– Черт вас подери, Конверс! Да кто вы такой, в конце концов? – выкрикивал Коннел Фитцпатрик, стараясь поспеть за быстро шагавшим Джоэлом, в его низком голосе звучало бешенство.
      – Я тот, кто знал Эвери Фоулера мальчишкой, а потом, двести лет спустя, смотрел в Женеве, как умирает человек по имени Пресс Холлидей, – отозвался Конверс, убыстряя шаг и направляясь к воротам национального парка, где была стоянка такси.
      – Прекратите вешать мне лапшу на уши! Я знал Пресса намного ближе и значительно дольше вашего. Да поймите же вы, наконец, – он женат на моей сестре! Пятнадцать лет мы были близкими друзьями!
      – Вы говорите как мальчишка, пытающийся сойти за взрослого. Уходите.
      Фитцпатрик бросился вперед и преградил путь Джоэлу:
      – Поймите же, прошу вас, я могу и хочу вам помочь. Это правда! Я знаю язык, а вы нет! У меня есть связи, у вас их нет!
      – Но у вас есть и свое представление о сроках, которые не устраивают меня. Уйдите с дороги, морячок.
      – Прекратите, прошу вас! – взмолился морской офицер. – Я готов отказаться от многого, но не списывайте меня с корабля.
      – Простите, не понял?
      Фитцпатрик неловко переступал с ноги на ногу.
      – Вам ведь тоже случалось сцепиться с тем, кто сильнее вас, не так ли, советник?
      – Я всегда знал соотношение сил.
      – Бывает, что драка – единственный способ выяснить это.
      – Со мной такого не бывает.
      – Следовательно, моя ошибка состоит в том, что я недооценил вас; обстоятельства сложились не в мою пользу. С кем-нибудь другим это, может, и прошло бы.
      – Вы говорите сейчас о тактике. Но двухдневный срок вы назначили совершенно серьезно.
      – Вы чертовски правы – назначил, – согласился Коннел, утвердительно кивая. – Я хочу все это разоблачить. Хочу, чтобы виновные расплатились полной мерой! Поймите, Конверс, я просто с ума схожу от злости! Нельзя допустить, чтобы история эта сошла им с рук. Любая затяжка влечет за собой безразличие, вы это знаете не хуже моего. Вы когда-нибудь пытались пересмотреть старое дело? Я пытался несколько раз – когда был уверен, что допущена явная несправедливость. Это меня кое-чему научило – система не любит такого! И знаете почему?
      – Знаю, – сказал Джоэл. – В производстве слишком много новых дел, и награды дают только за них.
      – Точно… Но Пресс заслуживает большего. Миген – тоже.
      – Да, он, точнее, они этого заслуживают. Но есть одно обстоятельство, которое Пресс Холлидей учитывал лучше нас с вами. Если говорить без обиняков, жизнь его – ничто по сравнению с тем, что может произойти.
      – Звучит весьма жестоко, – заметил офицер.
      – Зато точно отражает суть дела, – сказал Конверс. – Ваш зять собственными руками припечатал бы вас к ковру, если бы вы, войдя в игру, попытались устанавливать в ней свои правила. Бросьте это, капитан. Отправляйтесь лучше на похороны.
      – Нет, я должен быть в вашей команде. Я снимаю установленный срок.
      – Какое великодушие!
      – Господи! Вы не понимаете, о чем я.
      – Нет, пока не понимаю, о чем вы.
      – Игра ведется по вашим правилам, – сказал Фитцпатрик и кивнул, как бы признавая этим свое поражение. – Я буду выполнять ваши приказы.
      – Почему? – спросил Джоэл, глядя своему собеседнику в глаза.
      Тот не отвел взгляд.
      – Потому что Пресс доверял вам. Он говорил, что для этого дела вы – самый лучший.
      – Если не считать его, – добавил Конверс, и выражение его лица наконец смягчилось, появилась даже тень улыбки. – Хорошо, я вам верю, но тут действуют жесткие правила. Либо вы принимаете их, либо списываетесь на берег.
      – Что ж, излагайте ваши правила. Буду корчиться так, чтобы вы не заметили моих страданий.
      – Да, помучиться вам придется, – согласился Джоэл. – Начнем с того, что я буду сообщать вам лишь те сведения, которые вам необходимо знать в каждом конкретном случае. Выводы из них будете делать сами; это даст вам некоторую свободу, а уж как вы будете добывать новые доказательства – ваше дело.
      – Суровое правило.
      – Ничего не поделаешь. Иногда для облегчения задачи я буду называть вам какое-нибудь имя, это всегдабудет имя, на которое вы могли бы выйти и без моей помощи. Вы достаточно изобретательны и сами придумаете источник, из которого вы его якобы почерпнули. Это хоть в какой-то мере обезопасит вас.
      – Мне несколько раз приходилось проделывать это в портовых притонах.
      – Правда? Ну и как удалось сыграть?
      – Что?
      – Не важно, думаю, вы на это уже ответили. Вы ведь не в белых одеждах туда спускались, не как капитан третьего ранга?
      – Нет, черт побери.
      – Но теперь вы их наденете.
      – И все же вам придется сказать мне хоть что-то.
       – Я сделаю для вас “выжимки” с множеством весьма абстрактных наблюдений и минимумом фактов. По мере продвижения – если мы вообще будем продвигаться – вы будете узнавать все больше и больше. Если вы решите, что картина проясняется, дайте мне знать. Это очень важно. Мы не можем подвергать риску все дело, если вы вдруг начнете руководствоваться ложными суждениями.
      – Кто это – мы?
      – Я бы и сам хотел это знать.
      – Милая ситуация.
      – Да уж!
      – А почему бы вам не посвятить меня во все прямо сейчас? – спросил Фитцпатрик.
      – Потому что Миген уже потеряла мужа. Я не хочу, чтобы она потеряла еще и брата.
      – Я готов и к этому.
      – Кстати, сколько еще времени у вас в запасе? Вы ведь на военной службе?
      – Мне предоставлен отпуск на тридцать суток, его можно продлить. Сами понимаете – единственная сестра с пятью детишками, у которой убили мужа. Практически я могу продлить его на любой срок.
      – Будем считать, что у вас тридцать суток, капитан. Это намного больше того, что нам отпущено.
      – Рассказывайте, Конверс.
      – Давайте прогуляемся, – сказал Джоэл, снова направляясь к Альтер-Цоллю с его полуразрушенной стеной и открывавшимся видом на Рейн.
      В “выжимках”, сделанных Конверсом, излагалась суть сложившейся ситуации: определенные лица из различных стран вступили в сговор и, используя свое влияние, отправляют в обход закона значительные партии оружия и технологической информации враждебным странам, правительствам и организациям.
      – С какой целью? – спросил Фитцпатрик.
      – Я мог бы ответить – с целью обогащения, но вы поймете, что это не так.
      – В качестве одной из побудительных причин – вполне возможно, – сказал морской офицер. – Но в этом случае влиятельные люди – а под “влиятельными” я подразумеваю людей, которые могут не считаться с существующими законами, – действовали бы в одиночку или, в крайнем случае, мелкими группами в пределах своих стран. Им было бы незачем координировать свои действия с другими. По законам рынка так они только дробили бы получаемые доходы.
      – Отличное попадание, советник.
      – Так какова же их истинная цель? – Фитцпатрик взглянул на Джоэла. Сейчас они снова шагали в направлении проема в каменной стене, где стояла бронзовая пушка.
      – Дестабилизация, – сказал Конверс. – Дестабилизация с расчетом на привлечение широких масс. Серия вспышек насилия в особо важных и уязвимых точках планеты поставит под вопрос способность соответствующих правительств справиться с насилием.
      – И опять-таки – с какой целью?
      – Вы быстро соображаете, – произнес Джоэл, – вот и попытайтесь ответить на этот вопрос сами. Что произойдет, если существующие политические структуры будут подорваны, если они просто не смогут функционировать, поскольку ситуация выйдет из-под их контроля?
      Они остановились возле пушки, и морской офицер попытался проследить, куда направлен ее толстенный ствол.
      – Их сместят или преобразуют, – проговорил он, переводя взгляд на Конверса.
      – Опять в точку, – тихо сказал Конверс. – Вот вы и разобрались во всем.
      – Но это же бессмыслица. – Фитцпатрик поморщился, напряженно раздумывая. – Погодите, давайте я все же попробую разобраться. Хорошо?
      – Ради Бога.
      – “Влиятельные лица” – это наверняка люди, занимающие весьма высокие посты. Если в основе их действий лежит не голое стремление к наживе, то, стало быть, можно говорить не об откровенно преступных элементах, а о вполне респектабельных гражданах. Или есть какое-то иное определение, мне неизвестное?
      – Мне оно тоже неизвестно.
      – В таком случае зачем им стремиться к дестабилизации той политической системы, которая как раз и обеспечивает это их влияние? Я не вижу здесь смысла.
      – Слышали когда-нибудь выражение “Все относительно”?
      – Довольно часто, особенно когда хотели от меня отвязаться. И все же – зачем?
      – Подумайте хорошенько.
      – О чем?
      – О влиянии. – Джоэл достал сигареты, вытряхнул из пачки одну и прикурил. Более молодой человек не отрывал взгляда от видневшихся вдали холмов Вестервальда.
      – Они хотят расширить его еще больше, – сказал Фитцпатрик, поворачиваясь к Конверсу.
      – Они хотят заполучить его целиком и полностью, – проговорил Джоэл. – А добиться этого можно лишь доказав, что предлагаемые ими решения – единственно верные, поскольку все остальные оказались несостоятельными перед лицом воцарившегося хаоса.
      Коннел с окаменевшим лицом слушал Конверса.
      – Пресвятая Дева… – начал он, и, хотя слова эти он произнес шепотом, они прозвучали как самый настоящий крик. – Многонациональный плебисцит – волеизъявление народа – в пользу государственного всевластия. Фашизм. Многонациональный фашизм.
      – Я уже устал повторять: “Опять в яблочко”, поэтому скажу: “Правильно, советник”. Вы сейчас изложили это получше любого из нас.
      –  Нас? Этоведь означает, что существуем “мы”, но вы не знаете, кто эти “мы”! – добавил Фитцпатрик со злостью и раздражением, его брови почти сошлись на переносице.
      – Придется вам примириться с этим, – сказал Джоэл. – Как примирился и я.
      – Но почему, скажите на милость?
      – Эвери Фоулер. Помните такого?
      – О Господи!
      – Да еще старик на Миконосе. Вот и все, что у нас есть. Но то, что они говорят, – правда, горькая реальность. Я уже видел это, и того, что я видел, для меня вполне достаточно. В Женеве Эвери сказал, что у нас очень мало времени. Биль выразил это более образно – отсчет времени начался. Все, что должно случиться, произойдет еще до истечения срока вашего отпуска – по последним данным, осталось две недели и четыре дня. Вот это-то я и подразумевал ранее.
      – Господи, – прошептал Фитцпатрик, – что еще вы считаете нужным мне сказать?
      – Очень немногое.
      – Посольство, – прервал его Коннел. – Я там работал у военного атташе, около двух лет назад. Они нам помогут.
      – А также убьют.
      – Что?
      – Там не все чисто. Те трое мужчин в аэропорту были сотрудниками посольства.
      – Ну и что?
      – Они – пособники наших врагов.
      – Не может быть!
      – А как по-вашему, зачем они оказались в аэропорту?
      – Чтобы встретить вас, поговорить с вами. Может быть сколько угодно причин. Не знаю, известно вам или нет, но вы – крупнейший специалист в области международного частного права. Посольства и консульства часто прибегают к помощи таких парней, как вы.
      – Я уже слышал это раньше, – раздраженно перебил его Конверс.
      – Ну и что такого?
      – Если они хотели меня видеть, то почему тогда открыто не подошли к входным воротам?
      – Наверняка были уверены, что вы зайдете за багажом, как все нормальные люди.
      – А когда я не сделал этого, судя по вашим словам, они расстроились и разозлились.
      – Так оно и было.
      – Значит, у них имелись основания тайно ждать меня у входа.
      – И все-таки это звучит не слишком убедительно. – Фитцпатрик поморщился.
      – А женщина? Вы помните эту женщину?
      – Конечно помню.
      – Она засекла меня в Копенгагене и все время следила за мной… А потом их всех четверых подобрал автомобиль, принадлежащий человеку, который является частью всего того, о чем я вам рассказывал. В этом автомобиле они прямиком направились в посольство, тут уж можете положиться на мое слово. Я сам их видел.
      Коннел пристально вглядывался в лицо Джоэла, как бы впитывая в себя его слова.
      – О Господи, – удивленно прошептал он. – Ну ладно, посольство отпадает, а как насчет Брюсселя, штаба главнокомандующего вооруженными силами НАТО в Европе? Я знаю кое-кого в отделе морской разведки.
      – Пока нельзя. А может быть, и вообще нельзя.
      – Я полагал, что вы намерены воспользоваться моим мундиром и моими связями.
      – Возможно, я так и сделаю. Во всяком случае, приятно знать, что они существуют.
      – Ну хорошо, так что я могу сделать? Должен же я сделать хоть что-нибудь?
      – Вы и в самом деле свободно говорите по-немецки?
      – Хохдойч, швабский, баварский и еще в придачу несколько диалектов. Я же сказал вам, что я знаю пять языков…
      – Да, действительно, вы объяснили это весьма доходчиво, – прервал его Конверс. – Здесь, в Бонне, есть женщина по фамилии Фишбейн. Вот вам и первое имя из моего запаса. Участие ее в этом деле несомненно, но ее роль пока неясна. По-видимому, она осуществляет связь – передает информацию. Я хотел бы, чтобы вы познакомились с ней, поговорили, установили контакт. Для этого нужно найти подходящий повод. Ей немного за сорок, она – младшая дочь Германа Геринга. По совершенно понятным причинам она в свое время вышла замуж за одного из уцелевших узников фашизма, но он уже давно уехал. Есть какие-нибудь идеи?
      – Разумеется, – без раздумий отозвался Фитцпатрик. – Наследство. Ежегодно составляются тысячи завещании, которые, согласно воле покойных, проходят через военных юристов. Это сумасшедшие, которые оставляют все, что имели, тем, кто тоже сумел выжить. Истинные арийцы и всякое прочее дерьмо. Обычно мы стараемся сплавить их гражданским властям, те тоже не знают, что с ними делать, и в результате их капиталы либо теряются, либо поступают в казначейство как выморочное имущество.
      – Серьезно?
      – Ein, zwei, drei… Поверьте мне, те люди мечтают именно об этом.
      – И вы считаете это удобным предлогом?
      – А что бы вы сами сказали о наследстве в миллион с чем-нибудь долларов, оставленном скромным пивоваром где-нибудь на нашем Среднем Западе?
      – Неплохая идея, – одобрил Джоэл. – Считайте, вы уже на борту.
      В их беседе не упоминалось слово “Аквитания”, не были названы имена Джорджа Маркуса Делавейна, Жака Луи Бертольдье или Эриха Ляйфхельма, как и прочие двадцать с чем-то имен из госдепартамента и Пентагона. Не было и подробного анализа действий сети, изложенного в различных досье, которые оказались в распоряжении Конверса, и того, что он узнал от Эдварда Биля с острова Миконос. Приоткрывая Коннелу Фитцпатрику лишь общие контуры организации, Джоэл исходил из соображений весьма далеких от альтруизма. Если военного юриста схватят и подвергнут допросу – каким бы жестоким ни был этот допрос, – из него мало что удастся вытянуть.
      – Не слишком-то много вы мне рассказали, – заметил Фитцпатрик.
      – Вполне достаточно, чтобы вам проломили череп. Поверьте, я слов на ветер не бросаю.
      – Я тоже.
      – В таком случае считайте меня великодушным парнем, – сказал Конверс, и оба они направились в сторону ворот Альтер-Цолля.
      – С другой стороны, – продолжал зять Холлидея, – вы испытали в своей жизни куда больше, чем я. О многом я узнал из приложенных к вашему личному делу секретных досье – не одного, а нескольких, их сопоставили с досье других бывших военнопленных. Ваши были особенными. Согласно показаниям большинства узников этих лагерей, ваше мужество помогало им держаться… во всяком случае, до тех пор, пока вы не угодили в одиночку.
      – Они ошибались, морячок. Меня трясло от страха, и могу сказать, я бы пошел на что угодно, лишь бы спасти свою шкуру.
      – Этого в досье нет. В них говорится…
      – Это меня не интересует, капитан, – отрезал Джоэл (в тот момент они проходили через украшенные резьбой ворота). – Есть срочная проблема, которую вы можете помочь мне решить.
      – Какая?
      – Я обещал позвонить Даулингу на мобильный телефон, но не знаю, как попросить об этом телефонистку.
      – Вон там телефонная будка, – сказал Коннел, указывая на белый пластиковый пузырь на бетонном столбе у обочины. – У вас есть его номер?
      – Где-то должен быть, – ответил Конверс, роясь в карманах. – Вот он. – Конверс протянул офицеру клочок бумаги, отделив его от кредитных карточек.
      – Fraulein, geben Sie mir bitte sieben, drei, vier, zwei, zwei . – Фитцпатрик говорил как заправский немец. Он бросил несколько монет в щелку металлического ящика и обернулся к Джоэлу: – Пожалуйста, сейчас соединят.
      – Не уходите. Попросите его… скажите, звонит адвокат, тот, из отеля.
      – Guten Tag, Fraulein. Ist Herr… О нет, я говорю по-английски. И вы говорите? Нет, я звоню не из Калифорнии, но это срочно… Даулинг… Мне нужно связаться с…
      – Калебом, – быстро подсказал Джоэл.
      – С Калебом Даулингом. – Моряк прикрыл ладонью трубку. – Что это за имя такое?
      – Так называют людей в туфлях от Гуччи.
      – Что?… Oui, ja, да, спасибо. Сейчас его позовут. Берите. – И Фитцпатрик передал трубку Джоэлу.
      – Джо?
      – Да, Кэл. Я обещал позвонить вам сразу же после встречи с Фоулером. Все в порядке.
      – Нет, мистер юрист, не все в порядке, – холодно возразил актер. – Нам нужно серьезно поговорить, должен вам сказать, только что сыграл в ящик один парень.
      – Не понимаю.
      – В Париже умер какой-то человек. Так вам понятнее?
      – О Боже! – У Конверса перехватило горло, он почувствовал, как кровь отливает от лица. На какое-то мгновение ему показалось, что сейчас его вырвет. – Значит, они добрались до вас, – прошептал он.
      – Примерно час назад здесь был представитель немецкой полиции. И на этот раз у меня не было сомнений относительно личности гостя. Самый настоящий полицейский.
      – Просто не знаю, что вам и сказать, – запинаясь, проговорил Джоэл.
      – Вы действительно сделали это?
      – Я… я полагаю, что да, – сказал Конверс, глядя на диск телефона-автомата, но видя перед собой залитое кровью лицо человека в парижском переулке, чувствуя липкую кровь на своих руках.
      – Ах, вы полагаете? Знаете ли, в таком деле хотелось бы услышать нечто более определенное.
      – В таком случае – да. Отвечаю вам: да, я это сделал.
      – И у вас были на то причины?
      – Я считаю, что были.
      – Мне бы хотелось послушать обо всем этом, но только не сейчас. Назовите место, где бы мы могли встретиться.
      – Нет! – воскликнул Джоэл несколько смущенно, но весьма решительно. – Я не могу впутывать вас. Держитесь от этого подальше!
      – Тот парень оставил мне визитную карточку и просил позвонить, если вы объявитесь. Толковал что-то о сокрытии информации, о соучастии в преступлении…
      – И он был прав, абсолютно прав! Ради Бога, расскажите ему все, Кэл! Всю правду. О том, как мы проболтали несколько часов в самолете, как вы сняли для меня номер, сняли вы его на свое имя, не желая вводить меня в расходы. Не скрывайте ничего! Расскажите даже об этом нашем разговоре!
      – А почему я молчал раньше?
      – Ничего страшного, вот теперь вы ему все говорите. Для вас это было шоком, я – ваш соотечественник, и оба мы в чужой стране. Вам нужно было время, чтобы подумать, поразмыслить. Мой звонок заставил вас опомниться и начать действовать разумно. Скажите ему, что вы обвинили меня в преступлении и я не отрицал его. Будьте с ним откровенны, Кэл.
      – И до какой степени? Говорить ему о Фоулере?
      – Можно сказать, но не обязательно. Поймите меня правильно – у него другая фамилия, и, даю вам слово, он не имеет отношения к Парижу. Упоминание о нем может привести к нежелательным осложнениям.
      – Сказать ему, что вы в Альтер-Цолле?
      – Именно отсюда я и звоню вам.
      – Теперь вы не сможете вернуться в “Кенигсхоф”.
      – Ерунда, – торопливо заверил его Джоэл, стараясь поскорее закончить этот разговор, чтобы иметь возможность подумать. – Багаж мой в аэропорту, и там мне тоже нельзя появляться.
      – У вас еще был портфель.
      – О нем я позаботился. Он в надежном месте. Актер помолчал и затем медленно сказал:
      – Значит, вы советуете мне оказать полную поддержку полиции и рассказать им всю правду?
      – Не упоминая, однако, о фактах, не связанных с данным делом. Да, именно это я вам советую, Кэл. Только так вы докажете свою непричастность к этой истории.
      – Разумный совет, Джо-Джоэл, и я бы с удовольствием им воспользовался, да только боюсь, что ничего из этого не выйдет.
      – Что? Почему?
      – Потому что плохие парни, вроде воров или убийц, подобных советов не дают. Такого мне в сценариях не встречалось.
      – Глупости! Ради Бога, сделайте так, как я говорю!
      – Извините, напарничек, я не люблю плохой драматургии. Поэтому лучше уж высделайте то, что я вам скажу. Рядом с университетом есть большое здание – отреставрированный дворец, с редкостным по красоте садом в южной стороне. Там вдоль главной дорожки расставлены скамейки. Прекрасное место в летнюю ночь, тихое и безлюдное. Будьте там в десять часов.
      – Кэл, я не могу впутывать вас!
      – Я и так уже влип во все это по самые уши. Я утаил информацию и оказал содействие беглому преступнику. – Даулинг снова приостановился. – Есть один человек, с которым вам надо встретиться, – добавил он.
      – Нет!
      В ответ он услышал щелчок, и линия замолчала.

      Конверс повесил трубку и, держась за края кабинки, постоял немного, пытаясь собраться с мыслями. Он убил человека и сделал это не на войне, перед лицом всех, и не в джунглях Юго-Восточной Азии, спасая свою жизнь, а в парижском переулке, руководствуясь какими-то весьма смутными предположениями. Прав он или нет, но дело сделано. Немецкая полиция разыскивает его, а это означает, что в дело вмешался Интерпол, получив сведения от Жака Луи Бертольдье, оставшегося в стороне и вне всяких подозрении. Джоэл припомнил собственные слова, сказанные им всего несколько минут назад. Если жизнь Пресса Холлидея – ничто по сравнению с тем, против чего он выступил, то что стоит жизнь жалкого наемника в глазах Бертольдье – полномочного представителя “Аквитании” во Франции? Выбора нет, подумал Конверс. Нужно продолжать делать свое дело. А для этого он должен быть на свободе.
      – В чем дело? – спросил Фитцпатрик, который стоял в нескольких шагах от Джоэла. – Выглядите вы так, будто вас лягнул осел.
      – А он и лягнул, – согласился Джоэл.
      – Что-нибудь с Даулингом? У него неприятности?
      – Будут неприятности, непременно будут! – взорвался Джоэл. – Потому что он – самонадеянный осел, ведет себя так, будто играет в каком-нибудь дурацком фильме!
      – Совсем недавно вы были о нем другого мнения.
      – Мы с вами познакомились и пришли к определенному решению, но что касается его… – Конверс заставил себя расстаться наконец с телефонной кабинкой и теперь отчаянно пытался сконцентрироваться на предстоящих им немедленных действиях. – А впрочем, как бы я ни судил о нем… – Он огляделся в поисках такси. – Пойдемте, сейчас нам придется срочно пустить в ход ваши завидные лингвистические способности. Мы должны найти себе пристанище дорогое, но без шика, а главное – без вездесущих иностранных туристов, не знающих немецкого. Иначе они тут же оповестят всех, что я могу спросить дорогу только в пяти ближайших кварталах Нью-Йорка. Требуется дорогой отель, который не нуждается в иностранцах и не заискивает перед ними. Вы понимаете, что я имею в виду?
      Фитцпатрик кивнул.
      – Чопорное, клубного типа заведение, ориентированное на клиентов из элиты немецкого бизнеса. Таких много в любом большом городе, но за завтрак там сдирают сумму, равную трем моим недельным окладам.
      – Вот и отлично, здесь, в Бонне, у меня масса денег. И я не прочь спустить хоть немного.
      – С вами не соскучишься, – заметил Конверс.
      – Значит, вы думаете, можно подыскать для нас примерно такой отель?
      – Я изложу наши требования таксисту, и он наверняка отвезет нас куда надо. В отличие от Нью-Йорка, Лондона или Парижа Бонн – маленький город… Вон освобождается такси. – И оба они заторопились к обочине тротуара, где высаживалась четверка пассажиров, увешанных фотоаппаратами и сумками.
      – А как вы это сделаете? – спросил Конверс, кивая туристам, которые тут же вступили в ожесточенный спор – мужчины против женщин, фотоаппараты против сумок.
      – Изложу ему все ваши пожелания, – ответил Фитцпатрик. – Тихий, хороший отель без Auslanderlarn.
      – Что?
      – Без иностранцев и иной подобной публики. Скажу, что нам предстоит встреча с важными немецкими дельцами, например банкирами, и мы хотим найти место для конфиденциальных совещаний. Шофер поймет, что нам нужно.
      – И обратит внимание на отсутствие багажа, – возразил Джоэл.
      – Прежде всего он обратит внимание на деньги у меня в руках, – отпарировал морской офицер, распахивая перед Конверсом дверцу такси.
      Коннел Фитцпатрик, капитан третьего ранга военно-морского флота США, член ассоциации военных юристов со всеми вытекающими отсюда привилегиями, здорово уязвил Джоэла Конверса, специалиста по международному частному праву, явив свое превосходство там, где последний чувствовал себя наиболее уязвимым. Военный юрист играючи пристроил их в апартаментах старинной гостиницы на берегу Рейна со странным названием “Ректорат”. Это было одно из переоборудованных довоенных имений, где гости хотя бы простым кивком, но раскланивались друг с другом и где обслуживающий персонал Редко поднимал глаза, как будто говоря о своем желании услужить или утверждая тот факт, что, будучи опрошены о таком-то господине, они не смогут сказать, что знают его.
      Атаку на шофера такси Фитцпатрик начал с того, что, наклонившись к спинке переднего сиденья, стал обмениваться с ним быстрыми негромкими фразами. Разговор в мчавшемся к Центру города такси принимал все более доверительный характер. Затем машина вдруг резко свернула, переехала железнодорожные пути, пересекающие немецкую столицу, и оказалась на гладком шоссе, идущем параллельно северному берегу реки. Джоэл хотел было выяснить, что происходит, но Коннел знаком приказал ему молчать.
      Едва машина остановилась перед входом в гостиницу, к которому вела вылизанная подъездная дорожка, Фитцпатрик сразу же вышел.
      – Ждите здесь, – сказал он Джоэлу. – Я посмотрю, удастся ли раздобыть что-нибудь подходящее… И пожалуйста, не разговаривайте.
      Ровно через двенадцать минут Коннел вернулся, держался. он очень важно, но глаза его блестели. Миссия была выполнена.
      – Пойдемте, господин председатель, нам – прямо. – Он щедро расплатился с шофером и почтительно придержал дверцу для Джоэла.
      Вестибюль “Ректората” был выдержан в немецком духе, хотя и с некоторым налетом викторианства: у отделанных завитушками проемов дверей стояли громоздкие, обитые кожей кресла, большие зеркала были обрамлены красивыми рамами, над широкими окнами – совершенно неуместные воланы. Все это наводило на мысль о спокойном и дорогом пансионе довоенных времен, торжественность которого подчеркивалась мягкими отсветами от стекла и металла. Это странное сочетание старины с еще большей стариной покоилось на прочном денежном фундаменте.
      Фитцпатрик провел Конверса по отделанному древесными панелями коридору к лифту – никаких мальчиков, никакой прислуги. Небольшая кабина, рассчитанная максимум на четверых. Матовые стекла чуть вибрировали, пока кабинка взбиралась на третий этаж.
      – Полагаю, вы одобрите мой выбор, – сказал Коннел. – Я уже осмотрел помещение, потому и задержался.
      – Мы попали в девятнадцатый век, честное слово, – ответил Джоэл. – Надеюсь, однако, у них здесь телефоны, а не почтовые дилижансы.
      – Средства коммуникации здесь самые современные, в этом я тоже удостоверился. – Дверь лифта открылась. – Прошу вас, – произнес Фитцпатрик, указывая направо. – Наши апартаменты в конце коридора.
      – Апартаменты?
      – Вы ведь хвастали, что у вас куча денег.
      По обеим сторонам великолепно обставленной светлой гостиной располагались две спальни, французское окно выходило на маленький балкон с видом на Рейн. Стены комнаты украшала странная смесь: очень неплохие репродукции импрессионистов с изображением цветов соседствовали с плохонькими гравюрами лошадей, победительниц на беговых дорожках Германии.
      – Вы просто чудо, – сказал Конверс. Он выглянул в балконную дверь и затем повернулся к Фитцпатрику, который все те стоял посреди гостиной с ключами в руке. – Объясните мне как вам удалось все это сотворить?
      – Очень просто, – ответил морской юрист улыбаясь. – Вы даже не поверите, какое впечатление производит в этой стране набор военных удостоверений. Старики застывают по стойке “смирно”, как щенки, почуявшие запах жареного мяса. А в этом заведении, можно сказать, нет никого моложе шестидесяти.