– Твоей тетушкой?
      – Чуть позже я расскажу о ней… Я понимала, что, если ты жив, значит, у тебя имеются веские основания скрываться, не выступать открыто с опровержением всех этих безумных обвинений. Иначе твое поведение было бы нелогичным, а это на тебя не похоже. Если бы ты был убит или схвачен, информация об этом сразу же появилась на первых полосах газет, на телеэкранах – везде. А поскольку ничего подобного нет, я решила, что ты жив. Но в таком случае почему ты все время убегаешь и прячешься? И тогда я подумала: “Боже мой, если Ларри Тальбот не верит ему, то кто же поверит?” Если не верит Ларри, значит, и люди его круга, все твои друзья и те, с кем ты общался, убеждены, что ты и в самом деле маньяк, о котором говорит вся Европа. Рядом с тобой никого, а ты нуждаешься в помощи, в человеке, который способен ее оказать. Нет, не во мне, клянусь Богом. Я – твоя бывшая жена, и к тому же я не обладаю достаточным весом, здесь нужен человек с солидной репутацией. Я перебирала в памяти всех наших знакомых, всех, о ком ты рассказывал. И постоянно всплывало одно имя: Сэм Эббот. Сейчас он – бригадный генерал, если верить газетам полугодовой давности.
      – Да, Сэм – Человек с большой буквы, – сказал Джоэл, одобрительно кивая. – Его сбили и взяли в плен через три дня после меня, а потом нас обоих перебрасывали из одного лагеря в другой. Однажды мы сидели в соседних камерах и перестукивались азбукой Морзе, пока меня не увезли. И в авиации он остался потому, что знал: там он будет на своем месте.
      – Он всегда прекрасно к тебе относился, – с чувством сказала Вэл. – Говорил, что в лагерях ты, как никто другой, поддерживал моральный дух заключенных, что твой последний побег вселил во всех надежду.
      – Ерунда это. Я был просто бунтарь – так меня так и называли – и потому мог позволить себе идти на риск. Сэму было потруднее. Он спокойно мог бы сделать то же, что и я, но он был старшим по званию и боялся, что оставшиеся могут пострадать. В отличие от меня, он держался вместе со всеми.
      – Он говорил другое. Уверена, что это из-за него ты не переносил мужа своей сестры. Помнишь, как Сэм прилетел в Нью-Йорк, а ты попытался свести его с Джинни? Мы все обедали тогда в ресторане, явно превосходившем наши финансовые возможности.
      – Джинни до смерти его напугала. Позднее он говорил, что, если бы она стояла во главе Сайгона, он бы никогда не пал. Но Сэм не собирался до конца своей жизни все снова и снова начинать эту войну.
      – А у тебя нет любимого зятя. – Валери улыбнулась, но улыбка тут же исчезла с ее лица, она наклонилась к Джоэлу: – Я свяжусь с Эбботом. Я разыщу его и расскажу ему все, что ты мне рассказал. И прежде всего скажу, что ты ничуть не безумнее, чем я или он. Ты оказался игрушкой в руках неизвестных тебе людей, они лгали тебе ради того, чтобы ты взялся за работу, которую они сами не могут или боятся выполнить.
      – Ты несправедлива к ним, – сказал Конверс. – Если бы они затеяли возню вокруг госдепартамента или Пентагона, то сразу разразилась бы эпидемия несчастных случаев… Нет, они действовали правильно. Начинать поиски нужно было где-то здесь и отсюда добираться до истоков. Это – единственно правильный путь.
      – И если ты можешь говорить это после всего случившегося с тобой, ты нормальнее любого из нас. Сэм сразу оценит это. И поможет.
      – Да, он мог бы помочь, – раздумчиво произнес Джоэл, срывая новый стебель. – Но ему придется соблюдать предельную осторожность – никаких обычных каналов связи, но он может это организовать. Три-четыре года назад – сразу после нашего развода – он узнал, что я на несколько дней прилетел в Вашингтон, и тут же позвонил мне. Мы пообедали, а потом здорово выпили. В результате он остался на ночь у меня в номере. Тогда мы и разговорились, пожалуй даже слишком откровенно. Я распространялся о себе, о тебе, а Сэм – о том, что он потерпел новое основательное крушение своих надежд.
      – Значит, вы по-прежнему близки. Это же было не так давно.
      – Я не об этом хочу сказать – о его службе. Он изо всех сил добивался, чтобы его включили в работу по программе НАСА, но его отвергли – он, дескать, незаменим на своем месте. Ему нет равного, когда речь идет о высотных полетах или маневрах на сверхзвуковой скорости. Он может взглянуть на самолет и тут же, без всяких расчетов, сказать, на что способна эта машина.
      – Не понимаю.
      – Где бы он ни находился, его постоянно вызывают в Вашингтон в качестве консультанта Национального совета безопасности и ЦРУ относительно возможностей новой советской или китайской техники.
      – Какой техники?
      – Их самолетов, Вэл. Он работал в Лэнгли и в десятках других засекреченных мест в Вирджинии и Мэриленде: оценивал фотографии, доставляемые агентами, опрашивал перебежчиков, особенно летчиков, механиков, техников… Он знает тех людей, на которых мне нужно выйти, он работал с ними.
      – Ты имеешь в виду разведывательную службу или, говоря точнее, службы?
      – Не только разведывательные службы, – уточнил Джоэл. – Людей, которые скрываются в тени на всех твоих полотнах. Люди эти натасканы на то, чтобы убирать без лишнего шума подонков типа Делавейна, используя для этого технику и приемы, о которых мы с тобой ничего не знаем: наркотики, проституток, молоденьких мальчиков. К их помощи и нужно было прибегнуть с самого начала. Не ко мне – к ним. Они убивают, руководствуясь целесообразностью, и оправдывают убийство высшими государственными интересами. Боже, как же я когда-то их ненавидел! Непримиримый адвокат во мне требовал, чтобы они все были подотчетны в своих действиях. Но теперь мистер Простак изменился, полностью изменился, потому что он видел врага: этот враг не такой, как мы, и мы – не такие, как я думал раньше. Если требуется гаррота, чтобы удушить рак, когда отступает официальная медицина, дайте мне провод, и я пойду читать инструкцию по его применению.
      – Я думала, ты ненавидишь фанатиков.
      – Ненавижу. Да, да… конечно, ненавижу.
      – Итак, Сэм, – вернулась к теме Валери. – Завтра я возвращаюсь домой и сразу разыскиваю его.
      – Нет, – возразил Конверс, – я хочу, чтобы ты улетела сегодня же вечером. Ты вечно таскала в сумочке свой паспорт. Надеюсь, он у тебя с собой?
      – Конечно. Но мне еще нужно…
      – Я не хочу, чтобы ты возвращалась в “Амстел”. Тебе нужно срочно убраться из Амстердама. Есть ночной рейс компании КЛМ на Нью-Йорк в двадцать три сорок пять.
      – Но мои вещи…
      – Это ерунда. Позвонишь в отель из Штатов. Переведешь им телеграфом деньги и скажешь, что пришлось срочно улететь. Они все перешлют.
      – Ты серьезно?
      – Как никогда в жизни. Думаю, тебе следует знать правду о Рене. Он был убит не из-за нашей встречи в Париже, тогда его не тронули. Но четыре дня назад я позвонил ему из Бонна, и мы с ним подробно обо всем поговорили. Он мне поверил. Его застрелили потому, что он направил меня сюда, в Амстердам, чтобы я связался с человеком, который мог бы помочь мне вылететь в Вашингтон. Теперь это исключено, но дело не в этом. Сейчас дело в тебе. Ты прилетела и увиделась со мной, и те, кто ищет меня по всему городу, рано или поздно узнают об этом, если уже не узнали.
      – Я нигде не говорила, что собираюсь в Амстердам, – перебила его Валери. – В отеле “Кемпински” я намеренно сказала, что улетаю прямо домой, и попросила переадресовывать все звонки в Нью-Йорк.
      – Ты зарезервировала билет?
      – Да, конечно. Но не выкупила.
      – Хорошо, но все же недостаточно, чтобы перехитрить их. Люди Делавейна весьма предприимчивы. У Ляйфхельма налажена связь со всеми аэропортами и таможнями Западной Германии. Они наведут справки по своим каналам. Сегодня нам, может быть, и удалось оставить их в дураках, но это не повторится. Не удивлюсь, если уже сейчас какой-нибудь немец поджидает тебя в “Амстеле” и даже в твоем собственном номере. Пусть он думает, что ты еще в городе и вот-вот вернешься.
      – Если кто-нибудь войдет в мой номер, его ждет неприятный сюрприз.
      – Как это понимать?
      – Там его поджидает один старик с очень долгой памятью. Ему даны инструкции, которые мне не хотелось бы повторять.
      – Проделки твоей тетушки?
      – Она видит все только черным или белым, не признавая полутонов. Для нее человек либо враг, либо друг. А тот, кто собирается навредить дочурке ее покойной сестры, враг вдвойне. Ты не знаешь этих людей, Джоэл. Они живут прошлым, они ничего не забыли. Они стары и далеко не те, что были раньше, но они помнят, какими они были и почему они делали то, что делали. Тогда для них все было просто. Черное и белое, добро и зло. И с этими воспоминаниями они и живут. Выглядит это жутковато, но с тех пор в их жизни не случилось ничего более значительного и важного. Иногда я думаю, они все предпочли бы вернуться в прошлое, в те дни ужаса и кошмара.
      – А все-таки что насчет твоей тетки? После того, что говорилось обо мне в газетах и по телевидению, она все еще верит тебе? И не задает вопросов? Ей достаточно того факта, что ты – дочь ее сестры?
      – О нет, она задала мне один деликатный вопрос, и я на него ответила. Этого оказалось достаточно. Впрочем, должна предупредить тебя: она странная, очень странная, но она сделает все, что необходимо, а это сейчас – самое главное.
      – Хорошо… Значит, ты улетаешь сегодня?
      – Да. – Валери кивнула. – Это разумно. В Нью-Йорке я могу сделать больше, чем здесь. А сейчас, судя по всему, важен каждый час.
      – Очень важен. Спасибо… С поисками Сэма могут возникнуть трудности. Я не знаю, где он в данный момент, а эти службы не очень-то любят помогать женщинам в розыске офицеров, особенно высокого ранга. Нередко возникают всякие осложнения: любовная связь за тридевять земель, ребенок, о появлении которого он и не подозревал и который, скорее всего, не его, – вот они и проявляют крайнюю сдержанность.
      – Я не стану расспрашивать, где он находится. Скажу, что я родственница, которую он разыскивает, а я все время в разъездах. Если он хочет, пусть позвонит мне в такой-то отель в ближайшие двадцать четыре часа. Это они наверняка передадут генералу.
      – Наверняка, – согласился Джоэл. – Но называть свое имя рискованно. И для тебя, и для Сэма.
      – Я придумаю код, который он легко расшифрует. – Валери сосредоточенно уставилась в землю. – Назову фамилию типа Паркетт, только женского рода. Что-то связанное с Карпентье – пол, дерево. А для полной уверенности назовусь Вирджинией, тогда он обязательно вспомнит Джинни, а значит, и тебя. Итак, Вирджиния Паркетт, а он уж сообразит.
      – Почти наверняка. Но могут сообразить и другие. Если ты сегодня не объявишься в гостинице, Ляйфхельм проверит все аэропорты. Тебя могут ждать в аэропорту Кеннеди.
      – Тогда я собью их со следа в аэропорту Ла-Гуардиа. Сниму номер в мотеле, где я обычно останавливаюсь, летая в Бостон, зарегистрируюсь там и незаметно смоюсь.
      – Когда ты успела все это продумать?
      – Я уже говорила тебе: мои корни уходят в прошлое, я с детства слышала подобные истории… Ну а как же ты?
      – А я исчезну. Я уже здорово поднаторел в этом искусстве. К тому же я могу платить за все, что мне потребуется.
      – Как ты сказал: “Хорошо, но недостаточно…” Чем больше ты будешь тратить, тем заметнее будет твой след. И они обязательно на него выйдут. Тебе тоже нужно скрыться из Амстердама.
      – Конечно, чего уж проще. Незаметно проскользну через несколько границ, доберусь до Парижа и поселюсь в своем номере в “Георге V”. Маршрут довольно рискованный, но помогут хорошие чаевые, перед которыми не устоит ни один француз.
      – Не паясничай.
      – Куда уж там. Мне бы отдельный туалет и душ или хотя бы самую плохонькую ванну. Отели, которыми мне приходилось довольствоваться, не рекламируются ни в одном путеводителе.
      – Да, скажу тебе: даже тут, на свежем воздухе, чувствуется, что ты не принимал душ уже Бог знает сколько времени.
      – Ох, бойся жены, критикующей гигиенические склонности мужа. Это грозит осложнениями.
      – Брось, Джоэл, я тебе не жена… И мне нужно будет каким-то образом держать с тобою связь.
      – Дай подумать. Я теперь стал очень изобретательным. Что-нибудь соображу. Я, например, мог бы…
      – Я уже сообразила, – прервала его Вэл. – Перед тем как лететь сюда, я переговорила с теткой.
      – Прямо из дома?
      – Нет, из одного отеля в Нью-Йорке, где я зарегистрировалась под чужим именем.
      – Вот, оказывается, когда ты уже думала о своем телефоне…
      – Не в том смысле, в каком ты… Я рассказала ей о том, что, по-моему, произошло и что я намерена предпринять. Вчера вечером она навестила меня в Берлине. Ворвалась как ураган, как может ворваться только она, но в конечном счете она согласилась помочь. Она спрячет тебя. И другие тоже.
      – В Германии?
      – Да, она живет на окраине Оснабрюка. Для тебя это – самое безопасное место, потому что никому не придет в голову искать тебя там.
      – Но как я попаду обратно в ФРГ? Я ведь едва оттуда выбрался! Не говоря уже о людях Делавейна, мои фотографии развешаны во всех пограничных пунктах.
      – Сегодня после полудня, после твоего звонка, я разговаривала с тетей Гермионой – звонила из автомата; у нее гостил какой-то друг, но она тут же начала вести подготовительную работу. Когда я несколько часов спустя прилетела сюда, в аэропорту меня встретил старик, тот самый, у которого ты сегодня переночуешь. Кажется, ты его уже видел: он проезжал до Музсумплейн на велосипеде. Он отвез меня в дом на Линденграхт, откуда я позвонила тетке; телефон этот, как они сказали, unaangeroerd, то есть “чистый”, “непрослушивающийся”.
      – Господи, они все еще живут в сороковых годах.
      – С тех пор не так уж многое изменилось, тебе не кажется?
      – Да, пожалуй, ты права. И что же сказала твоя тетка?
      – Только передала тебе инструкции. Завтра после обеда ты пойдешь на центральный железнодорожный вокзал – в это время там всегда толчея – и будешь прохаживаться у справочного киоска. Тебя окликнет женщина. Она скажет, что узнала тебя – вы встречались в Лос-Анджелесе; Во время разговора она вручит тебе конверт, в нем будут паспорт, письмо и железнодорожный билет.
      – Паспорт? Каким образом?
      – Единственное, что им потребовалось, – твоя фотография. Но я уже предвидела это, когда расставалась с твоим отцом на Кейп-Энн.
      – Предвидела?
      – Я же говорила тебе – я слушала эти истории всю мою жизнь: о том, как они переправляли через границу евреев, цыган и сбитых над Германией летчиков… Изготовляли фальшивые документы, фотографии… Они довели это дело до совершенства.
      – И ты захватила мою фотографию?
      – Это казалось мне вполне логичным. Роджер тоже так думал. Ты же помнишь, он участвовал в той войне.
      – Так… а фотография?
      – Я разыскала ее в альбоме. Помнишь, как ты обгорел на Виргинских островах, из упрямства пролежав целый день на солнце?
      – Еще бы! А ты заставила меня нацепить к обеду галстук. Я тогда головой не мог шевельнуть.
      – Я хотела преподать тебе урок. И снимала с близкого расстояния, хотела, чтобы ты видел потом свои муки.
      – Но тем не менее, Вэл, это – мое лицо.
      – Фотография сделана восемь лет назад, загар смягчил твои черты. Для паспорта такая фотография сойдет.
      – А мне не нужно заучить при этом какую-нибудь “легенду”?
      – Если тебя задержат и начнут задавать вопросы, ты все Равно засыплешься. Но тетка считает, что до этого не дойдет.
      – А почему она так уверена?
      – Все дело в письме. В нем изложена цель твоей поездки.
      – И какова же она?
      – Паломничество в Берген-Бельзен, а затем – в Освенцим и Бжезинку в Польше. Написано письмо на немецком, ты должен вручать его каждому, кто тебя остановит, потому что ты говоришь только на английском.
      – Но почему вдруг…
      – Ты – пастор, – прервала его Валери. – Паломничество финансируется “Объединением христиан и евреев во имя покаяния и мира во всем мире” со штаб-квартирой в Лос-Анджелесе. Редко какой немец осмелится придраться к человеку с таким письмом. Я принесла для тебя темный костюм твоего размера, соответствующую шляпу и туфли, а также клерикальный воротничок. Инструкции ты получишь вместе с железнодорожным билетом. Потом сядешь в северный экспресс на Ганновер, где тебе якобы предстоит пересесть на поезд, следующий в Целле, но, доехав до Оснабрюка, ты сойдешь. Там моя тетка будет поджидать своего пастора. А я тем временем уже буду в Нью-Йорке и попытаюсь связаться с Сэмом.
      Конверс покачал головой.
      – Вэл, все это очень здорово, но ты меня не слушала. Люди Ляйфхельма уже видели меня, и как раз на этом самом вокзале. Они знают, как я выгляжу.
      – Они видели бледного, заросшего бородой человека со следами побоев на лице. Побрейся сегодня же.
      – И сделай небольшую косметическую операцию.
      – Не обязательно. А вот крема не жалей. Наложи на лицо и руки слой “моментального загара”, да потолще – я уложила его вместе с вещами. Так ты станешь больше похож на свою фотографию в паспорте, а заодно крем прикроет синяки. Ну а черная шляпа и клерикальный воротничок довершат остальное.
      Джоэл ощупал лицо – болело значительно меньше.
      – Помнишь, когда ты упала и ударилась о столик в прихожей? Не забыла тот синяк?
      – Еще бы! Я была тогда в панике, ведь на следующий день предстояла презентация. Ты тогда сходил и купил мне грим.
      – Точно такую же штуку я купил сегодня утром. Помогло.
      – Я рада.
      Сидя очень близко под лунным светом, заливающим поле, они молча взглянули друг на друга.
      – Мне очень жаль, что все так сложилось, Вэл. Я не хотел, чтобы ты участвовала во всем этом. Будь хоть какая-нибудь возможность обойтись без тебя, я бы ни за что не пошел на это.
      – Знаю. Но мне это безразлично. Я здесь потому, что дала себе обещание, можно сказать – обет. Не тебе, Джоэл, поверь мне.
      – Но это я спровоцировал тебя на эту клятву. А поскольку ты была пострадавшей стороной, то ее нельзя считать правомочной.
      – Это – юридическое крючкотворство, – сказала Вэл, подгибая ноги и глядя вдаль. – Но есть и другие причины: все, что ты рассказал, приводит меня в ужас, нет, не отдельный факт А или B и не то, что кто-то с кем-то вступил в преступный сговор. Я пейзажист, и частности меня не интересуют. Но я напугана до смерти, потому что многое из сказанного тобой затрагивает меня лично. Я легко могу представить себе, как эти люди – эта “Аквитания”, – придя к власти, установят контроль над нашими судьбами и превратят всех нас в покорное стадо. Господи, Джоэл, и мы еще будем встречать их с распростертыми объятиями!
      – Что-то я не вижу здесь смысла.
      – Значит, ты – слепой. И не думай, что так чувствуют только женщины, да еще одинокие женщины, вроде меня. Подавляющее большинство людей на наших улицах, те, кто зарабатывает себе на жизнь, выплачивает ссуды, платит за квартиру, покупает дом или автомобиль, то есть все, живущие нормальной, обычной жизнью, чувствуют то же, что и я. Нам до тошноты надоело творящееся вокруг нас! То нам заявляют, что в любую секунду мы можем погибнуть в ядерной войне, если не будем платить все новые и новые налоги, которые идут на создание еще больших бомб. То нам толкуют о загрязнении питьевой воды или о том, что нельзя покупать какие-то товары, потому что они могут оказаться отравленными. Исчезают дети, а людей убивают по пути в магазин за бутылкой молока. Наркоманы и всевозможные подонки с ружьями и ножами грабят и убивают на улицах. Я живу в маленьком городке и не выхожу из дому после наступления сумерек, но, живи я в большом городе – любом большом городе, – я испуганно озиралась бы по сторонам и среди бела дня. И будь я проклята, если решусь сесть в лифт, когда он не набит до предела… Мне это не по средствам, но я установила систему сигнализации в доме, который мне не принадлежит, потому что однажды перед моими окнами появилась какая-то лодка и до утра простояла там на якоре. В своем воображении я уже видела, как какие-то люди подползают ночью к моему дому и врываются в него. Нам всюду чудятся страхи – на морском берегу, на городских улицах и даже в поле, как сейчас. Мы перепуганы! Мы больны – от всевозможных проблем, от царящего повсюду насилия. Пусть придет кто угодно, лишь бы положить конец всему этому, – я даже не уверена, что нам не безразлично, кто это будет. И если люди, о которых ты говоришь, намереваются усугубить весь этот ужас, то, поверь мне, они отлично знают что делают. После этого им остается только выйти на сцену и напялить на себя корону – до голосования дело не дойдет… И все же перспектива эта – еще более ужасная, чем то, о чем я только что говорила. Именно поэтому ты сейчас и отвезешь меня в аэропорт.
      – Как я мог позволить тебе уйти? – прошептал Джоэл скорее себе, чем ей.
      – Перестань, Конверс. С этим покончено. Мы разошлись.
      С автостоянки у амстердамского аэропорта Шифол Джоэл следил за тем, как самолет, набрав скорость, взмыл в ночное небо. Пока все идет по плану. Всего несколько минут назад он подъехал к переполненной людьми платформе, и Вэл вышла из машины, оставив ему адрес квартиры, которая станет его прибежищем на эту ночь. Они договорились: в подтверждение того, что ей удалось приобрести билет, она выйдет из стеклянных дверей, посмотрит на часы и вернется в вокзал. Если билеты распроданы, она пройдет сотню ярдов к стоянке автомобилей, где он будет ждать ее. Вэл вышла, взглянула на часы и вернулась в аэровокзал. Одна его часть почувствовала огромное облегчение, другая – ощутила холодную ноющую пустоту в сердце.
      Огромное серебристое тело самолета подалось чуть влево и постепенно исчезло из глаз, и только огоньки его еще некоторое время продолжали светиться в черном небе.
      Джоэл стоял обнаженный перед зеркалом в маленькой ванной комнате в квартире на Линденграхт. Машину он бросил кварталах в двадцати от дома и добирался сюда пешком. Старик, хозяин квартиры, был очень мил и говорил, хотя и запинаясь, на довольно чистом английском, но Джоэлу так и не удалось поймать его взгляд. Мысли старика блуждали, очевидно, в каком-то ином месте и ином времени.
      Джоэл осторожно побрился, а потом долго стоял под душем – значительно дольше, чем это приличествовало гостю. Выйдя из-под душа, он щедро натер темно-красной жидкостью лицо, шею и руки, отчего буквально в несколько секунд кожа его приобрела цвет бронзового загара. Оттенок был более естественным, чем когда он пользовался этим кремом раньше. Грим скрыл царапины, и лицо выглядело почти нормально. Теперь придется отказаться от темных очков – они будут только привлекать к нему внимание, особенно тех, кому поручено выслеживать его. Он еще раз вымыл руки, следя за тем, чтобы не осталось пятен на пальцах.
      Послышался прерывистый звук звонка, и он замер, затаив дыхание, потом быстро завернул кран и стал прислушиваться, поглядывая на пистолет, лежавший на узенькой полочке под зеркалом. Звонок повторился и оборвался. Потом до него донесся голос старика хозяина, он разговаривал по телефону. Джоэл надел коротковатый халат, лежавший на кровати в его маленькой и безукоризненно чистой спальне, сунул пистолет в карман и направился по темному узкому коридору к “кабинету” старика, заваленному старыми журналами, книгами и отдельными газетными номерами, в которых красным карандашом были обведены статьи, повествующие о былых кровавых подвигах. На стенах висели гравюры и фотографии давно прошедших военных свершений, включая и человеческие трупы в самых различных позах. Каким-то странным образом это напомнило Конверсу “Непорочное знамя” в Париже, только здесь была представлена не слава войны, а ужас смерти. “Тут все честнее”, – подумал Джоэл.
      – Ах, менеер, – сказал старик – огромное кожаное кресло целиком поглощало его щуплую фигурку; телефон стоял на полу рядом с ним. – Здесь вы в безопасности, в полной безопасности! Это Кабел, Кабел, natuurijk, подпольная кличка. Он ушел из отеля и сообщал о ходе операции. – Тощий голландец, которому было уже за семьдесят, с трудом выбрался из кресла и, выпрямившись во весь рост, расправил плечи – выживший из ума старик, играющий в солдатики. – Операция “Оснабрюк” развивается по плану! – выкрикнул он, как бы докладывая командиру. – Как и предвидела наша подпольно-разведывательная служба, противник попытался просочиться на интересующий нас объект, но был там скомпрометирован.
      – Был – что?
      – Был предан казни, менеер. С помощью провода, наброшенного сзади на шею. Шея сломана, следов борьбы нет. Улики с места компрометации убраны.
      – Что вы сказали?
      – Кабел очень силен для своего возраста, – сказал старик, усмехаясь, его увядшее лицо покрылось тысячью морщин, он расслабился. – Труп он вынес через пожарный выход сначала в переулок, а потом затащил в подвал и уложил у отопительных печей. Сейчас лето, значит, обнаружат его только через несколько дней – по запаху.
      Конверс слушал эту речь, почти не вникая в ее смысл, внимание его привлекло одно слово: “компрометация”. Оказывается, в этом странном лексиконе, сохранившемся с давно ушедших времен, оно означало приведение в исполнение смертного приговора. Казнь… смерть… убийство!…
      “Что сказали бы вы о компрометации некоторых весьма весомых фигур в отдельных правительствах?…” – слова Ляйфхельма.
      “Это не сработает” – его слова.
      “Вы не учитываете элемента внезапности. Аккумуляция! Резкое ускорение!” – это слова Хаима Абрахамса.
      “О Господи! – подумал Джоэл. – Так, значит, вот о чем толковали генералы “Аквитании”? Убийства! Вот откуда неодобрительные взгляды в сторону израильтянина и его неожиданное отступление: “Это всего лишь мое соображение… Я даже не уверен, что это применимо”.
      “Аккумуляция, резкое ускорение” – следующие одно за другим убийства национальных лидеров по всему миру, а также президентов и премьер-министров, вице-президентов и министров, обладающих властью мужчин и женщин. И тогда – правительства этих стран в состоянии хаоса. И все это – в течение нескольких часов, прямо на улицах, в состоянии всеобщей истерии и паники, когда смешаются жертвы и убийцы, и только командиры, призванные восстановить порядок, смогут удержать контроль над ситуацией. И этот день близится. Убийства!
      Он должен вернуться в Германию. Он должен добраться до Оснабрюка и ждать звонка Вэл. Необходимо срочно оповестить Сэма Эббота.

Глава 29