- А я и не рвусь в лидеры, - ответил Чжилинь. Он сидел, уперев локти в колени и весь подавшись вперед. - Если мы одолеем японцев, если мы сплотим Китай под коммунистическими знаменами, это будет значительным шагом вперед. Естественно, Мао пожнет все плоды. Его мания величия будет благодатным материалом для того, чтобы страна сделала из него национального героя и живую легенду. Но, знаешь, братишка, легенды, как и люди, могут рассыпаться в прах. Все на свете меняется, и эти перемены являются залогом процветания любой страны, в том числе и Китая... Я думаю, что те качества, которые делают Мао прирожденным лидером, в конце концов, его же и погубят. Его идеи слишком радикальны. Когда революционный угар проходит, настает время переоценки и освобождения от всего лишнего. - Он пожал плечами. - Кто может сказать, сколько он времени продержится у власти? Но я точно знаю, что не паду вместе с ним, когда пробьет его час.
      - Клянусь Духом Белого Тигра, а что будет со мной?
      - А ты отправишься в Гонконг, - ответил Чжилинь. - Но не для того, чтобы воссоединиться с братом. Он получил от меня инструкции и будет знать о твоем прибытии. Распорядись по-умному деньгами, что я тебе дал. Вложи их в дело и процветай себе на здоровье. Но возьми себе другое имя.
      - Другое имя? Это еще зачем? Клянусь Небесным Голубым Драконом! Как меня тогда узнают мои предки, когда я к ним пожалую?
      Чжилинь засмеялся.
      - Не бойся! Надеюсь, что узнают.
      - Клянусь Восемью Бессмертными Пьяницами, я тоже на это надеюсь!
      - Ну ладно, - сказал Чжилинь. - Я сам дам тебе новое имя. Они сейчас нас слышат, так что никакой путаницы не произойдет. - Он посмотрел на брата и опять засмеялся. - Тебе нужно прозвище, братишка. В Гонконге прозвища в большом ходу, и я только что придумал его для тебя: Три Клятвы. Ты будешь называться Цунь Три Клятвы.
      Конечно же, Афина не поняла. До этого момента она была уверена, что Чжилинь любит только ее одну. Теперь она поняла, что это не так.
      Где-то в глубине души она сама ужаснулась тому, что не поняла Чжилиня и даже не попыталась найти для него оправдания. Афина прекрасна знала об обычае мужчин иметь любовниц; она только не допускала, что на это способен ее собственный муж.
      В ее голове просто не умещалось, зачем ему понадобилась другая женщина. Она чувствовала себя глубоко униженной, будто он ткнул ее лицом в грязь. Неужели именно этого он добивался: согнуть ее, унизить, склонить ее до земли в этом дурацком китайском поклоне? Зачем он тогда женился на ней? Конечно, он не мог не понимать, что только китайцы умеют так кланяться.
      И опять она ужаснулась в глубине души своим мыслям. Как она может считать себя просвещенным человеком, если не может принять чужеземные обычаи как свои собственные? И до нее дошло, наконец, что она могла только со стороны наблюдать экзотические традиции и нравы, а когда дело дошло до того, чтобы жить сообразно им, она оказалась такой же пленницей своего воспитания, как и ее отец, который, при всей своей любви к Гавайям, так никогда и не смог воспринять культуру своей жены. Никому из детей он не дал гавайского имени, ни один из них не жил по гавайским обычаям.
      Афина почувствовала глубокий стыд, сменившийся чувством гадливости. Она боролась с ним, как перед этим боролась с чувством унижения. Но исход этой борьбы был предрешен. Она не могла выносить визга чужого ребенка в своем доме, она не могла выносить самой Шен Ли, стоявшей перед ней с опущенной головой, как ягненок, обреченный на заклание.
      Афина почувствовала, как ярость подымается в ее душе, грозя потопить разум. Эта женщина была средоточием того, что ей было так противно. И, тем не менее, она украла у нее Чжилиня. Худшие опасения Афины сбылись.
      Завизжав от злости, она разогнала всех слуг. Скулящий ребенок остался лежать в кресле на шелковой подушке. А потом она повернулась к Шен Ли.
      Ярость переполняла ее сердце. У нее был вид волчицы, вернувшейся в свое логово и обнаружившей, что оно разорено. Если бы ее сейчас увидел Чжилинь, он бы ее не узнал.
      Впервые в жизни Афина почувствовала, что она не может владеть собой. Безропотность этой мерзавки взбесила ее окончательно.
      Со всего размаха она ударила Шен Ли по лицу так, что голова китаянки мотнулась назад на тонкой шее. Потом повторила удар. Грудь ее вздымалась, дыхание с шумом вырывалась, как из кузнечных мехов.
      Налившимися кровью глазами она посмотрела на Шен Ли, валяющуюся на полу, как брошенная кукла. Юбка жертвы задралась, и Афина увидела ее длинные ноги, стройные обнаженные бедра, тускло белеющие в свете керосиновой лампы.
      Зарычав, как дикий зверь, она развернулась и опрометью бросилась вон из комнаты. Когда она вернулась, в ее руке была железная кочерга, раскаленная докрасна.
      Серый дымок лениво подымался от металла, как призрак дракона. Со страшным шипением, вырвавшимся из его пасти, когда конец кочерги коснулся гладкой человеческой плоти, дракон развернулся и, шелестя чешуей, кольцами рванулся к потолку
      КНИГА ТРЕТЬЯ
      СИН-128
      ВРЕМЯ НАСТОЯЩЕЕ, ЛЕТО
      ГОНКОНГ - ТОКИО - МОСКВА - ПЕКИН ВАШИНГТОН
      Пять сотен на Фа Шаня! - Ставлю восемь против! Хромой Су его обштопает!
      - Клянусь всеми богами, вы прогадаете оба! У их, гребцов силы - как в детской пидюльке! Экипаж Цуня Три Клятвы выиграет. Ставлю на него тысячу!
      - Вы недооцениваете нашего хозяина! - подключился четвертый голос. Совокупляйтесь вы с Цунем и Шанем, а я ставлю недельную выручку на "Дракона" Т.И. Чуна. Он победит!
      Это вызвало новый скачок ставок, еще более головокружительный, чем предыдущий.
      Прищурив свои и без того узкие глаза, луноликий Т.И. Чун наблюдал за гонками с мостика своего шлюпа "Королевский дракон". Он был строен но невысок. На вид ему можно было дать где-то между 55 и 85 годами. Его элегантный легкий костюм цвета зеленого чая был так мастерски сшит, что в нем он выглядел выше ростом, чем был на самом деле. Ноги его облегали удобные мокасины ручной работы. И обувь, и костюмы его шились для него в Лондоне, на Сэвил-Роу.
      Было воскресенье и так называемая "двойная пятерка" пятый день пятого месяца по китайскому календарю. По этому случаю Т.И. Чун организовал морскую прогулку для своих деловых партнеров, друзей и врагов, подобрав их у центрального пирса и доставив к старту традиционных ежегодных гонок на лодках класса "Дракон", проходивших вокруг всего Острова. Хотя аналогичные гонки также бывают в Стэнли, Тай По и Йаума-тай, наиболее престижными считаются те, что проходят здесь, в Абердинской бухте.
      - Две тысячи на Фа Шаня! Его лодка выиграла первый и третий из отборочных соревнований! Смотрите! Вон чайка только что опустилась рядом с ней! Мой сокровенный член чует, что это - добрый знак!
      - Значит, вот как ты принимаешь все свои важные решения! - спорщики так и зашлись в издевательском хохоте. - Пятьдесят пять тысяч, что боги дождя с Хромым Су!
      - Еще три тысячи на Т.И. Чуна! Он выиграл прошлогодние гонки, разве это не так? Все боги да будут мне свидетелями, что он выиграет и эти!
      Никто, разумеется, не упомянул о сплетнях, распространившихся с быстротою молнии сразу же после окончания тех гонок, что экипаж Т.И. Чуна сделал запрещенный правилами вираж под самым носом идущей рядом лодки, заставив ее наскочить на лодку Цуня Три Клятвы всего в ста ярдах перед финишной линией. Эта заминка главных соперников обеспечила Чуну победу, Правда, никакого официального протеста по этому поводу не было заявлено. Сейчас гости на яхте Т.И. Чуна все как один человек были уверены, что Почтенный Цунь попытается взять реванш.
      Говорят, что гонки "Дракон" имеют более чем двухтысячелетнюю историю. Согласно легенде, известный поэт и государственный деятель Чу Юань бросился в воды озера Дунтин в провинции, которая теперь называется Юньнань, в знак протеста против бесчеловечной политики тогдашнего ее правителя. Местные рыбаки спустили свои челны на воду в тщетной попытке найти и спасти его. Долго они сновали по озеру туда-сюда, и наконец прекратили поиски, отчаявшись найти его. Но прежде чем вернуться домой, они разбросали по воде пакеты вареного риса, чтобы задобрить злых духов, которые могли бы причинить вред их национальному герою. Были, конечно, и другие истории, связанные с учреждением ежегодных гонок на лодках класса "Дракон", но эта нравилась Т.И. Чуну больше всего.
      Сейчас, когда длинные, изящные лодки с ярко раскрашенными изображениями дракона на носу выравнивались на стартовой линии, он настраивал себя на предстоящую славную потеху. На каждой лодке было по пятьдесят гребцов, и в центре ее сидел человек с барабаном, обязанностью которого было задавать ритм их движениям.
      Среди владельцев лодок были корабельные магнаты типа Т.И. Чуна и Цуня Три Клятвы, промысловики и спортивные клубы. Даже полиция выставляла свою лодку, но каждый год остальные участники подстраивали так, чтобы она ни в коем случае не выиграла.
      Последние несколько лет соперничество между Т.И. Чуном и Цунем Три Клятвы находило себе выход даже через это традиционное спортивное мероприятие, добавляя ему пикантности. Схватки между этими могущественными тай-пэнями на арене большого бизнеса постоянно были предметом обсуждений в их кругах. Но достоянием широкой общественности они, естественно, стать не могли. Человеку с улицы приходилось довольствоваться крохами с этого стола. Но регата - это всеобщее достояние, и, поскольку она давала естественный выход национальной страсти китайцев заключать пари, каждый мог принять участие в этом ожесточенном соперничестве через свои ставки и таким образом поставить себя на время праздника на один уровень с такими могущественными людьми.
      Согласно неписаному закону, владельцы лодок, участвующих в соревнованиях, сами не имели права делать ставки, и это их вынужденное воздержание накаляло страсти всех остальных присутствующих.
      Всех, но только не сэра Джона Блустоуна. Его высокая, угловатая фигура маячила рядом с Т.И. Чуном. Время от времени они переговаривались, будто их абсолютно не интересовало это шумное веселье, за которым скрывалось все растущее напряжение. Время от времени, они откупоривали бутылки холодного пива "Сан Мигель" и потягивали из горлышка длинными, жадными глотками.
      Выстроившиеся в ряд лодки покачивались в Абердинской бухте. На другом конце восьмисотметровой дистанции стояли на вечном якоре высокобортные джонки и развевались красные и золотые вымпелы, отмечавшие финишную линию.
      - Подымается ветер, - сказал один из гостей Чуна, подозрительно поглядывая на облака, ползущие по небу. - Северо-западный, и усиливается. - Он смачно сплюнул за борт. - Наверняка повлияет на гонки. Но как, ради всех богов? Кому-то погода подсобит, а кому-то совсем наоборот.
      - Посмотрим, как поведут себя загребные, - сказал другой. - Еще и совокупительный дождь может ливануть! Как рассчитывать курс в такую погоду?
      - Вот тут-то искусство загребного и проявится! - подключился третий. Если боги с ним, ему никакая погода не помешает. Что богам за дело до совокупительного дождя? Ну и настоящему капитану тоже. - Он засмеялся. - Скажи лучше, что струсил. Видать, твой сокровенный член повис червячком! Ну что ж! Еще не поздно переиграть!
      - Да сгноит тебя сифилис за такие слова! - обиделся его собеседник. - Я сделал свой выбор, и никакая совокупительная погода не заставит меня переменить решение.
      - Так-то лучше! Послушай, почтенный У! Может, давай поставим на то, когда начнется дождь? Я считаю, что он даст возможность лидерам спокойно закончить последний поворот
      Почтенный У подставил ветру свой толстый указательный палец. Этого ему показалось недостаточно и он высунул язык, пробуя его на вкус.
      - Ну тут ты ошибаешься, почтенный Сун! Призываю всех богов в свидетели, я принимаю пари!
      Т.И. Чун ухмыльнулся, прислушиваясь к спорщикам Они как дети, - подумал он, - увлеченно режущиеся в фань тянь. Конечно, есть более достойные способы помещения денег, но надежда сорвать большой куш и спортивный азарт сводят вместе многих соперников в мире бизнеса. Воды этой бухты имеют способность смывать кровь прежних потасовок. Да, независимо ни от чего, азарт сплачивает этих людей, собравшийся на моей палубе И еще то, что все они боятся меня. Все, кроме, пожалуй, Блустоуна. Этот гвай-ло очень могущественен, но, похоже, не настолько, как ему кажется.
      - Смотрите! Гонка началась!
      - И ветер как на зло! Прямо в лицо лидерам!
      - Ага! Лодки из второго ряда вырываются вперед, чтоб мне совокупиться со всеми гвай-ло1 Смотрите!
      Лодка Т.И. Чуна замешкалась на старте Но встречный ветер затруднял продвижение передней лодки и экипаж Т.И. Чуна начал наверстывать упущенное Скоро они поравнялись с лодкой Хромого Су Лодка Цуня Три Клятвы шла с подветренной стороны и теперь только ненамного опережала их. Они прошли уже половину дистанции, и пора было предпринимать решительные меры
      - Ты только посмотри что творится! Они никак не могут догнать почтенного Цуня!
      - Гром и молния! Они прячутся за ним от ветра! Идя в хвосте за почтенным Цунем, они прикрываются им!
      - А ведь верно! - подхватили другие, отчаянно жестикулируя и не менее отчаянно потея
      Небо тем временем потемнело, и все почувствовали на своих лицах теплое дуновение ветра. Давление ощутимо падало, и сырость пропитала воздух.
      Лодки Цуня Три Клятвы и Т.И Чуна делали последний поворот другие не на много отставали от них И тут все почувствовали на своих спинах первые крупные капли дождя.
      - Ага! - возликовал Сун - Боги на моей стороне! Теперь лодки уже приближались к финишной линии. Люди, собравшиеся на палубе "Королевского дракона" видели напряженные спины гребцов, мокрые от дождя и пота. Со всех сторон раздавались хлопки фейерверка, усиливающиеся по мере того как гонка подходила к концу.
      Т.И Чун стоял рядом с сэром Джоном Блустоуном, тихо переговариваясь с ним и время от времени потягивая из пивной бутылки, будто ему было в высшей степени наплевать на все происходящее Почтенный Сун в конце концов не выдержал и шепнул почтенному У:
      - Смотри он ведет себя так, будто заранее знает исход гонки.
      - Ну если лодка почтенного Цуня не вырвется теперь...
      - Но она вырывается! Смотри!
      Они все это хорошо видели, хотя горизонт уже заплыл фиолетово-черным синяком а дождь уже накрыл пик Виктории.
      - Лян та мадэ! Совокупительный дождь испортит конец гонки'
      - Ставлю тысячу, что не испортит!
      Было очевидно что барабанщик на лодке Цуня Три Клятвы увеличил темп, хотя разумеется, ничего было нельзя слышать из-за треска фейерверка и ошалелых криков болельщиков.
      Лодка Т.И. Чуна делала последний рывок. Мощными гребками всех пятидесяти весел она сокращала разрыв, пока два ярко раскрашенных дракона не поравнялись. Теперь драконы шли к финишу ноздря в ноздрю, прорываясь сквозь серо-зеленую завесу дождя.
      Остров скрылся из виду, и впечатление было такое, что они отрезаны от всего мира. Даже черные силуэты джонок, стоявших на якоре, превратились в темно-серые и слились с горизонтом.
      Тем не менее, никто не искал укрытия. Все, наоборот, свесились через борт и, загораживая руками глаза от дождя, всматривались в мутную круговерть, надеясь первым объявить победителя.
      - Кто?
      - Так кто же победил? Почтенный Цунь или почтенный Чун?
      - Чтоб эта погода совокупилась со всеми метеорологами! Ничего не разберешь!
      - Победил Т.И. Чун! - загремело со всех сторон. - Обошел на целый совокупляющийся бушприт! На лодке почтенного Цуня в последний момент сломалось весло!
      - Слава всем богам! - ликовал Сун. - Мне повезло дважды!
      А мне еще больше, - подумал Т.И. Чун, торжествуя. - "Укрощай ветры и загребай деньгу". Мысленно он даже потер руки.
      Ливень начал стихать, и мир снова обрел свои очертания. Лодки с драконами на носу лениво покачивались на водной ряби, их гребцы устало горбились на своих скамьях, подставив спины и непокрытые головы дождю.
      Фейерверк затрещал с новой силой, образуя дымное облако, стелющееся над водой. Слуги разносили шампанское, и банкир Сун, радуясь большому выигрышу, поднял свой бокал:
      - За Т.И. Чуна, дважды победителя гонок "Дракон"!
      Со всех сторон сыпались поздравления. День курчавился дымом от фейерверков, смешанным с водяной пылью.
      Сэр Джон Блустоун улучил минуту и отвел Т.И. Чуна в сторонку.
      - Так, говоришь, это подарок судьбы, что твоя лодка выиграла состязания?
      Т.И. Чун флегматично пожал плечами, покосившись на высокого тай-пэня.
      - А что же это еще, как не судьба?
      - Интересно как-то получается! В прошлом году чья-то лодка виляет в сторону, оказавшись на пути лидера, в этом - весло на лидирующей лодке ломается. И все вблизи финишной линии. И в обоих случаях это тебе на руку.
      - Часто под судьбой подразумевается удача, схваченная за горло, - спокойно ответил Т.И. Чун.
      - А если она не подставит вам уязвимое место? Т.И. Чун вырвал нитку из обшлага своего элегантного костюма.
      - Тогда необходимо - как бы это выразиться? - хватать ее за что подвернется под руку и создавать нечто аналогичное горлу.
      Оба были очень осторожны и делали пробные шаги. Это было естественно, когда вступаешь в новый деловой альянс.
      Он собрал здесь всех этих тай-пэней, чтобы пустить мне пыль в глаза, подумал Блустоун. - И этим чертовски поднял себе престиж. Демонстрирует свою власть передо мной, как художник демонстрирует свое искусство, устраивая вернисаж. Но вся ли его власть здесь выставлена на обозрение? Это надо выяснить.
      - И много вы заколотили денег сегодня? - спросил Блустоун самым невинным голосом.
      - Ну что вы! - на лице Т.И. Чуна появилось добродушно-насмешливое выражение, под которым могло скрываться что угодно. - Вы же знаете, что владельцам лодок запрещается делать ставки.
      Блустоун улыбнулся.
      - Просто строю догадки. Может, вы и здесь что-нибудь "создаете"
      - Неужели вы думаете, я польщусь на такие мизерные выигрыши? - Его лицо слегка потемнело, и Блустоун не мог не заметить этого.
      - Так зачем же вам тогда все это? - потянул он дальше ниточку, за которую зацепил.
      - Ради победы, мистер Блустоун. - Черты его лица исказились от гнева. Мне надо было, чтобы Цунь Три Клятвы потерял авторитет, свое лицо. А я подберу его и пущу в дело. Оно стоит миллиардов. Оно... - вне себя от злости, Чун был готов продолжать и дальше в том же духе, но, сделав усилие над собой, остановился и пожал плечами - Лицо есть лицо, - резюмировал он.
      Но Блустоун понял, что почтенный Чун собирался сказать нечто иное. Блеск в его глазах означал, что потерянное лицо Цуня для него вообще не столь уж важно. Почему?
      Что-то поистине грандиозное должно было случиться между этими двумя тай-пэнями, чтобы вызвать такую дикую злобу. Но что? И как можно воспользоваться этой враждой в ближайшем будущем?
      Когда Камисака открыла дверь на его стук, она невольно ахнула.
      - Великий Будда! - воскликнула она, прижимаясь к нему. - У тебя такой вид, словно ты только что вернулся из страны духов!
      Ничирен знал, что было ошибкой приходить сюда. Но он все-таки пришел. Конечно, ему было бы лучше, в имении Кизана на другом конце города. Умом он это, понимал, но сердце говорило ему совсем другое.
      Он прошмыгнул из лагеря Кизана, потому что там он не мог чувствовать себя в безопасности. Здесь же, в ее усагигойе этой крошечной "кроличьей норе", затерянной среди миллиарда точно таких же, он почувствовал, что относительное спокойствие возвращается к нему.
      С тех пор, как произошло нападение на его хижину в Японских Альпах, он периодически чувствовал приступы черной меланхолии. Во время казни Джерарда Стэллингса он пережил кризис. По идее он должен бы чувствовать некоторое удовлетворение, уничтожив убийцу Марианны Мэрок, но не чувствовал этого. Наоборот, он буквально зациклился на смерти Марианны, беспрестанно вспоминая, как все это произошло. С невероятной ясностью он видел, как дергается ее тело, пробитое пулями. Он чувствовал на своем лице брызги ее горячей крови. Он помнил запах грязной земли, который лез ему в ноздри, когда он тянулся к ней рукой, отчаянно пытаясь схватить и удержать от падения.
      Его пальцы цеплялись за нее, повисшую на краешке бездны, чтобы вернуть ее назад, к жизни. А она, вместо того, чтобы схватиться за его руку, сует ему обломок фу. Зачем? И какой смысл заключается в том, что он стал обладателем и второго обломка, кроме того, что, очевидно, он и Джейк Мэрок каким-то таинственным образом связаны друг с другом?
      Но он и так знал это уже давным-давно. С того момента, как нашел среди вещей покойной матери ее дневниковые записи, по которым можно было установить, что ему и Джейку Мэроку суждено быть смертельными врагами, какими были их матери.
      Разве та женщина, которая, пытаясь завладеть сердцем отца Ничирена, избила Юмико до бесчувствия, а потом выжгла на ее теле раскаленной кочергой клеймо, которое она носила всю свою жизнь, как напоминание о ее варварской жестокости, не была матерью Джейка?
      И на реке Сумчун тот момент истины материализовался в конкретные действия и принес свои плоды
      Что означает фу, кроме того, что она - источник необъятной силы? Один обломок ее был у Джейка, другой - у Юмико. Откуда? Из общего источника? А может быть, мать Джейка украла его у Юмико, когда напала на нее? Но откуда у Юмико, у японки, могла взяться фу?
      И еще. Чью власть представляет талисман? Источника, управляемого Джейком? Но тогда почему и у Ничирена тоже имеется обломок? Ведь его Источник находится на другом полюсе...
      Все эти вопросы он поставил перед своим Источником, когда вернулся с Цуруги и рассказал ему, что там произошло.
      - В твоих руках весточка из будущего, - сказал Источник. - Такое объяснение тебя устраивает?
      - Меня устраивает все что угодно, кроме того, на что два жадеитовых обломка, по-видимому, намекают.
      - То есть?
      - Я не хочу иметь ничего общего с Джейком Мэроком. Я подозреваю, что обломок фу, который я обнаружил, вовсе не принадлежал моей матери. Я подозреваю, что это ты его туда подложил. И это была твоя идея с самого начала, чтобы связать меня каким-то образом с Джейком Мэроком.
      - Если бы это было так...
      - Нет! - почти крикнул он сквозь разделявшее их огромное пространство. - Я не хочу слушать!
      - У тебя нет выбора. - Голос Источника был невозмутим. - Во-первых, тот обломок фу принадлежал твоей матери. Во-вторых, ты связан дисциплиной. Не думаешь ли ты, что я намереваюсь увести тебя в сторону от дороги, указанной тебе твоей матерью? Это не так. Всякое действие имеет свой смысл внутри пьесы, в которой каждый играет свою роль.
      - Это уже слишком! - воскликнул тогда Ничирен, пытаясь отогнать от себя видение: Марианна, вся в крови, падает, перевертываясь на лету, в пропасть. У тебя нет права на роль бога в этой пьесе! Эта манипуляция - во имя каких бы целей она ни велась - не может сработать.
      - Во имя всех нас, - сказал Источник, - тебе лучше помолиться тому воплощению Будды, которое тебе больше нравится, чтобы она сработала. Иначе разрушительный смерч снесет нас с лица земли.
      - Откуда он придет?
      - Да откуда бы ни пришел! Америка, Россия, Китай - все они будут в его власти. Весь мир.
      - Какое отношение это имеет ко мне и к Джейку Мэроку?
      - Когда вы встретитесь, ты все узнаешь.
      - Мы встречались не раз, - заметил Ничирен. - И только смерть была результатом этих встреч.
      - Фу все изменит. Она свяжет вас нерушимыми узами. Она вольет в тебя новую жизнь. Не теряй веры.
      Он хотел сказать. Как я могу потерять то, чего у меня нет? У меня нет веры в Будду и, значат, я не могу верить и тебе. Но он промолчал.
      Мысли бились в его смятенном сознании, как рыбы на внезапно образовавшейся отмели Измученный, он принял дар Камисаки и слился с ней в объятии, потрясшем их обоих. Ногой, затянутой в таби, она захлопнула дверь и провела его вглубь "кроличьей норы", где было лежбище в виде футона.
      Они рухнули на это не слишком мягкое ложе, предварительно смахнув на пол разложенные на нем учебники Она попыталась высвободиться, но Ничирен прижал ее к себе еще крепче.
      - А чай?
      - Не сейчас, - промычал он, зарываясь лицом в ее плечо. - Не уходи
      Камисака чувствовала обеспокоенность, испуг и восторг одновременно. Она протянула руку и погладила его по голове, как, бывало, мать гладила ее младших братьев. У нее сердце разрывалось при виде написанного на его лице отчаяния, но оно одновременно и пело, потому что Ничирен вернулся к ней. Значит она нужна ему. Есть много других мест где он мог бы укрыться, но он пришел именно сюда. К ней.
      - Ничирен, любимый, - прошептала она, целуя его в висок и прижимая к себе
      Что с ним произошло? Его мир был для нее полон тайн, о которых она не хотела ничего знать. Она, конечно, читала газеты и слыхала о наемном убийце по имени Ничирен, но никак не могла отождествить того персонажа теневого мира с этим человеком, которого любила всем сердцем.
      Но теперь, видя его в таком состоянии, она почувствовала, что ей необходимо знать - знать все. Она захотела понять, что могло причинить ему такую боль. Она захотела узнать, что именно он совершил. И почему.
      Она почувствовала, что, только поняв, что у него на сердце, она сможет удержать его и не позволить ему покинуть ее вновь. Прежде она не знала, да и знать не желала, ради чего он всегда покидал ее. Чтобы опять убить кого-нибудь? Какая разница, ради чего. Главное, чтобы он не покидал ее... Прежде это ее нежелание знать его тайны граничило с детским упрямством. Она закрывала глаза на темные стороны его личности, не понимая, что, смирившись с частичным знанием о нем, она тем самым обрекала себя и на частичное счастье.
      Теперь же все изменилось. За последние шесть месяцев она повзрослела. Как-то совершенно незаметно для себя самой она стала женщиной. Она почувствовала свою ответственность за Ничирена. Поняла, что любовь не может долго оставаться частичной, что без полноты знания о любимом человеке любовь умрет. Значит, она должна добиться полноты в их взаимоотношениях. И, что самое интересное, у нее было ощущение, что это и для него будет лучше.
      Но как начать?
      Она знала, что нет на свете слов, сказав которые, она могла бы уменьшить его боль и заставить его заговорить. Поэтому не надо слов. Она опустилась на деревянный пол, по-прежнему прижимая его к себе. На ней было легкое полотняное кимоно. Хотя на улице она обычно носила европейское платье, дома предпочитала традиционное японское одеяние, чувствуя в нем себя более свободно.
      Сейчас ей на ум пришла хокку, традиционное японское стихотворение, состоящее из трех строк, которое ее мать напевала вместо колыбельной:
      Их нет, что прошли здесь,
      Копьями ощетинясь.
      Есть травы по пояс.
      Через все ее детство пролегала эта цепочка слов, которые она неизменно слышала, отходя ко сну. Она тогда даже не понимала их смысла, но ее завораживало это сочетание поэзии Сики29 и незамысловатой мелодии, придуманной ее матерью. Только много лет спустя, рассматривая в маленьком токийском музее гравюру Хиросигэ, изображающую группу телохранителей князя-дайме на пути к одной из 53 станций Токайдо, одной из двух главных магистралей, соединявшую Эдо (теперь Токио) с провинциями в дни сегуната Токугавы.
      В этой сцене она увидела интерпретацию того стиха Сики и мгновенно поняла его смысл: героическая эпоха самураев ушла в прошлое, но стебли летних трав на их могилах напоминают копья, с которыми они не расставались при жизни.
      Теперь этот стих напомнил ей о Ничирене, и она подумала, что Сики был неправ, несмотря на печальную красоту высказанной им мысли. Вот он перед ней, самурай из эпохи Токугавы. Возможно, последний самурай. Возможно, и сам не осознающий того, каким анахронизмом он является. Может быть, сказать ему об этом?
      Но она ничего ему не сказала.
      Сквозь открытое окно вливались звуки современного Токио: неумолчный гул проезжающих машин, завывание сирены скорой помощи. Неоновое свечение токийской ночи раскрашивало в розовые и голубые тона стены и потолок усагигойи, ее руки, его волосы. Электрический вентилятор жужжал, как крупное ночное насекомое. В коридоре прозвучали чьи-то шаги, обрывки разговора, затем хлопнула дверь.
      Тишина.
      Камисака постаралась сбросить с себя тенета современности, уйти в мир прошлого. В Эдо была другая жизнь: на поверхности - замысловатые прически, утонченные манеры, сочетающиеся в самурайских женах с гибкостью куртизанок; в сущности - суровость и простота нравов, холодный блеск клинка.
      Тишина окутала комнату, отделяя ее от какофонии ночной жизни города из стекла и бетона. Появилось ощущение ма - ощущение пространства и паузы.
      И поскольку ей было нечего сказать, Камисака заполнила эту паузу единственным, чем ее следовало заполнить.
      Она протянула к нему руку через пространство, освещенное мертвенным отблеском неона, и коснулась его. И столько нежности, столько ласки было в этом жесте, что Ничирен просто не мог не понять его смысла.
      Медленно повернулся он на футоне, и их глаза встретились. Она не отняла руки от его бедра. Эта связь, возникшая между ними, звучала в притихшей комнате громче самого громкого крика. В этом единении была сила и глубина, невыразимая словами.
      Камисака была потрясена, когда поняла то, что он молча хотел ей сказать. Потрясение ее было тем более сильным, что именно ее прикосновение заставило его открыться ей. Сердце ее растаяло, и слезы навернулись у нее на глазах. Усилием воли она прогнала их, потому что понимала, что совсем не этого он ждет от нее в ответ. Он может понять ее слезы как знак ее слабости и своего позора.
      Она хотела заговорить, но не посмела разбить эту хрупкую ма, которая укутала их своим покрывалом. Она чувствовала, что ее прикосновение сломало барьер, которым он замыкал в себе свою боль.
      - Если я вернулся сюда, - прошептал он, - то это значит, что я не мог не вернуться. - Он закрыл глаза, чтобы лучше чувствовать, как из ее ладони, пальцев, ногтей перетекает в него ее живительная сила. - В горах произошло убийство. Высоко в горах. Шел дождь. И была кровь. - Он говорил каким-то тонким и немного гортанным голосом, будто разговаривал во сне. - Она отлетела от меня, отброшенная пулями. Кровь ее брызнула, как ярость. Всего лишь мгновение она продержалась на обрыве, а потом исчезла в буре... Дождь размочил землю, и начался оползень. Мне удалось ухватиться за дерево. Но я хотел ее спасти. - Он крепко зажмурил глаза. - Я хотел ее спасти...