Наконец объявили посадку. Пассажиры заняли места, и через пятьдесят минут - после вынужденной, как водится, задержки то ли из-за перегрузки, то ли из-за путаницы, устроенной обслуживающим персоналом, - "Боинг-747" наконец-то оторвался от земли, оставляя за собой грязные выхлопы моторного топлива. "Прощай, Америка", - подумал Яшида, откинувшись на спинку кресла и потягивая шампанское, поднесенное заботливой стюардессой.
      Корпус "Боинга-747" слегка вибрировал от натужной работы двигателей, когда самолет слой за слоем пробивал толстую облачность. Наконец они поднялись над облаками, и Яшида закрыл глаза. Мысли и впечатления от вечной грязи Вашингтона, от постоянных контактов с американцами наконец-то стали расплываться в памяти и заменяться новыми мыслями подобно тому, как заменяется у змеи сбрасываемая старая кожа новой. До чего здорово снова очутиться в Токио, бродить среди его жителей, говорить на родном языке! Как радостно вернуться в заветный храм Запретных грез, где началась его жизнь и где она закончится!
      Жизнь его началась, когда он, словно угорь, выскользнул из утробы Ивэн. Хоть она и до сих пор похожа на подростка, на самом деле ей уже немало лет, правда, никто, даже сама Достопочтенная Мать, не знает, когда все же она родилась.
      У Яшиды, разумеется, должен быть отец, но кто конкретно, он и понятия не имел, поскольку родился в результате одного эксперимента по продлению жизни, проводимого Достопочтенной Матерью. Она лично ввела в матку Ивэн сперму неизвестного мужчины-донора, наблюдала за ходом беременности и принимала роды. Сразу же после родов Ивэн тяжело заболела и не смогла первые месяцы кормить ребенка и заботиться о нем. Но младенец уцелел. Достопочтенная Мать делала все необходимое, чтобы он выжил, разве что только грудью не кормила. Но даже если бы Ивэн и захотела кормить младенца, все равно в ее маленьких грудях молока не было. Вдобавок к этому она обнаружила, что ее сын, хотя пока и беззубый, но все же больно и неприятно кусает деснами соски. Поэтому она не обращала никакого внимания на его писк и визг и к груди, хотя бы ради того чтобы успокоить его, не подпускала.
      В конце концов Достопочтенная Мать догадалась, в чем дело, и принесла ребенку теплое молоко в бутылочке с пластиковой соской, а в комнате рядом строго наказала Ивэн.
      Яшида узнал об этом случае спустя много лет, но вполне может быть, что он тогда слышал, как кричала от боли мать, пока он с жадностью сосал молоко. Он вырос мазохистом и, подобно большинству мазохистов, проявлял по отношению к другим людям изощренный садизм.
      Яшида сильно отличался от других. Так, к примеру, он вырос и получил воспитание в храме Запретных грез, а это означало, что власти даже не знали о его существовании. Свидетельства о рождении он не имел, не было у него и документов о школьном образовании, потому что ни в какую школу он не ходил, а учился и получил религиозное воспитание в суровой обстановке за плотно закрытыми дверями храма. Родился он с необыкновенными задатками, и Достопочтенная Мать сразу же разглядела эту его особенность.
      Она сама ничем особенным не отличалась, разве что завистливостью. Чрезмерное тщеславие сделало ее безмерно жадной. Яшида научился использовать в жизни эту ее струнку, а Достопочтенная Мать даже и не подозревала об этом. Он вообще прекрасно научился использовать слабости людей, чтобы выжить, и выжил.
      Между вами установились странные отношения симбиоза. Они дополняли друг друга тем, чего лишены были сами, и даже умудрялись жить жизнью друг друга, все равно как собственной. Но даже и в этом случае им еще многого не хватало. Однако лучше симбиоза придумать ничего не смогли.
      Оба они походили на уцелевших в немыслимой битве воинов, в которой все другие бойцы пали. Раны, нанесенные им в этой битве, оказались столь глубокими, что так или иначе сказывались на всем, о чем они думали, говорили или что делали.
      Можно сказать, что Достопочтенная Мать преднамеренно воспитывала Яшиду в том извращенном духе, в каком воспитывали и ее, для того чтобы взрастить себе компаньона, подобного ей. А может, она делала это только потому, что по-другому не умела?
      Как-то раз она привезла его в префектуру Нара - самый, пожалуй, сельский район в Японии, наиболее удаленный от городской цивилизации. Там, нацепив на него всего лишь набедренную повязку и одев в белое одеяние синтоистского монаха, она отправилась вместе с ним в путь, несмотря на ночную темень. Сквозь листву и сучья светились далекие таинственные звезды. Стояла поздняя осень, воздух был уже холодноват, остро пахло сухой листвой, все замерло в ожидании первого снега.
      Подойдя к древнему храму из камней и дерева, они преклонили перед ним колени. Бронзовые колокольчики зазвенели, и в темноте отозвалось эхо. Достопочтенная Мать развела огонь в бронзовом очаге, бросая в пламя старые веера из рисовой бумаги, чтобы сонм богов, обитающих в этом полном таинственности лесу, оценил ее готовность к жертвам. Затем она произнесла первое заклинание, в котором клялась оставаться верной камням и скалам и сжечь себя, когда придет время.
      Поднявшись с коленей, они направились к краю холма, на котором стоял этот синтоистский храм, существовавший и действующий благодаря щедрым ежегодным пожертвованиям Достопочтенной Матери.
      Стволы и корни густых деревьев освещались свечами, пламя от которых вытягивалось прямо вверх, ибо сама ночь, казалось, замерла и не дышала. Мальчик Яшида (ему едва исполнилось в ту пору одиннадцать лет) слышал шум воды, который становился все сильнее с каждым их шагом. Они пробирались по усыпанной сосновыми иглами влажной тропинке. Посмотрев вниз, он вообразил, будто видит в свете свечей отпечатки десятков тысяч "тэта" - обуви на деревянной подошве, - оставленные паломниками, приходящими к священному водопаду.
      Подойдя к берегу горного озера, они остановились и сняли свои "гэта" и хлопчатобумажные монашеские одеяния "таби". Достопочтенная Мать вошла в озеро. На некотором расстоянии от них с черных зазубренных скал низвергался священный водопад. Она обернулась лицом к мальчику и протянула руку. Он вместе с ней прошел до гладким и осклизлым подводным камням к тому месту, куда обрушивался сверху поток.
      Его поразили неистовство и разгул воды, таящей в себе мощь и энергию.
      Достопочтенная Мать положила ему руку на плечо и подвела к самому водопаду, так что холодный поток обдал ему спину. Затем, обхватив его голову руками, она втолкнула его прямо в толщу падающей воды.
      Под напором воды Яшида упал на колени, он задыхался, а Достопочтенная Мать упорно удерживала его на месте, чтобы он ощутил неимоверную силу и энергию водопада и очистился бы, как это предписывал обычай синтоизма.
      Затем она втащила его в самый центр бушующего потока. Там в нескольких местах оказались воздушные мешки, темные и наполненные брызгами, но он все же мог как-то дышать.
      Падающий сверху поток был настолько силен, что даже сорвал с Яшиды набедренную повязку - единственное, что было на нем. А может, это Достопочтенная Мать что-то сделала, так чтобы оголилась его плоть, потому что он почувствовал, как ее руки на мгновение оторвались от его головы и дотронулись до бедер. Достопочтенная Мать стояла к нему вплотную, он даже видел, как вода проникала сквозь тонкую хлопчатобумажную одежду и омывала ее. Под мокрой тканью четко различались каждая извилина, каждая складка и каждое закругление женского тела. Это вызывало у мальчика острые эротические ощущения, заглушая его чистые, целомудренные чувства и срывая одежды с богов, населяющих этот лес и насыщающих его природной силой и первобытным великолепием.
      Взяв руки Яшиды в свои. Достопочтенная Мать положила их себе на грудь и прижала пальцами его ладони, чтобы он ощутил упругость ее тела. Затем она развела его руки и мокрая ткань отлипла от них. Яшида ощутил, как что-то деревенеет у него в паху, и почувствовал невообразимую боль в груди, от которой, казалось, даже сердце сжалось. Глаза у Достопочтенной Матери засверкали. Ему показалось, что из-за падающих струй ему приоткрылась тайна, ведущая к бесчисленному множеству звезд, сверкающих холодным блеском над лесистым холмом.
      - Я снег зимы, цикада лета, - шептала ему на ухо Достопочтенная Мать, жадно ощупывая его детское тельце. - Я утреннее сияние весны и северный холодный ветер осени. - Она встала перед ним на колени. - Я лисица, жадно поглощающая внутренности кроликов, я молодой олень, который бежит при малейшем шорохе. Я стану лелеять тебя, охранять, кормить тебя и поглощу тебя.
      А вокруг них рассыпался мириадами брызг, шумя и пенясь, водопад, они вдыхали воздух, напоенный мельчайшими брызгами, сверкающими и переливающимися на фоне звездного неба.
      - Ты будешь любить и бояться меня, а так как будешь бояться, то полюбишь еще сильнее. - Говоря эти слова, она прижала Яшиду плотно к себе, обвила ногами и стала тереться об него, вправо-влево, вверх-вниз, пока у него не закрылись глаза, а рот, наоборот, открылся.
      Достопочтенная Мать внимательно следила, как у мальчика напрягся и запульсировал поднявшийся член, и удовлетворенно улыбнулась. Она чувствовала, как он сжимает ее груди, как входит в ее тело, а Яшида, качаясь на волнах ее ауры, тоже ощущал все это. Удовольствие нарастало, и он сладострастно заурчал, пронзая ее снова и снова, пока не забылся, удовлетворенный, в ее жадных руках.
      Через некоторое время он очнулся. Сперва Яшида не мог ничего сообразить и подумал, что перенесся в волшебное царство и очутился так близко от звезд, что, казалось, протяни руку - и дотронешься до них. А затем он понял, что Достопочтенная Мать стоит перед ним на коленях и гладит ему лоб.
      Тогда Яшида дотронулся до нее, и у него снова поднялся и отвердел член.
      - Я хочу тебя, - произнес он.
      Достопочтенная Мать отвесила ему увесистую пощечину, отчего у него на лице даже остались следы ее пальцев.
      - Эта ночь посвящена обряду и ритуалу, - назидательно сказала она. Нужны жертвоприношения, чтобы умиротворить богов, которые существуют повсюду. Ты хочешь - ну и хоти. Ты живешь со мной не для того, чтобы думать, чего ты хочешь. Да, ты хочешь меня, но никогда больше не овладеешь мною.
      И видя, что мальчик по-прежнему возбужден, начала хлестать его по щекам. Его вырвало, но он сразу же овладел собой и заплакал.
      Потом она стала водить его по окрестностям, показывая и подбирая с земли грибы и травы, мох и лишайники, папоротники и различные корки. Она учила его распознавать ядовитые растения - как дикие, так и высаженные ею много лет назад. Они содержали в себе быстродействующие яды, яды замедленного действия, а также такие, которые невозможно было распознать. После этого она принялась рассказывать ему о существующих противоядиях, которые способны если и не вернуть жертве нормальную жизнедеятельность, то уж, во всяком случае, спасти ей жизнь.
      Все эти премудрости он постигал всю ночь.
      Вскоре она увезла его в Киото - город десяти тысяч храмов и пагод, где зимой нередко случаются сильные холода, а ледяной град бьет в стекла окон так, словно мимо проносится конница. Там она обучала Яшиду практическому приготовлению ядов, давая ему для этого самые разные растения, из которых он должен был сам, своими руками, приготовить отраву. Она показывала, как надо растирать их, очищать, выпаривать, смешивать и варить, чтобы впоследствии, если возникнет необходимость, во всеоружии встретить врага или просто попотчевать тем или иным страшным зельем.
      Вот таким образом постигал Джейсон Яшида науку борьбы с врагом, множество раз сам умирая и чувствуя, как жизнь мгновенно уходит из его бренного тела или же, наоборот, медленно покидает его как бы в процессе старения. И всегда Достопочтенная Мать возвращала ему силы.
      Итак, неудивительно, что Джейсон Яшида слепо верил Достопочтенной Матери и был предан ей до конца. Таким образом он обрел облик и натуру, которые Достопочтенная Мать предназначила ему, и стал сродни ей...
      И вот он вновь в Японии.
      Яшида проспал шестнадцать часов, пролетев за это время многие тысячи миль. Двери салона самолета еще не открылись, и он с нетерпением смотрел в иллюминатор на прячущуюся в легкой дымке макушку Фудзиямы - священной горы, возвышающейся над его родиной, словно некое божество. И тут он вдруг понял, зачем и почему Достопочтенная Мать призвала его вернуться домой. Наступил заключительный этап великого сражения, и главная позиция битвы отныне здесь.
      - Вы доставили мне медиума?
      - Нет, - ответил Юджи, помогая Чике внести недвижимого Вулфа в помещение на верхнем этаже склада около рыбного рынка Сузуки. - Просто этот человек очень болен.
      - И все же он экстрасенс.
      - Успокойся, - ответил Юджи Оракулу. Он с беспокойством посмотрел на сестру.
      Она сохраняла удивительное спокойствие с того самого момента, когда обрушилась задняя стена храма Запретных грез и едва не погребла ее под обломками.
      Сквозь еще не осевшую, забивающую легкие пыль от рухнувших камней и бетонных блоков она разглядела острое изогнутое лезвие серповидного ножа, торчащего из-под обломков, и это лезвие сжимала чья-то рука. Она сразу узнала ее - это рука Вулфа.
      Чика невольно вскрикнула и, направив в пространство мысленный луч "макура на хирума", принялась расчищать проход в нагромождении обломков, которые под действием ее биополя начали расступаться.
      Отчаянное, идущее неведомо откуда биополе Достопочтенной Матери угрожающе шевелило камни и бревна с другой стороны, ее черная аура раздвигала острые обломки и раскалывала крупные глыбы камней. Чика чувствовала, как лихорадочно и растерянно мечутся витки "макура на хирума" Достопочтенной Матери, и сперва даже удивилась, почему та не сумела обнаружить Вулфа, но потом сама почувствовала себя надежно под защитой биополя, которое Вулф все же успел создать в последний момент.
      Тогда Чика удвоила свои усилия и сумела наконец раскопать бесчувственное тело Вулфа. Она очень удивилась, обнаружив, что его психическая защита продолжает действовать, хотя он сам находится в беспамятстве. Приложив все силы, она вытащила его из поля действия ауры Достопочтенной Матери. Но еще до этого она заметила у другой стены комнаты скрюченный труп Сумы - это зрелище лишь обрадовало ее, и ей стало немного легче.
      И вот Чика принесла Вулфа сюда, на склад, где Юджи устроил свою тайную лабораторию. Более безопасного места она и придумать не могла. Она не видела свою мать там, в храме Запретных грез, и не искала ее. Но, так или иначе, принести Вулфа назад в дом Минако после последнего разговора с ней она просто не решилась.
      Теперь Чика тщательно прощупывала пульс Вулфа, прислушиваясь к его дыханию я стараясь мысленно отогнать надвигающийся ужас предстоящего разговора. Она направила биолуч своей "макура на хирума", пытаясь проникнуть в бессознательное состояние Вулфа и узнать, что там происходит. Снова и снова напрягалась она, но безуспешно - все пути проникновения оказались блокированными.
      Подняв голову, она обратилась к Юджи:
      - Не знаю, что Достопочтенная Мать сотворила с ним, но он определенно умирает.
      - Опасность в жизни, а не в смерти, - изрек Оракул.
      Юджи, не обращая внимания на слова Оракула, ответил сестре:
      - Есть что-нибудь такое, с помощью чего мы сможем спасти его?
      - Да, - подтвердил Оракул. - Он экстрасенс.
      Чика повернулась к Оракулу в спросила в недоумении:
      - О чем это он говорит?
      - Не обращай на него внимания, - с печалью в голосе ответил Юджи. Что-то с ним случилось. Думаю, он сходит с ума.
      - Чушь какая-то, - возразила Чика. - Машины с ума сойти не могут.
      - Но ты же не знаешь Оракул.
      - А что ты с ним сделал? Его выражение на экране теперь почти как человеческое.
      С печалью и вздохами Юджи рассказал ей, как Хана настояла на том, чтобы ее подсоединили к Оракулу, и что в результате этого произошло с ней.
      - Я никому об этом не рассказывал, - с горечью заметил он, затем, подождав минутку, громко зарыдал и сказал:
      - Не знаю, что и говорить даже. Но я знал, что ты поймешь. Ведь ты лучше всех должна понимать, как несчастна была Хана. Как и у нее, твой дар "макура на хирума" заставлял тебя становиться тем, кем ты не хотела быть.
      Немного помолчав, Чика спросила:
      - Где ее тело?
      - Я сделал то, что Оракул... нет, то, что Хана просила сделать с ним. Тело покоится на дне реки Сумида.
      - Нет!
      Не время было вспоминать все прожитое вместе с сестрой, но Чика не могла удержаться. Сама мысль, что Хана ушла навечно, показалась ей непостижимой, и она почувствовала, как на глаза у нее навернулись слезы и покатились по щекам. Ей страстно захотелось обнять Юджи и выплакаться на его плече, но обычай не позволял выражать чувства таким образом. Для выражения горя полагалось просто напиться вдрызг пьяной.
      - О Хана!
      И все это время ее, не переставая, сверлила мысль:
      "Вулф умирает! Делай что-нибудь! Ты должна спасти его!" Но как? Каким образом? Вот в чем вопрос. Она и так перепробовала все, что только знала. Если даже ее дар "макура на хирума" не мог спасти его, то что же тогда спасет? Что сотворила с ним Достопочтенная Мать? Чем отравила? Никаких соображений на этот счет у нее не возникало, и это не укладывалось в мыслях...
      - Так где же правда? - спросила она. - Жива все-таки Хана или она умерла?
      - А это зависит от того, как понимать жизнь и смерть, - подал голос Оракул. - Чика-сан, вы должны помочь нам. Хана здесь, она внутри меня. Но она в то же время утонула. Обоих нас захлестнул вихрь неразумных мыслей, которого я не смог верно истолковать и обуздать. Здесь нужен экстрасенс. Нейрохирург, который, с вашего позволения, облегчил бы наши страдания.
      Чика посмотрела на брата.
      - Юджи...
      - Такой экстрасенс здесь. Мы чувствуем это. Пожалуйста, приступайте к излечению и подключайте его.
      - Не слушай его бред, - предупреждал Юджи. - Процедура еще не отработана и требует доводки, она очень и очень опасна. Вспомни, что произошло с Ханой.
      - Но она сама не захотела возвращаться.
      - Экстрасенс умирает, Юджи-сан. Мы можем сохранить ему жизнь.
      - Но в каком виде он будет жить? - с горечью спросил Юджи.
      - Угроза нависла над его жизнью. Смерть не страшна. Мы просим вас подсоединить его к нам.
      Чика, положив руку на грудь Вулфа, перевела взгляд с его потемневшего лица на светящийся экран Оракула и решилась.
      - Ну-ка, подключай, - сказала она.
      - Что, что?
      - Делай, о чем просит Оракул, Юджи-сан! Подсоедини Вулфа к этому аппарату.
      - Но ты же не можешь знать, что произойдет в результате...
      - Он умирает, и мы не можем спасти его, - настаивала Чика. Единственный шанс - подключить его.
      Да, она права. Юджи, решив, что о последствиях лучше и не думать, принялся подключать Вулфа к Оракулу в том же порядке, в каком подключал и Хану.
      - Вы об этом не пожалеете, - произнес Оракул.
      - А почему мне нужно жалеть о чем-то? - спросил Юджи, тщательно укрепляя контакты на кончиках пальцев Вулфа.
      - Потому что горе переполняет вас, Юджи-сан. Вы горюете по Хане, по мне и особенно по своей маме.
      - Тебя невозможно понять, - заметил Юджи, приступая к сложному процессу подключения проводов и кабелей, посредством которых в мозг Вулфа будет поступать биоэнергия.
      - Я не понимаю, Юджи-сан, что вы имеете в виду, произнося слова "невозможно понять". Я никогда не ошибаюсь.
      - Что ты подразумеваешь, когда говоришь, что никогда не ошибаешься? спросил Юджи, подсоединяя электроды и контакты один за другим. - Не начинай высказывать свое превосходство. Это ведь отвратительная черта человеческого заблуждения, о которой тебе надо забыть.
      - Да вы что, считаете меня неврастеником, Юджи-сан?
      - Я говорю о несколько более объемном понятии, чем область психологии, - ответил Юджи, подсоединяя последний электрод.
      - Психологи небезопасны, Юджи-сан.
      - Ты прав. Они частенько бывают такими, - согласился Юджи, нажимая на первый выключатель, соединяющий Вулфа с Оракулом.
      - А я опасен?
      Юджи сел за пульт, управляя процессом подключения че.1ь<века к Оракулу, и был слишком занят, чтобы ответить на вопрос. Он многое узнал об этом процессе, когда экспериментировал с Ханой, поэтому внимательно следил за показателями электроэнцефалограммы, предупреждал перегрузку и мог в случае необходимости отключить любой канал. Но ничего чрезвычайного не происходило - все параметры и показатели находились в норме, как и должно быть.
      И вдруг все пошло наперекосяк: раздался свистящий звук электроперегрузки, стрелка показателя электроэнцефалограммы резко сместилась вправо на приборе. Палец Юджи уже было нацелился выключить соответствующую кнопку на панели управления, но оказалось, что он в любом случае никак не мог управлять дальше сложнейшим аппаратом своего же собственного изобретения.
      - Юджи, да что же это случилось? - воскликнула Чика.
      Повеяло резким запахом озона. Рот у Вулфа широко непроизвольно открылся, и раздался продолжительный стон, заставивший Юджи стиснуть зубы.
      И тут же все лампочки и свет внутри Оракула вдруг погасли.
      Хэм Конрад ступил на борт отцовской шхуны "Инфлюэнц II". Был великолепный день начала весны, по небу высоко плыли клочковатые облака, а с берега дул приятный теплый ветер. Отличный денек для того, чтобы походить под парусом.
      "Забавно, однако, все складывается", - подумал он, отдавая швартовы. Днем раньше он уже было собрался поднять трубку, чтобы позвонить отцу, как вдруг Торнберг позвонил сам и предложил встретиться в яхт-клубе на полуденной регате. "Ну вот и отлично", - подумал Хэм, перепроверяя, не забыл ли фотографии, изобличающие предательство и вероломство отца.
      Он понимал, что противостоять Торнбергу будет нелегко, но находка в сейфе в клинике "Грин бранчес" выбора не оставляла. Яш прав во всем, что касается отца. Правда, конечно, горька, но ведь выбора-то нет. Хэм все еще продолжал надеяться, что сможет припугнуть отца, разоблачив его преступные деяния и заставив покаяться в причастности к гибели ни в чем не повинных людей, ставших жертвой страшных экспериментов. Может, даже удастся вернуть на родину уцелевших и прикрыть клинику "Грин бранчес". Ну что же, он всегда отличался оптимизмом.
      Хэм вернулся в капитанскую рубку, где находился его отец, выводя шхуну в открытое море. Весь экипаж, как сказал Торнберг, был на берегу в увольнительной.
      - Иногда они как с цепи срываются, - заметил он. - Да и по твоей роже тоже видно, когда тебе хочется побыть одному.
      В воздухе стоял резкий запах моторного топлива, заглушая временами даже запах соленой морской воды. Выбравшись из бухты, Хэм развернул грот-парус, а затем поднял и гик-парус, потому что под парусами яхта со стороны смотрелась лучше. Работу он выполнял методично и охотно, ему всегда нравилось ходить в море. Торнберг учил его ловить ветер. И если бы научил до конца, то, может, Хэм и понял бы, что он с отцом одно целое.
      Торнберг направил яхту "Инфлюэнц II" в Чесапикский залив, сверяя курс по буям и маякам, и вскоре растянутый силуэт Вашингтона остался далеко за кормой. Примерно в полдень Хэм убрал паруса, и они встали на якорь с подветренной стороны маленького островка. Торнберг выставил на стол всевозможную снедь и закуску: толстенные бутерброды с мясом и сыром, политые оливковым маслом, красный перец с сыром, разные салаты, пирог с сырной начинкой и вдобавок ко всему этому шесть упаковок банок охлажденного пива "Саппоро", к которому они оба приохотились еще в Японии.
      Сидя в камбузе за откидным столиком, Торнберг смотрел, как его сын с хрустом расправляется с огромными бутербродами, а сам в это время, положив себе в тарелку немного овощей, медленно пил пиво. Вот уже много лет, как он потерял вкус к пище, а в последние дни вообще лишился аппетита.
      За столом они говорили о всяких незначительных вещах, не спеша и лениво перебрасываясь словами, будто ослепительный солнечный свет, отразившись от воды, действовал на них расслабляюще. Торнберг, казалось, не просто отдыхал, а наслаждался покоем, и Хэм подумал, что так и должно быть после смерти Тиффани. Сам же он, со своей стороны, чувствовал себя довольно напряженно в ожидании предстоящего серьезного разговора. Мысль о трауре послужила для него началом этого разговора, которое он так отчаянно искал и не находил.
      - Я вот все думаю, - начал он, вытирая губы салфеткой, - что видел вас в Вашингтоне в подавленном состоянии и понял, что вам не хочется идти домой, ну мне и пришло в голову, что вам, может, лучше куда-нибудь отправиться.
      - Отправиться? - б недоумением переспросил Торнберг, будто сын предложил ему уйти в отставку.
      - Ну да, отправиться. Например, в Эспен, а может, даже и в Европу, выпалил Хэм с излишним энтузиазмом. - Выкиньте все из головы, проветритесь, восстановите силы.
      Торнберг напряженно и внимательно слушал сына, а потом спросил:
      - В Эспене делать нечего, разве что проматывать деньги да любоваться красотками, изнывающими от безделья. Ну а Европа - так там я увижу только немчуру да япошек, а они и так мне осточертели, напоминая своим видом о державах довоенной "оси", отчего у меня подскакивает кровяное давление. Он с холодком посмотрел на Хэма. - Может, есть какие другие блестящие идеи?
      Хэм кинул на отца быстрый пристальный взгляд и воткнул вилку в огромный кусок пирога с сыром.
      - Ну а к тому же еще, - сказал Торнберг, выдержав приличную паузу, - я не хочу уезжать отсюда, слишком много глупостей наделают без меня. - Он продолжал изучать Хэма с особым вниманием, споря сам с собой, в какой именно момент сын поднимет голову и взглянет на него. - Ну вот возьми, к примеру, мои биологические исследования. - Хэм сразу насторожился, перестав жевать. - Минувшей ночью кто-то вломился в "Грин бранчес". Только подумай! Что там им понадобилось в клинике?
      - Может, это промышленный шпионаж? - предположил Хэм и отложил вилку.
      "Неплохо придумано", - мысленно отметил Торнберг. Иногда Хэм и в самом деле удивлял его своей смекалкой.
      - Конечно, мы все об этом сразу же подумали. Но тогда почему же злоумышленники даже не дотронулись до папок и досье? - заметил Торнберг, прожигая сына глазами. - Ну а потом оказалось, что воров засекли видеокамерой. - Голова Хэма резко вздернулась, и Торнберг мог поздравить себя, что он все же выиграл сам у себя пари. - Не хочешь ли прокрутить видеопленку? Я прихватил сюда копию.
      - О господи, нет.
      - Господи, нет, - передразнил Торнберг. - И это все, что ты можешь сказать?
      - А почему, собственно, я должен что-то говорить? - взорвался Хэм. Это вам есть что порассказать!
      Торнберг смотрел с холодным любопытством, как его сын пытается выпутаться.
      - Мне нет необходимости рассказывать кому-либо о своих делах, - сказал он, тщательно обдумывая слова. - О них красноречиво свидетельствуют мой возраст, деньги и привилегии. Но вот что мне необходимо знать в настоящий момент, так это что замыслил мой сын, вламываясь в мои сейфы и проверяя аппаратуру.
      - Я хочу знать...
      - Брось эту ерунду, дорогой сынуленька! - произнес Торнберг резко и с такой злостью, что Хэм даже вздрогнул. - Если бы мне надо было оповестить тебя о том, что делается в "Грин бранчес", то я, черт бы тебя побрал, не стал с этим медлить. И если не сделал этого, то только потому, что это не твое дело.
      - Ну так я сделал это своим делом.
      "Так, так, - подумал Торнберг, - чтобы все это значило? Может, он еще более твердолобый, чем я полагал?"
      - Мы должны обсудить вопрос о том, что происходит в клинике, - твердо заявил Хэм.
      - Мы должны?
      - Да. Ради бога, признавайтесь, что вы повинны в похищении людей, пытках и убийствах. Да вы же просто обыкновенный чертов преступник! Никогда в жизни мне не допереть, как это вы умудрились обвести вокруг пальца целый коллектив блестящих ученых в области бионаук и на каких условиях.
      Секунду-другую Торнберг размышлял, стоит ли продолжать по-прежнему вести разговор с сыном в том же тоне. А затем решился: "Да пропади оно все пропадом, если уж ему так хочется, то я и врежу ему в лоб изо всех стволов".
      - Боже мой, какой же ты, черт бы тебя побрал, наивный человек, а еще считаешься военным, - загремел Торнберг. - Да за деньги и независимость в проведении исследований, которыми больше нигде и не займешься, они с радостью готовы сделать что угодно. Ты что же думаешь, что люди - ангелы? Ну уж фигушки, дорогой мой сыночек, люди они и есть люди со всеми своими слабостями и недостатками, присущими человеку. Дай только людям, чего им хочется, а они уж за пеной не постоят.
      - Ваши слова похожи на девиз самого дьявола. Торнберг на это лишь рассмеялся, но смех его привел Хэма в еще большую ярость. Он обозлился уже в тот момент, когда Торнберг назвал его дорогим сынуленькой, а еще больше, когда отец поднял его на смех.
      - Да не получите вы их ни за что, - предупредил Хэм, размахивая пачкой фотографий, которые он выкрал из сейфа в клинике "Грин бранчес". - Дни вашего всемогущества кончились. Я нашел у вас уязвимое место и не ослаблю хватку, пока не согласитесь на мои условия.
      Торнберга едва не хватил удар.
      - Никому еще не удавалось диктовать мне свои условия и никому не удастся впредь, - заревел он.
      Кровь ударила Хэму в голову, и он почувствовал, что в любой момент у него может случиться сердечный приступ. Ему надоело подчиняться приказам старого лицемера, и он больше не мог мириться с его проделками.
      - Принять мои условия - самый легкий путь выбраться из угла, в который вы сами себя загнали, - предупредил он. - Вы столько раз нарушали законы, что я уж не в силах и сосчитать. Что вы намерены делать, если эти материалы попадут в руки главного прокурора и он возбудит дело?
      - А как это он их сможет получить, сынок?
      - Да я сам передам их ему! - закричал теперь Хэм, не сдержавшись, хотя и намеревался вести этот неприятный разговор в спокойной манере. - Да перестань называть меня сынком!