- Вы не понимаете. Я в ответе за смерть Сквэйра.
      - У вас нет доказательств.
      - Он был одним из моих людей. Попал в беду. Такую большую, что гордость не позволила ему просить у меня помощи, а толкнула на скользкий и опасный путь. А я встал на этом пути, - сказал Вулф, глядя на Чику. - Или вы не в состоянии понять, что такое гордость? Например, мой сенсей учитель айкидо - не понимал этого.
      - Гордость, согласно конфуцианству, грех, - ответила Чика. - Тяжкий и опасный грех.
      Десять минут спустя из глубины жилища вынырнул Паркер, неся фотокамеру "Поляроид" для профессионалов. Он сфотографировал их анфас и снова исчез за одеялом, скрытный и молчаливый.
      Появившись вновь, он держал в руке два британских паспорта, которые вручил Чике.
      - Не бойся. Они сойдут за настоящие, - успокоил он, ковыряя при этом зубочисткой во рту, из которого пахло кошачьими консервами.
      - Благодарю, - бросила на него взгляд Чика, пряча паспорта во внутренний карман.
      Паркер опять стал сверлить Вулфа взглядом.
      - Спокойно, - сказала Чика. - Я же говорила, что он свой.
      Паркер что-то проворчал, но тут черты его лица смягчились при виде девочки лет пяти, с негромким криком бросившейся к нему. Он слегка наклонился и поднял ее на руки.
      - Кэти, - пробормотал он, обнимая ее, а она уткнулась лицом ему в шею.
      А затем, уступая ее громкому "пожалуйста, папочка!", он перевернул ее вверх ногами, держа за щиколотки. Из ее рта, скрытого теперь длинными светлыми волосами, вырвалось хихиканье. Паркер встряхнул ее легонько, и она восторженно завизжала в притворном испуге.
      - Почему вы живете в этом аду? - спросил Вулф, указывая на скопище вонючих хибар.
      - Потому что жизнь всегда лучше смерти, - отозвался Паркер. Он еще немного потряс Кэти так, как обычно трясут посудину с прилипшим ко дну содержимым. - По лицу вижу, что ты не веришь. Наверное, чтобы полностью понять меня, надо оказаться в моем положении.
      Он перевернул Кэти головой вверх и, продолжая держать ее на руках, смахнул у нее со лба волосы. Лицо у девочки раскраснелось. Она оказалась хорошенькой и, как многие дети ее возраста, заражала окружающих своей жизнерадостностью. Она показала Вулфу язык, а Паркер рассмеялся.
      - Семь лет назад я был преуспевающим брокером по инвестициям в одном перспективном деле. Организовывал выкупы на аукционах, - рассказывал он. Но потом, как говорится, в вентилятор попало дерьмо, рынок лопнул, и очень многие на Уолл-стрит оказались не у дел. Приходишь утром, а твои приятели решают кроссворд в "Таймс", хотя буквально пару месяцев назад они прокручивали столько всяких сделок, что часто торчали в офисе ночь напролет. Невероятно. Телефоны не звонят целыми днями. Тишина такая, просто жуть берет.
      Паркер пересадил взвивающуюся Кати с одной руки на другую.
      - Ну а потом, конечно, мы все стали ненужными. Возникла необходимость урезать кадровые излишки, целые отделы пришлось ликвидировать в один день. И нигде не найти никакой работы. Я сильно задолжал, и расплата оказалась тяжкой. Продал сначала свою "БМВ", часы "Ролекс", потом пришлось по дешевке продать кооперативную квартиру в Бэттерн-Парк-Сити. Единственная польза от банкротства - это то, что я больше не обязан платить алименты бывшей супруге, хотя она и посылала своих адвокатов вынюхать, действительно ли я стал нищим. Когда же я попросил у нее взаймы, она нагло рассмеялась мне в лицо.
      Потом я перебивался случайными заработками. Известно какими - мытьем посуды, работой официантом, ночными сменами, за которые никто не берется. Но после того как меня во второй раз стукнули и ограбили, решил, что с меня достаточно. Хватит быть гражданином славного города Нью-Йорка и хватит уважать закон.
      Я лежал в травматологическом отделении одной из больниц. Весь в крови. Больно. Мимо меня медперсонал гонял тележки с жертвами пулевых ранений. Вот тогда-то я и подумал, уж не в аду ли я. Это оказался совсем не тот Нью-Йорк, о котором я мечтал еще мальчишкой, живя в Чикаго. И понял, что придется переступить ту грань, которую меня учили никогда не переступать.
      Я поселился здесь, потому что это мой единственный шанс выжить. И если чему-то научился тут, так это стойкости, потому что лишения закаляют. Люди способны вынести почти все, если только настроятся на это. Пять лет назад я бы сам никогда в такое не поверил.
      Он посмотрел на ребенка, которого держал на руках.
      - А теперь у меня есть Кэти. Ее мать умерла от сверхдозы героина, а отца зарезали за то, что он украл банку консервированных бобов из соседской лачуги.
      Паркер издал какой-то нечленораздельный звук.
      - Это, знаешь ли, забавно. Все то время, пока я был женат, работал на Уолл-стрит, имея дело с многомиллионными счетами своих клиентов, я и понятия не имел, что значит "нести ответственность". А вот воспитывая Кэти, я понял это, так что теперь часто думаю, что все оказалось к лучшему.
      Он разразился смехом, в котором чувствовалась ирония по отношению к самому себе.
      - Ну конечно же. Так мне и положено думать, а иначе, ясное дело, свихнусь. Но вера - забавная штука, такая хрупкая в одних случаях и такая абсолютно несокрушимая в других.
      Он поцеловал Кэти в голову, прижимая ее к себе.
      - Ты, наверное, будешь смеяться, но я сейчас читаю Юнга. Спер книжки в публичной библиотеке. И правильно сделал: туда ведь в наше время никто не ходит. И вот я читаю его книги и думаю о том, что в самый разгар всех этих колоссальных социальных потрясений все по сути своей остается тем же самым. От этого как-то даже успокаиваешься. Мне очень хочется научить Кэти тоже так думать.
      Паркер пожал плечами.
      - И вообще-то, фараон, кто знает, может быть, не я, а ты живешь в аду.
      Вулф выслушал эту потрясающую историю с напряженным вниманием. Теперь он понял, почему отец, которого ему вдруг странным образом напомнил Паркер, без остатка отдался своим профессиональным делам. Для Питера Мэтисона быть кем-то значительным стало наиважнейшим делом всей жизни. Вот почему записался он в техасские рейнджеры, вот почему ощутил необходимость покинуть жену и сына, забыть свое убогое существование и дикую Австралию. Здесь у него появлялся шанс ощутить свою значимость, стать тем героем, которого видел в своих мечтах, но которым не стал.
      - Папочка!
      - Ш-ш-ш, Кэти, - отозвался Паркер нежно, но твердо.
      - Но я...
      - Больше никаких висюлек, малышка.
      Девочка в его руках начала извиваться, и он поставил ее на пол. Однако она тут же разревелась, и он снова взял ее на руки.
      - Кэти, что с тобой?
      Вулф заметил, что она дрожит. Ее лицо побледнело, и она начала подвывать. Что-то ее явно напугало. Паркер повернул ее к себе, пытаясь вглядеться в заплаканное лицо.
      - Ей жарко, - сообщил он. - Но она совершенно сухая. И дрожит как осиновый лист.
      - Паркер, поставьте ее на пол.
      В голосе Чики Вулф различил внезапный страх. Но Паркер, чрезвычайно возбужденный ухудшающимся состоянием дочери, ничего не слышал.
      - Паркер! - настойчиво повторила Чика, пытаясь разжать его руки так, чтобы не сделать больно ребенку. - Поставьте ее на пол!
      - Ей плохо! - упирался Паркер. - Я не собираюсь...
      - Вы не понимаете, что происходит... Страшная опасность...
      В этот момент ребенок начал светиться. Ее глаза широко раскрылись, зрачки расширились, и она ужасно застонала. На кончиках пальцев заплясали голубые огоньки. Затем огонь перекинулся на руки. Кэти издала громкий вопль, и в тот же миг пламя с шипением охватило ее всю.
      - Господи Иисусе! - закричал Паркер. Он никак не мог поверить в происходящее и не отпускал ребенка, находясь в состоянии человека, сраженного пулей, когда тот оседает, ничего не чувствуя, но разум его как бы застыл на последнем моменте предыдущего, нормального существования, за мгновение до того, как что-то немыслимое разорвало в клочья пространство и время и сделало действительность нереальной.
      Сума выследил их!
      До Вулфа уже донесся удушливый запах горящих волос и плоти. Лицо Кэти исказил страх и что-то еще, некий ужас, который не поддавался определению.
      Нужно что-то делать, как-то помочь ребенку. Он нагнулся, хватая с пола ветхое одеяло, но, выпрямившись, обнаружил, что не может шевельнуться. Дыхание давалось с трудом. Сердце как будто сжали в кулаке, мешая ему биться, подавляя пульс до едва заметного, как перед смертью. Вулфу моментально вспомнилась та ночь на крыше дома Аманды, где он столкнулся с силой в облике тени и тоже не мог ни двигаться, ни дышать. Различий между этими двумя моментами - прошлым и нынешним - он не ощутил. Его прошиб холодный пот, и лишь огромным усилием воли он подавил уже знакомое и вновь возникшее чувство ужаса и беспомощности, охватившее его в те мгновения, когда он летел вниз, разбивая стеклянную крышу и теряя сознание.
      Он моргнул. Боль тяжелым холодным валуном продолжала давить на грудь.
      - Поставь Кэти на пол, - вновь с неестественным спокойствием сказала Чика Паркеру. - Отпусти ее. Это единственная возможность спасти ее.
      Безудержно рыдая, Паркер сделал наконец то, что она велела. Его рубашка на груди прогорела, тут и там от него струился дымок, а руки стали по локоть черными от копоти. Но он этого не замечал, уставившись на свою дочь, которая, лежа на камнях, корчилась и кричала от огня, продолжавшего пожирать ее.
      В этот момент Вулф ощутил нечто, воспринятое им как колебание воздуха, искажающее очертания предметов, над шоссе в жаркий день. Дохнуло чем-то прохладным, и на миг между ним и Чикой промелькнула какая-то темнота, какой-то мгновенный разрыв в пространстве. Ему почудилось, будто рядом с ним дышит нечто невидимое. Ему стало легче. Боль утихала. Ощутив во всем этом что-то смутно знакомое, он повернулся к Чике.
      Возможно, в тусклом свете и пыльном воздухе его зрение обмануло его, но в ту секунду он мог бы поклясться, что глаза Чики изменили цвет, став яркими до такой степени, что, казалось, по самому краю радужной оболочки вспыхнули зеленым светом крошечные серпы. Он тут же моргнул, после чего ее глаза предстали перед ним такими же, как и прежде, - темными и бездонными. Услышав вскрик Паркера, он повернулся в его сторону и увидел, что пламя на животе Кэти гаснет.
      Стоя рядом с ней на коленях, Паркер раскачивался из стороны в сторону и подвывал, не в силах вымолвить ни слова.
      Выхватив свой револьвер, Вулф бросился из лачуги наружу.
      - Вулф!
      Ужас, прозвучавший в крике Чики, заставил его содрогнуться, но он уже не останавливался, не мог остановиться, преследуемый образом маленькой девочки, охваченной пламенем, которое сжигает ее тельце, сгущает и высушивает кровь.
      Боковым зрением Вулф заметил что-то неуловимое, словно угря среди кораллов, какое-то движение тьмы справа от себя и резко повернул туда, расталкивая в стороны вытаращившихся на него местных обитателей. Он бежал параллельно эстакаде, продираясь сквозь самодельные постройки, оставляя позади коптящие костры в проволочных мусорных корзинах, перепрыгивая через нелегальные кабели местных электропиратов, огибая желтоглазых собак, свирепостью не уступающих волкам.
      Выбежав из "города безнадежных", он оказался в окружении старых складов, до того ветхих, что, казалось, они только и ждут, когда прибудет кран с тяжелым шаром на тросе и обратит их в прах, из которого их некогда сотворили. Под ногами лежала древняя мостовая, вся в грязи и колдобинах от двухвекового непрерывного использования.
      Неподалеку от Вулфа на скрипучих петлях болталась от ветра маленькая исцарапанная дверь. К скрипу добавлялся ритмичный стук сломанного висячего замка. Вулф стал осторожно подбираться к двери, заходя сбоку и укрываясь по возможности за массивными железными опорами эстакады. Он проверил свое состояние и остался им удовлетворен: левая нога слегка побаливает, но одышки нет. Пока все хорошо, а там видно будет.
      Рывком распахнув дверь, он быстро влетел внутрь склада. Тусклый свет серого утра сменился багровым полумраком. В ноздри, как призрачное напоминание об иных временах, ударили запахи. Пахло крысиными гнездами, гниющими опилками, вонючей сушеной рыбой.
      Он знал, что теперь необходима крайняя осторожность. В этом месте ощущалось присутствие силы, несомненно способной убить его, уничтожить точно так же, как и та сила, с которой он уже сталкивался дважды. Почему она еще не угробила его? Дрожь пробрала Вулфа, когда он вспомнил охваченную пламенем Кэти.
      Вспомнились слова Чики:
      "Сила проявляется в скрытой, постоянно меняющейся форме, и тогда она похожа на тень, на нечто живое, что некоторые люди могут ощутить и даже, вероятно, увидеть в пределах своего поля зрения. И в таком концентрированном состоянии сила способна на многое. Она, например, может действовать как невидимый кулак, перемещать неодушевленные предметы. Она способна нести боль и даже смерть другим людям".
      Он внутренне содрогнулся, узнавая все эти признаки и испытывая при этом прежнее, уже пережитое чувство. Не эту ли живую тень он ощущал в лачуге Паркера, а еще раньше - на крыше? Нечто холодное в воздухе, мимолетное затмение, вроде мгновенного движения воздуха. И нечто невидимое, дышащее рядом.
      Он постоял в густой тени, дожидаясь, пока глаза привыкнут к темноте. Постепенно он стал различать окружающие предметы. По-видимому, здесь располагалась приемная контора, маленькая, невзрачная и до предела запущенная. Вулф прошел через заднюю стеклянную дверь и очутился непосредственно в складском помещении, просторном и грязном от копоти, за которым, очевидно, шли малые хранилища для скоропортящихся продуктов. Окна, расположенные настолько высоко, что снизу казались крошечными, пропускали отдельные лучи света, падавшие на стены, а ниже- горели тусклым кроваво-красным светом голые лампочки.
      Слева от Вулфа круто уходила вверх железная лестница, ведущая на узкие мостки, опоясывавшие главный склад по всему периметру. Он двинулся наверх: оттуда легко было заметить любого, кто появится внизу.
      Перешагивая сразу через три узкие ступеньки, Вулф испытывал слабое тянущее ощущение от раны на левой ноге, но боли не чувствовалось. Более того, такая энергичная разминка для мускулов пошла ему на пользу, и он, достигнув верха, ощутил внезапный прилив адреналина в крови. Постояв мгновение, он сиял туфли и засунул их в карманы куртки. Теперь он двигался быстро и бесшумно, однако не было уверенности, что эти люди, Сума и ему подобные, не смогут ощутить его присутствие здесь, в этой темноте и тишине.
      В середине мостков Вулф залег, чтобы в меньшей степени представлять собой цель, и оглядел помещение грузового склада. Заметив движение в дальнем конце, он вскочил и поспешил к концу мостков, а оттуда вниз, по еще одной крутой лестнице.
      Спустившись, он очутился перед цепочкой небольших клетей, заполненных металлическими ящиками, коробками из толстого картона и мешками с цементом, хотя склад в целом производил впечатление бездействующего. Вулф заметил, как что-то осторожно движется в третьей клети, но стоило ему сделать шаг вперед - и это "что-то" исчезло.
      Он распахнул сетчатую дверь, разглядев в красноватом свете, что висячий замок на ней взломан. Очень узкий проход между ящиками и мешками вел по центру клети к двери в другую такую же клеть. Вулф двинулся по проходу, развернувшись правым плечом вперед и держа револьвер наготове. По обе стороны от него, возвышаясь высоко над головой, тянулись многочисленные нагромождения коробок. Перед входом во вторую клеть виднелся небольшой просвет, и Вулф рассмотрел, что сквозь сетчатые стены, напоминая вены на тощей руке, тянутся электропровода. Как карликовые солнца, горели лампочки, расположенные чересчур далеко, чтобы хоть что-то значить.
      Вот и третья клеть. Вулф миновал сетчатую дверь и осторожно прокрался по грязному и неровному бетонному полу. Бросив взгляд вверх, он, как водолаз, стоящий на дне опасной подводной ямы, увидел высоко над собой далекий манящий луч солнечного света. Он успел пройти уже половину узкого прохода, но тут сложенные в огромную пирамиду полихлорвиниловые трубы вздохнули и шевельнулись, наполнив воздух жуткими скрипами и стонами, как духи, разгневанные оттого, что их посмели пробудить от долгого сна.
      Вулф попытался проскочить, но трубы, напоминающие волосы медузы Горгоны, извиваясь, преградили ему путь. Они походили на мифических змеев, белых и безглазых, вызванных из земных глубин. Вулф метнулся назад, но путь к отступлению оказался отрезан: трубы, действующие наподобие македонской фаланги, оттесняли его к мешкам с цементом.
      Они уперлись ему в грудь, заставив болезненно изогнуться назад, но Вулф, извернувшись, сумел отбросить в сторону несколько мешков и спрятаться в образовавшейся нише. В этом ограниченном пространстве он особенно ясно ощущал, как тяжело ему дышится, как сильно колотится сердце, как сходит с него волнами жар. Вскоре, однако, трубы, как бы ощупывая все вокруг, отыскали Вулфа в его убежище. Он попытался найти что-то, чем хотя бы временно защититься от начавшихся таранных ударов, но не нашел ничего подходящего.
      Одна из труб, опережая все остальные, больно ударила Вулфа в плечо, и он, изогнувшись, рванулся назад, разбрасывая тяжелые мешки в разные стороны. На какое-то время это спасло его, но он понимал, что в конечном счете это ничего не даст - он доберется до стенки клети и будет раздавлен.
      В этой темноте Вулф не мог даже воспользоваться револьвером. Фактически ему пришлось спрятать оружие в кобуру, чтобы обеими руками разбрасывать мешки, отступая все дальше я дальше перед извивающимися трубами.
      В конце концов он все же достиг стенки. Толщина проволоки исключала всякую мысль о том, чтобы как-то прорваться сквозь нее. Вулф повернулся к стене спиной. Второй ряд труб в этот момент уже добрался до него, прижимая его к стальной сетке. И вдруг их движение прекратилось. Вулф ухватился за верхний ряд, попытавшись задвинуть трубы назад, но они не поддавались.
      В этот момент он почувствовал, что температура вокруг повышается. Сначала пришло мягкое тепло, согревшее холодный утренний воздух. Но оно быстро сменилось жаром, жестоким и неумолимым, пышущим, как из открытой печи. Запахло жженым, и Вулф, к своему ужасу, увидел, что ближайшая к его голове труба задымилась. "Боже мой, - подумал он, - Сума применяет свою внутреннюю энергию, чтобы поступить со мной, как с Кэти и Аркуилло!"
      Он услышал треск огня, а вслед за этим из трубы рядом с его правой ногой с гудением вырвалось пламя. Одна за другой загорелись остальные трубы, и вскоре огонь полыхал уже на площади размером около двух квадратных метров. Волосы медузы Горгоны стали огненными. А в центре этого пожара призрачная размытость, как муть в воде, вызванная шевелением гигантского угря. Ясно, что Сума наращивал свою психологическую энергию.
      Вулф больше не ставил под сомнение ничего из сказанного Чикой об обществе Черного клинка. Только какой толк от всех этих сведений, если через мгновение ему суждено превратиться в жаркое?
      Не имея возможности двигаться, Вулф сконцентрировался. Может быть, Сума и остается невидимым для него большую часть времени, не, очевидно, в те моменты, когда он проявляет свою силу, его можно засечь. И Вулф уловил идущие к нему колебания, как бы психический эквивалент волн, вызываемых охотящейся рыбой; уйдя глубоко в себя, он проследовал к источнику этих колебаний, оказавшись в той точке, где, по его предположению, должен был находиться Сума, стоящий по ту сторону оживших вдруг труб, прячущийся в расщелине и извергающий свой яд.
      Огонь трещал и шипел, источая тяжелый, удушливый запах, от которого у Вулфа закладывало нос и першило в горле. Возникала перспектива задохнуться до того, как пламя подступит вплотную.
      Вулф усилил свое биополе, разыскивая уплотнение в бархатисто-красной мгле до тех пор, пока не удостоверился, что местонахождение Сумы определено им достаточно верно. Он сунул руку в кобуру, чтобы достать револьвер, но тут он понял, что не может сделать выстрел - пуля рикошетом снесет его собственную голову. Он совершенно четко знал, где спрятался Сума, но без оружия ничего не мог с ним поделать.
      Дыхание давалось с трудом, он весь вымок от пота, а пламя подбиралось все ближе. От жара пересохло в горле, резь в глазах сделалась невыносимой. Огонь выжигал последние остатки кислорода, доводя концентрацию углекислого газа до уровня, опасного для жизни. Нечаянно глотнув дыма, Вулф зашелся в кашле.
      Засовывая револьвер в кобуру, он задел что-то рукой, а оглянувшись, увидел проходящие по проволочной сетке электропровода. Развернув плечи, Вулф ухватил их обеими руками и изо всех сил стал дергать, пока они не отошли от стенки. Сложив провода вдвое, он сунул их в огонь.
      Изоляция расплавилась почти мгновенно, веером рассыпались искры, и на концах проводов показалась оголенная проволока под напряжением. Ни секунды не колеблясь, Вулф начал просовывать провода оголенными концами вперед в просвет между трубами.
      Спасаясь от пламени, он стоял, тесно прижавшись спиной к стене клети. Рукам же, держащим провода, стало невыносимо горячо, и он опустил рукава куртки как можно ниже, защищая руки от соприкосновения с огнем.
      "Сконцентрируйся, - скомандовал он себе. - Ощути волны от движения, проекцию силы, отследи источник. Просунь провод дальше. Вот так, уже близко, очень близко. А теперь пронзай темень, она ведь извивается, изгибается и дышит, как чудовищный зверь". Зверь тем временем засопел, будто заметил нацелившегося в него Вулфа. Нет, не Вулфа, а потрескивающую энергию на оголенном проводе. "Вот так! Вонзай сюда! В середину, где тьма сгустилась, как чернила..." За рядами полыхающих труб посыпались искры... раздался резкий вопль и... Вспышка звериной ярости, горячий удар, как будто сам прикоснулся к обнаженному проводу...
      Выйдя из мысленного контакта, Вулф увидел, что пламя гаснет. И тут сверху обрушился поток воды - сильный жар включил расположенную под потолком автоматическую систему тушения пожара.
      Вулф отодвинул в сторону одну трубу, затем вторую, третью. Теперь, когда психическая энергия врага исчезла, это у него получилось без труда. Низвергающаяся сверху вода залила глаза, вымочила до нитки. В то же время она уничтожила густой дым, стелившийся клубами вдоль бетонного пола.
      Проделав наконец проход в обгорелых трубах, Вулф выбрался на противоположную сторону. Он ожидал увидеть лежащее на полу тело Сумы, но там никого не оказалось, правда, осталось кое-что.
      Вулф наклонился и поднял с пола нечто, на первый взгляд напоминающее миниатюрный стилет. Стерев с него черный пепел, Вулф осмотрел его с одной стороны и с другой. Предмет блестел у него на ладони, омываемый водой. Сунув находку в карман, он обулся и пошел прочь со склада.
      Оказавшись снаружи, он сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, откашлялся, прочищая легкие. Голова у него закружилась, и он упал. "Дышать! - приказал он себе. - Дышать!"
      Смерть прошла совсем рядом, обдав могильным холодом.
      Он встал, сделал несколько шагов и уселся на один из массивных чугунных стояков для привязывания канатов, расположенных вдоль прогнившего деревянного причала. Облизнув пересохшие губы, он почувствовал, как на языке растворяется соль. И тут вспомнилось далекое...
      Вот он, совсем юный, чувствует языком соленый налет на своей коже. Он не спит, хотя его разум, защищая его, будет считать все это сном.
      Вулф смотрит сквозь вход в вигвам Белого Лука. Он видит профиль деда, а над ним лестницу, изготовленную им же самим из пеньки, сухожилий и стрел Белого Лука. Он видит свою мать, сидящую на корточках рядом с Белым Луком. Она положила ладонь ему на руку и что-то говорит, а может, читает молитву или заклинание.
      За спиной у себя Вулф ощущает слабое движение массы людей, собравшихся на равнине. Солнце почти зашло, и в сухой траве ни ветерочка. Небо над головой такое прозрачно-синее, что на глаза наворачиваются слезы. А затем последний луч кроваво-красного заката проникает в вигвам, и на какое-то время кожа Белого Лука становится такой же смуглой и красновато-коричневой, как в юности.
      Вулф смотрит, а солнце тем временем заходит за вершины гор и освещение из кроваво-красного становится опалово-молочным. По мере изменения освещения восковая бледность вновь растекается по лицу Белого Лука. Вулф начинает дрожать и где-то глубоко внутри себя ощущает вибрацию, звук, наподобие того, который слышен сразу после пуска стрелы, когда с тетивы резко спадает напряжение.
      И тут наступает нечто очень странное, то, что разум Вулфа хочет забыть, момент, вынесенный на поверхность сознания только благодаря его мимолетному интуитивному знакомству с разновидностью смерти. Время словно застыло, птицы перестали петь, сверчки стрекотать, мухи жужжать. Темнеть тоже перестало.
      В этот момент все остановилось. И все же дух Вулфа покинул его тело, будто его что-то влекло. Он летел так, как рассказывала ему мать, летел в метафизическом мире своего деда-шамана.
      Внутри вигвама он видел мать, застывшую между двумя вдохами. Ее сердце остановилось и ждало, когда завершится этот магический перерыв, чтобы снова забиться. В своем бестелесном состоянии Вулф видел деда таким, каков он был в тот момент, - скелет, увенчанный оскаленным черепом, и больше ничего. Теперь Вулф понимал, что дед умер. Он был в таком ужасе, что на какой-то миг ему показалось, будто он сам умирает, и попытался повернуться и выбежать вон, но у него ничего не получилось. Как попавшая в паутину муха, он не мог покинуть берег странной и чуждой земли, на который оказался выброшенным.
      Затем разумом он "услышал", как голос деда велит ему действовать. Он взял великолепный дедовский лук и, вставив в него последнюю стрелу, поднял его в направлении отверстия в крыше вигвама.
      Он натянул лук до предела и в этот момент увидел, как Белый Лук, сильный и крепкий, взбирается вверх по лестнице-мосту. Дед не смотрел на него, он слишком был занят восхождением, опасным из-за остроты стрел, образующих перекладины моста.
      Достигнув вершины лестницы, дед поднял руку ладонью от себя, и Вулф пустил стрелу. Она устремилась вверх, и, когда пролетала мимо Белого Лука, тот протянул руку, ухватился за нее, и она увлекла его за собой.
      Вулф встал прямо под отверстием. Его дед взмыл в синее небо, как ястреб, о котором он рассказывал. Он поднимался все выше и выше, пока не растворился в небесном просторе.
      В то же мгновение огромный дедовский лук исчез, и Вулф услышал голос деда: "Путь прям, а мост, ведущий к жизни, узок, и мало кому удается пройти по нему".
      - Вулф!
      Он моргнул, открыл глаза и увидел перед собой озабоченное лицо Чики.
      - С вами все в порядке?
      Этот вопрос вначале удивил его, но потом он обнаружил, что его трясет, а из глаз текут слезы. Он подумал о Белом Луке, который так хотел, чтобы его внук последовал за ним по метафизическому пути, и который, заглянув однажды в глаза внука, заметил таящуюся там искру дарованной свыше силы. "Ты осилил этот путь благодаря себе самому, благодаря тому, что внутри тебя, - сказал ему Белый Лук. - Познай себя, Вулф. Придет время, и тебе это пригодится". Так значит, он знал, что произойдет, значит, предвидел будущее. И Вулф тоже знал об этом будущем, но для его юного разума это знание оказалось слишком большим и пугающим, чтобы задумываться о нем. Потому-то он отключился, внушив себе, что уснул в момент смерти своего деда...
      - Глупо было вот так прямо, очертя голову, бросаться за Сумой, упрекнула Чика. - Один на один, без моей помощи, он мог убить вас.
      Вулф смотрел на нее, ничего не понимая в ничего не слыша. Но вот оцепенение прошло, и все происшедшее стало казаться пригрезившимся кошмаром.
      Он поднялся на ноги, чувствуя, как силы возвращаются к нему.
      - Я понимаю, - сказал он наконец.
      - Что?
      - Понимаю, почему вы здесь и почему общество Черного клинка идет за мной по пятам. Все понимаю.
      Глава девятая
      Вашингтон - Токио
      Всякий раз, когда Торнберг Конрад III ездил в клинику "Грин бранчес", находящуюся в Арлингтоне, штат Виргиния, он брал с собой жену Тиффани.
      В этой клинике у Торнберга появилось особое чувство времени и понимание своего предназначения, он вспоминал здесь свою жизнь и отдельные мелочи, которые ранее проходили незамеченными. Сюда он приезжал трижды каждую неделю в обстановке строгой секретности, а если кто и видел, что он посещает клинику, то, само собой разумеется, считал, что Торнбергу в его солидном возрасте и при его активном образе жизни просто необходимо основательное медицинское обследование с помощью всяких электронных приборов. И они не очень-то ошибались, но лишь только в одном своем предположении.
      Действительно, Торнберга обследовали там с помощью всяких приборов, но не на предмет выявления возможного атеросклероза, хронического повышенного давления, подагры, отеков и прочих бесчисленных болезней, обычно присущих пожилым людям. Когда врачи снимали электрокардиограммы или электроэнцефалограммы, они вовсе не ставили перед собой задачу выявить признаки надвигающейся старости, а хотели определить нечто совсем противоположное.
      Дело в том, что Торнберг являлся владельцем клиники "Грин бранчес". Он приобрел ее в собственность лет пятнадцать назад, когда она представляла собой научно-исследовательский онкологический центр, существовавший на взносы и пожертвования спонсоров, так как субсидии от федерального правительства и от разных других государственных учреждений были мизерными, да и те приходилось выколачивать с трудом. К сожалению, директор центра не обладал задатками ловкого пробивного деляги, каковым ему следовало бы быть, и для клиники настали тяжелые времена.
      Купив клинику, Торнберг первым делом просмотрел личные дела всех научных и технических сотрудников, работавших там, и решил, кого оставить, а с кем распрощаться. Затем он начал приглашать на работу специалистов, хорошо знающих биологические науки - эндокринологию, геронтологию и генетику, - чтобы создать работоспособный коллектив врачей-исследователей. Теперь перед клиникой "Грин бранчес" стояла лишь одна-единственная задача: увеличить продолжительность жизни Торнберга Конрада III.
      На это дело Торнберг денег не жалел. Но простачком он не был и не гонялся за всякими сумасбродными проходимцами, обещающими раскрыть секреты вечной молодости. Он очень хорошо разбирался в биологии и умело отделял зерна от плевел, в результате чего коллектив исследователей, собранный в его клинике, занимался самыми актуальными и новейшими направлениями в физиологических науках.