Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Цзянь

ModernLib.Net / Детективы / Ван Ластбадер Эрик / Цзянь - Чтение (стр. 29)
Автор: Ван Ластбадер Эрик
Жанр: Детективы

 

 


      Вот тогда он на нее взглянул, будто увидев впервые. Он почувствовал, как его сердце покрывается знакомой защитной пленкой. Там, в доме, ей удалось прорвать эту пленку. Впервые за последние три года он почувствовал себя открытым и уязвимым. И вот теперь, когда она делала новую попытку, стремясь закрепить успех, превратить временное в постоянное, он почувствовал, что хочет воздать ей тем же. Но не решался. Может быть, все случилось слишком стремительно. А может, он был уже не способен на это. Непонимание того, что именно заставляет его медлить, окончательно парализовало его решимость. Вероятно, это все эхо Сумчуна, - подумал он. Он также подумал, сможет ли когда-нибудь полностью оправиться или так и останется до конца дней своих нравственным калекой.
      Он собирался сказать что-то, когда почувствовал дрожание рельсов. Над головой запели трамвайные провода. Он взглянул на часы.
      - Пора, - сказал он. - Надо идти.
      Дэвид Оу не верил своим глазам. Он знал тех троих. То были тайваньцы. А эти двое - шанхайцы. Клянусь всеми богами, великими и малыми, - подумал он, скольких же они послали по мою душу?
      Рефлексивно выбросив вперед правую ногу, он достал одного из нападавших. Носок его ботинка точно угодил во внутреннюю часть берцовой кости, в средоточие нервных окончаний.
      Нога подломилась под человеком, и он схватился за нее, скорчившись от боли. Темные очки, закрывавшие глаза, свалились на пол. Второй китаец поднял перед собой свой свернутый зонтик, как копье. И Дэвид Оу услышал резкий щелчок сквозь грохот движущегося трамвая. Стальной клинок длиной не менее двадцати сантиметров выскочил из кончика зонта.
      В самый последний момент Дэвид сумел уклониться от удара, почувствовав, как клинок просвистел рядом с его лицом, разрубив горячий воздух. Нанеся по нему удар снизу ребром ладони, он попытался сломать его. Клинок изогнулся, но уцелел.
      Китаец отскочил назад, чтобы нанести новый удар. Дэвид Оу поднялся с лавки. В сидячем положении он был очень уязвим. Когда китаец бросился на него, он наступил ему на ногу, перенеся на эту точку всю тяжесть тела, и повернулся на каблуке, услышав характерный хруст переламываемых косточек. Почти одновременно с этим он сложил обе руки и рубанул ими со всего размаха, угодив под мышку нападающего. Попал он высоковато, чтобы сломать ребро, но достаточно сильно, чтобы сбить его с ног. Затем добавил ему локтем, стараясь попасть по горлу и перебить перстневидный хрящ.
      Китаец извивался всем телом, понимая, что если локоть врага найдет эту точку, он через пару секунд будет покойником. Выпустив ставший ненужным зонт, он ткнул Дэвида напряженными пальцами руки, стараясь попасть в нервный узел.
      Почувствовав сильное жжение, Дэвид Оу понял, что китайцу удалось схватить его за один из главных нервных центров. Стиснув зубы, он перенес всю тяжесть тела на локоть, нащупывая им перстневидный хрящ. Через мгновение он умертвит этого противника, но нельзя забывать и о другом. Нельзя давать ему в руки инициативу. Если он нападет на него, пока он не разделался с этим, его песенка спета.
      В голове стоял звон, будто там поселился рой пчел. Он чувствовал, что у него уже нарушена координация. Он знал, что надо в таких случаях делать, но задача управления конечностями требовала от него геркулесовых усилий. Красные точки плясали перед его глазами, поскольку китаец, понимая, что его конец близок, впился в его нерв мертвой хваткой.
      Зловещая тьма уже закрыла по краям диапазон зрения Дэвида Оу. Он уже не чувствовал ног и понимал, что и руки скоро парализует. И тогда от его локтя уже не будет проку. Сознание покидало его. Он уже не мог отличить своей внутренней сущности от шелухи тела. Он уже не контролировал свои действия.
      Пот заливал его глаза, и это некоторым образом вернуло его к реальности. Вернее, к чему-то, напоминающему реальность. Он чувствовал, как его сердце сжимается и разжимается, как кулак, посылая по всему телу потоки крови. Он чувствовал, как горячее дыхание вырывается из его легких, обжигая гортань.
      Он понимал, что попал в беду. Приказав себе сосредоточиться, он увидел собственный острый локоть, втиснутый между подбородком врага и его грудью. Приподнявшись торсом, он обрушил всю тяжесть своего тела на эту точку под его локтем, внезапно ставшую мягкой и податливой.
      Он почувствовал, что боль в нервном центре отпустила его, но не мог пока понять, почему. Он пыхтел в разряженном воздухе, все еще полный страха, что боль снова начнется. Все внутри его трепетало сознанием того, что он чуть не умер и что он только что убил человека.
      - О, Будда, - простонал он, начиная массировать рубец, образовавшийся в районе солнечного сплетения.
      И вдруг голова Дэвида откинулась назад, а сам он, захрипев, схватился руками за стальную проволоку, захлестнувшую его шею. Все-таки он забыл о втором китайце! Запаниковав, он пытался оторвать руками проволоку от горла, делая то, что его учили ни в коем случае не делать в такой ситуации. Это просто напрасная трата времени и сил - пытаться оттащить гарроту прочь. Его учили забыть о ней и сосредоточиться на напавшем. Выведи его из строя - и гаррота сама разожмется.
      Это только животное в панике пытается во что бы то ни стало освободиться от орудия, которое его душит.
      Пожалуй, только приглушенный смех в самое его ухо вернул Дэвиду Оу сознание того, что он ведь - матерый разведчик. От запаха чеснока и лакрицы его чуть не стошнило. Беда только, что функции поврежденного нерва еще полностью не восстановились. Он с трудом двигал ногами. Ощущение было такое, будто они налиты свинцом.
      Застонав, он прекратил бесполезное занятие по освобождению шеи от петли и убрал руки. Усилием воли заставил себя не обращать внимания на то, что в легких почти не осталось кислорода. Дыхательное горло горело огнем. Он медленно травился своей собственной углекислотой. В ушах он слышал песню сирен от приливающей волнами крови. Звуки потеряли свою реальность. Глаза набрякли и выпучились.
      Его спасло только то, что трамвай внезапно затормозил. Затормозил так сильно, что нападающий на мгновение ослабил свою хватку. И еще половина мгновения ушла на то, чтобы Дэвид Оу пришел в себя настолько, чтобы воспользоваться этим обстоятельством. Он вытянул руку, ухватился за подол плаща убийцы и изо всех сил дернул. Гаррота затянулась так, что он захрипел, задыхаясь, но китаец все-таки потерял равновесие.
      Дэвид Оу услышал, как что-то тяжело шмякнулось. Ему пришлось два раза себе повторить, что это падение тела напавшего на него человека, прежде чем это дошло до его сознания. Мучительно медленно он опустился на четвереньки, открывая и закрывая рот, как рыба, выброшенная из воды. Вся кровь отхлынула от его лица. Изголодавшийся по кислороду мозг, казалось, вот-вот взорвется.
      На шатающемся полу трамвая он пытался освободиться от удавки, сжимавшей его шею. Потом он почувствовал, что его тащат, как собаку на поводке. Это китаец, опять завладев проволокой, снова начал затягивать ее, подтаскивая Дэвида к себе.
      У Дэвида Оу совсем не было сил бороться. Сейчас он был с врагом совсем нос к носу, и чесночный запах, источаемый его пастью, лишал Дэвида остатков воздуха. Голова у него кружилась так, что он совсем потерял ориентировку, где верх, а где низ. Он чувствовал себя подвешенным между небом и землей. Но, пожалуй, ближе к небу. Он знал, что сейчас он потеряет сознание и уже никогда не обретет его вновь, потому что за этой прискорбной потерей наступит смерть.
      Но Дэвид все еще боролся. Он обрушил свои пудовые кулаки на лицо врага так, что кровь брызнула во все стороны, как вода из лужи, если по ней ударить кулаком. Он молотил по нему с неистовой силой, но китаец, уже ничего не видящий от потока крови, заливавшей его глаза, не выпускал гарроты. Вся его энергия сосредоточилась на этой проволочке, он жил одной только мыслью: не выпустить ее из рук. Не собственное выживание было у него на уме, а убийство противника.
      И все же Дэвид не сдавался. Он давно потерял ощущение времени и места. Время словно остановилось, и он, парил в пустоте, Выставив вперед пальцы, как вилы, он ткнул ими в глаза китайца, пытаясь выдавить их из глазниц. Но тот только хрипел, вместо того, чтобы, взвыв от боли, выпустить из рук гарроту. У него был иммунитет к болевым ощущениям. Он знал свою работу, и сам черт не мог бы заставить его бросить ее недоделанной.
      Последним, отчаянным усилием Дэвид Оу подался всем телом вперед и, сгорбив могучие плечи так, что мускулы на лопатках вздыбились, всадил большие пальцы в глазницы врага так, что глазные яблоки брызнули, как гнилые помидоры, и ногти Дэвида достали до самого его мозга.
      Умирая, китаец дернулся в последнем рефлекторном движении. Ничего не осталось в нем, кроме судорожного напряжения мышц, выполнявших последнюю команду мозга.
      Руки, побелевшие от усилия, продолжали тянуть за концы гарроты. Даже умерев, китаец не сдался. Он продолжал убивать Дэвида Оу, как какой-то чудовищный выходец из могилы в кошмарном фильме ужасов.
      Джейк понял, что в вагоне трамвая, ползущего вверх по склону, что-то произошло, еще до того, как он остановился на Виктория-Пик.
      Он видел сквозь окна человеческие тела, лежавшие в неестественных позах, видел, что окна забрызганы чем-то черным, и сразу же понял, что это такое: кровь.
      - Господи Иисусе! - прошептал он, бросаясь к трамваю, выраставшему перед ним, как сказочное чудовище: к бокам прилипли клочья тумана, кожа блестит от дождевых капель.
      Подходя к остановке, трамвай замедлил ход.
      Джейк бежал рядом с вагоном, молотя кулаком по двери.
      - Открой! - кричал он на кантонском диалекте. - Лян та мадэ! Открывай скорее!
      Наконец трамвай остановился. Двери открылись, и Джейк одним прыжком оказался внутри. Блисс заскочила следом за ним. В вагоне стоял запах крови и смерти, от которого волосы зашевелились у Джейка на голове, и, не думая ни о чем, он бросился по проходу, перепрыгнув через тело молодого китайца. С размаху ударил ногой в лицо второго китайца и, убедившись, что тот мертв, принялся разгибать один за другим пальцы, мертвой хваткой вцепившиеся в концы гарроты.
      - Дэвид! - бормотал он. - О Боже! Дэвид!
      Блисс вырвала проволоку из рук мертвеца и начала освобождать от нее шею Дэвида. Он застонал. Кровь сочилась из страшных, пурпурно-красных борозд, которые проволока оставила на шее, раздувшейся вдвое против ее естественной толщины.
      Джейк приподнял его за плечи, чтобы он мог отдышаться. Дэвид хватал воздух открытым ртом, но, кажется, чудовищное вздутие на шее не давало возможности это сделать. Пришлось использовать острый конец гарроты, чтобы сделать надрез и вставить туда щепку: иначе воздух так бы и не прошел к легким.
      - Держись! - умолял Джейк. Дэвид весь трясся как лист. Волосы слиплись от пота и крови. Он задыхался и плакал от невозможности вздохнуть.
      Джейк приподнял его голову и ждал возвращения Блисс. Она вернулась и сообщила, что скорая помощь выехала.
      - Дэвид, - прошептал Джейк, - пытаясь поднять его, но тот вскрикнул так жалобно, что пришлось снова опустить его на пол. - Держись, Дэвид.
      Черные глаза Дэвида утратили живой блеск и стали водянистыми, будто затянутыми пленкой. Их головы почти соприкасались. Джейк держал друга на своих Руках, как ребенка. Дэвид собирался с силами, чтобы заговорить.
      - Слушай... - Голос его срывался и веки на закрытых глазах трепетали. Беридиен, Донован, Вундерман... Один из них знает... сделал это со мной... со Стэллингсом...
      Веки его опять затрепетали, потом открылись. Зрачки его были расширены от боли. Он не мог говорить. Во рту был металлический привкус крови и желчи. Горло совсем заплыло.
      - Я скучал по тебе, Джейк... Не с кем поговорить... Удрал, ничего не сказав мне... ничего... Я думал, ты мне больше доверяешь.
      - Дело не в доверии, Дэвид. Просто это мое личное дело. Только мое и ничье больше.
      - Как то, что случилось... с тобой на Сумчун...
      Он помолчал немного, с трудом и шумно дыша. Кровь текла у него из уголка рта.
      - Я чувствую, будто раздуваюсь изнутри... - Слезы потекли у него из глаз. - Очень жаль, Джейк, что это с тобой случилось... там... Я бы все отдал, чтобы не случилось... Ты мой друг...
      Он уже начал коченеть. Джейк видал такое не раз.
      - А ми туо фо! - Разбитые в кровь руки царапали куртку Джейка. - О Будда!
      Его глаза широко открылись и Джейк прочел в них всю глубину его смертной муки.
      - Дэвид...
      - Хо йонь! Помнишь, Джейк, хо йонь?
      После смерти уже нет боли. Вот на что уповал Джейк, наблюдая за тем, как отходил Дэвид Оу.
      Держа на руках безжизненное тело, он старался не думать о разоблачениях, которые его друг сделал перед смертью. Семь лет Джейк был наставником Дэвида Оу. Под его наблюдением прошла заключительная стадия подготовки Дэвида к самостоятельной работе. И он лично постарался оградить своего молодого друга от склок внутри Куорри. И сам Джейк, и Дэвид прекрасно знали об этом, но никогда об этом не упоминали в разговорах. И теперь уж никогда не упомянут.
      Ужасно осознавать, что друг умер в период временной размолвки с тобой. Какая-то неполнота в равенстве, которое уже никогда не будет полным. И, как ни странно, так же произошло у него и с Марианной.
      Дэвид, дорогой мой, - подумал Джейк, - я ведь тоже скучал по тебе. И мне вечно будет тебя не хватать. Ты был для меня как брат. И именно потому, что ты был мне так дорог, я и делал тебе больно. Как и Марианне. Это все из-за проклятой реки Сумчун. Там я начал умирать. И смерть идет за мной с тех пор по пятам. Смерть дантай. потом Марианны, теперь твоя. Кусок за куском отваливается от моего сердца, и я сам уже скорее мертв, чем жив.
      В этот момент он почувствовал рядом с собой Блисс. Даже сейчас огонь пробежал по его телу от ее прикосновения. Пульс зачастил. Блисс...
      Остаток ночи Джейк посвятит памяти ушедшего друга. Но он не был уверен, что этот траур не останется пустым ритуалом, лишенным внутреннего смысла. Ведь цель траура для оставшегося в живых состоит в том, чтобы довести взаимоотношения с покойным до логического завершения. Сказать ему то, что должен был сказать, но не сказал. А как быть с тем, что он должен был сделать, но не сделал? Ведь если быть до конца честным с собой, он подвел своего друга точно так же, как подвел Марианну, да и Тин, если на то пошло. И теперь уже слишком поздно. Их взаимоотношения останутся незавершенными во веки веков.
      Горе согнуло его плечи.
      - Я думаю, нам пора уходить отсюда, - сказала Блисс. - Сюда идет кондуктор, а мы не запаслись билетами.
      Это вернуло его к действительности. Вспомнились последние слова Дэвида Оу. Хо йонь! "Движущееся око" в вэй ци. Что он хотел этим сказать?
      И где материалы о Куорри, которые откопал Дэвид? При нем ничего не было, да и поспешный обыск китайцев тоже ничего не дал. Впрочем, это и не удивительно. Дэвид был слишком опытным агентом, чтобы носить в карманах материалы подобного рода.
      - Пойдем же! Пойдем!
      Блисс схватила его за руку, таща его за собой к выходу. Когда они соскакивали на землю с подножки, еще одна неприятная мысль кольнула его в сердце. Теперь, когда Куорри разделался с Дэвидом Оу, можно быть совершенно уверенным, что следующей мишенью подосланного ими убийцы будет он.
      ЛЕТО 1937 - ВЕСНА 1947
      ШАНХАЙ - ГОНКОНГ - ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КИТАЙ - ШАНХАЙ - ЯПОНСКИЕ АЛЬПЫ
      В течение девяноста с лишним лет иностранные тай-пэни заправляли в Шанхае. Теперь крысы и бездомные псы хозяйничали на этих улицах, где повсюду валялся мусор и человеческие трупы. Тай-пэни, составившие себе колоссальные состояния на торговле чаем, шелком, опиумом, каучуком, серебром, недвижимостью - в зависимости от спроса, - теперь отсиживались на верхних этажах своих белых особняков, выстроившихся вдоль Бунда. Оттуда, вооружившись биноклями, они наблюдали за тем, как уничтожается город.
      Как и в 1932 году, японцы вели наступательные бои. Генералиссимус Чан, которому удавалось так долго отстаивать извилистые улочки Шанхая, его каналы и мосты, к удивлению многих, кто его знал недостаточно хорошо, решил встретиться с захватчиками в самом городе, а не на равнинах Гаоляна. Вероятно, ему льстило, что в Шанхае он снова оказывался в центре внимания международной общественности.
      Естественно, в свое время тай-пэни сделали все от них зависящее, чтобы удержать китайцев от войны с Японией, понимая, что она, конечно, уничтожит Шанхай, а с ним и их будущее в этой стране. Но в эти смутные и воинственные времена тай-пэни уже подрастеряли большую часть своего влияния на судьбы народов. Их замкнутая жизнь в Интернациональном микрорайоне способствовала созданию у них иллюзии, что они у себя дома. И теперь происходящие события показали, насколько глубоко они ошибались.
      Японские и британские канонерки стояли на якоре в гавани. Десять тысяч китайских солдат, специально отобранных Чаном для этой работы, превращали город в крепость, сооружая баррикады, роя на улицах траншеи, строя проволочные заграждения. А тем временем двадцать один японский корабль вошел в устье реки, высаживая на берег армию в синих бушлатах.
      Тринадцатого августа были произведены первые залпы по Йокагамскому мосту, на северном конце Интернационального микрорайона.
      У китайцев были бомбардировщики - американские "Нортропы". Их пилоты были молодыми, неопытными и нетерпеливыми. Несколько часов подряд они пытались разбомбить японские военные склады. Когда это у них не получилось, они обратили свое внимание на стоявший на якоре линкор "Идзумо". Бомбы упали в реку и вдобавок уничтожили несколько складов вдоль верфей. Японский же флагманский корабль не пострадал.
      Скрипнув зубами от досады, пилоты развернулись и на бреющем полете пронеслись над Бундом. Тай-пэни в белых смокингах поднесли к глазам бинокли и ахнули, увидев, как падают бомбы на оживленный перекресток Бунда и Нанкин-роуд.
      Первая же бомба угодила в крышу отеля "Палас", где проживало огромное количество иностранных гостей. Вторая разорвалась на улице перед входом в отель "Катай". Улица в этот момент была забита народом. Многие так и не поняли, откуда пришла их смерть. Другие, раненые осколками или обгоревшие, расползались в разные стороны, вопя от боли. Дети, разорванные на части, когда они ели мороженое, женщины, раздавленные упавшими балками и кирпичами... Погибло 729 человек, серьезно ранено - 861. И все это за какие-то девяносто секунд.
      Хотя Афина с Джейком находилась в этот момент далеко от места катастрофы, она все же почувствовала, как земля вздрогнула у нее под ногами. Афина, если и обратила на это внимание, то, скорее всего, подумала, что это просто небольшое землетрясение. Вряд ли она могла иначе объяснить тот грохот, который услышала.
      С той страшной ночи, когда она изуродовала любовницу Чжилиня, она очень переменилась. Придя в ужас от того, что она сотворила с живым человеком, она схватила Джейка и убежала в кабинет Чжилиня в задней части дома. До возвращения мужа у нее было достаточно времени, чтобы подумать и о своем поступке, и о массе противоречивых чувств, которые он вызвал в ней самой. Впервые в жизни она воочию увидела, как страх может превратиться в ненависть. И то, во что вылилась ее ненависть, привело ее в ужас.
      Ее гавайка-мать была не способна на ненависть. Более того, она была не способна даже просто на недобрые чувства по отношению к другому человеку. И Афина считала, что в этом отношении она похожа на свою мать. До этого случая. Ее мать никогда бы не сделала того, что сделала она с любовницей мужа, как бы велико ни было искушение.
      А, впрочем, почему я так уверена в этом? - спрашивала себя Афина. - Ведь моей матери никогда не грозил распад семьи. Она никогда не чувствовала такого одиночества и такого ужаса, которые испытываю я все эти долгие ночи в этом обреченном городе.
      Когда-то Шанхай был одним из богатейших городов мира. Он был известен расположенными в его окрестностях крупнейшими месторождениями серебра и золота, был крупнейшим центром промышленности и торговли. Через его порт проходило больше опиума, чем через любой другой порт мира. И если Китай всегда был бедной страной, то Шанхай, наоборот, всегда процветал.
      И это богатство города во все времена оставалось его надежным щитом, спасавшим от всех напастей. Оно выработало у всех жителей чувство собственной исключительности, и законы их словно бы не касались. Война 1932 года казалась досадной ошибкой, которая не должна была повториться. Во всяком случае, так считали на Бунде.
      Но теперь падение Шанхая стало делом предрешенным. Японцы стояли на пороге, и китайцы, плохо вооруженные и как всегда разделенные на два лагеря, были не в силах остановить их. По сравнению с дисциплинированными и вымуштрованными захватчиками, китайцы были плохо обученными и недостаточно подкованными в смысле военной тактики, хотя немецкие военные советники Чана и утверждали обратное.
      Славное прошлое Шанхая ветры войны сдули, как пепел. Запах пороха и крови повис над городом, как погребальный саван. В горле першило от гари. Неубранные трупы валялись на улицах и в подворотнях, распространяя заразу. Всюду сновали крысы, отожравшиеся на человеческом мясе.
      Афина все ждала, когда вернется Чжилинь, сочиняя в уме прочувствованную речь, которой она его встретит, - речь покаянную и в то же время на роняющую ее достоинства.
      Но он так и не вернулся. Слуги, напуганные уличными боями, тоже не являлись. Сердце большого дома билось все слабее и слабее. А потом, одним серым утром, исчезла и Шен Ли. Тупо глядела Афина на пятна крови, запекшейся на дорогих коврах ее мужа, как несмываемая татуировка. Тут же валялась посиневшая от окалины кочерга. Взглянув на нее, она пробормотала: "О Боже!" развернулась и, зажимая ладонью рот, помчалась в ванную, где ее вырвало в раковину.
      Минут десять она простояла так, склонившись над раковиной. Набирала в дрожащие ладони побольше ледяной воды и плескала себе в лицо. Потом медленно поднялась в кабинет мужа. Маленький Джейк играл на отцовском столе. В его ручках был большой конверт. Заслышав ее шаги, он повернулся к ней, сунул в рот угол конверта и принялся его жевать, у него уже вовсю резались зубки.
      Афина осторожно забрала у него конверт, а чтобы малыш не хныкал, она взяла его на руки, поцеловала в макушку и присела к столу. Перевернув конверт, она увидела "Моей дорогой Афине", написанное по-английски четким почерком Чжилиня. И тогда она заплакала, поняв, что ее худшие опасения, мучавшие ее по ночам, сбылись, муж бросил ее.
      У нее так дрожали руки, что она порезалась, вскрывая конверт. Внутри оказалась записка из трех строчек: в двух содержались указания, как найти секретный сейф, третья строчка была цифровым кодом.
      Предоставив Джейку возможность уползти под письменный стол, в свое любимое место для игр, она открыла лакированный шкафчик, за потайной дверцей которого был сейф. Набрав указанный Чжилинем код, она открыла его. Там она нашла пятьдесят таэлей золотом, сто унций серебра и что-то маленькое, завернутое в шелковую тряпочку.
      Это последнее было обозначено как наследство Джейка. Развернув шелковую тряпочку, она увидела обломок жадеита цвета лаванды с вырезанной на нем частью какого-то животного. Однако что это было за животное, определить не представлялось возможным.
      "Этот обломок фу, - прочла она в приложенной записке, - принадлежит по праву рождения моему сыну и должен находиться у него, что бы с ним ни случилось. В будущем, когда он станет взрослым, ему, возможно, представится возможность им воспользоваться. Это произойдет в том случае, дорогая моя жена, если мне удастся совершить то, ради чего я вас покинул. Я люблю вас, но страну свою люблю еще больше. Может быть, ты когда-нибудь поймешь это. Не сейчас, конечно, но потом. А разбитые сердца может вылечить время". Вместо подписи стояла печать Чжилиня. Ярко-красного цвета.
      С последней фразой в этой записке Афина не могла согласиться. Ничто на свете не может склеить разбитое сердце. Да и разбитую жизнь тоже. Если бы не Чжилинь, ее бы давно не было в Китае. Хоть она и полюбила эту страну но предпочла бы любоваться ею издали. Оказавшись теперь запертой здесь из-за начавшейся войны, она не знала, что делать. Она помнила зверства, учиненные японской солдатней в 1932 году. Эта бессмысленная, кровавая резня могла повториться. За свою жизнь она не боялась, но спасти ребенка чувствовала себя обязанной.
      В течение двух месяцев она очень экономно тратила богатство, оставленные ей Чжилинем. Выходила из дома на улице Мольера только в магазин, когда запасы провизии подходили к концу. Эвакуация семей западных тай-пэней уже началась, хотя мужчины в основном не торопились покидать город, зная, что британский эсминец "Дункан" с контингентом морской пехоты все еще стоит на якоре напротив Шанхайского клуба.
      В этом скудно освещенном святилище с дубовыми панелями в доме номер три по набережной Бунд, весьма отличавшемся по атмосфере от укрепленных мешками с песком траншей, где китайцы и японцы стреляли, кололи и рубили друг друга, тай-пэни говорили о том, что мир рушится. Их мир. И неважно, кто победит в этой глупой войне. Японцы попытаются перерезать их, если победят. А если свершится чудо, и победят китайцы, то им все равно несдобровать: генералиссимус Чан столкнет их в море. В любом случае их время прошло. Впрочем, ощущение своей обреченности не мешало им подымать стаканы с шотландским виски или бренди и пить за конец света.
      Несчастья преследовали Афину. Днем она занималась с сыном, отгоняя от себя черные мысли, но ночью часами лежала без сна в полутьме комнаты, освещенной с улицы вспышками взрывов. Канонада не прекращалась ни днем, ни ночью. Запах пороховой гари постоянно висел в воздухе, а треск выстрелов стал таким же обычным явлением в жизни шанхайцев, как молитвы в монастыре.
      Однажды Афина пошла за покупками, прихватив с собой Джейка: хотя она и боялась таскать его с собой по городу, но оставлять его одного дома было еще страшнее. Для выхода "в свет" она выбрала полдень, поскольку в это время в городе было больше всего народа, особенно на Нанкин-роуд. Выйдя из магазина Синсиэра, она направилась к универмагу, когда вдруг услышала характерный гул.
      Этот звук преследовал ее по ночам, от него она просыпалась вся в поту и хватала Джейка на руки. И она узнала этот звук прежде, чем кто-либо еще из людей вокруг нее. Прижав Джейка к груди, она помчалась по улице, забитой грузовиками и рикшами. У нее было ощущение, что она совсем не движется, как в страшном сне, когда чувствуешь, что надо бежать, а ноги словно приросли к земле.
      Время растягивалось, как каучуковое. Она работала локтями, стараясь пробиться сквозь толпу, чуть-чуть не попала под машину, задевшую ее своим пыльным боком. Люди кричали на нее, ругали на всех языках. Но ощущение того, что ноги ее завязли в грязи и совсем не повинуются ей, все усиливалось, как усиливался гул в небесах, заполняя собой все ее сознание. Смерть приближалась.
      Ужас охватил Афину, и она закричала. О Боже! - пронеслась мысль. - Спаси хотя бы мое дитя!
      Огромная тень самолета накрыла толпу и тотчас же послышался свист падающей бомбы. Но мгновение перед этим свистом, Афина это хорошо запомнил, было мгновением смертной тишины, когда все живое затаило дыхание.
      А потом мир взорвался.
      Магазинчик Синсиэра превратился в ад. Жуткие крики погибающих людей огласили воздух, как вой обреченных грешников. Земля выскользнула из-под ног Афины и взрывная волна отбросила ее к стене, уже ставшей алой от человеческой крови и прилипших к ней сгустков человеческой плоти.
      Свернувшись клубочком вокруг Джейка, Афина ударилась плечом и коленом о кирпичи. Невыносимая вонь свежей крови и испражнений заставила ее зажать себе рот и нос. Жуткий призрак смерти шествовал по городу.
      Джейк заплакал, задыхаясь от этой вони, и Афина стала шепотом успокаивать его, гладя по голове.
      А потом и стена универмага, к которой их отбросило взрывом, тоже зашаталась и начала рушиться. Афина услышала над головой треск, но сначала не поняла, в чем дело. Инстинктивно ей хотелось вскочить и бежать прочь от этого страшного места, но она отбросила страх и осталась на месте. Это спасло им жизнь: если бы она шарахнулась, как все, то и она сама, и Джейк были бы погребены под рухнувшей стеной.
      Лавина кирпича, деревянных балок и стекла накрыла толпу людей, уцелевших после взрыва магазина Синсиэра, с такой стремительностью, что многие даже не успели сообразить, что с ними произошло. Положение Афины у самого основания падающей стены оказалось самым безопасным из всех, которые она могла бы занять. Она избежала участи сотен, погибших под развалинами с переломанными шеями, разбитыми головами, множественными переломами, перебитыми артериями, сплющенными грудными клетками. Только осколком кирпича ей рассекло лоб от линии волос до правой брови.
      Кровь залила ее лицо, напугав Джейка. Он снова заплакал. Сначала она растерялась, не понимая, что это ее собственная кровь.
      - Боже, да что ж это такое? - выкрикивала она, осматривая Джейка.
      ...Голова работала с трудом. Долгое время она никак не могла сообразить, где же она находится. Ей казалась, что она утонула и лежит на дне. Спасатели в конце концов добрались до ниши, в которой она лежала, прижимая к себе ребенка. Двое мужчин осторожно вытащили ее из-под обломков. Испуганно озираясь по сторонам, она ни за что но хотела отдавать им малыша, когда те хотели его осмотреть.
      Больница, куда их доставили, была переполнена. Сбившиеся с ног врачи очистили ее рану, наложили швы, перевязали. Они хотели оставить ее на ночь, чтобы проверить, нет ли у нее сотрясения мозга. Не в палате, конечно, поскольку в палатах лежали тяжелораненые, а в коридоре.
      Немного оправившись, Афина подхватив Джейка, бежала из этого чистилища, где вповалку лежали замотанные бинтами стонущие люди. Она не хотела оставаться там ни одной лишней минуты.
      Страшная рана на лбу Афины выглядывала из-под бинтов. Лицо распухло, приобретя сине-багровый цвет, так что Афину невозможно было узнать. Джейк очень пугался, когда она приближалась к нему, и ей никак не удавалось его успокоить. Он вырывался у нее из рук и плакал. Он был уверен, что кто-то чужой, прикинувшись его мамой, проник в их дом. Даже песенкой не удавалось его умиротворить - у нее изменился тембр голоса. Он стал какой-то хриплый и каркающий.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42