– “Я здесь все ненавижу!” Das habe ich ihm gesagt . “Не хочу я здесь оставаться, дядюшка! Я возвращаюсь назад в Германию. Может, присоединюсь к “Баадер-Майнхоф”. Das habe ich ihm gesagt.
      – Narr! – завизжала женщина, отвернувшись от него и поднимаясь по ступенькам. – Schweine hund! – прокричала она, открывая дверь и с шумом захлопывая ее за собой. Молодой человек обвел взглядом глазеющих из окон зрителей и пожал плечами. Раздались жидкие аплодисменты, он театрально раскланялся. Конверс решил: попытка – не пытка – и подошел к нему.
      – Вы очень хорошо говорите по-английски, – сказал он.
      – А потшему нет? – ответил немец. – Они пять лет целыми мешками отправляли продукты, чтобы выучить меня. Я должен ехать к ее брату в Америку. Я говорю: “Нет”. Они говорят: “Да”. Я ненавижу Америку!
      – Мне горько это слышать. Я – американец, и мне нравятся немцы. Где вы там были?
      – В Йорктауне.
      – В штате Вирджиния?
      – Nein! В городе Нью-Йорке.
      – Ах, вы имеете в виду район Йорктаун.
      – Ja. У моего дяди две мясные лавки в Нью-Йорке, в том, который называют Йорктаун. Дерьмо, как это вы говорите в Америке!
      – Сочувствую. А почему?
      – Schwarzen und Juden! Если вы говорите так, как я, черные обкрадывают вас, угрожая ножами, а евреи – с помощью своих кассовых аппаратов. “Ужасный” называли они меня, или “наци”. Я сказал еврею – так хорошо, вежливо сказал, что он обсчитал меня, а он велел мне убираться из его лавки, заявил, что вызовет полицию! И еще назвал меня дерьмом!… Вы носите приличный немецкий костюм, вы тратите у них свои честные немецкие деньги, а они говорят вам такое. Вы нанимаетесь посыльным, чтобы узнать что-нибудь полезное, а они выпроваживают вас пинком в зад! А при чем тут я? Моего отца призвали в “Фольксштурм” в четырнадцать лет. Дерьмо!
      – И еще раз – я весьма сожалею. Поверьте, это истинная правда. Не в нашем духе – винить детей.
      – Дерьмо.
      – Может быть, я могу немного сгладить впечатление, которое у вас сложилось. У меня неприятности – видимо, я глупыйамериканец. Но я заплачу вам сотню американских долларов…
      Молодой человек с превеликим удовольствием снял для него комнату в ночлежке. Она была ничем не лучше той, что досталась ему в Везеле, только вода здесь была горячее, а туалет ближе к двери.
      Но сегодня все должно быть иначе, думал Джоэл, поглядывая через улицу на потерпевшую от времени гостиницу, – хотя, похоже, лучших дней она и не знала. Сегодняшней ночью он должен перебраться в Голландию, где его ждут Корт Торбеке и самолет в Вашингтон. Человек, с которым ему удалось договориться, – торговый моряк, – был постарше его прежних помощников. В Эммерих его привел сыновний долг. Нанеся обязательный визит и получив обычную порцию упреков со стороны отца с матерью, он вернулся в привычное и любимое окружение – в бар на речной набережной.
      И снова, как это уже было в Везеле, песня с ее лирическим напевом обратила внимание Джоэла на молодого моряка с гитарой в руках, стоящего у стойки. Это не был гимн университетской футбольной команды, но моряк пел по-английски, хотя и с немецким акцентом, и мелодия представляла собой странную смесь рока и печальной серенады:
      Когда в конце концов ты упадешь, браток,
      И в твердь земную ткнется твой сапог,
      Неужто вспомнишь все шторма и мели,
      Узнаешь ли, куда попал, что видишь пред собой,
      Поймешь ли ты, кем стал на самом деле?
      Слушатели были захвачены грустной мелодией. Моряк закончил пение, и раздались уважительные аплодисменты, за которыми последовали оживленные разговоры и звон пивных кружек. Через несколько минут Конверс уже стоял рядом с этим морским трубадуром, гитара которого висела у него на плече, словно оружие. Интересно, подумал Джоэл, действительно ли моряк знает английский, или он просто заучил слова своей песни. Через минуту он это выяснит. Моряк рассмеялся какой-то шутке своих товарищей, а когда он отсмеялся, Конверс сказал:
      – Я хотел бы купить вам выпивку, потому что вы напомнили мне о доме. Очень милая песня.
      Певец вопросительно посмотрел на него. Джоэл запнулся. полагая, что моряк не понял, о чем он тут бормочет. По-видимому, немец просто заучил слова песни, не зная языка. Но тот к величайшему облегчению Конверса, произнес:
      – Danke. Это хорошая песня. Но грустная, как и многие ваши песни. Вы американец?
      – Да. А вы говорите по-английски?
      – Ну, как сказать. Читать я не очень горазд, но разговаривать могу. Я служу на торговом судне. Мы ходим в Бостон, Нью-Йорк, Балтимор, а иногда – и в порты Флориды.
      – Что вам заказать?
      – Пива, – сказал моряк, пожимая плечами.
      – А почему не виски?
      – А можно?
      – Конечно.
      – Спасибо.
      Через несколько минут они уже сидели за столиком, и Джоэл повторял горестную историю о шлюхе и ее сутенере. Рассказывал он медленно, но не для того, чтобы соотнести свое повествование с лингвистическими способностями слушателя, – просто в голове его начал складываться кое-какой план. Гитарист был молод, но немного помят, и это говорило о том, что он знает доки и гавань и те дела, что творятся в этом весьма своеобразном мире.
      – Вам следует обратиться в полицию, – сказал моряк, когда Конверс закончил свое повествование. – Все шлюхи у них на учете, и они не станут печатать в газетах ваше имя. – Немец улыбнулся. – Мы хотим, чтобы вы приезжали сюда и тратили свои деньги.
      – Это слишком рискованно. Несмотря на мой теперешний вид, я имею дело со многими очень важными людьми – как здесь, так и в Америке.
      – Значит, и вы сами – важное лицо, ja?
      – Что не мешает мне совершать глупости. Если бы я мог добраться до Голландии, я бы все в два счета уладил.
      – В Нидерланды? А в чем проблема?
      – Я же сказал – у меня отняли паспорт. А сейчас любого американца на границе очень тщательно проверяют. Вы знаете – из-за этого ублюдка, который убил посла в Бонне и командующего НАТО.
      – Да, и еще кого-то в Везеле два дня назад, – добавил немец. – Говорят, он направляется в Париж.
      – Мне от этого не легче… Послушайте, вы знаете людей с реки, тех людей, чьи суда каждый день ходят по реке? Я пообещал вам сто долларов, если вы поможете мне с гостиницей…
      – Да, да, майн герр. Вы очень щедры.
      – Я заплачу намного больше, если вы поможете мне переправиться в Голландию. Видите ли, у моей фирмы есть филиал в Амстердаме. Там мне помогут. Сможете ли выпомочь мне?
      Немец поморщился и поглядел на часы.
      – Сегодня уже поздно искать кого-нибудь, а завтра утренним поездом я уезжаю в Бремерхавен. Мое судно отходит в пятнадцать ноль-ноль.
      – Именно эту цифру я и имел в виду – пятнадцать сотенных бумажек.
      – Западногерманских марок?
      – Нет, американских долларов.
      – Вы еще больший псих, чем ваш Landsmann , который убивает направо и налево. Если бы вы знали язык, вам это обошлось бы не более чем в пятьдесят долларов.
      – Но я не знаю языка. Полторы тысячи долларов, если вы устроите это.
      Молодой человек пристально посмотрел на Конверса, потом поднялся, отодвигая стул:
      – Подождите. Попробую позвонить.
      – Когда будете проходить мимо стойки, закажите нам еще виски.
      – Danke.
      Ожидание не было ни приятным, ни неприятным – оно было просто напряженным. Джоэл поглядывал на видавшую виды гитару, оставленную на стуле, и пытался припомнить слова:
      Узнаешь ли, куда попал, что видишь пред собой,
      Поймешь ли ты, кем стал на самом деле?
      – Я буду у вашей гостиницы в пять утра, – сказал молодой моряк, усаживаясь и держа в руках два стакана с виски. – Капитан возьмет с вас двести долларов, aber только если нет наркотиков. С наркотиками он вас на борт не пустит.
      – У меня нет наркотиков, – сказал Конверс, улыбаясь и стараясь не показать свою радость. – Как только это будет сделано, вы получите свои деньги. Я вручу их вам на пристани, или в порту, или где вам будет угодно.
      – Naturlich.
      Это произошло менее часа назад. Теперь все пойдет по-другому, размышлял Джоэл, поглядывая на вход в гостиницу.
      В пять часов утра он будет на пути в Голландию, в Амстердам, к человеку по имени Корт Торбеке, который, по словам Маттильона, торгует фальшивыми паспортами. Все списки авиапассажиров, отправляющихся в Соединенные Штаты, будут тщательно просматриваться “Аквитанией”, но давным-давно, сто лет назад, он узнал, как можно избежать наблюдателей. Он сделал это тогда, убежав из глубокой холодной дыры и преодолев в темноте забор из колючей проволоки. Он сделает это и теперь.
      У плохо освещенного входа в гостиницу возникла человеческая фигура. Это был молодой моряк. Улыбнувшись, он знаком пригласил Конверса следовать за собой.
      – Пресвятой Боже, да что это с вами, Норман? – воскликнул южанин, видя, что губы Уошбурна судорожно хватают воздух, а тело сотрясают конвульсии.
      – Я… не… знаю… – Глаза майора были широко открыты, расширившиеся зрачки беспокойно бегали по сторонам.
      – Должно быть, это все немецкая жратва! – воскликнул Томас Тэйер, поднимаясь с банкетки и быстро становясь между столом слева и Уошбурном. – Нет, черт возьми! У нас же не было никакой еды. Вы не ели!
      Посетители за соседними столиками стали проявлять беспокойство, громко обмениваясь замечаниями по-немецки. Южанин повернулся к одному из мужчин и в ответ на какую-то его ремарку бросил:
      – Mein Wagen steht draussen. Ich kenne einen Arzt .
      Метрдотель устремился к столику и, сообразив, что гости – американцы, стал проявлять заботу на английском языке:
      – Майору нездоровится, майн герр? Не обратиться ли к нашему…
      – Нет, благодарю вас, никакого доктора, которого я бы не знал лично, – прервал его Тэйер, наклоняясь над военным атташе, который тяжело дышал и, полузакрыв глаза, качал головой вперед-назад. – Это – сынок Молли Уошбурн, и уж я прослежу, чтобы он получил все самое лучшее! У меня есть автомобиль. Если пара ваших официантов поможет мне, мы доведем его до лимузина, и я сразу же отвезу его к своему врачу. В моем возрасте всегда приходится держать их под рукой.
      – Bestimmt. Конечно! – Метрдотель щелкнул пальцами, и к нему подлетели трое официантов.
      – Посольство… посольство! – бормотал Уошбурн, пока его волочили к дверям.
      – Не волнуйся, Норман, детка! – успокаивал его южанин вышагивая рядом с метрдотелем. – Я позвоню туда прямо из машины, пусть встречают нас у Руди. – Тэйер повернулся к немцу: – Знаете, что я вам скажу? Этот славный парень, этот стойкий солдат просто выдохся. Он без роздыха трудился от рассвета до заката. Вы и представить себе не можете, сколько на него свалилось за эти последние дни. Этот псих, объявивший всем войну, тот, что застрелил их посла, а потом еще и эту важную птицу в Брюсселе!… Вы знаете, кто этот сынок Молли? Он – военный атташе.
      – Да, майор – наш частый и уважаемый гость.
      – Что ж, даже самые уважаемые имеют право сказать иногда: “Гори оно все огнем, а мне пора немного расслабиться”.
      – Не уверен, что я вас понимаю.
      – Я думаю, этот чудесный парень, которого я знал щенком, еще не научился рассчитывать свою дозу.
      – О!… – Во взгляде метрдотеля загорелось любопытство знатока и любителя светских сплетен, которому удалось поймать новый слушок.
      – Просто он перебрал лишнего… Вот и все, но это – между нами.
      – Мне кажется, у него глаза были не в фокусе…
      – Он начал вышибать пробки еще до того, как солнце осветило восточную стену конюшни. – Они уже добрались до входа, где целая орава посыльных продвигала Уошбурна через входную дверь. – И у него есть на это право, вот что я вам скажу. – Тэйер достал бумажник.
      – Не могу не согласиться с вами.
      – Вот, – сказал южанин, отсчитывая купюры. – Я не успел их обменять, поэтому возьмите сотню долларов. Это с лихвой покроет нашу выпивку, а остальные отдайте тем ребятам у входа… А эта сотня – лично вам, чтобы вы пореже вспоминали об этом, verstehen?
      – Разумеется, майн герр! – Немец упрятал в карман оба банкнота, улыбаясь и угодливо кланяясь. – Абсолютно ничего не скажу.
      – Ну, зачем же так? Сынку нашей Молли пора бы понять: если люди и узнают, что он пропустил рюмку-другую, это совсем не конец света. Бывает очень полезно немножко расслабиться, и окажись мы в Джорджии, я бы прямо сказал ему, что это необходимо. Так что можете подмигнуть ему по-дружески, когда он опять тут появится.
      – Под-миг-нуть?
      – Улыбнитесь ему одобрительно – вроде бы вы все знаете, и все о’кей. Verstehen Sie?
      – Да! Абсолютно с вами согласен. Он заслужил!
      У обочины Джонни Реб подробно проинструктировал официантов, как поудобнее устроить на заднем сиденье майора Бормана Энтони Уошбурна четвертого: “Расправьте ему руки-ноги, положите навзничь, лицо повыше”. Затем южанин раздал всем по двадцать долларов и отпустил их. После этого, нажав кнопку переговорного устройства, он заговорил с двумя мужчинами, сидевшими на переднем сиденье.
      – Я откидываю дополнительные сиденья, – сказал Джонни Реб, выдвигая бархатные сиденья из бархатной стенки лимузина. – Он вырубился. Перебирайтесь ко мне. Колдун. А ты, Клаус, покатай-ка нас по своим живописным пригородам.
      Через несколько минут лимузин с погашенными фарами и включенной в салоне лампочкой остановился на проселочной дороге. Доктор расстегнул пояс Уошбурна, спустил его брюки и перевернул атташе на сиденье, потом нашел нужное ему место у основания позвоночника и занес шприц.
      – Готов, парень? – спросил темнокожий палестинец, оттянув край эластичных трусов лежащего без сознания Уошбурна.
      – Действуй, Колдун, – отозвался Джонни Реб, пристраивая маленький магнитофон у края сиденья. – Засади ему туда, где он неделю ничего не обнаружит, а то и вовсе никогда. Вознеси его на небо, араб. Пусть полетает.
      Доктор осторожно ввел длинную иглу, медленно нажимая большим пальцем на поршень.
      – Действовать начнет сразу, – сказал палестинец. – Мне случалось видеть, что при такой дозе пациент начинал болтать до того, как ведущий успевал подготовиться.
      – Я готов.
      – Сразу настраивайте его на нужную волну. Задавайте прямые вопросы, пусть сосредоточится как можно быстрее.
      – Ага, так я и сделаю. Это плохой человек, Покки. Он врет и рассказывает истории, которые не имеют никакого отношения к той рыбке, которая сорвалась у них с крючка. – Южанин схватил лежавшего без сознания Уошбурна за плечо и рывком перевернул его лицом вверх. – Ну, сынок Молли, давай поговорим. И как же это ты решился сотворить такое с офицером военно-морского флота США по фамилии Фитцпатрик? Коннел Фитцпатрик, мой мальчик! Фитцпатрик, Фитцпатрик! Не упрямься, детка, расскажи папаше все, ведь, кроме папаши, тебе теперь и поговорить-то не с кем! Они подставили тебя, бедный сынок нашей Молли! Они заставили тебя солгать, а потом эту ложь распечатали в газетах, по всему миру! И теперь весь мир считает тебя лжецом! Но папаша расставит все по своим местам! Папаша все утрясет и поможет тебе забраться на самый верх! Ты станешь начальником над всеми начальниками. Над всеми начальниками всех штабов! Держись папаши! Держись его, иначе пропадешь! Так куда же ты дел Фитцпатрика? Фитцпатрика, Фитцпатрика!…
      Тело Уошбурна задвигалось, голова его тряслась, из уголков рта стекала слюна. Послышался тихий шепот:
      – Шархёрн, остров Шархёрн… Гельголандский пролив.
      Калеб Даулинг был не только зол, но и растерян. Однако, несмотря на одолевавшие его сомнения, он не хотел пускать дело на самотек: вокруг творилось что-то непонятное – почему, к примеру, он никак не может добиться приема у временно исполняющего обязанности посла? Атташе, ведавший записью к нему, утверждает, что в связи с убийством Уолтера Перегрина у того нет ни одной свободной минуты. Может быть, через недельку… Иными словами, ему как бы заявляют: “Проваливай-ка, актеришка, у нас по горло важных дел, а свидание с тобой к ним не относится”. Его задвинули в дальний угол, попотчевав обычной болтовней, которую держат про запас для лиц широко известных, но незначительных. Причины и разумность такого свидания, без сомнения, громко обсуждались невежественными и ретивыми дипломатами. Или кем-нибудь еще.
      Именно поэтому он и сидел сейчас за одним из столиков в глубине бара отеля “Кёнигсхоф”. Ему удалось узнать имя секретарши Перегрина, некоей Энид Хитли, и отрядить в посольство каскадера Муза Розенберга с письмом якобы от ее близкого друга в Соединенных Штатах. Розенберг получил наказ передать конверт лично адресату. Увидев могучую комплекцию каскадера, в приемной никто не стал возражать. Хитли сама спустилась вниз за конвертом. Записка кратко излагала существо его просьбы:
      “Дорогая мисс Хитли,
      уверен, что нам с Вами необходимо срочно переговорить. Жду Вас в баре отеля “Кёнигсхоф” сегодня в половине восьмого вечера. Был бы рад, если бы Вы согласились со мной выпить. Убедительно прошу Вас не говорить никому об этой встрече. Ни одному человеку.
      Искренне Ваш
       К. Даулинг”.
      Было уже семь тридцать восемь, и Калеб начал беспокоиться. За последние несколько лет он успел привыкнуть к тому, что люди весьма точно соблюдали назначенное для интервью и встреч с ним время, – пунктуальность была одним из “пунктиков” папаши Рэтчета. Но существовал целый ряд причин, по которым секретарша могла уклониться от встречи с ним. Впрочем, она знала, что они с Перегрином в известной степени стали друзьями и что актеры – тоже люди разные. Многие из них ищут известности, используя для этого даже те события, которые не имеют к ним никакого отношения, позируя рядом с государственными и политическими деятелями, хотя сами не способны сформулировать даже своего отношения к рабовладению. Но он, черт побери, надеется…
      Она! Женщина средних лет вошла в двери и прищурилась в полумраке зала. Метрдотель сразу же подошел к ней и проводил к столику Даулинга.
      – Огромное спасибо за то, что вы согласились прийти, – сказал Калеб, поднимаясь навстречу Энид Хитли, пока та усаживалась за стол. – Я не решился бы настаивать на этой встрече, если бы не считал ее чрезвычайно важной, – добавил он, снова опускаясь на стул.
      – Я поняла это по тону записки, – ответила миловидная женщина с волосами уже тронутыми сединой и умными глазами.
      Пока не принесли заказанный ею напиток, они вели обычный, ни к чему не обязывающий разговор.
      – Представляю себе, как все это тяжело для вас, – сказал Даулинг.
      – Да, нелегко, – отозвалась мисс Хитли. – Я проработала с мистером Перегрином почти двадцать лет. Он обычно называл нас своей командой, мы с Джейн – с миссис Перегрин – сошлись довольно близко. Мне сейчас следовало бы быть у нее, но я сказала ей, что у меня в последний момент объявились срочные дела в конторе.
      – Как она?
      – Все еще в шоке, конечно. Но она справится. Она сильная. Уолтер хотел, чтобы его окружали сильные женщины. Он считал, что только они чего-то стоят и потому должны знать себе цену.
      – Очень правильные мысли, мисс Хитли.
      Официант принес выпивку и ушел, секретарша вопросительно взглянула на Калеба.
      – Вы уж простите меня, мистер Даулинг, но я не особая поклонница вашего шоу, хотя, естественно, видела вас на экране разок-другой. А вообще как-то так получается – когда меня приглашают на обед и приближается эта волшебная минута, обед почему-то отменяется.
      – По-видимому, те люди не управляются на кухне. Женщина улыбнулась.
      – Вы слишком скромны, но я не это имела в виду. Вы совсем не такой, как на телевизионном экране.
      – Потому что я и мои телевизионный персонаж – не одно и то же, мисс Хитли, – очень серьезным тоном ответил бывший университетский профессор, глядя ей в глаза. – Я полагаю, что у нас с ним есть что-то общее, поэтому я могу пропустить через себя эту придуманную личность, но этим, пожалуй, наше с ним сходство и ограничивается.
      – Понимаю. Вы очень хорошо все объяснили.
      – Мне уже приходилось говорить об этом. Но я пригласил вас не для того, чтобы порассуждать о сути актерского мастерства. Тема эта – довольно узкая и мало кого интересует.
      – А почему вы меня пригласили?
      – Потому что не знаю, к кому еще обратиться. Вернее, я-то знаю, но никак не могу к нему пробиться.
      – И кто же это?
      – Исполняющий обязанности посла, тот, кто срочно прилетел сюда из Вашингтона.
      – Но он сейчас по уши…
      – Ему нужно сказать… – не дал закончить ей Калеб. – Его следует предупредить.
      – Предупредить? – Глаза женщины широко раскрылись. – Покушение и на его жизнь? Еще одно убийство? Этот маньяк Конверс?…
      – Мисс Хитли, – начал актер; его поза была напряженной, но. голос звучал спокойно, – то, что я собираюсь сказать вам, может вас шокировать или даже возмутить, но, как я уже говорил, я не знаю в посольстве никого, к кому можно было бы обратиться. Однако я совершенно определенно знаю, что там есть люди, к которым я не могу обращаться.
      – О чем это вы?
      – Я вовсе не уверен в том, что Конверс – маньяк и что он убил Уолтера Перегрина.
      – Что?! Вы, должно быть, шутите! Вы же знаете, что говорят о нем и о его болезненном состоянии. Он был последним, кто видел мистера Перегрина. Майор Уошбурн точно установил это!
      – Майор Уошбурн как раз и является одним из тех, с кем я поостерегся бы встречаться.
      – У него репутация одного из лучших офицеров американской армии, – возразила секретарша.
      – Для столь блестящего офицера у него странное представление о том, как следует выполнять приказы своих начальников. На прошлой неделе я организовал встречу Перегрина с одним человеком. Человек побежал, и Уолтер приказал майору задержать его. Вместо этого Уошбурн попытался застрелить его.
      – Ох, теперь мне все понятно, – сказала Энид Хитли неприятным тоном. – Это вы организовали встречу с Конверсом. Да, это были вы, я вспомнила! Мистер Перегрин говорил мне. Так что же вы хотите теперь, мистер Даулинг? Голливудский актер пытается поддержать созданный им образ? А может, этот актер испугался возможной ответственности: ведь это понизит его – как вы говорите? – рейтинг? Не вижу смысла продолжать разговор. – И женщина отодвинулась от стола, намереваясь уйти.
      – Уолтер Перегрин был человеком слова, мисс Хитли, – сказал Калеб, не трогаясь с места и пристально глядя на секретаршу. – Я полагаю, с этим вы согласитесь.
      – Ну и?…
      – Он дал мне слово. Он заверил меня, что, если Конверс свяжется с ним и попросит о встрече, я буду присутствовать на ней. Я, а не майор Уошбурн, чьи действия в ту ночь показались мистеру Перегрину не менее подозрительными, чем мне.
      Пожилая женщина осталась сидеть, внимательно глядя на Даулинга.
      – На следующее утро он был очень расстроен, – сказала она очень тихо.
      – А точнее, я думаю, – зол как черт. Человек, который убежал от нас, не был Конверсом, и сумасшедшим он тоже не был. Он был чертовски серьезен и говорил как человек, привыкший разговаривать с начальством. Речь шла о каком-то конфиденциальном расследовании, касающемся посольства. Перегрин не знал, в чем тут дело, и собирался все выяснить. Он упомянул, что свяжется с Вашингтоном по специальной линии. Я не силен в технике, но, по-видимому, речь шла о телефоне, по которому ведут переговоры в тех случаях, когда опасаются, что остальные линии могут прослушиваться.
      – Он потом и звонил по спецсвязи. Он говорил вам?
      – Да, говорил. Но тут есть и еще кое-что, мисс Хитли. Как вы правильно заметили, я действительно несу определенную ответственность, потому что именно через меня Уолтер Перегрин узнал о существовании Конверса. И не кажется ли вам странным, что, хотя этот факт не является секретом – о нем знали и вы, и Уошбурн, – с момента смерти Уолтера никто меня об этом не спросил.
      – Никто не спросил? – недоверчиво повторила женщина. – Но ведь я включила ваше имя в свою докладную записку.
      – И кому вы ее вручили?
      – Ну, всем этим занимался Норман… – Энид Хитли оборвала себя на полуслове.
      – Уошбурн?
      – Да.
      – А больше вы ни с кем не разговаривали? У вас брали показания?
      – Да, конечно. Меня допрашивал какой-то инспектор из боннской полиции. Я уверена, что назвала и ему ваше имя. Да, я совершенно в этом уверена.
      – Кто-нибудь присутствовал при этом разговоре?
      – Да, – прошептала секретарша убитого посла, – Норман.
      – Довольно странное для полицейского управления ведение дел, не правда ли? – Калеб чуть наклонился вперед. – Разрешите мне несколько сместить акцент в отношении того, что вы только что сказали, мисс Хитли. Вы спросили меня, не пытаюсь ли я любой ценой сохранить созданный мною образ. Вопрос логичный, и если бы вы видели в Лос-Анджелесе очередь безработных актеров, то поняли ли бы, насколько он логичен. Вам не кажется, что и другие люди могут думать так же, как вы? Возможно, меня не спрашивали потому, что кое-кто здесь, в Бонне, считает: я не очень-то уверенно расхаживаю в сапогах папаши Рэтчета и буду помалкивать, чтобы сохранить за собой этот довольно поздно пришедший ко мне успех. Как ни странно, это дает мне и физическую защиту. Вы не станете убивать папашу Рэтчета, если не хотите навлечь на себя гнев миллионов телезрителей, которые, я думаю, впадут в истерику и начнут задавать тысячи вопросов. “Национальное расследование в действии” – вот как это можно будет назвать.
      – Но вы ведь не молчите, – заметила Энид Хитли.
      – Но и не говорю громко, – возразил актер. – Однако делаю это совсем не по тем причинам, о которых только что говорил. Я в долгу перед Уолтером Перегрином и знаю об этом лучше, чем кто-либо. Но я не смогу вернуть ему этот долг, если человек, которого я считаю невиновным, будет повешен якобы за его убийство. Но именно здесь и начинаются мои сомнения. У меня нет абсолютной уверенности. Я могу и ошибаться.
      Женщина, нахмурившись, пристально смотрела на Даулинга:
      – Я сейчас выйду, а вы, если не возражаете, задержитесь здесь на некоторое время. Я позвоню одному человеку, полагаю, вам следует с ним встретиться. Он сам найдет вас здесь.
      Без всяких фамилий, конечно. Сделайте, как он скажет, идите туда, куда он вас пошлет.
       – Ему можно доверять?
      – Мистер Перегрин доверял ему, – сказала Энид Хитли и добавила: – Но не любил его.
      – Тогда это настоящее доверие, – заметил актер.
      Калеба подозвали к телефону, и он записал указанный ему адрес. Швейцар “Кёнигсхофа” нашел ему такси, и через восемь минут он вышел перед домом в викторианском стиле на окраине Бонна.
      Еще через две минуты его препроводили в большую комнату – в былые времена служившую, по-видимому, библиотекой, – стены которой были увешаны подробнейшими картами Восточной и Западной Германии. Человек в очках поднялся из-за стола. Он коротко кивнул и заговорил:
      – Мистер Даулинг?
      – Да.
      – Благодарю вас, сэр, за то, что вы согласились сюда приехать. Моя фамилия ничего вам не скажет, поэтому называйте меня просто Джордж. Идет?
      – Хорошо, Джордж.
      – Но только для вашего личного, подчеркиваю, личного сведения я – шеф местного агентства ЦРУ здесь, в Бонне.
      – Хорошо, Джордж.
      – А вы чем занимаетесь, мистер Даулинг? Чем вы зарабатываете себе на жизнь?
      – Чао, беби, – только и произнес актер, сокрушенно качая головой.

Глава 25