Заговор Аквитании

      – Видите ли, капитан, я просто передаю то, что мне поручено… Ах да, мистер Конверс упомянул, если вы будете волноваться, я должен сказать вам также: если адмирал позвонит, поблагодарите его и передайте ему привет от мистера Конверса.
      Фитцпатрик ничего не видящим взглядом установился в стену. Конверс не стал бы упоминать о Хикмене, если бы не хотел передать ему определенный сигнал. Об адмирале не знает никто, кроме них двоих. Значит, все в порядке. Могло быть сколько угодно причин, почему Джоэл не захотел разговаривать с ним напрямую. К примеру, с негодованием подумал Коннел, он боялся, что его “адъютант” скажет что-нибудь лишнее, а телефон наверняка прослушивается.
      – Хорошо, майор… Простите еще раз – ваша фамилия? Данстон?
      – Совершенно верно, Филипп Данстон. Старший адъютант генерала Беркли-Грина.
      – Передайте, пожалуйста, мистеру Конверсу, что я жду его звонка в восемь утра.
      – А не слишком ли многого вы хотите, старина? Сейчас около двух ночи. Завтрак здесь подают начиная с половины десятого.
      – В таком случае – в девять, – твердо сказал Фитцпатрик.
      – Лично передам ему, капитан. Ах да, чуть было не запамятовал: мистер Конверс просит извиниться за то, что не позвонил вам в двенадцать. В это время тут вовсю шла словесная баталия.
      Значит, все идет как надо, подумал Коннел. Иначе бы Джоэл наверняка не сказал этого.
      – Спасибо, майор, и заодно – простите меня за резкость. Я спал и не сразу сообразил, что к чему.
      – Счастливчик. Возвращайтесь к своей подушке, а я пока постою на часах. В следующий раз охотно поменяюсь с вами местами.
      – Если кормежка приличная, согласен.
      – Не очень. Слишком много всяких бабских штучек, если уж говорить правду. Спокойной ночи, капитан.
      – Спокойной ночи, майор.
      Успокоенный, Фитцпатрик повесил трубку. Он посмотрел диван, на мгновение подумал, не вернуться ли ему к досье но тут же отбросил эту мысль. Его словно выпотрошили, он не чувствовал ни ног, ни рук, ни головы. Необходимо хорошо выспаться.
      Он собрал все бумаги, отнес их в комнату Конверса, сложил в его атташе-кейс и повернул диски замка. С портфелем в руке он вернулся в гостиную, проверил, заперта ли дверь номера, и, выключив свет, направился в свою спальню. Бросив кейс на постель, он снял ботинки и брюки – на остальное у него уже не хватило сил – и кое-как укрылся покрывалом. Наступила благословенная темнота.
      – А вот без этого можно было и обойтись, – заметил Эрих Ляйфхельм англичанину, когда тот повесил трубку. – “Бабские штучки” – я бы не сказал так о своем столе.
      – Но он наверняка определил бы его именно так, – возразил человек, назвавшийся Филиппом Данстоном. – Давайте проверим, как наш пациент.
      Вдвоем они вышли из библиотеки и через холл направились к одной из спален. В ней были трое членов “Аквитании” вместе с четвертым человеком, черный раскрытый чемоданчик которого с набором шприцев выдавал в нем врача. На постели лежал Джоэл Конверс, глаза его остекленели, изо рта текла слюна, голова дергалась, словно в трансе, с губ срывались нечленораздельные звуки.
      – Больше мы ничего из него не вытянем, потому что больше ему сказать нечего, – произнес врач. – Химия не лжет. Все ясно: он направлен к нам людьми из Вашингтона, но не имеет понятия, кто они такие. Он даже не подозревал об их существовании, пока этот морской офицер не убедил его, что они существуют. Его “контактами” были Анштетт и Биль…
      – И оба они мертвы, – прервал его ван Хедмер. – Об Анштетте сообщалось в прессе, а за Биля я сам ручаюсь. Мой человек специально слетал на Миконос и подтвердил ликвидацию. Не осталось никаких следов. Грек этот опять торгует шнурками и самодельным виски на меловых холмах своей родины, где у него небольшой кабачок.
      – Подготовьте его к дальнему путешествию, – сказал Хаим Абрахамс, глядя вниз на Конверса. – Как сказал наш специалист из Моссад, теперь его нужно изолировать как можно надежнее. Между этим американцем и теми, кто его послал, должна образоваться пропасть.
      Фитцпатрик пошевелился. Яркий утренний луч прорезал темноту и заставил подняться его веки. Он потянулся, ударившись плечом об острый угол атташе-кейса, покрывало, в которое он был закутан, сбилось в ногах. Фитцпатрик отбросил его, раскинул руки и глубоко вздохнул, чувствуя, как легкость возвращается в его тело. Он поднял над головой левую руку и взглянул на часы. Девять двадцать. Он проспал семь с половиной часов, но казалось, ничем не прерываемый сон длился гораздо дольше. Фитцпатрик встал с постели и сделал несколько шагов – его больше не шатало, голова была ясной. Он снова взглянул на часы, припоминая ночной разговор. Майор по имени Данстон говорил, что завтрак у Ляйфхельма подают с половины десятого, а если участники переговоров в два часа ночи отправились в плавание по реке, то Конверс едва ли позвонит ему раньше десяти.
      Коннел прошел в ванную; на стене около туалета висел телефон, так что звонок он непременно услышит. Бритье, горячий и холодный душ, и он полностью пришел в себя.
      Через восемнадцать минут Фитцпатрик вернулся в спальню с обернутым вокруг бедер полотенцем. Кожа его порозовела от тугих струй воды. Он подошел к раскрытому чемодану, лежащему на багажной сетке рядом со стенным шкафом, где висела его одежда, и вытащил свой миниатюрный приемничек. Фитцпатрик поставил его на бюро и, изменив армейским частотам, нашел последние известия на немецком. Обычные угрозы забастовок на юге, обвинения и контробвинения в бундестаге. Все как обычно. Он выбрал самую удобную одежду – светлые брюки, голубую рубашку с отложным воротником и плисовую куртку. Одевшись, Фитцпатрик направился в гостиную, чтобы заказать по телефону в номер легкий завтрак и побольше кофе.
      В гостиной он остановился. Что-то здесь было не так. Но что именно? Подушки на диване валялись в беспорядке, стакан, наполовину наполненный виски с давно растаявшим льдом, стоял на кофейном столике, рядом карандаши и листки блокнота для записи телефонов. Балконная дверь закрыта, шторы опущены, серебряное ведерко для льда стоит в центре серебряного подноса на антикварном охотничьем столике. Все вроде бы на прежних местах, и все же что-то не то. Дверь! Дверь в спальню Конверса была закрыта. Разве он ее закрывал? Нет, он ее не закрывал!
      Фитцпатрик быстро подошел к двери, нажал на ручку и толкнул дверь. Дыхание у него остановилось. Комната была аккуратно убрана и имела нежилой вид – никаких следов, что кто-то ее занимал. Чемодан исчез, исчезли и несколько мелких вещиц, которые Конверс оставил на письменном столе. Коннел заглянул в шкаф. Он был пуст. В ванной комнате, блестевшей чистотой, он обнаружил новое мыло в мыльнице и обернутые бумагой стаканы, поджидающие следующего постояльца. Фитцпатрик в полной растерянности оглядывал спальню. Впечатление было такое, будто, кроме горничной, в этой комнате давно никто не бывал.
      Он бросился в гостиную к телефону. Трубку снял управляющий, тот самый, с которым он разговаривал вчера.
      – Да, ваш бизнесмен оказался еще более эксцентричным, чем можно было судить по вашим словам. Он съехал сегодня утром в три тридцать и, между прочим, оплатил все счета.
      – Он был здесь?
      – Разумеется.
      – И вы его видели!
      – Не я лично. Я прихожу на работу в восемь часов. Он разговаривал с ночным дежурным и, прежде чем упаковать вещи, оплатил счет.
      – А как ваш дежурный узнал, что это был именно он? Он же не видел его раньше!
      – Это верно, коммандер, но он назвался вашим компаньоном и оплатил все счета. Кроме того, у него был ключ от номера – он оставил его на столе.
      Безмерно удивленный, Фитцпатрик помолчал, а потом резко бросил:
      – Его комната убрана! Ее что, тоже убирали в половине четвертого?
      – Нет, майн герр, только в семь утра, когда сменились наши горничные.
      – И убирали только одну комнату?
      – Иначе бы они могли побеспокоить вас. Откровенно говоря, коммандер, этот номер должен быть готов к прибытию нового постояльца сразу же после обеда. Обслуживающий персонал, по-видимому, решил, что такая уборка не потревожит вас. Надеюсь, они не ошиблись.
      – После обеда?… Но я еще здесь!
      – И свободно располагайте своей комнатой до двенадцати часов дня – счет уже оплачен. Но поскольку ваш друг съехал, мы сдали номер новому постояльцу.
      – И, как я подозреваю, другого номера для меня у вас теперь не найдется.
      – Видите ли, коммандер, свободных номеров у нас вообще почти не бывает.
      Коннел швырнул телефонную трубку. “Видите ли, коммандер…” Эти слова он уже слышал по этому же телефону в два часа ночи. Под телефоном на полочке лежало три толстых телефонных справочника, он выбрал нужный и быстро отыскал требуемый номер.
      – Guten Morgen. Hir bei General Leifhelm .
      – Herren Major Dunstone, bitte .
      – Wenn?
      – Данстона, – сказал Фитцпатрик, продолжая говорить по-немецки. – Он гость. Филипп Данстон, старший адъютант генерала… Беркли-Грина. Оба они англичане.
      – Англичане? Здесь нет англичан, сэр. Здесь вообще нет никого, я хочу сказать, нет никаких гостей.
      – Он был там прошлой ночью! Оба они были. Я разговаривал с майором Данстоном.
      – У генерала был вчера обед для нескольких друзей, но никаких англичан не было, сэр.
      – Послушайте, мне необходимо найти человека по фамилии Конверс.
      – О да, мистер Конверс. Он здесь был, сэр.
      – Был?
      – Насколько могу судить, он уехал…
      – Где Ляйфхельм? – закричал Коннел. После небольшой паузы немец осведомился ледяным тоном:
      – Как прикажете доложить? Кто просит генерала Ляйфхельма?
      – Фитцпатрик. Капитан третьего ранга Фитцпатрик!
      – Надеюсь, генерал в столовой. Подождите у телефона.
      Трубка умолкла, мертвая, подозрительная тишина нервировала. Наконец раздался легкий щелчок, и голос Ляйфхельма бодро зазвучал в трубке:
      – Доброе утро, капитан. Славный сегодня денек в Бонне, а? Все семь холмов видны отчетливо, как на цветной открытке. Считайте, что вам отчаянно повезло…
      – Где Конверс? – прервал его морской юрист.
      – По-видимому, в “Ректорате”.
      – Предполагалось, что он останется у вас на ночь.
      – Ничего подобного. Никто не просил о ночлеге, и никто его не предлагал. Он уехал довольно поздно, но тем не менее уехал, капитан. Его отвезла моя машина.
      – Мне сказали совершенно иное! Примерно в два часа ночи мне позвонил некий майор Данстон…
      – Насколько мне помнится, мистер Конверс уехал незадолго перед тем… Как вы сказали – кто вам позвонил?
      – Данстон. Майор Филипп Данстон. Он англичанин. Он назвался старшим адъютантом генерала Беркли-Грина.
      – Я не знаю этого Данстона, такого здесь нет. Кроме того, я знаю почти всех генералов в британской армии, но никогда не слышал о генерале по фамилии Беркли-Грин.
      – Прекратите паясничать, Ляйфхельм!
      – Простите?
      – Я разговаривал с Данстоном! Он… он сказал, что Конверс остается у вас – вместе со всеми.
      – Я думаю, вам следовало бы поговорить с самим герром Конверсом, потому что ни майора Данстона, ни генерала Беркли-Грина прошлой ночью в моем доме не было. Вероятно, вам следует навести справки в английском посольстве, им-то, конечно, известно, есть ли такие люди в Бонне. А может быть, вы что-нибудь не так расслышали: может быть, они встретились позднее и засиделись в каком-нибудь кафе?
      – Я не мог с ним поговорить! Данстон сказал, что вы совершаете прогулку по реке. – Фитцпатрик задыхался.
      – Это становится и впрямь забавным, капитан. Правда, я держу для гостей небольшой катерок, но всем известно, что я не выношу воды. – Генерал приостановился и добавил со смешком: – Прославленного фельдмаршала начинает выворачивать наизнанку в двух шагах от берега.
      – Вы лжете!
      – Я возмущен, сэр. Особенно насчет воды. Я не боялся русского фронта, я боялся только Черного моря. А приведись нам высаживаться в Англии, уверяю вас, я пересек бы Ла-Манш на самолете. – Немец кокетничал, восхищаясь собственным остроумием.
      – Вы отлично понимаете, о чем я говорю. – Коннел снова сорвался на крик. – Меня уверяют, будто Конверс рассчитался и съехал в три тридцать утра. А я говорю – он в отель не возвращался!
      – А я говорю, наш разговор не имеет смысла. Если вы действительно встревожены, перезвоните мне позднее, когда придете в себя. У меня есть друзья в Staats Polizei . – И снова Щелчок. Немец повесил трубку.
      Фитцпатрик тоже повесил трубку. И тут страшная, тревожная мысль пришла ему в голову. Он быстро вернулся в свою спальню и отыскал глазами атташе-кейс, наполовину скрытый подушкой. Господи, как же он крепко спал! Подойдя к кровати, Фитцпатрик торопливо вытащил из-под подушки портфель и, тщательно осмотрел его. Постепенно успокаиваясь, он убедился, что это тот же самый атташе-кейс, замки не тронуты, к маленьким медным кнопкам никто не прикасался. Встряхнув его, он удостоверился, что бумаги целы. Это, безусловно, доказывало, что Конверс не возвращался в отель и не выписывался. Что бы ни случилось и как бы Конверс ни торопился он ни за что не оставил бы эти досье и список имен.
      Коннел вернулся с атташе-кейсом в гостиную и попытался собраться с мыслями, выработать хоть какой-нибудь план действий.
      Первое. Следует признать, что “флажок” на деле Конверса приподняли или что необходимые ей сведения “Аквитания” раскопала еще каким-то путем и теперь Конверс находится в руках Ляйфхельма и его единомышленников, слетевшихся из Парижа, Тель-Авива и Йоханнесбурга.
      Второе. Они не убьют его, пока любыми способами не выяснят, что он знает, а поскольку он знает намного меньше, чем они предполагают, на это уйдет несколько дней.
      Третье. Имение Ляйфхельма, если верить досье, представляет собой настоящую крепость, поэтому шансы силой вызволить оттуда Конверса равны нулю.
      Четвертое. Обратиться в американское посольство он не может. Уолтер Перегрин непременно попробует засадить его под арест, а те, кому это будет поручено, пустят ему пулю в затылок. Один из них уже пытался это сделать.
      Пятое. Он не может рассчитывать на помощь Сан-Диего, хотя в иных условиях было бы самым логичным обратиться к Хикмену. По своей натуре, по складу ума адмирал не мог иметь ничего общего с “Аквитанией”: это был офицер крайне независимых взглядов, скептически высказывающийся о политике Пентагона. Однако, если наложенный Коннелом запрет на документы Конверса отменен официально – с согласия или без согласия адмирала, – то Хикмену придется срочно отозвать его из отпуска и провести полное расследование. Таким образом, любой контакт с ним тут же приведет к отмене отпуска, а если его не смогут разыскать, значит, и не смогут передать приказ о возвращении.
      Коннел присел на диван, поставив атташе-кейс у ног, и взялся за карандаш. “Позвонить Миген”, – написал он на блоке для записи телефонных номеров. Пусть она говорит всем, что сразу же после похорон он уехал, не сказав куда. Это вполне согласуется с тем, что он сказал адмиралу: всю информацию, касающуюся расследования обстоятельств смерти Престона Холлидея, он собирается передать “соответствующим властям”.
      Шестое. Можно обратиться в полицейское управление Бонна и сказать правду: у него есть все основания полагать, что его американский коллега содержится против его воли в имении генерала Ляйфхельма. Но тогда неминуемо возникнет вопрос: почему капитан третьего ранга не обратился в американское посольство? Этим ему дадут понять, что генерал Ляйфхельм – личность слишком значительная и столь серьезное обвинение в его адрес лучше всего было бы прозондировать по дипломатическим каналам. Итак, снова посольство. Значит, и этот путь отпадает. К тому же Ляйфхельм не зря говорил ему о “друзьях” в Staats Polizei: возможно, и там у него есть ключи к ведущим фигурам. Если поднять тревогу, Конверса переместят в другое место или убьют.
      Седьмое… Это уже полное безумие, подумал морской юрист, когда такая возможность промелькнула в его мозгу, обретая по мере раздумывания все более реальные формы. Торговаться! Вполне обычная вещь на стадии, предшествующей судебному разбирательству, сделки нередко практикуются при ведении как гражданских, так и военных дел. “Мы откажемся от этого, если вы согласитесь с этим. Мы не будем упоминать об этом, если вы не коснетесь того”. Обычная практика. Торговаться. А что получается? Стоит ли вообще всерьез об этом думать? Настоящее безумие, шаг отчаяния, а что в данном случае можно считать разумным? Поскольку сила полностью исключается, нельзя ли добиться чего-нибудь путем обмена? Скажем, Ляйфхельма на Конверса. Генерала на лейтенанта.
      Коннел не решался подвергнуть этот последний пункт анализу – слишком здесь много отрицательных величин. Нужно действовать, полагаясь исключительно на инстинкт, всякий иной путь – это тупик или пуля.
      Фитцпатрик подошел к столу с телефоном, сел и потянулся к лежавшему на полу телефонному справочнику. То, что он задумал, было безумием чистейшей воды, но сейчас об этом лучше не думать. Он нашел нужную фамилию. Фишбейн Ильзе. Незаконнорожденная дочь Германа Геринга.
      Итак, место встречи назначено: столик в глубине кафе “Ганза-келлер” на Кайзерплатц, заказанный Фитцпатриком на имя Парнелл. Хорошо, что ему хватило ума прихватить с собой темный деловой костюм, он будет играть в нем роль американского адвоката, мистера Парнелла, который свободно владеет немецким языком и направлен своей фирмой – Милуоки, штат Висконсин, – в Бонн, Западная Германия, для переговоров с некоей Ильзе Фишбейн. Он уже успел снять одноместный номер в гостинице “Шлосспарк” на Венусбергвег, а также пристроил атташе-кейс в надежное место и оставил Конверсу вполне определенную нить, по которой тот сможет отыскать портфель если все полетит вверх тормашками. Конверс наверняка сообразит, как это сделать.
      Коннел приехал на десять минут раньше – он хотел ознакомиться с обстановкой и без помех приспособиться к ней. Он всегда действовал подобным образом: приходил в помещение военных трибуналов до начала судебного заседания, обследовал стулья, высоту столов, пытался представить себе, как разместятся члены трибунала. Все это помогало делу.
      Когда новая посетительница вошла в кафе и обратилась к метрдотелю, стоявшему на возвышении у входа, он сразу понял, что это – она. Женщина была высокой и крупной, не толстой, а скорее величественной, уверенной в своей зрелой привлекательности, но и достаточно тактичной, чтобы не выставлять ее напоказ. На ней был светло-серый летний костюм, на жакете, застегнутом на полной груди, лежал широкий белый воротник блузки. Лицо ее тоже было полноватым, но не жирным и не дряблым, с высокими скулами, что подчеркивало наличие характера; в темных, падающих на плечи волосах пробивалась ранняя седина. Когда она в сопровождении официанта направилась к столику, Фитцпатрик поднялся ей навстречу.
      – Guten Tag, Frau Fishbein, – сказал он, протягивая ей руку. – Bitte, setzen Sie sich .
      – Вам не обязательно говорить по-немецки, герр Парнелл, – сказала женщина, опускаясь на стул, услужливо подставленный ей старшим официантом, который тут же с поклоном удалился. – Я зарабатываю на жизнь, работая переводчицей.
      – Как вам будет угодно, – сказал Коннел.
      – В данных обстоятельствах я предпочла бы английский, и говорите, пожалуйста, потише. А теперь растолкуйте мне, ради Бога, на что вы намекали в разговоре по телефону, мистер Парнелл?
      – Речь идет о довольно обычной вещи, миссис Фишбейн, о наследстве, – ответил Фитцпатрик с самым благожелательным видом, не спуская глаз с немки. – Если нам удастся утрясти некоторые формальности, а я уверен, мы с этим справимся, вы станете законной наследницей довольно приличной суммы.
      – И эти деньги оставлены мне в Америке человеком, которого я никогда не знала?
      – Он… близко знал вашего отца.
      – Отца я тоже не знала, – быстро вставила Ильзе Фишбейн, тревожно окинув взглядом соседние столики. – А кто этот человек?
      – Он состоял в штабе вашего отца во время войны, – ответил Коннел, еще сильнее понизив голос. – С помощью вашего отца – помогли также и некоторые контакты в Голландии – он выехал из Германии до начала Нюрнбергского процесса с большой суммой денег. В Соединенные Штаты он попал через Лондон и, имея средства, завел собственное дело на Среднем Западе. Дело это оказалось весьма прибыльным. Недавно он умер, оставив определенные инструкции нашей фирме, которая вела его юридические дела.
      – Но почему – мне?
      – Долг. Без помощи вашего отца наш клиент коротал бы свои дни где-нибудь в тюрьме, вместо того чтобы процветать в Америке. Для непосвященных он был голландским эмигрантом, семейное дело которого пришло в упадок из-за войны и который решил связать свое будущее с Америкой. После него остались крупные земельные владения и процветающее предприятие по расфасовке мясных продуктов – и то и другое в настоящее время выставлено на продажу. Ваша часть наследства составит ориентировочно два миллиона долларов. Разрешите предложить вам аперитив, миссис Фишбейн?
      Сначала женщина буквально онемела. Глаза ее расширились, полная челюсть слегка отвисла.
      – Пожалуй, я все-таки выпью, – проговорила она монотонно, обретя, наконец, голос. – Двойную порцию виски, пожалуйста.
      Фитцпатрик знаком подозвал официанта, заказал спиртное и предпринял несколько безуспешных попыток возобновить светский разговор – о погоде, о достопримечательностях Бонна. Бесполезно. Коннелу показалось, что Ильзе Фишбейн близка к кататоническому состоянию. Она молча сжимала его запястье своими сильными пальцами, губы ее раскрылись, глаза превратились в два черных агата. Так и не выпуская его руки, она неловко подняла бокал левой рукой и выпила.
      – Что это за формальности, которые нужно утрясти, майн герр? Спрашивайте что угодно, требуйте чего угодно. У вас есть где остановиться? Сейчас Бонн буквально забит приезжими.
      – Вы очень любезны; я уже снял номер. Но поймите меня правильно, миссис Фишбейн, для моей фирмы дело это весьма щекотливое. Как вы понимаете, подобные дела непопулярны в среде американских юристов, и, признаюсь честно, не сделай наш клиент особых оговорок, ставящих выполнение остальных статей завещания в зависимость от выполнения именно этого пункта, мы, вполне возможно…
      – Вопросы? Что там за вопросы?
      Фитцпатрик помолчал, разыгрывая роль осторожного юриста, который хотя и позволил себя прервать, но твердо намерен высказать все по данному поводу:
      – Вся процедура будет проходить с предельным соблюдением конфиденциальности, официальное утверждение завещания будет проводиться “ин камера”…
      – С фотографированием?
      – “Ин камера” означает конфиденциально, на закрытом заседании, миссис Фишбейн. В интересах общества, которое лишилось бы поступлений от налоговых обложений в случае конфискации завещанного имущества. Кроме того, при передаче дела в более высокие судебные инстанции могла бы возникнуть опасность, что будет вообще оспорена правомочность подобного завещания, да и законность самого владения.
      – Да, да… Вопросы! Какие вопросы?
      – Как я уже сказал, они довольно просты. Мною подготовлены тексты официальных заявлений, которые вам придется подписать в моем присутствии, чтобы я был вправе подтвердить под присягой аутентичность вашей подписи. Таким образом, будет установлено ваше происхождение, что до предела сократит процедуру. Нам понадобится всего лишь один свидетель, который подтвердит справедливость ваших притязаний, но это должен быть человек, занимавший ранее высокий пост в германской армии, предпочтительно такой, чье имя известно и которого современные учебники и научная литература по истории считают бывшим сотрудником вашего фактического отца. Весьма желательно, чтобы он был известен американским военным властям, на тот случай, если суд решит навести о нем справки в Пентагоне.
      – Я знаю такого человека! – прошептала Ильзе Фишбейн. – Он был настоящим генерал-фельдмаршалом!
      – Кто он? – спросил морской юрист, но тут же пожал плечами, отмахнувшись от вопроса, как не представляющего существенного значения. – Впрочем, это не имеет значения. Объясните мне, однако, почему вы считаете этого фельдмаршала подходящей кандидатурой?
      – У него прекрасная репутация, хотя не все соглашаются с его взглядами. Он считался одним из grossmachtigen молодых офицеров Германии и однажды был лично награжден моим отцом за свои блестящие успехи!
       – Его может знать кто-нибудь из американского военного истеблишмента?
      – Mein Gott! Еще бы! После войны он сотрудничал с союзниками в Берлине и в Вене!
      – Это неплохо.
      – А потом служил в Брюсселе в штабе верховного главнокомандующего объединенными вооруженными силами НАТО в Европе!
      “Да, – подумал Коннел, – это тот самый человек”.
      – Вот и отлично, – сказал он небрежно, хоть и самым серьезным тоном. – Не трудитесь называть мне его имя. Это не важно, к тому же я наверняка его не знаю. Вы можете срочно с ним связаться?
      – В считанные минуты! Он здесь, в Бонне.
      – Прекрасно. Значит, я смогу завтра к полудню вылететь обратно в Милуоки.
      – Если вы приедете к нему домой, он тут же продиктует все необходимое своему секретарю.
      – К сожалению, не могу. Его подтверждение должно быть заверено нотариусом. Насколько я понимаю, здесь у вас такие же правила, как и у нас, – а почему бы и нет, если вы же их и придумали? – а в отеле “Шлосспарк” имеется и машинописное бюро, и нотариальная контора. Что вы скажете насчет сегодняшнего вечера или завтрашнего утра, но только пораньше? Я с удовольствием оплачу расходы вашего друга на такси. Мне не хотелось бы, чтобы он потратил хоть один свой пфенниг. Все расходы моя фирма берет на себя.
      Из уст Ильзе Фишбейн вырвалось тихое истерическое хихиканье.
      – Вы не знаете моего друга, майн герр.
      – Уверен, что мы с ним поладим. А теперь как насчет ленча?
      – Мне нужно в туалет, – сказала немка, и глаза ее снова превратились в безжизненные агаты. Когда она поднималась, Коннел тоже привстал и явственно услыхал ее шепот: “Mein Gott! Zwei Millionen Dollar!”
      – Он даже не спросил вашей фамилии! – выкрикнула Ильзе Фишбейн в телефонную трубку. – Он откуда-то из Милуоки, штат Висконсин, предлагает мне два миллиона американских долларов!
      – И не расспрашивал, кто я такой?
      – Он сказал, что это не имеет значения! По-видимому он и, не знает, кто.вы. Представляете? Он предложил оплатить ваши расходы на такси! Сказал, что не позволит вам потратить ни пфеннига!
      – Да, в последние недели Геринг тоже был необыкновенно щедр, – пробормотал Ляйфхельм. – Конечно, он почти все время сидел на наркотиках, их было трудно достать, а потому со своими поставщиками он расплачивался тем, что указывал им, где спрятаны бесценные произведения искусства. Один такой тип, который снабжал его контрабандной травкой, и по сей день живет в Люксембурге как римский император.
      – Вот видите, это правда! Геринг ведь делал такие вещи.
      – Делал, хотя и редко отдавая себе отчет в том, что делает, – недовольно согласился генерал. – Все это странно и даже подозрительно, Ильзе. Юрист этот хоть показал вам какие-нибудь документы в подтверждение своих слов?
      – Конечно! – в панике соврала Ильзе Фишбейн, начиная лихорадочно придумывать детали. – Там была заполненная форма с юридическим заявлением и… подтверждение – все, что необходимо для конфиденциального слушания в суде! Конфиденциального! На закрытом заседании! Видите ли, там это как-то связано с налогообложением, с налогами, которых лишатся местные власти, если имущество конфискуют…
      – Я все это знаю, Ильзе, – раздраженно прервал ее Ляйфхельм. – У них нет законов, регулирующих статус так называемых военных преступников и вывезенных ими капиталов. Поэтому эти ханжи попадают в тиски собственных лицемерных законов и поджимают хвост всякий раз, когда запахнет деньгами.
      – Вы всегда проявляли понимание, мой генерал, а я всегда была лояльна. Я никогда ни в чем не отказывала вам как с профессиональной, так и с интимной точки зрения. Очень прошу вас. Два миллиона долларов! У вас это отнимет не более десяти или пятнадцати минут.
      – Не могу отрицать, Ильзе, вы всегда были для меня кем-то вроде милой и послушной племянницы. И никто не может знать об иной вашей роли… Хорошо, значит, сегодня вечером. В девять часов я обедаю в “Штайгенбергере” и по дороге заеду в “Шлосспарк”, в восемь пятнадцать или около этого. А вы потом подарите мне что-нибудь на свои – как бы это выразиться? – неблагоприобретенные капиталы.
      – Я встречу вас в холле.
      – Со мной будет мой шофер.
      – Ах, хотя бы еще двадцать человек!
      – Этот один стоит двадцати пяти, – заметил Ляйфхельм.
      Фитцпатрик сидел в кресле снятого им маленького конференц-зала на первом этаже отеля и, глядя в лежащую у него на коленях инструкцию, внимательно изучал купленный пистолет. Припоминая объяснения продавца, он сверялся с диаграммами и с удовлетворением убеждался, что понял все достаточно хорошо. Пистолет этот походил на флотский кольт 45-го калибра, с которым он был знаком. Сейчас у него в руках был автоматический пистолет фирмы “Хеклер и Кох”, модель ПГС, калибр девять миллиметров, в обойму его входило девять патронов. Он знал теперь, как зарядить пистолет, как прицелиться и как выстрелить, к тому же он надеялся, что стрелять ему не придется.
      Фитцпатрик посмотрел на часы – было уже почти восемь. Он сунул пистолет за пояс, поднял с пола инструкцию, встал и огляделся, мысленно прикидывая свои будущие действия. Фишбейн сказала ему, что Ляйфхельма будет сопровождать шофер, – можно предположить, что этот человек выполняет и другие функции. Если так, то у него не будет возможности попрактиковаться в этом. Помещение – один из двадцати с чем-то конференц-залов отеля, снятый им от имени фиктивной компании, – было не очень обширным, но его планировку он сумел обратить себе на пользу. В центре зала стоял обычный прямоугольный стол, с телефоном, с тремя стульями по каждой из боковых сторон и по одному на торцах. У стены – дополнительные стулья для стенографисток и консультантов. Все как обычно. Однако в середине левой стены была дверь, которая вела в крохотную комнатку, предназначенную, очевидно, для частных переговоров. Там тоже был телефон. Правда, когда на нем снимали трубку, то на аппарате, стоявшем в конференц-зале, зажигалась сигнальная лампочка – конфиденциальность, таким образом, распространялась в Бонне только до определенных границ. Чтобы попасть в зал, нужно было пройти через небольшое фойе, и, таким образом, входившие не могли сразу оглядеть все помещение.