закрепить поднятые паруса. Кто-то вскрикнул, и словно откуда-то издалека донесся угрюмый голос первого помощника. Ронин невольно вздрогнул от этого голоса. Впечатление было такое, словно ему на открытую рану плеснули горячим варом. Он начал смутно припоминать…
       Этот Черный Олень… Почему он так тебя беспокоит?
       — Я… я не знаю. Когда я смотрел на него, у меня было чувство…
      Она терпеливо ждала окончания фразы.
      — Что я тону.
       А он? Как ты думаешь, что он чувствовал?
      Ронин с любопытством взглянул на Моэру:
      — Странные ты задаешь вопросы. Откуда мне знать, что он чувствовал?
      Она пожала плечами.
       Я подумала, может, ты знаешь.
      Он покачал головой.
       Что ты увидел в его глазах, Ронин?
      Перед мысленным взором Ронина встал Черный Олень, необычное существо, сочетающее в себе черты человека и зверя. Он видел морду с лоснящейся шерстью, широкие зубы, неострые, но все равно устрашающие, раздувающиеся ноздри, овальные человеческие глаза… Внезапно Ронин ощутил холод в груди, услышал, как наяву, холодный стук гадальных костей Боннедюка Последнего, разбросанных по узорчатому ковру в верхней комнате дома в Городе Десяти Тысяч Дорог. Ты не боишься смерти, сказал тогда карлик, и это хорошо. И все-таки ты боишься…
      — Остановись! — закричал Ронин.
       Что это?Моэру схватила его за руку. Ее гибкие длинные пальцы были на удивление сильными.
      Он провел ладонью по глазам.
      — Ничего. Просто призрак из сна.
       Ты его знаешь, Ронин.
      Непрошеный страх нарастал у него в душе.
      — Не говори ерунды.
      Небо, потемневшее от кружащих в вышине стервятников; жесткий шорох их крыльев.
       Я вижу это в твоих глазах.
      Вопреки здравому смыслу он набросился на нее, хотя она была не виновата ни в чем. Если кто-то и был виноват, то только он. Просто он боялся это признать. Вонь противнее, чем гниение.
      — Холод тебя побери, сука! Заткнись! Ты…
      — Капитан!
      Ронин повернулся и увидел Мойши, взбегающего по трапу.
      — Что такое?
      Моэру отстранилась, высвободившись из объятий Ронина. Глаза у нее были как камень — бесцветные и непроницаемые.
      — Впередсмотрящие докладывают: паруса по левому борту, — сообщил Мойши. — Вон там, — показал он. — Как раз показались на горизонте.
      — Какого типа суда? — спросил Ронин, всматриваясь в даль.
      — Они еще далеко, капитан. — Карие глаза штурмана подернулись холодком. — Пока могу только сказать, что вряд ли это купцы.
      — Понятно. Надо сворачивать с курса.
      Мойши согласно кивнул.
      — Но учтите, — продолжал Ронин. — Я не намерен терять драгоценное время. Нам необходимо как можно быстрее добраться до Ама-но-мори.
      — Есть, капитан, — отозвался Мойши и тут же отдал приказ боцману на миделе. Тот передал команду первому помощнику.
      Шхуна медленно накренилась, начиная поворот направо по широкой дуге. В лица им полетела водяная пыль — густая, прохладная, пропитанная запахом жизни.
      Они начали уходить от настигающих их кораблей.
      Волны вздымались все выше. Сейчас матросы не сходили с вантов — надо было использовать изменяющийся ветер. Океан сделался темно-зеленым, а потом, когда небо за западе затянули неровные грозовые тучи, он приобрел серый оттенок, тяжелый и мутный.
      — Они нас догоняют, — заметил Мойши, стоя на полуюте рядом с Ронином и рулевым. — Паруса четырехугольные. Такая форма мне незнакома.
      — Они нас видели? — спросил Ронин.
      — Видели?! — переспросил штурман. — Да они, как мне кажется, нас и ищут.
      — Как это может быть?
      — Капитан, мое ремесло заключается в том, чтобы в целости и сохранности доводить корабли до безопасных портов, — пожал плечами штурман.
      Вдалеке начался дождь. Зрелище было довольно странным: темный косой ливень ударил по поверхности моря с такой яростной силой, что казалось, это морская вода хлынула вверх.
      — Лево руля! — рявкнул Мойши, и «Киоку» развернулась в восточном направлении.
      Черный дождь и необычные паруса неслись следом.
      Моэру отошла от перил и встала рядом с Ронином.
       Кто знает о том, что ты вышел в море?
      Ронин посмотрел на ванты, натягивавшие канаты. Он и сам уже думал об этом. Но пока ничего интересного не надумал.
      — Насколько я знаю, только Боннедюк Последний.
      Мойши, полностью сосредоточенный на рулевом и парусах, не обратил внимания на тот странный факт, что Ронин вроде бы разговаривает сам с собой. Моэру он слышать не мог.
       Значит, не он один. Тот, другой, тоже знал.
      Наверное, Ронин чего-то не уловил.. Он так и не понял ее замечания.
      Мойши отошел от рулевого и приблизился к поручню по левому борту кормы.
      — Сдается мне, капитан, что это ненастоящие корабли, — заявил он.
      Ронин с Моэру подошли и встали рядом со штурманом.
      — Что вы имеете в виду? — спросил Ронин.
      На лице Мойши пролегли тяжелые складки.
      — Да корабли, капитан. Сами посмотрите.
      Все трое пристально глядели на запад. Дождь почти перестал, но пурпурный небосклон оставался темным. Там, где прошел ливень, море было серовато-белым, как крылья чайки, но с мутным багровым оттенком.
      Моэру вцепилась в руку Мойши.
      — Да.
      Три темных сумрачных корабля с высокими носами стремительно мчались в их сторону. Они были еще далеко, но кое-какие важные детали уже можно было различить. Например, черные паруса, сшитые явно не из обычного полотна, поскольку оно отсвечивало даже в тусклом мерцании зловещих сумерек. В центре каждого паруса красовалось изображение — птица, закованная в броню, с клювом, раскрытым в усмешке. Эти странные эмблемы сверкали и трепетали, словно корчась в огне.
      — Вы вниз посмотрите, — сказал Мойши.
      Только теперь Ронин увидел, что днища у этих кораблей совершенно сухие, что они мчатся по морю, как бы летя над волнами. Однако при этом вода, как и положено, расходилась перед ними, а в кильватере оставалась белая пена.
      — У вас, капитан, есть враги среди магов, — ровным голосом заметил Мойши. — Команде это не очень понравится.
      — А это и необязательно, — отозвался Ронин. — Они должны просто сражаться, а нравится им или нет… это уже не моя проблема.
      Он повернулся к штурману.
      — А вы, Мойши? На чьей вы стороне?
      — Как я уже говорил, капитан, я повидал немало диковинного. Пожалуй, не меньше вашего. Меня ничто уже не напугает. Ни на суше, ни на море.
      Штурман хлопнул ладонью по поручню.
      — У меня под ногами добрая посудина, пусть даже она не идет ни в какое сравнение с этими колдовскими кораблями. — Он пожал плечами. — Мне всю жизнь приходилось сражаться.
      — Тогда мне не о чем волноваться. Распорядитесь, пусть первый помощник раздаст людям оружие и приготовится к абордажу.
      — Есть, капитан. — Белые зубы по-волчьи блеснули. — Будет исполнено.
       А я?
       — Ты спускайся вниз.
       Но я тоже хочу сражаться.
      Ронин посмотрел ей в глаза.
      — Тогда возьмешь у боцмана меч.
       Выбора нет. Остается принять бой.
      Он посмотрел в сторону нагоняющих их кораблей.
      — Нам от них не уйти. Мойши это понял сразу. Они хотят нас захватить.
      Его правая рука машинально легла на рукоять меча, а пальцы левой — в перчатке из шкуры Маккона — сжались в кулак. Он почувствовал, как кровь забурлила в жилах, как его руки налились силой. Он глубоко вдохнул; насыщая организм кислородом, чтобы в предстоящей битве мышцы не уставали как можно дольше. Живший в нем воин уже рвался в бой.
      — А я… — хрипло выдавил он, — …я хочу их уничтожить.

* * *

      Корабли были сделаны из обсидиана, грубо отесанного и искрящегося в лучах заходящего солнца, что проглядывало сквозь рваные прорехи в облаках. Отраженный свет больно резал глаза. Высокие носы, тонкие и заостренные, по-прежнему раздвигали зеленую гладь океана, не касаясь при этом воды. Теперь Ронин разглядел, что фигуры на них были вырезаны в виде гротескных физиономий с рогами и клювами, до жути напоминавших Макконов. Мачты, выделанные, казалось, из огромных рубинов, были полупрозрачными и отбрасывали на узкие палубы тонкие косые тени кровавого оттенка.
      — Это корабли из другого времени, — заметил Мойши. В его голосе явственно слышалось восхищение тонкого знатока. — Я бы полжизни, наверное, отдал, лишь бы пройти на таком хоть разок.
      Они уже различали движение на вражеских палубах. Сквозь брызги пенящихся волн, разбивающихся о черные корпуса, проглядывали отблески шлемов и коротких мечей. Это напоминало переливчатый блеск роящихся насекомых.
      А еще они увидели, что управляли обсидиановыми кораблями вовсе не люди. У этих существ были широкие плечи без характерной покатости, бочкообразные торсы, неестественно тонкие талии и ноги со вздутыми бедрами и без икр. Их головы были посажены прямо на плечи при полном отсутствии шеи. Все — в высоких конической формы шлемах и темной броне.
       Посмотри на их лица.
      Ронин пригляделся. Выше носа их черепа практически не отличались от человеческих, но ниже… Ронина аж передернуло. Их черные ноздри уходили прямо в плоть, словно прорезанные смертоносным скальпелем, а еще ниже массивная кость выдавалась вперед тонким рылом, что наводило на мысль о том, будто их всех при рождении роняли и потом долго били затылком о пол. Глаза — не овальные, как у людей, а круглые, как у хищных птиц, — напоминали блестящие обсидиановые бусинки. А когда корабли подошли еще ближе, Ронин разглядел, что высокие шлемы были на самом деле не головными уборами воинов, а сверкающим оперением, покрывающим головы этих странных существ от макушки до середины спины.
      Ронин оглядел палубу «Киоку». Все матросы были вооружены. Первый помощник уже расставил половину команды вдоль левого борта. Все было готово к тому, чтобы встретить идущих на абордаж.