Уик-энд Остермана

      И разве может здравомыслящему человеку прийти в голову, что Джозеф Кардоун связан с мафией? Это он-то! Воплощение профессиональной этики! Символ преуспевающей Америки! Кумир Принстона!
      Джо сбросил футболку и прошел в парную. Пар был сухим и горячим. Кардоун опустился на скамью и глубоко вдохнул. Вместе с потом уходила гнетущая тяжесть. После двух недель французско-канадской кухни его тело нуждалось в очищении.
      Он громко рассмеялся. Жена права: хорошо вновь оказаться дома! Тримейн сказал, что утром в пятницу прилетают Остерманы. Приятно снова повидать Берни и Лейлу. Они не виделись около четырех месяцев, но постоянно звонили друг другу.

* * *

      В двухстах пятидесяти милях к югу от Сэддл-Вэлли расположен тот район Вашингтона, который называют Джорджтауном. Каждый день в половине шестого вечера темп жизни Джорджтауна резко меняется. До этого часа все течет размеренно, с аристократическим достоинством и даже изысканностью, после — начинается постепенное ускорение темпа. Жители Джорджтауна — в основном люди богатые и облеченные властью — стремятся к еще большему расширению сферы своего влияния.
      После половины шестого они начинают игру.
      После половины шестого в Джорджтауне наступает время военных хитростей, тонких ходов и уловок.
      Это повторяется ежедневно, за исключением воскресений, когда сильные мира сего подводят итог сделанного за неделю и набираются сил для предстоящих шестидневных баталий.
      Да будет свет! И свет приходит. Да будет покой — и покой настает.
      Хотя, разумеется, не для всех.
      Например, не для Александра Дэнфорта, помощника президента Соединенных Штатов. Помощника без портфеля и без четко очерченного круга служебных обязанностей.
      Дэнфорт был связующим звеном между отвечающей за секретность правительственной связи службой безопасности, расположенной в подвалах Белого дома, и отделением Центрального разведывательного управления в местечке Маклин штата Вирджиния. Дэнфорт обладал огромным влиянием. Благодаря своему положению он всегда оставался в тени, но с его мнением в Вашингтоне привыкли считаться. Так уж сложилось.
      В тот воскресный день Дэнфорт и заместитель директора Центрального разведывательного управления Джордж Грувер сидели в тени развесистого дерева во дворе дома Дэнфорта и смотрели телевизор. Оба пришли к тому же выводу, что и Джон Таннер: завтра утром имя Чарльза Вудворта замелькает на страницах газет.
      — Чины Госдепартамента за одно утро изведут месячный запас туалетной бумаги, — сказал Дэнфорт.
      — Пожалуй... Кто выпустил Эштона в эфир? Он не только глуп, но даже выглядит идиотом. Неумный и скользкий тип. За эту программу отвечает Джон Таннер?
      — Да, он.
      — Хитрая бестия. Я много бы дал за то, чтобы быть уверенным, что он на нашей стороне, — вздохнул Грувер.
      — Фоссет утверждает, что это так. — Они обменялись многозначительными взглядами. — Вы ведь смотрели его личное Дело. Разве вы не согласны?
      — Нет, нет, согласен. Фоссет прав.
      Он редко ошибается.
      На столике перед Дэнфортом стояло два телефонных аппарата: один — черный, включенный в переносную розетку на земле, второй — красный, провод к нему тянулся из дома. Красный телефон зажужжал. Дэнфорт поднял трубку.
      — Да... Да, Эндрюс. Хорошо... Понятно. Позвоните Фоссету и скажите ему, чтобы он ехал сюда. Лос-Анджелес подтвердил вылет Остерманов? Все без изменений?.. Прекрасно. Мы тоже действуем по плану.

* * *

      Бернард Остерман, когда-то студент Нью-йоркского колледжа, набор 1946 года, вынул из пишущей машинки очередную страницу и, бегло просмотрев ее, присоединил к тощей пачке черновика. Затем он поднялся, обошел вокруг продолговатого, напоминающего по форме человеческую почку бассейна и протянул рукопись своей жене Лейле, которая полулежала в шезлонге, подставив солнцу обнаженное тело.
      — Знаешь, раздетая женщина при свете дня выглядит не так уж привлекательно.
      — Думаешь, ты сам портрет в бежевых тонах? — подняв глаза на голого мужа, прервала Лейла. — Давай... — Она взяла рукопись и надела большие затемненные очки... — Это конец?
      Берни кивнул.
      — Когда вернутся дети?
      — Я велела Мари обязательно позвонить с пляжа перед тем, как поехать домой. Мервину в его возрасте ни к чему знать, как выглядит без одежды женщина. В городе он и так видит много чего непотребного...
      Берни улыбнулся.
      — Ну ладно. Читай. — Он нырнул в бассейн и быстро поплыл.
      Он успел несколько раз проплыть из одного конца бассейна в другой, пока не сбил дыхание. Берни был хорошим пловцом. В армии, когда он служил в форте Дике, его даже назначили инструктором по плаванию. В армейском бассейне — правда за глаза — его называли «еврей-ракета». Если бы в колледже была футбольная команда, а не пародия на нее, он наверняка стал бы в ней капитаном. Джо Кардоун признался как-то Берни, что он очень пригодился бы ему в Принстоне.
      Берни от души рассмеялся, когда Джо сказал ему это. Несмотря на внешний демократизм армейского быта — а он, бесспорно, был лишь внешним, — Бернарду Остерману, потомку Остерманов с Тремонт-авеню в нью-йоркском Бронксе, никогда не приходила в голову мысль о возможности, перешагнув через освященные веками барьеры, очутиться в одном из старейших университетов Новой Англии — Принстоне. Ему не составило бы большого труда поступить туда — он был умен и, как бывший военнослужащий, имел определенные льготы. Однако подобная мысль никогда не приходила ему в голову. Тогда, в 1946-м, он чувствовал бы себя там неуютно. Сейчас, конечно, времена изменились...
      Остерман по лесенке выбрался из бассейна. Хорошо, что они с Лейлой решили на несколько дней съездить в Сэддл-Вэлли. Там можно будет вздохнуть спокойнее, перевести дух... Все почему-то считают, что жизнь на восточном побережье труднее, чем в Лос-Анджелесе. Но так только кажется, потому что пространство для деятельности там более ограниченно.
      Лос-Анджелес, его Лос-Анджелес с Бербэнком , Голливудом и Беверли-Хиллз, вот где жизнь поистине безумна. Здесь все продается и все покупается. Каждый стремится быть первым. Гигантский супермаркет с пальмовыми аллеями-проходами, по которым лихорадочно мечутся мужчины и женщины в ярких цветных рубашках и оранжевых слаксах.
      Иногда Берни очень хотелось увидеть здесь кого-нибудь в суконном костюме от «Братьев Брукс», застегнутом на все пуговицы. Не то чтобы он был почитателем строгого стиля в одежде — в сущности, ему было наплевать на то, кто как одевается, — просто порой у него начинало рябить в глазах от этого нескончаемого пестрого потока...
      А может быть, он просто входил в полосу очередного творческого спада, когда все начинает раздражать, даже этот город, ставший ему домом. Хотя это и несправедливо — «супермаркет с пальмовыми проходами» был к нему неизменно благосклонен.
      — Ну как? — обратился Остерман к жене.
      — Очень хорошо. Пожалуй, у тебя даже могут возникнуть проблемы?
      — Что? — Верни снял с вешалки полотенце. — Какие проблемы?
      — Ты слишком глубоко копаешь... Можешь задеть больное место... — Лейла взяла следующую страницу и, заметив усмешку мужа, добавила: — Подожди минуту, я сейчас закончу читать. Возможно, к концу тебе удастся выпутаться...
      Берни Остерман опустился на плетеный стул и, зажмурив глаза, подставил лицо теплым лучам калифорнийского солнца. На губах его по-прежнему играла улыбка. Он знал, что имела в виду жена, и мысль об этом была ему приятна.
      Хотя много лет он пишет сценарии по одному шаблону, но еще не разучился «копать глубоко» — когда действительно этого хотел.
      Бывали моменты, когда желание доказать самому себе, что он может писать так, как много лет назад в Нью-Йорке, возникало в нем с неодолимой силой.
      Да, прекрасное было время, полное дерзновенных замыслов и честолюбивых планов... Вот только ничего, кроме намерений и замыслов, он не имел. Несколько лестных отзывов, написанных такими же начинающими писателями. Его хвалили за «наблюдательность», «проницательность», «психологизм», а однажды даже наградили эпитетом «выдающийся». Конечно, это льстило его самолюбию, но не более того, и потому они с Лейлой очутились здесь, в этом безумном сверкающем городе, и стали охотно с удовольствием отдавать, вернее продавать, свой талант миру телевидения и кино.
      Но когда-нибудь... когда-нибудь, думал Берни Остерман, все повторится. Какое наслаждение — сидеть за письменным столом и не спешить, не думать ни о гонорарах, ни о неоплаченных счетах. Только писать. Возможно, он совершит большую ошибку, но... для него было важно сознавать, что он еще в силах вернуть все это.
      — Берни?
      — Да?
      — Это прекрасно, милый. Просто замечательно, правда, но ты сам должен понимать, что это не пойдет.
      — Пойдет!
      — Такое они не выпустят.
      — Ну и черт с ними!
      — Нам платят тридцать тысяч за приличную часовую драму, а не за два часа экзорцизма с финалом на кладбище.
      — Это не экзорцизм. Это правдивая история с очень печальным концом, — обиделся Остерман.
      — Ее не купят. Они потребуют внести изменения.
      — Я ничего не буду менять!
      — Решать им. Мы просто не получим оставшиеся пятнадцать тысяч долларов.
      — Дьявол!..
      — Ты же знаешь, что я права.
      Лейла накинула на себя полотенце и нажала на кнопку на подлокотнике шезлонга. Спинка кресла поднялась, и Лейла села прямо.
      — Болтовня! Каждый раз пустая болтовня. В этом сезоне мы дадим что-нибудь значительное. Полемичное очередное вранье.
      — Они расторгнут контракт. Хвалебным отзывом в «Таймс» не станешь расплачиваться за кредиты в Канзасе.
      — К черту!
      — Не горячись. Лучше окунись еще разок. Или поплавай — бассейн большой. — Лейла пристально смотрела на мужа. Он знал, что значит этот взгляд, и, улыбнувшись, тряхнул головой. Улыбка его была печальной.
      — Ладно, тогда правь сама.
      Лейла взяла со стоявшего рядом стола карандаш и желтый блокнот. А Берни поднялся и направился к кромке бассейна.
      — Как ты думаешь, Таннер захочет присоединиться? По-твоему, я могу с ним поговорить?
      Жена отложила карандаш и подняла голову.
      — Не думаю... Джонни ведь не такой, как мы...
      — Не такой, как Джо и Бетти? Дик и Джинни? Не понимаю; чем же он так от нас отличается?
      — Я не стала бы на него давить. Он — репортер. Его называли ястребом, помнишь? «Ястреб Сан-Диего»... У него прочный хребет. Если его сильно согнуть, то, распрямившись, он может очень больно ударить.
      — Он думает так же, как мы... Он точно такой же.
      — И все же послушай меня. Не торопись. Считай это пресловутой женской интуицией, но не спеши... Ты можешь все испортить.
      Остерман нырнул в бассейн и проплыл под водой тридцать шесть футов до противоположного края.
      «Лейла права только наполовину, — думал он. — Конечно, Таннер бескомпромиссный журналист, но он же разумный человек. Он не может не видеть, что творится вокруг. Каждый должен сам позаботиться о себе. Иначе вряд ли удастся жить так, как хочешь: писать, что тебе нравится, и не заботиться о погашении кредитов».
      Берни вынырнул на поверхность и ухватился за бортик бассейна. Отдышавшись, он оттолкнулся от стенки и, сильно работая руками, поплыл к тому месту, где сидела жена.
      — Я загнал тебя в угол.
      — Тебе это никогда не удастся, — спокойно произнесла Лейла, быстро записывая что-то в блокноте. — В моей жизни было время, когда тридцать тысяч долларов казались мне баснословной суммой. «Бруклинский дом Вайнтрауба» не входил в число преуспевающих фирм Манхэттена.
      Она вырвала из блокнота страницу и сунула ее под бутылку из-под пепси-колы.
      — У меня таких проблем не было, — улыбнулся Берни, лежа на воде. — Остерманы — неизвестная ветвь рода Ротшильдов.
      — Я знаю. Твои цвета на скачках красно-коричневый и ярко-оранжевый.
      — Да, вот еще что! — громко воскликнул Берни, радостно глядя на жену. — Я не говорил тебе? Сегодня утром звонил инструктор из Палм-Спрингс. Двухгодовалые жеребцы, которых мы купили, делают три фарлонга за сорок одну секунду!
      Лейла Остерман опустила блокнот на колени и рассмеялась.
      — Нет, знаешь, это, пожалуй, слишком. А еще хочешь играть в Достоевского!
      — Я понял намек... Что ж, возможно, когда-нибудь...
      — Да, да, конечно. А пока присматривай за кредитами и за своими бешеными жеребцами.
      Остерман фыркнул и поплыл к противоположной стенке бассейна. Он снова подумал о Таннерах... Джон и Эли Таннер... Он называл их имена в Швейцарии. В Цюрихе восприняли это с энтузиазмом.
      Бернард Остерман принял решение. Жену он как-нибудь убедит.
      В эти выходные он обязательно поговорит с Джоном.

* * *

      Пройдя по узкому коридору своего дома в Джорджтауне, Дэнфорт отпер входную дверь. На крыльце стоял Лоренс Фоссет — сотрудник Центрального разведывательного управления. Он улыбнулся и протянул хозяину руку.
      — Доброе утро, мистер Дэнфорт. Мне звонил из Маклина Эндрюс... Мы с вами уже встречались, но вы, наверное, не помните. А для меня это была большая честь, сэр.
      Дэнфорт внимательно посмотрел на своего собеседника и улыбнулся в ответ. В досье ЦРУ говорилось, что Фоссету сорок семь лет, и Дэнфорт подумал, что выглядит он гораздо моложе. Широкие плечи, мускулистая, крепкая шея, лицо почти без морщин, жесткий ежик светлых волос — все это напомнило Дэнфорту о том, что ему самому скоро стукнет семьдесят.
      — Я, разумеется, помню вас. Проходите, пожалуйста. Когда Фоссет шагнул в коридор, его внимание привлекли развешанные на стенах акварели Дега. Он подошел ближе, чтобы рассмотреть их.
      — Прекрасные работы.
      — Да, действительно... Вы разбираетесь в живописи, мистер Фоссет?
      — О нет... Просто восторженный почитатель. Моя жена была художницей. Мы много времени проводили с ней в Лувре.
      Дэнфорт знал, что не следует говорить с Фоссетом о жене. Она была немкой, уроженкой Восточного Берлина. Там ее и убили агенты КГБ.
      — Да, да, конечно... Сюда, пожалуйста. Грувер во дворе. Мы с ним смотрели программу Вудворта.
      Они пересекли коридор и очутились в вымощенном красным кирпичом внутреннем дворике. Из кресла навстречу им поднялся Джордж Грувер.
      — Привет, Лэрри. Кажется, дело сдвинулось?
      — Похоже, что да. Я уже заждался.
      — Мы все тоже. Выпьешь что-нибудь?
      — Нет, благодарю вас, сэр. Если вы не возражаете, перейдем прямо к делу.
      Трое мужчин уселись вокруг небольшого журнального столика.
      — Давайте начнем с того, как обстоят дела сейчас, — сказал Дэнфорт. — Изложите ваш план действий. В глазах Фоссета мелькнуло удивление.
      — Я думал, он был с вами согласован.
      — О, разумеется, я читал отчеты. Но хотел бы получить информацию из первых рук, от человека, отвечающего за операцию.
      — Хорошо, сэр. Первая фаза подготовки завершена. Таннеры, Тримейны и Кардоуны находятся в Сэддл-Вэлли. В ближайшее время они никаких поездок не планируют и, по всей вероятности, проведут дома всю будущую неделю. Эта информация подтверждена по нескольким каналам. В Сэддл-Вэлли у нас работают тринадцать агентов, и все три семьи будут находиться под постоянным наблюдением... В их телефонах установлены подслушивающие устройства. Из Лос-Анджелеса сообщили, что Остерманы вылетают в пятницу рейсом пятьсот девять и прибывают в аэропорт Кеннеди в четыре пятьдесят по восточному времени. Обычно они сразу берут такси и отправляются в пригород. За такси, разумеется, мы установим слежку.
      — А если они изменят свои планы? — перебил его Грувер.
      — Если это произойдет, то в самолете их не будет. Завтра мы вызовем Таннера в Вашингтон.
      — Он еще ни о чем не подозревает? — спросил Дэнфорт.
      — Абсолютно. Разве что немного встревожен действиями патрульной машины. Мы напомним ему о ней, если завтра утром он заартачится.
      — А как, вы думаете, он ко всему этому отнесется?
      — Полагаю, он будет ошарашен.
      — Он может отказаться сотрудничать, — заметил Дэнфорт.
      — Это невозможно. Я сделаю так, что у него не будет выбора. Дэнфорт пристальнее всмотрелся в сидящего напротив него энергичного мускулистого человека — поражала уверенность, с которой он говорил.
      — Вы очень хотите, чтобы план удался? Вы говорите так убежденно...
      — У меня есть на то причины, — глухо ответил Фоссет и замолчал, как бы справляясь с волнением. Когда он снова заговорил, голос его звучал тихо и бесстрастно. — Они убили мою жену. Ее сбили на Курфюрстендамм в два часа ночи, в то время, когда меня «задержали». Она пыталась разыскать меня. Вы знали об этом?
      — Я читал ваше досье. Примите мои глубочайшие соболезнования.
      — Мне не нужны соболезнования. Приказ был отдан из Москвы. Мне нужна «Омега».

Часть вторая
Понедельник. Вторник. Среда. Четверг

       Понедельник, десять пятнадцать утра
      Таннер вышел из лифта и направился по устланному мягким ковром коридору в свой кабинет. Он провел двадцать пять минут в просмотровом зале, где знакомился С записью вчерашней программы Вудворта. Его впечатление совпало с мнением большинства утренних газет: Чарльз Вудворт поставил крест на политической карьере помощника госсекретаря Эштона.
      В Вашингтоне многие сейчас в полном смятении, подумал он.
      — Впечатляющее было зрелище, да? — вместо приветствия сказала секретарша.
      — Как говорит мой сын, «глаза бы не глядели», — отозвался Таннер. — Пожалуй, в ближайшее время нам не следует ждать приглашений в Белый дом. Кто-нибудь звонил?
      — Звонят со всего города. В основном поздравляют. Я положила список фамилий вам на стол.
      — Это хорошо. Он может мне понадобиться. Что-нибудь еще?
      — Да, сэр. Звонили из федеральной комиссии связи. Сотрудник по фамилии Фоссет.
      — Кто?
      — Мистер Лоренс Фоссет.
      — Я всегда имел дело с Крэнстоном.
      — Я тоже об этом вспомнила... Он сказал, что дело не терпит отлагательств.
      — Может быть. Госдепартамент решил арестовать нас прямо сегодня?..
      — Не думаю, сэр. Они подождали бы день или два, чтобы это не имело столь явной политической подоплеки.
      — Попробуйте дозвониться до него. У них в комиссии всегда все срочно.
      Таннер пересек приемную, вошел в свой кабинет и бегло просмотрел записки и почту. Он улыбнулся, вчерашнее шоу произвело большое впечатление.
      Задребезжал зуммер внутреннего телефона.
      — Мистер Фоссет у аппарата, сэр.
      — Благодарю вас, — сказал Таннер секретарше и нажал нужную кнопку. — Мистер Фоссет? Сожалею, что меня не оказалось на месте, когда вы звонили.
      — Ну что вы, что вы... — произнес вежливый голос на другом конце провода. — Это я должен извиниться за то, что звонил слишком рано. Просто у меня сегодня очень насыщенный день, а вы первый в моем списке.
      — Что-нибудь случилось?
      — Формальность, но дело срочное. Это касается сводок, присланных для ознакомления в отдел информации «Стэндарта». Там кое-чего не хватает...
      — Да? — Действительно, несколько недель назад сотрудник комиссии связи Крэнстон вскользь упоминал о чем-то подобном, но Таннеру тогда показалось, что Крэнстон не придал этому большого значения. — Чего же там не хватает?
      — Во-первых, двух ваших подписей. На страницах семнадцать и восемнадцать. Кроме того, в полугодовом перспективном плане по разделу хроники имеются большие пробелы.
      Теперь Джон Таннер вспомнил. Это была вина Крэнстона. Семнадцатая и восемнадцатая страницы исчезли, когда папку с документами пересылали из Вашингтона на подпись Таннеру — так сообщили ему из юридического отдела компании. А пропуски по разделу хроники были обусловлены тем, что компания попросила отсрочить отчет по этому вопросу на один месяц, и Крэнстон снова дал свое согласие.
      — Страницы, о которых вы говорите, не вложил в папку ваш сотрудник Крэнстон, можете проверить это сами. Что касается перспективного плана — отчет отложили на месяц. С согласия Крэнстона.
      В трубке замолчали. Когда через несколько секунд Фоссет снова заговорил, в голосе его уже не было прежней благожелательности.
      — При всем моем уважении к Крэнстону должен сказать, что он не был уполномочен принимать такие решения. Надеюсь, вы поняли...
      — Да, разумеется. Документы уже готовы. Я вышлю их сегодня. Срочной доставкой.
      — Боюсь, что будет поздно. Мы вынуждены просить вас прибыть сюда лично сегодня днем.
      — Не понимаю, к чему такая спешка?
      — Инструкции пишу не я. Я лишь слежу за их исполнением. Ваша компания нарушила установленные федеральной комиссией правила. Мы не можем мириться с таким положением дел. Не важно, кто виноват, важно другое: факт нарушения установленных норм. Давайте покончим с этим вопросом сегодня же.
      — Хорошо. Но предупреждаю, что, если эта история инспирирована чинами из Госдепартамента, я обращусь к адвокатам компании, и все будет названо своими именами.
      — Не понимаю, о чем вообще идет речь.
      — Вы прекрасно меня понимаете. Я имею в виду вчерашнюю программу Вудворта.
      Фоссет рассмеялся.
      — Ах, вон вы о чем... Да, я что-то слышал. «Пост» раздула из этого целую историю... Можете не беспокоиться: мой звонок с этим не связан. Я уже дважды звонил вам в прошлую пятницу.
      — В самом деле?
      — Да.
      — Подождите минутку. — Таннер нажал на кнопку «пауза», потом на кнопку «внутренняя связь». — Норма, — спросил он секретаршу, — этот Фоссет действительно звонил мне в пятницу?
      Секретарша просмотрела список поступивших звонков.
      — Возможно. Было два звонка из Вашингтона. Вас просили позвонить на телефонную станцию — оператор «тридцать шесть», — если вы вернетесь до четырех часов дня. Вы были в студии до половины шестого.
      — А вы не спросили, кто звонил?
      — Конечно спросила, но мне ответили, что дело потерпит до понедельника.
      — Спасибо. — Таннер снова соединился с Фоссетом. — Это вы оставили номер оператора со станции?
      — Да. Оператор «тридцать шесть». Вашингтон, до четырех часов дня.
      — Почему вы не назвались, не сказали, какую фирму представляете?
      — Была пятница, и я хотел освободиться пораньше. Вам стало бы легче, если бы я сказал, что у меня срочное дело, ас вы не смогли бы до меня дозвониться?
      — Ну, хорошо, хорошо... Значит, вы не хотите, чтобы документы были посланы почтой?
      — Мне очень жаль, мистер Таннер, но я выполняю инструкции. «Стандарт мьючиал» не какая-нибудь маленькая местная станция. Все документы вы должны были представить несколько недель назад... И к тому же, — Фоссет рассмеялся, — в вашей нынешней ситуации я бы вам не позавидовал, если бы в Госдепартаменте узнали об этом маленьком происшествии. Не подумайте, что это угроза. Мы не снимаем вины и со своей службы.
      Джон Таннер улыбнулся. Фоссет был прав. Они действительно задержали подачу документов, и вступать в конфликт с бюрократической машиной Госдепартамента было неразумно, Он вздохнул.
      — Я постараюсь успеть на ближайший рейс и буду у вас в три или немного позже. Где находится ваш кабинет?
      — Я буду у Крэнстона. Мы найдем недостающие страницы, а вы привезете документы по перспективному плану. Мы понимаем, что это лишь проект, и не будем требовать от вас его точного выполнения.
      — Хорошо. До встречи...
      Таннер нажал еще одну кнопку и набрал номер домашнего телефона.
      В трубке раздался голос жены.
      — Привет, дорогая. Мне сегодня нужно слетать в Вашингтон.
      — Что-нибудь случилось?
      — Нет, ничего, серьезного. Небольшие сложности с федеральной комиссией. Постараюсь успеть на обратный рейс в семь вечера. Я позвонил, чтобы ты не волновалась.
      — Хорошо, милый. Мне приехать в аэропорт?
      — Нет, я возьму такси.
      — Ты правда не хочешь, чтобы я тебя встретила?
      — Оставайся дома, я возьму такси. «Стэндарт» придется раскошелиться на двадцать долларов.
      — Ты это заслужил. Кстати, я читала рецензии на программу Вудворта. Это просто триумф!
      — Я повешу себе на грудь табличку «Таннер-триумфатор».
      — Хотела бы я на нее посмотреть, — грустно усмехнулась Элис.
      Она не упускала возможности даже в шутку уколоть его. У них не было проблем с деньгами, но Элис Таннер всегда казалось, что труд ее мужа оплачивается недостаточно высоко. Это был единственный повод для семейных ссор. Джону никак не удавалось объяснить жене, что значит взвалить на себя еще больше обязательств перед этим безликим гигантом.
      — До вечера, Эли.
      — Пока. Я люблю тебя...
      Словно в ответ на упрек жены, Таннер заказал служебную машину и попросил отвезти его в аэропорт Ла-Гардиа. Возражений не было. В это утро он действительно был триумфатором.
      В течение последующих сорока минут он дал несколько указаний и сделал пару деловых звонков. Последний звонок был в юридический отдел «Стэндарт мьючиал».
      — Попросите, пожалуйста, мистера Харрисона... Алло, Энди? Привет, это Джон Таннер. Я тороплюсь, Энди. Мне нужно успеть на самолет. Я хотел кое-что у тебя уточнить. У нас есть что-нибудь по линии федеральной комиссии связи? Ну, какие-то недоделки... По разделу хроники я и сам знаю. Крэнстон сказал, что это терпит... Хорошо, я подожду... — Таннер побарабанил пальцами по диску. Мысли его по-прежнему крутились вокруг Фоссета. — Да, Энди. Я слушаю... Страницы семнадцать и восемнадцать. Подписи... Понятно. Хорошо, спасибо. Нет, нет, здесь все в порядке. Еще раз спасибо.
      Таннер положил трубку и медленно поднялся. Харрисон подтвердил его подозрения. Все это выглядело очень странным. В комплекте сводок для федеральной комиссии не хватало двух заключительных страниц в четвертом и пятом экземплярах документов. Это были простые копии, и восстановить их на ксероксе не стоило труда. И все же эти страницы отсутствовали. Харрисон сказал:
      — Я помню, что даже писал тебе записку об этом, Джон, мне тогда показалось, что эти страницы вытащили умышленно. Ума не приложу зачем...
      Таннер этого тоже не знал.

* * *

       Понедельник, половина четвертого
      К удивлению Таннера, в аэропорту его встречал присланный федеральной комиссией автомобиль.
      Офис Крэнстона находился на шестом этаже занимаемого комиссией здания. Сюда периодически вызывали директоров служб информации всех крупнейших телекомпаний.
      Крэнстон всегда вел себя очень дипломатично. Ему удавалось сохранять хорошие отношения и с представителями телекомпаний, и с часто меняющейся администрацией комиссии. Возможно, поэтому Таннер испытывал неприязнь к Лоренсу Фоссету, который высокомерно заявил, что Крэнстон не уполномочен принимать такие решения.
      Таннер никогда раньше не слышал о человеке по имени Лоренс Фоссет.
      Джон распахнул дверь в приемную Крэнстона. Там никого не было. Стол секретарши был пуст — ни блокнота, ни карандашей, никаких документов.
      Окна в приемной были зашторены. Свет падал через раскрытую дверь кабинета Крэнстона. Оттуда доносился ровный гул кондиционера. Неожиданно Таннер увидел на стене огромную тень шагавшего к нему человека.
      — Добрый день, — раздался доброжелательный голос, ив дверном проеме появился мужчина. Он был на несколько дюймов ниже Таннера — примерно пять футов десять или девять дюймов, — широкоплеч и подтянут. Вероятно, одного возраста с Джоном, он выглядел значительно крепче его физически. Даже в его позе, подумалось Таннеру, есть что-то угрожающее.
      — Мистер Фоссет?
      — Совершенно верно. Входите, пожалуйста. — Вместо того чтобы вернуться в кабинет, Фоссет пересек приемную и запер входную дверь. — Так нам никто не помешает, — с вежливой улыбкой пояснил он.
      — Что это значит? — удивленно произнес Таннер. Лоренс Фоссет обвел взглядом приемную.
      — М-м... Я понимаю ваше недоумение... Проходите, пожалуйста.
      Фоссет отступил, пропуская Таннера в кабинет, и шагнул за ним следом. Два окна, выходившие на улицу, были плотно зашторены. Таннер опешил, увидев на рабочем столе Крэнстона кроме двух пепельниц небольшой магнитофон с двумя дистанционными выключателями. Один находился у кресла Крэнстона, другой — на противоположной стороне, где к столу был придвинут стул.
      — Это магнитофон? — недоуменно спросил Таннер, следя за Фоссетом.
      — Да. Садитесь, пожалуйста.
      Джон Таннер остался стоять. Когда он заговорил, в голосе его звучал едва сдерживаемый гнев.
      — Нет, я не сяду... Я должен заявить вам, что мне все это не нравится. Ваши методы мне непонятны, или, вернее, слишком понятны. Вы напрасно рассчитываете записать наш разговор на магнитофон. Я буду говорить только в присутствии адвоката своей компании.
      Фоссет прошел к столу Крэнстона.
      — Ваш вызов сюда никак не связан с федеральной комиссией. Когда я объясню суть дела, вам станут понятны мои методы.
      — Тогда объясняйтесь побыстрее, я не намерен здесь задерживаться. Меня вызвали в федеральную комиссию, чтобы согласовать сетку хроники, подготовленную «Стэндартом», и подписать две страницы сводок, которые ваше ведомство не позаботилось вовремя прислать. Вы дали понять, что наша беседа будет проходить в присутствии Крэнстона. Но я попадаю в пустой офис и... Я жду объяснений, в противном случае через час вы будете иметь дело с нашими адвокатами. И предупреждаю, если это как-то связано с репрессиями в отношении службы информации, то я ославлю вас на всю страну.
      — Я очень сожалею... такой разговор всегда проходит трудно.
      — Надо думать!
      — Хорошо, слушайте. Крэнстон сейчас в отпуске. Мы использовали его имя, потому что с ним вы уже имели дело раньше.
      — Вы хотите сказать, что намеренно солгали мне?
      — Да, именно так. Зачем?.. Ключ к разгадке прост. Вы сказали: «Меня вызвали в федеральную комиссию связи», так, кажется? Мы хотели, чтобы именно так все и думали... Позвольте показать вам мои документы.