Вулф подошел к занимающему целую стену гардеробу Моравиа и раздвинул застекленные створки.
      Костюмы от Бриони и Армани, рубашки ручной работы от Аскот Чанга, вешалки от Комми де Гарсона, галстуки от Сулка и Франка Стелла. Вулф в возбуждении остановился передохнуть. У него создалось впечатление, будто он рассматривает гардероб двух разных мужчин: одного - строго консервативного по своему складу, а другого - безалаберного модного повесы. Он тут же подумал о тематике раздвоения личности в видеофильмах, которые Моравиа, судя по всему, больше всего любил смотреть. Он явственно ощущал теперь его дух.
      Продолжая осмотр, он нашел несколько японских кимоно, украшенных вышитыми с тонким вкусом эмблемами японских феодалов: журавликами, пионами, соснами, извилистым руслом струящейся реки. Что-то еще почудилось. Но что?
      Казалось, будто дрожит и трепещет некий фантастический образ и, как легкий ветерок, шевелит шелковую ткань; поэтому Вулф обернулся назад, пытаясь определить, что бы это могло быть. Рука его непроизвольно потянулась к кольту, и он вынул его из кобуры.
      Он обошел и внимательно еще раз осмотрел все стены и углы спальни, заглянул даже в расположенную рядом ванную, отделанную мрамором. Ничего подозрительного он не заметил. Что же тут не так? Может, он чего-то не видит? Или это всего лишь игра воображения? Он прикрыл глаза, но не плотно, не до конца, а так, чтобы мерцающий свет все же проникал сквозь прищуренные веки.
      Он четко представил себе вдруг Лоуренса Моравиа, представил дуло пистолета, нацеленное на его затылок. Но борьбы он не увидел, не почувствовал бешеного биения сердца. По сути дела, ничего не было: ничего не излучалось, не чувствовалось ауры, не появлялось никакого лица, причастного к убийству. И снова он вспомнил, как стоял на коленях возле тела Джуниора Руиза и твердо знал, что его убил не Аркуилло. Однако обнаружить ауру убийцы так и не смог и ничего, кроме холодной змейки, скользящей в животе и настоятельно требующей внимания, не ощущал.
      Итак, комиссар сказал верно: две пули попали в голову Моравиа, когда его мозг уже не функционировал. Так кто же все-таки убил его и зачем? Почему всему этому придан вид, будто на него напало несколько человек? Из какого общества появился его убийца: из изысканного, одевающегося у Бриони и устраивающего деловые ленчи в ресторане "Четыре сезона", или же из сумрачного мира сексуально озабоченных, как в фильме "Империя страсти"? У Вулфа не возникло никаких четких сигналов на этот счет, но инстинктивно он все же склонялся к тому, что убийство как-то связано с сексом.
      Он вернулся в спальню. На минутку задержался у задней стенки гардероба. Вновь проверил костюмы, внимательно рассмотрел кимоно и опять почувствовал слабое, но все же заметное дуновение ветерка. Он машинально приложил ладонь к шелку кимоно - ткань трепетала. Отодвинув их в сторону, Вулф более отчетливо почувствовал движение воздуха. Опустившись на колени, он обнаружил то, чего не заметил раньше: позади кимоно сквозь узкую щель пробивался тусклый свет.
      Приложив к щели ладони, он четко ощутил, как поступает воздух, и понял, что заставляло шевелиться края кимоно. Он нащупал почти незаметную дверь в задней стенке гардероба и открыл ее. Нагнувшись, вошел и очутился в маленькой комнатке, размером не больше монастырской кельи. В одном ее углу на полу лежала циновка из тростника, у противоположной стены находилось старинное трюмо, рядом стояла хибачи - японская жаровня из меди и дерева. Потухшие угли свидетельствовали о том, что ею не так давно пользовались. На жаровне лежали настоящий боевой рыцарский шлем и пара длинных замшевых перчаток, на другой стене висел старинный восточный ковер. В комнате не было ни окон, ни дверей. На стенах висело множество крупных черно-белых фотографий, многократно увеличенных и мастерски отпечатанных - настоящие произведения искусства. На всех фотографиях изображался процесс фиксирования женщины, совершения с нею полового акта.
      Обнаженные женские формы - именно формы, а не тела, поскольку лиц не было видно: в объектив фотоаппарата они не попадали, - были сплошь искусно обвязаны шнуром. Не только руки и ноги, но и грудь, и живот, бедра и лодыжки. Свет и тени на фотографиях любовно ласкали обнаженную плоть, придавая ей новое качество в трехмерном измерении и вызывая непонятную тоску по образам, будто в этой гротескной плоти было скрыто нечто запретное, что вызывает жгучее желание познать его. Все фотографии были преисполнены эротического либо порнографического смысла в зависимости от того, с какой точки зрения их толковать. Но в любом случае это были удивительные фотографии. Вызывали ли они чувство тревоги или же просто были возмутительны? Вулф подумал, что, все без исключения, они могут вызвать эти два чувства одновременно.
      Однако столь мрачные садистские и мазохистские элементы фотографий Вулф воспринимал лишь отчасти - для будущего анализа. Сейчас ему надо было сосредоточиться на объекте, находящемся в центре комнаты.
      Там громоздилась скульптура женщины высотой в восемь футов. Вблизи же в темноватой тесной комнатке она казалась еще более массивной. Сделана она была из какой-то материи - шелка, как заметил Вулф, почти не было - и черных кожаных ремешков, прикрепленных к скрученным листам отожженного железа.
      Подобно фотографиям, скульптура вызывала восхищение и в то же время тревогу, как это бывает во время какого-нибудь бедствия, когда в душе человека пробуждаются его низменные инстинкты.
      На маленькой медной пластинке, прикрепленной к скульптуре, было выгравировано название: "Искусство или смерть". Но Вулф подумал, что применительно к Лоуренсу Моравиа тут больше подошло бы название "Искусство и смерть".
      Он нагнулся пониже, чтобы внимательнее разглядеть пластинку, и, обнаружив под фигурой воткнутый маленький белый листок бумаги, легко вытащил его. Это был счет за скульптуру, присланный совсем недавно - всего неделю назад. Наверху бланка стояло название картинной галереи "Алфабет-Сити", - расположенной в Нижнем Ист-сайде. Он сложил его и сунул в карман.
      Взяв неприметную служебную машину без опознавательных знаков полиции, Вулф поехал к Морнингсайд-Хайтсу и остановился на Бродвее, поблизости от 116-й улицы, там, где стоянка запрещалась.
      Находясь в доме Моравиа, он сказал Бобби:
      - Я должен ехать, а ты возвращайся в офис и проинструктируй Тони. Пусть он едет в морг, а по возвращении расскажет обо всем, что узнает там. Встретимся здесь же в девять вечера.
      На этот раз он выставил на приборном щитке автомашины знак "По служебным делам полиции" и направился к городку Колумбийского университета. Ему нравилось обилие игровых площадок, заросшие плющом стены, узкие тропинки, пахнущие кирпичом и книгами, не в последнюю очередь оттого, что здесь преподавала Аманда.
      На пути к старинному зданию из красного кирпича, где она работала, Вулф вспомнил, как с год назад они впервые встретились. Аманда попалась ему на глаза, когда второпях шла по городку, прижимая левой рукой кипу тетрадей. В правой руке она несла потрепанный кожаный кейс. В тот раз он приехал в университет для расследования дела об убийстве и изнасиловании двух студенток, причем результаты вскрытия уже подтвердили предварительное заключение. Он пошел было за Амандой в учебный корпус, но какой-то студент не впустил его. Через несколько минут ему пришлось показывать в канцелярии факультета полицейский жетон, и тогда ему дали всего лишь расписание занятий профессора Аманды Пауэрс. Только после визита к самому декану, которого бульварные газетки называли монстром Морнингсайд-Хайтса, он получил наконец разрешение пройти и переговорить с Амандой. Он дождался конца семинарских занятий в" когда она выходила из аудитории, как бы невзначай столкнулся с ней в дверях.
      Чтобы загладить, как он выразился, свою вину, он пригласил Аманду на чашку кофе. Вулф помнил даже сорт кофе и вкус пирожков, купленных в ближайшем ресторанчике, помнил их веселый смех и шутки. Она удивила его. Хотя ее внешность и была привлекательна, он предполагал, что она должна быть заумным академическим сухарем. Вместо этого оказалось, что она любит шутку, с ней легко говорить на всякие отвлеченные темы. Она не боялась критиковать университетские порядки, из-за чего постоянно конфликтовала с деканом факультета, но ей все сходило с рук, так как она была любимицей студентов.
      Сейчас он прошел прямо в аудиторию, сел в последнем ряду и стал слушать, как она читает лекцию об обязанностях средств массовой информации перед обществом. Аманда имела степень доктора философии по социологическим вопросам и с интересом следила за новостями в этой области. О ее умении живо и доходчиво объяснять свой предмет красноречиво говорил тот факт, что в начале каждого семестра больше всего студентов записывалось на ее курс. Вулф прежде частенько думал, что Аманда слишком умна, чтобы посвятить свою жизнь преподавательской работе, но когда поприсутствовал на ее семинарах и собственными глазами увидел, как она умеючи пробуждает у студентов интерес к науке, то поневоле изменил свое суждение.
      Аманда была женщиной среднего роста, блондинкой. Ее светлые коротко подстриженные волосы едва касались прямых плеч. У нее был большой смеющийся рот, пытливые серые глаза и великолепная фигура, о которой мечтают большинство нью-йоркских женщин. Когда они в первый раз встретились, он решил, что ей только-только исполнилось тридцать, и немало удивился, узнав впоследствии, что она на целый десяток лет старше. Она жила в одном из университетских жилых корпусов в Морнингсайд-Хайтсе, в довольно приличной квартире с высокими потолками, с окнами, выходящими на юг и на запад. Но Вулфу не нравились кварталы, расположенные по соседству с университетским городком. Несмотря на предпринятые в восьмидесятые годы попытки как-то облагородить беспокойных соседей, те продолжали скатываться вниз, создавая криминогенную обстановку.
      Семинар кончился, студенты неспешно покидали аудиторию. Задать вопросы Аманде выстроилась целая очередь, но она, заметив вставшего со своего места Вулфа, извинилась перед студентами и пошла прямо к нему по центральному проходу.
      Улыбнувшись, она взяла его под руку и, счастливо заглядывая ему в лицо, повела к двери. Он набросил ей на плечи пальто. Небо к этому времени прояснилось, немного потеплело, намечалась хорошая погода, без дождя, что было большой редкостью в феврале.
      - Какая приятная неожиданность, - прижалась к нему Аманда и, как только они скрылись с глаз студентов, поцеловала его. - Я почему-то думала, что ты все еще нежишься дома в постели.
      - Единственная постель, в которой я хотел бы сейчас понежиться, это твоя, - ответил Вулф.
      Она рассмеялась и, когда они поравнялись с кирпичной стеной, увитой плющом, ускорила шаг и сказала:
      - Вот туда я тебя и веду.
      - Это, должно быть, самый старый танец в мире, - шепнула Аманда.
      Сквозь старинные жалюзи пробивался бледный и густой, как молоко, свет, слабо освещая их обоих. В полумраке белела ее грудь, мягко вздрагивал упругий живот. Вулф целовал тело Аманды в унисон с биением ее сердца. Она стояла на цыпочках, колени ее подгибались, она вся замерла и трепетала что называется, лед и пламень. Аманда нашептывала Вулфу слова, которые были понятны лишь ему. Бедра ее придвигались к нему все плотнее, она закусила губу, испытывая жгучее желание продолжать этот танец. Потом ей нестерпимо захотелось еще большего, она опустилась на полную ступню и позволила ему войти в себя. Ноги ее буквально подкосились, и она, чтобы удержаться, ухватилась за него. Соски, сделавшись совсем твердыми, приподнялись. Вулф взял поочередно в рот одну грудь, потом другую, и начал нежно посасывать их. Аманда от вожделения страстно задышала.
      Он приподнял ее и медленно повернул спиной в себе. Аманда прогнулась, плотно упершись ему ягодицами в пах. Вулф охватил ее одной рукой за талию, а другой обнял тугие груди. Ноги Аманды сами собой раздвинулись, и она обхватила лодыжками его под коленки. Затем, опустившись немного вниз, стала тереться разгоряченной влажной плотью о его член, при этом она руками ласкала его тело до тех пор, пока не почувствовала дрожь и содрогание его крепких мускулов. Тогда Аманда резко изогнулась, приподнялась немного, и горячая мужская плоть вошла в нее. Сладостная волна прокатилась по всему телу огнем.
      Она извивалась, постанывая и закрыв глаза; голова ее откинулась назад, на его твердое плечо, а он то приподнимал, то опускал ее, снова и снова с наслаждением входя в нее, что она могла ощущать еще и кончиками своих пальцев.
      - О боже!..
      Она услышала возглас, непроизвольно вырвавшийся у нее. Это был как бы и не ее голос, а голос, замешенный на боли и восторге.
      - Еще, еще, продолжай... о-о-о! - полушепотом произнесла-простонала она...
      Тут она почувствовала, как поднимается нечто вроде порыва ветра перед началом бури, мысленно перенесясь в долину Среднего Запада и наблюдая, как с небес низвергается черный смерч, преграждая ей путь. Она почувствовала движение, похожее на движение животного или чего-то живого, таинственную, сверхъестественную силу, исходящую от ее любовника, и сила эта преобразила для нее мир. Как в тумане, виделись ей шторы на окнах, волнующиеся наподобие облаков в ясный летний день, постельное покрывало, колышущееся волнами, как прибой на золотистом песке, приоткрытая дверь в ванную, ее комната, словно бы окутанная мягкими сумерками теплого сентябрьского дня.
      Все образы из ее прошлой жизни окрасились сладкой негой возросшего возбуждения, волнами прокатившегося по ее телу так, что все окружающее приобрело новый оттенок, а ее возбуждение еще больше усилилось, пока она наконец не достигла вершины наслаждения и голова не закружилась от бешеного желания почувствовать его всего, слиться с ним воедино. И этот последний всплеск восторга вырвал из ее полуоткрытых губ пронзительный вскрик, а глубокий стон, вырвавшийся из глубины души партнера, вознес ее на самый пик блаженства.
      Как и всегда раньше, он еще долго оставался в ней: она любила ощущать его силу, пульсацию его крови в себе. Затем напряжение в нем ослабевало. Он постепенно расслаблялся, а она вновь приходила в себя и обретала способность владеть собой.
      Но на этот раз она перевернула его на спину, села на него, обхватив ногами, и начала нежно и ласково, как сестра милосердия, кончиками пальцев поглаживать его лоб. Теплые цвета комнаты стали зримыми, шторы и жалюзи, затемнявшие яркий свет, уже не казались такими темными.
      - Панда, - нежно произнес он.
      Так когда-то совершенно случайно ее назвала младшая сестра Стиви, не научившаяся еще произносить слог "ам".
      - Что случилось? - спросила она, целуя его щеки.
      Вулф взглянул на нее светло-коричневыми глазами из-под тяжелых, набрякших век.
      - Откуда ты знаешь, что что-то случилось?
      Она лишь улыбнулась:
      - Хотя бы по той причине, что ты пришел в университет, когда я вела занятия. Такое с тобой впервые со дня нашего знакомства.
      - Что ты имеешь в виду? Я зашел тогда к тебе совсем случайно.
      - Давай, давай, ври дальше. Не думаешь ли, что у меня нет друзей в канцелярии?
      Он искренне удивился:
      - Ты хочешь сказать, что все это время знала...
      - Что наша первая встреча была подстроена? - Она согласно кивнула головой.
      - И ты ни словечка не сказала об этом?
      - Мне казалось, так слаще. - Она снова ласково поцеловала его. - И ужасно романтично. Кроме того, мне не хотелось разрушать твоих иллюзий.
      - А я-то думал, вот, мол, какой я умник.
      В ответ она снова рассмеялась:
      - И не надо было показывать полицейский жетон.
      Люди склонны долго помнить эту штуку, особенно в университетских городках.
      Вулф лишь хмыкнул в ответ, но она отлично поняла, что он учел информацию и отложил ее в своей великолепной памяти. Тогда она снова улыбнулась, но отнюдь не ласково, и сказала:
      - Мужчины - они все такие тщеславные. Одни воображают, будто мир вертится вокруг них, а смысл жизни в том, чтобы им управлять.
      - Но я-то не хочу этого.
      Аманда, положив ладони ему на грудь, наклонилась почти вплотную к его лицу:
      - А чем хочешь управлять ты?
      - Почему, собственно, я должен хотеть управлять чем-то?
      - Потому, дорогой, что для мужчин это самое важное и самое опасное занятие.
      - А чего больше всего боятся женщины?
      - Ну, это простой вопрос, - заметила Аманда. - Возраста.
      - Ты все шутишь.
      - Вот насчет этого женщины никогда не шутят.
      - А я никогда не считал, что над этим вопросом нужно задумываться.
      - Ты и не будешь. Для вас, мужчин, так полегче, не правда ли? Вы растете, стареете, и все, что вам нужно, - это высмотреть и подцепить себе молоденькую бабенку. - Она вскинула голову и спросила: - А что происходит с нами?
      Вулф, вспомнив своего отца, потрогал ее упругое тело с гладкой, как сатин, кожей и крепкими, как у двадцатилетней девушки, грудями и ответил:
      - Ну что ж, скажу: тебе лично беспокоиться не о чем - ты поистине не стареешь.
      - Все мы стареем, - сказала она и, продев свои пальцы между его пальцами, продолжала:
      - Я больше не молоденькая. Иногда я смотрю на себя в зеркало и удивляюсь: не знаю, может, я чувствую, как из меня как бы струёй вытекают годы, и, может, я точно хочу перегородить и повернуть вспять их течение.
      Она опять слабо улыбнулась, но тут же уткнулась ему под мышку. Вулф погладил ее волосы.
      - Этого сделать нельзя, Панда, - сказал он, нежно целуя ее. - Никто этого сделать не может.
      - Ну что ты так. Я же знаю. Но все же... хочу... нет, желаю стать моложе.
      - Может, тебе нужна любовь молодого парня?
      - А она у меня уже есть.
      - Но я же на три года старше тебя.
      Она провела пальцем по его подбородку.
      - Вулф, - хрипло сказала она. - Ты же выглядишь великолепным молодым человеком - тебе же больше тридцати не дашь.
      - То-то и смешно. Слушай, Панда, время течет для всех. Радуйся, что живешь в наше время. Триста лет назад ты бы в этом возрасте уже давно умерла.
      - Вот уж утешил.
      Аманда тяжело вздохнула, прикрыв глаза длинными ресницами. Вулфу даже показалось, что его кожи коснулась бабочка. Затем она продолжила мягким тоном:
      - И все же прекрасно помечтать о вечной молодости!
      Она соскользнула с него и тесно прижалась к его боку:
      - А теперь скажи, зачем ты пришел ко мне, когда, по сути дела, должен еще крепко спать?
      - Я не хочу спать.
      - Знаю. Ты хочешь поговорить.
      Какое-то время он лежал и молчал, глядя в потолок. На нем неясно вырисовывались силуэты белых колонн. Это сквозь жалюзи проникал свет. Окна были закрыты, поэтому уличный шум доносился глухо, как приглушенные звуки домашней ссоры из соседней комнаты.
      - Панда, скажи, что я делаю со своей жизнью?
      Положа ладонь на его сердце, она спросила:
      - Какой ответ тебя устроит: практический или философский?
      - Может, ни тот ни другой. Думается, сейчас мне нужен метафизический ответ.
      - Гм-м, тогда считай себя на коне. Метафизика больше твоя, чем моя стихия.
      Он понял, что она этим хотела сказать. Он немало порассказал ей о своем дедушке, поэтому она знала, что в раннем детстве Вулф получил хорошие уроки своеобразной метафизики, хотя, вне всякого сомнения, заумные профессора в этой области из Колумбийского университета ни в коем случае не признали бы ее за свою науку. Она же в метафизике ничего не смыслила, как, впрочем, и родители Вулфа.
      - Есть закономерность, по которой все происходит в мире, - медленно стал объяснять Вулф, будто переводил свои мысли с какого-то иностранного языка на английский. - Закономерность, по которой растет дерево, течет река, опадают зимой листья. Но если, к примеру, ты увидишь, что листок сохнет летом, то ты нутром чуешь, что что-то не так.
      Он несколько раз медленно и глубоко вздохнул, и Аманда поняла, как глубоко он затронут своими мыслями.
      - Я в этом случае воспринимаю это, - сказала она, - не знаю, как объяснить... но чем-то нарушены рамки времени года.
      - А ты знаешь, что это такое?
      Почувствовав, что слова застревают у него в горле, она взяла его за руку и сказала:
      - Если хочешь знать мое мнение, то это к метафизике не относится. Что-то беспокоило тебя - секс или какая-то другая причина, - и потому ты пришел ко мне.
      Она придвинулась к нему поближе:
      - Из-за Бризарда?
      - Всегда из-за Бризарда, - ответил Вулф. - Но по странному стечению обстоятельств сейчас начинается то, за что он и выступает. Мы с ним члены одного привилегированного клана. Но я никогда не пользовался своим полицейским жетоном ради собственной выгоды. А для таких ребят, как Бризард, собственная выгода - вторая натура. Симптоматично то, что они полагают, будто отличаются от других, стоят особняком, что они, члены элитарной группы, стоят выше закона.
      Это же болезнь, Панда. Я видел их в работе. Первый их шаг - и, поверь мне, это лишь самый первый, будут и другие - помахать жетоном, чтобы привлечь к себе внимание. Второй шаг - с помощью жетона перекусить на халяву в забегаловке во время патрулирования, затем бесплатно покормиться в дорогом ресторане за услугу, оказанную однажды владельцу, потом отпустить арестованного преступника, потому что он его осведомитель или просто нужный ему человек.
      Полицейские любят повторять, что они своим трудом имеют приработок, но на самом деле труда-то и нет, это не труд, а нарушения законов. Они говорят друг другу, что принадлежат к особому братству, рискуют жизнью и что за риск им должным образом не платят, поэтому они, дескать, сами должны добиваться компенсации. Но такая компенсация опасна, ибо она явно аморальна и представляет собой особый вид коррупции, неуважение к закону. Достаточно нарушить закон однажды, и тогда повторишь это еще и еще раз, пока совсем не перестанешь отдавать себе отчет в том, что нарушаешь его.
      - Так, значит, система и до тебя добралась, так ведь?
      Вулф ничего не ответил, а она лежала рядом и терпеливо ждала, зная, что он привык к глубокой тишине Элк-Бейсина в Вайоминге, что ему необходима тишина, чтобы сосредоточиться и дойти до сути своего беспокойства. Наконец он кивнул головой и сказал:
      - Семь месяцев мы гонялись за тем психом, который уже успел ухлопать троих. Я выследил его и хотел взять своими силами, в одиночку. Однако ничего хорошего из этого не получилось. Убитыми оказались девушка и один из моих парней.
      В глубине глаз Аманды что-то сверкнуло, и они стали темно-янтарными.
      - Конечно, это трагедия, Вулф. Мне ужасно жаль. Но, честно говоря, я сомневаюсь, что ты что-то сделал не так. Я тебя знаю слишком хорошо. Должно быть, что-то еще не давало тебе покоя.
      Змейка внутри Вулфа шевельнулась.
      - Не знаю, кто убил Джуниора - не ощутил я присутствия убийцы, быстро произнес он. - Кроме того, сегодня утром комиссар навесил на меня дело об убийстве Моравиа. Я пришел сюда прямо из квартиры убитого, у меня нет ни малейшей зацепки, кто же мог убить его. Не осталось вообще никакого психологического следа.
      - Ты хочешь сказать, что в обоих случаях психологические следы все же были, но обнаружить их ты не смог?
      Он согласно кивнул. Аманда пристально посмотрела ему в глаза и сказала:
      - Вулф, какая бы тайна ни скрывалась за всем этим, ты все-таки остался самим собой. Я почувствовала это, как и всегда, когда мы занимались любовью. - И, сжав его руку, добавила: - Ничто в тебе не изменилось.
      - Но я же не уловил следов, - возразил он и, резко поднявшись, сел на кровати. - Я чувствовал себя как собака, ловящая свой хвост, а должен был принести апорт.
      - В таком случае за всем этим скрывается тайна, которую раскрыть намного труднее, чем просто два убийства, - продолжала она. - Не приходила ли тебе в голову версия, что тот, кто убил твоего человека, мог быть и убийцей Моравиа?
      - Почему? Ведь между этими двумя преступлениями нет никакой связи.
      - С первого взгляда, может, и нет, - в раздумье произнесла Аманда, но почему же тогда нет психологических следов? Ты же сказал, что в обоих случаях ничего не ощутил. Думаешь, что такое совпадение объясняется простой случайностью?
      Вулф почувствовал, как змейка поползла где-то по позвоночнику. Такой очевидный вывод, а он об этом почему-то даже не подумал!
      - Бедный мой Вулф, - сказала Аманда с сочувствием и крепко поцеловала его в губы. - У меня к тебе маленькая просьба. Моя младшая сестра Стиви устраивает завтра в Нижнем Манхэттене, в галерее "Алфабет-Сити", званый ужин для молодых художников. Она обещала, что все будет очень забавно. Мне хочется, чтобы ты пошел туда вместе со мной.
      - Никак не могу, Панда. Комиссар ясно сказал, что дело, связанное с Моравиа, чревато политическими последствиями. У меня просто нет времени...
      Она прикрыла ему рот ладонью:
      - Я только и слышу от тебя, что ты занят. Но нельзя же работать по двадцать четыре часа в сутки, даже тебе, мистер Железный Человек из племени шошонов.
      - Я кажусь тебе именно таким?
      Она засмеялась, крепко и страстно сжимая его в своих объятиях.
      - Конечно. Ведь ты такой и есть. Но, поскольку ты тоже сделан из плоти и крови, небольшая передышка в работе тебе только поможет сосредоточиться.
      Аманда протянула руки и, нежно поглаживая его, продолжала:
      - Поможет всему, не говоря уже о твоем настроении. Это странное дело не выходит у меня из головы.
      Глава вторая
      Нью-Йорк - Токио
      Главный судебно-медицинский эксперт Нью-Йорка Вернон Харрисон был высоким сутуловатым мужчиной с печальным, как у бассета, выражением лица. Толстые стекла очков свидетельствовали о его слабом зрении. Больше о слабостях Харрисона, как считал Вулф, ничто не говорило. Судмедэксперт, казалось, никогда не терял присутствия духа, оставаясь спокойным и рассудительным при самых больших политических и административных заварушках, которые могут возникать только в огромных городах накануне их катастрофы.
      Они встретились в полуподвальном помещении здания Центрального морга на углу Первой авеню и Тридцатой улицы, в одном из помещений, примыкавших к холодильным камерам, где лежали в ожидании вскрытия трупы. Время приближалось к трем часам дня. Все утро и часть дня Вулф потратил на ознакомление с результатами обследования квартиры и офиса Моравиа, с заключением баллистической экспертизы (которая пока ничего не прояснила) и на изучение других бумаг. Уже подоспела памятная записка начальника полиции Бризарда, в ней извещалось, что он продолжает расследование убийства Джуниора Руиза и Вулфу надлежит дать свои объяснения. Вот еще один из образчиков запугивания - Бризард был большим мастером держать подчиненных в страхе.
      - Вы занимались Аркуилло, этим торговцем наркотиками? - спросил Вулф.
      - Еще бы! - кивнул Харрисон. - Он выглядит так, будто какой-то псих сунул ему в рожу паяльную лампу. Ну что же, как красноречиво говорили римляне, кормишься мечом, от меча и погибнешь, верно ведь?
      Он положил на стол пилу для распиловки костей. В воздухе висел густой запах мертвой человеческой плоти.
      - Так, значит, он погиб от паяльной лампы?
      - Вот, смотрите, - сказал Харрисон, перебирая инструменты. - Кто-то неплохо поработал и с его правой рукой.
      - Это я.
      - Заметим это.
      Вулф инстинктивно понял, что медэксперт не заметил ничего особенного в смерти Аркуилло, и поэтому решил переменить тему разговора:
      - А как насчет Моравиа?
      - А вот тут вы подкинули мне нечто такое, во что нужно вгрызаться, сказал Харрисон, откидывая простыню с груди Джуниора Руиза. - Пока же честно признаюсь, что сказать мне нечего.
      Он ловко вертел хромированными инструментами, будто тамбур-мажор дирижерским жезлом во время парада.
      - Полученные данные наводят меня на определенную мысль. Анализы крови, тканей - для токсикологических анализов их срезали целых девять ярдов - все это в работе. Кое-что уже сделано.
      Вулф отметил про себя, что Харрисон, англосаксонец и протестант до мозга костей, как-то чересчур самоуверен. Занимая должность главного судмедэксперта и будучи выходцем из богатой этнической общины города, говорил он высокопарно и щедро пересыпал речь иноязычными выражениями.
      - Вы проверили румяна на его щеках? Что-нибудь обнаружили?
      - Нет, ничего не обнаружил, если вы интересуетесь помадами от Эсте Лаудер, - ответил Харрисон. - Ингредиенты отобраны высококачественные. Ну а чего бы вы, собственно, хотели от патентованных румян?
      Он снова посмотрел на анализы:
      - Никаких экзотических ядов не обнаружено, если только они вас интересуют.
      Вулф недоуменно пожал плечами:
      - Но мне нужны ответы на вопросы, и как можно скорее.
      - Дорогой мой, да я же верчусь как только могу, - проворчал Харрисон, всматриваясь в разрез на груди Джуниора Руиза. - Смотрите-ка. Этот парень сильно отличается от двух других трупов. Насчет него все ясно - ему влепили две пули тридцать восьмого калибра, и они, что называется, разворотили его легкие и сердце.
      Вулфу было тяжело смотреть на пожелтевшее тело Джуниора, покрытое фиолетовыми синяками и черно-красными сгустками запекшейся крови.
      - Вернемся все же к Моравиа, - обратился он к Харрисону, стараясь не отвлекаться. - Есть ли какие-нибудь признаки наркомании?
      - Хороший вопрос, - ответил главный медэксперт, зашивая толстой ниткой длинный вертикальный разрез на теле Руиза. - Но его застрелили уже после принятия кокаина, в этом нет никакого сомнения. Долго ли он принимал его? Нет, не долго. Принимал ли он его периодически, через какие промежутки времени? Кто знает!
      Вулф ждал, пока Харрисон не кончит диктовать в стальной микрофончик заключение о причине смерти Руиза. Ему хотелось, чтобы на труп положили письменное заключение.
      - Ну а от чего же все-таки погиб Моравиа? - спросил он наконец.
      - Вопрос на миллиард долларов, - ответил Харрисон и, насупившись, замолк. - Я лучше скажу, от чего он не мог погибнуть. Он был уже мертв, когда в него стреляли. А что касается кокаина, то мы не нашли никаких видимых признаков смертельных доз. С кокаином все о'кей, а его количество, которое мы обнаружили в кровеносной системе, не смертельно.